Текст книги "Транквилизатор. Комикс ушедшего лета"

Кадр третий: Каа

Поросшая муравой улица вывела его к скрытому за высоким металлическим забором кирпичному дому. Вадим, остановившись на насыпи гравия у ворот, набрал абонента и доложил о прибытии. Через минуту тяжелая щеколда высвободила калитку, за которой гостя встретил хозяин – высокий худощавый мужчина лет сорока. Его темные уже тронутые в висках сединой волосы были аккуратно и коротко стрижены, а смуглая от загара кожа оттеняла красное золото перстней, браслета и цепочки. Андропов, расплывшись в широкой улыбке, протянул руку для приветствия, но хозяин сперва, осмотрев улицу, надежно запер калитку за пришедшим, и лишь потом поздоровался.

– Проходи, – тихо сказал он, – все уже здесь.

За непроглядной изгородью открывался опрятный двор. С усердием возделанные грядки, теплицы на случай холодных ночей, их кроили выложенные диким камнем тропы, ведущие к дому и вглубь территории, где едва виднелась свежесрубленная беседка внушительных размеров со столами, скамьей и литым мангалом. Терраса, куда Вадим поднялся, была меблирована лакированным резным деревом. Все, что было здесь, а это и несколько кресел—качалок, низкие табуреты и столик, на котором хозяин раскуривал сейчас высокий золоченный кальян на молоке, – все было искусно обработано цезаркой. Здесь гостя встретили несколько парней лет двадцати. Один – низкий остроносый, с мелкими зыркающими глазками персонаж, похожий на юркого степного суслика, звался Игорем. Вторым, похожим на африканского грифа, худым с большим горбатым носом и крупным кадыком на тонкой шее, был Максим. Они поприветствовали пришедшего. Цветок лотоса как раз раскрывался в гайване, и Андропов, не дожидаясь приглашения, порадовал пустой желудок горячим напитком, рухнув в глубокое кресло, задымил кальяном.

– Копейка с Областного скоро что ль придет? – поинтересовался он.

– Не в деньгах счастье, Вадим, – ответил хозяин, даже не думая улыбнуться, – поехали уже, значит скоро придет.

Темно—карие почти черные глаза его, казалось, сужаются в вертикальные рептильи зрачки. Он, едва покачиваясь от тяжелого дыхания, напоминал киплинговского удава. Каа внимательно осмотрел своих гостей и обратился к Максиму:

– Там в углу возьмешь, – он указал на темный сверток у двери. – В этот сезон на Дальний езжайте. Только без лишних ушей.

Молоко играло в шахте кальяна, а раскаленный чилим скворчал смолами. Плотный слой дыма поднимался под дощатый потолок.

– Ну, и как обычно, – добавил старший, выдыхая, – фе́мок77
  Фемка – сленг. феминизированные семена растений


[Закрыть] отдельно, регуля́ров88
  Регуляры – сленг. семена растений, дающих регулярный урожай естественным путем


[Закрыть] отдельно.

– Когда мы уже порошком займемся? – спросил Андропов, отбирая мундштук. – Бабла больше, суеты меньше.

– А ты долбишь? – быстро без эмоций спросил Каа.

– Весь город долбит!

– Я спросил, ты долбишь?

Его холодный взгляд тяжелым шершнем летал над собеседником.

– Нет, конечно, сам знаешь.

– А что ж ты других потчуешь, чем сам брезгуешь? – урезонил его Удав.

Андропов усмехнулся, но промолчал. Каа долго, не моргая, наблюдал, как собеседник ищет и не находит, что ответить, потом неспешно встал, взял что—то на столике и, бросив пристальный взгляд сквозь раздвинутые жалюзи, не оборачиваясь, пояснил:

– Все «со́ли»99
  Соль – сленг. наркотик на основе амфетамина, обладающий психостимулирующими свойствами


[Закрыть] под ментами, Вадим, а я с ментами не дружу.

– А вот напрасно, – сумничал Гриф. – Свои в люди в органах не повредят.

Хозяин, обернувшись, вкрадчиво осмотрел гостей.

– А вы никогда не задумывались, почему европеец, видя силовика, чувствует себя в безопасности, а русский – менжуется1010
  Менжеваться – жарг. бояться


[Закрыть] будто все карманы в запрещёнке?

Компания хитро ухмыльнулась, переглядываясь.

– Это происходит естественно, как инстинкт, – продолжил Каа, – независимо от пола, возраста и наличия грехов за пазухой…

Он протянул ключи от машины Игорю.

– Гараж закройте за собой.

«Дальним» на сленге местных обозначался огрызок пригорода, раскинувшийся на таком отшибе, что и муниципальные власти, кажется, позабыли о его существовании. «Двенадцатая» форсировала размытую помоями улицу и пришвартовалась у шеренги деревенских домов, где у околицы гнездилась шпана, унявшая при виде приехавших гогот.

– Салам, босо́та! – выкрикнул Вадим в опущенное окно автомобиля.

К «ВАЗу», деловито сунув руки в карманы замызганных спортивок, подошел старший из компании, белобрысый паренек лет четырнадцати, не больше.

– Здорова.

– Ну, здорова, – не спеша жать протянутую руку, ответил Андропов, – чё как сам?

– Как двести грамм: бью прям в голову.

Вадим ощерился хитрой ухмылкой, пожав, наконец, оборванцу руку.

– Красавчик! Садись, прокатимся.

Расположение Дальнего, а, точнее, его заброшенность, играли добрую службу: пригород даже по вызову редко посещал участковый, за неимением асфальтированных дорог и финансовой выгоды, вследствие тотального старчества населения, сюда не ходил городской транспорт; словом, это была идеальная почва для благодатного сева.

– Вот тут останови!

Паренек, взятый в качестве гида, вскинул руку, указывая направление. «Двенадцатая», черпая брюхом взятые зеленью буераки, кинула якорь у опушки зеленеющего леса. Они углубились в даль сельскохозяйственных полей, раскроенных разросшимся чащобником.

– Здесь, – сказал проводник, когда путники спешились, обращая внимание на относительно нетронутую кустарником пустошь, – место – самое то, солнечное, лес от лишних глаз прикроет.

– А поля? – уточнил Игорь. – Поля засеивать же будут.

– В этом году – нет, – возразил местный навигатор.

– Земле отдохнуть дают, – добавил, смекнув, Максим.

Вадим, ощерившись от удовольствия, оглядел всю компанию, наблюдая, как идея перелетает из головы одного в голову другого, и достал из багажника саперскую лопатку.

– Держи, бедолага! – кинул он её путеводителю. – Бери больше, кидай дальше, пока летит – отдыхай.

Гриф протянул ему сверток с десяток спичечных коробков, и, оставив земледельца наедине с его пашней, все трое сели в автомобиль. Они свернули на проселочную дорогу и полетели, увеличивая скорость, насколько это давал грунт, вдоль рощи. Полуденное солнце пекло и томило.

– Нахрена нам этот абориген? – пробасил Максим, обернувшись к Андропову. – Лишний язык.

– Да не ссы! – вытянул тот. – Знаю я его, не спалит. Сам что ль хочешь землю рыть? Мутили б с «мефом»1111
  Меф – сленг. мефедрон


[Закрыть], не было б такой нужды.

«Двенадцатая» еще некоторое время виляла вдоль лоскутами раскиданных по щедрой земле полей, пока не остановилась у выеденной ручьем ложбины. Гриф оглядел панораму, навалившись, на торпеду и, зевнув, вытащил из пакета несколько коробков. Спустившись вниз, поближе к мирно журчащей воде, они уже сами принялись за дело. После того, как Суслик возделал мягкую плодородную почву, Максим сыпанул в ладони каждому щепоть темно—зеленоватых семян, похожих на отшлифованный ювелиром изумруд. Не глубже фаланги хоронились они в землю, обещавшую дать богатый урожай. Вскоре с этим было кончено, сеятели умыли руки ключевой водой, и Андропов, как всегда, ощерился в довольной ухмылке.

Когда «ВАЗ» вернулся за гидом, тот еще ковырялся в земле, пыхтя сигаретой и утирая в жаре лоб.

– Чё потеешь, лошадь? – простебал Вадим. – Должна кому?

Игорь засопел от смеха, а паренек, не думая обижаться, растянулся, обернувшись, в чеширской улыбке с зажатым в зубах окурком.

Спустя некоторое время «двенадцатая» вернулась в поселок.

– Через недельку подтянешь кентов своих, – инструктировал Андропов, – сгоняете, польете, сорняк продергаете.

Они высадили малолетку у того же дома, откуда пару часов тому назад забрали. Солнце одолело день, миновав зенит. Небо было довольно чистым и прозрачным лишь с небольшим налетом перистых облаков, прослойками застрявших в слоях атмосферы. Деревенской тиши аккомпанировали звонкие птичьи трели и редкий собачий лай. В воздухе сливались запахи преющей земли, набравшей сок зелени и душного навоза.

– Земе́ль, – перед Вадимом вырос местный сухостой, когда тот попрощался с помощником. – Земель, – обросший неровной щетиной поверх отекшей физиономии селянин покачивался на обутых в галоши тростинках. – Земель, выручи десяточкой, – прохрипел он.

Андропов с полминуты не без презрения всматривался в остекленевшие яблоки глаз аборигена, а после, не говоря ни слова, как бы невзначай выкинул левую, наискось срезав попрошайку в подбородок. Выпивоха подкосился, словно кленовая жертва лесоруба, рухнул на задницу, повалился на бок, схватившись за лопнувшую челюсть, и застонал сквозь зубы.

– Ты чё его? – кивнул на корячившееся в грязи тело подошедший от водопроводной колонки Гриф.

Игорь удивленно выглянул из открытой двери машины.

– Синячьё, – брезгливо ответил Вадим, – одна им доля – в земле ползать…

Кадр четвертый: XXXL

Тимофей проснулся, разбуженный голосом матери. Она протянула ему мобильный телефон, на котором высвечивалось десять пропущенных звонков, в основном от одного и того же абонента, записанного как «Натулька». За окном стоял теплый светлый вечер июня. Шаламов, (ничего удивительного), проспал весь день, на что ворчливо жаловалась мать. Он встал, оделся, спешно подмел ужин—завтрак, умылся, побрился, достал из ящика своего стола несколько купюр и, терпеливо выслушивая упрёки матери, собрался на выход. На электричке он добрался до города и, кивая в ритм клубных треков в наушниках плеера, отделившись от толпы прибывших, поспешил к сосновому бору, что, будто утёс, возвышался над вокзальном площадью. Кукушка на часах вокзала отметила пять часов. Сосновый лес проряжался гаражными корпусами, одинокими этажками, но в конечном итоге выводил к парку, куда Шаламов и направлялся. В зелени аллей бродили молодые мамаши с колясками, кто—то парком срезал путь, редкие парочки сидели на скамейках, шпана потягивала пиво на лавках. В углу посвистывал сломанный аттракцион «Ромашка», у того давным—давно вышел из строя двигатель, проход к нему был закрыт, что, однако, ничуть не мешало милюзге, пролезшей через забор, раскручивать его вручную и кататься, пока инерция не остановит карусель или пока тётка с метлой в роли охранника не сделает это раньше. Завидев ее, малолетки рассыпались в стороны, как горошины, а через десяток минут, когда та уходила, вновь брались за старое.

Тимофей пересёк парк, направился через гаражи к ларькам, как вдруг раздался звонок.

– Да, Натуль, привет!

– Не прошло сто лет, – заиграл в динамике обиженный женский голосок. – Я тебе весь день звоню. Ты где?

– Спал. Вчера брат свадьбу отмечал, поздно лёг.

– Ты уже приехал? Ты же говорил, что сегодня только вернешься!

– Увидеться—то я сегодня планировал, поэтому так и сказал.

– А позвонить?

– Денег на счете не было, вот сейчас пополню и позвоню.

– Где пополнишь? Ты в городе?

– Да, в Берёзках.

– А за мной почему не зашёл?

– Так, Натуль! – Тимофей, заходя в аптеку, отбивал претензии одну за другой, словно теннисист подачи. – Чего ты заводишься? – он подошел к кассе. – Пачку презервативов, пожалуйста.

– Чего тебе? – запищала девушка в трубку.

– Чего? Ничего.

– На что ты там рассчитываешь? – возмущалась она.

– Ни на что не рассчитываю, я в магазине, люди тут в очереди что—то покупают. Клас—си—чес—ки—е, – громким шепотом ответил он фармацевту, и, понимая патовость ситуации, поспешил завершить разговор: – Все, Натуль, очередь подошла, давай вечером наберу…

Забрав сдачу у улыбавшейся продавщицы, он положил денег на счет в терминале и вышел. Напротив каменела пятиэтажка бывшего общежития, теперь жилая. Этот микрорайон был некогда студенческим городком, здесь располагалась основная часть училищ, детских садов, школ. В советское время было много перспективных затей на его счет. Здесь же был единственный Парк Культуры и Отдыха, более—менее пригодный для использования футбольный стадион. Но планам по его развитию сбыться было не суждено. Сегодня ветвистые улочки, зеленые дворики, старенькие детские площадки хранили в себе лишь напоминание о былых задумках. Бывшие коммуналки с еще деревянными полами в крыльях узких подъездов; не большие квартирки, тесные балкончики; исписанные баллоном стены. Контингент, населявший эти кварталы, был многообразен. От серолицых персонажей в потянутых трикошках, что бродили чаще по утрам вдоль ларьков и магазинов, тяжким трудом добывая себе рубь—десять, до наодеколоненных модных зуммеров с отросшими гривами модельных причесок, колечками серёжек в ушах и последними моделями смартфонов. Были здесь миниюбочные высокошпиленные девицы; водители спортивных иномарок, что выплывали из салонов своих автомобилей вместе с клубами дыма, покупали сок, глядя узкими щёлками красных глаз на окружающих, часто и беспричинно улыбаясь. Были здесь и странные люди с желтой кожей, вечно спешившие в аптеки за шприцами и жгутами. А когда тьма выбиралась из подвалов, на этих улицах можно было услышать дикое мычание совсем мифических быкоподобных на лысо бритых существ, рёвом отпугивавших своих противников от лучшего места на лавке.

На детской площадке копались, мельтешили дети, слышался визг, закатистых смех, что—то вскрикивали обеспокоенные мамы. Тимофей обогнул дом, пересёк пришкольную территорию, купил в ларьке у дороги пива и нырнул в тёмный подъезд пятиэтажной панельки. На четвертом этаже за лакированной темного дерева дверью в ответ на его звонок раздался голос:

– Кто там?

– Тимон.

– Тимона здесь нет.

Шаламов удивленно потупил взор.

– Дык нет! Это я – Тимон… Стасян, ты чего там?

Замок щёлкнул, в проёме появился Шевчук по торс голый, взъерошенный. Лицо его было бледным, а взгляд растерянно спотыкался обо всё, на чем пытался задержаться дольше пары секунд.

– Заходи…

Гость разулся, прошел в зал, где Станислав уже распластался на диване, укрывшись тонким пледом. Из музыкального центра тихо стекали аккорды электрогитары, а барабанщик отстукивал ритм.

– Ну, как ты? – глядя на удрученное состояние друга, спросил Тимофей.

– Хреново мне, – выдохнул тот. – Вчера, как уехали вы, я типа́ одного встретил, – Стас с трудом проглотил слюну. – Он с вахты примчал, деньги ляжку жгли, ну, и решили мы… потушить этот пожар…

– По—нят—но, – улыбнулся Тимофей и, запустив руку в пакет, явил полуторалитровую бутылку крепленного пива. – Если стало в жизни туго, посмотри на рожу друга.

– Йо—хо—хо! Тимон, ты какой—то кудесник!

Стас вскрыл бутылку и, присосавшись, опустошил за раз половину, крякнул, утёрся, прибавил звук в колонках.

– Как хорошо—то, – прокомментировал он, – пойдем, покурим. Полтораху не забудь.

Они вышли на балкон строгой панельной двушки, которую родители Шевчука, – потомственные работяги, – отдав всю жизнь заводу и железной дороге, получили в награду от Советов. Здесь хозяин задымил. Его зажиточные деды и бабки имели землю, помогли и отцу купить дачу, которую тот, владея растущими из нужных мест руками, отстроил в полноценный дом. В общем, в каких—нибудь «тридцатых» их семью назвали бы «кулаками» и непременно поспешили бы чего у них отколлективизировать. Надеясь, что Станислав продолжит этот славный род трудяг, отец и дед, пользуясь связями и авторитетом, пристраивали его в различные места. И не раз. И даже не два. Шевчук же еще в школе увлёкся творчеством – опасное увлечение для провинциала. Он освоил шестиструнку, был автором и исполнителем собственных песен, ездил и брал первые места на многих слётах и выступлениях бардов, которые проводила администрация города и области. Пробовал писать и прозу уровнем серьезнее, наполнял сеть контентом. В какой—то момент времени он и впрямь уверился в том, что, в отличие от своих предков, за станок ему вставать не придётся. Однако, местная популярность ничего, кроме халявной выпивки и сомнительного секса не приносила, а выйти на следующий этап без внушительных инвестиций не представлялось возможным. Та же сетевая монетизация оставляла желать лучшего. Родители в доходность его увлечений не верили, а доказать им обратное без этой самой доходности у него не выходило. Он оказался в заколдованном кругу.

– До села, ты значит, так и не добрался?

– Какое там село! Я сюда—то едва приполз.

Он протянул другу сигарету, заметив, что тот не курит.

– Бросаю, – ответил Тимофей.

– Мммм, – закивал Шевчук, глубоко затягиваясь. – Задумал долго жить?

– А почему бы и нет?

– Жизнь оценивай не длинной, а наполненностью.

Он поднял палец вверх, изображая всем известный мем с участием Уэсибы и, расплывшись в улыбке, швырнул окурок в форточку.

– Ага, – заартачился Шаламов, – и пропитанная никотином бумага вместо табака – это то, чем тебе хочется её наполнить?

Они вернулись в комнату, где Шевчук схватился за спасительное пиво и облегченно уселся в угол дивана, указывая на музыкальный центр, из которого, очень кстати, Цой воспевал «Пачку сигарет». Он символично протянул бутылку в сторону колонок, осушил четверть и, протяжно рыгнув, продолжил:

– Каждому, конечно, свое, но вот что я думаю… Вред здоровью, да, есть, но больше ли, чем от нервов на скотской работе или в нелюбимой семье? Зависимость, да, есть, но чем она хуже… зависимости от брендовых гаджетов и шмоток?.. Это все оправдания! Главное в твоем желании – это попытка контролировать свою жизнь. Все боятся неопределенности и хаоса. Будто контроль над привычками даст контроль над жизнью. У тебя и самого с десяток случаев на памяти наберётся дедов, которые самосад курили и дожили до ста, и ЗОЖников, которые в тридцатник ласты склеили. Это все рулетка! – выпалил он и прикончил бутылку.

– Дык на что ж тогда надеяться—то?! – озадаченно воскликнул Тимофей. – Во что верить?

– Я убежден лишь в том, что все мои убеждения ошибочны, – ответил Станислав, уткнувшись пристальным взглядом мутноватых глаз в собеседника.

Он сидел, покачиваясь, дыша свежим перегаром, будто дракон сероводородом, худощавый, как жердь. Казалось, что его смуглая кожа обтягивает угловатые кости скелета без единого грамма жира и мяса под ней.

– На самом деле вокруг – один лишь Хаос. Всеобъемлющий и вездесущий. А в нем плавают сгустки каких—то закономерностей, как ряска в пруду в июле, за которые мы цепляемся и думаем, что все знаем и держим под контролем. Потому что боимся. В первую очередь, боимся признаться себе в этом.

– Как же можно жить в хаосе?

– Хаос – это не разрушение, как многие думают, не ужас. Это отсутствие видимых связей, банальной логики. Хаос – это… потенциал, творчество, несформулированная идея… ммм, – он отвлекся на вступление нового трека. – Басист разогнался, видал чего? Как тебе?

– Да я как—то больше по трапу, – ответил Тимофей. – Разгоняет, знаешь ли, пошибче. Бодрит.

– Вот в чем в чем, а в том, что русский рок не бодрит, его еще никто не обвинял, – усмехнулся Шевчук и, сделав дюжее усилие, поднялся с дивана, перехватившись за журнальный столик, добрался до шкафа. Видно было, что пиво его неплохо разбило. Он покопался и протянул другу диск.

– На—ка, послушай.

На коробке обычным маркером было начертано «XXXL».

– Кинешь на плеер, вернешь потом. Это мой сборник, мы с Андрюхой еще записывали, с братаном твоим. Он же тоже в свое время фанател по этой теме. Мы с ним и по бардам вместе гоняли. А щас, – он задумался, искривив лицо в недовольной мине то ли от неприятных мыслей, то ли от потекшего из—под крышки пива, которое он вскрывал. – Светка меня и раньше не особо любила, а теперь я туда и на вожжёной козе не подъеду. Был друг и закончился…

– Да ладно тебе! – протестовал Тимофей. – Будто вы с ним не поделили чего.

– Да лучше б так, – ответил Стас, отпив еще пенного, – тогда было б ясно что и почему. – Он уселся удобней, запрокинув голову на спинку. – А у меня, знаешь, все друзья, как в социалке – формальные. Вроде есть, в контактах числятся, иногда в он—лайне мелькают, а за жизнь поговорить не с кем, про проекты какие творческие я вообще молчу…

Повисла пауза.

– Ладно, – попытался прервать её Шаламов, – я что спросить—то хотел: на гитаре играть научишь?

Шевчук ухмыльнулся, не поднимая головы с уже закрытыми глазами.

– А оно тебе надо?

– Ну, раз прошу.

Шевчук сидел, запрокинув голову, тяжело и глубоко дышал, занятый, казалось, какими—то размышлениями. Пауза продолжалась.

– Стааас… Стас! – повторил он громче. – Что насчет гитары—то?

– Угуммм, – Шевчук повернулся на бок и засопел.

– Ну, – заключил Тимофей, – первый урок, видимо, не сегодня.

Кадр пятый: Натулька

Воспаленное солнце июня катилось к горизонту, когда Шаламов вышел из подъезда. Над сосновым бором цвел малиновый закат, стала видна первая звезда, из тёмных двориков на западе выбирались тонкие сумерки. Чистый космос неба пах свежестью грядущей ночи. Набирая знакомый номер, Тимофей направился к парку, откуда с перебоями струилась музыка.

– Алло, Натуль, свободна?

– А что?

– Приезжай в парк.

– На чём?

– На такси. Я заплачу.

– Ну, не знаю, – замялась она, – мне тут нужно было…

– Натуль, – прервал он её, – давай прекращай, я тебя жду.

Парковая зона заметно пополнилась людьми. Парочки, что бродили от скамейки к скамейке, сажая аккумуляторы на смартфонах громкими разношёрстными треками; зализанные парни, попивавшие пиво; стайки малолеток в боевой раскраске, парфюм которых слышался в радиусе десятка метров от них. На танцплощадке басами взрывались и тухли колонки, проверялось оборудование, пульты. Свистел старый аттракцион качели «Лодочка», тарахтело, делая круг «Чёртово Колесо», высившееся над соснами. Тимофей нырнул в прогал металлической изгороди парка, которым, судя по протоптанной тропинке, пользовались чаще, чем центральным входом, прошёл мимо «Ромашки» и побрёл по аллее по направлению к танцевальной площадке, где увидел знакомые лица. Танцпол – это пятьдесят квадратов пространства, обнесенные металлической сеткой, которую опутал разросшийся вьюн. Здесь на углу стояла парочка, их то и приметил Шаламов.

Антон Кулич – высокий атлетичный темно—русый парень с модельной стрижкой, скуластый, остроносый, прицелом серых прищуренных глаз он поглядывал по сторонам, обнимая со спины свою девушку, Евгению Антонову. На его фоне она смотрелась особенно крохотной. Ей было больше, но выглядела она лет на пятнадцать: маленькая, с тонкой талией, бледным лицом, на котором пылали вечно ярко подведенные маленькие, словно бантик, губы, а из—под длинных ресниц смотрели наивно большие тёмные глаза. Вороного отлива каре открывало хрупкую шею. На телефоне её парня играла какая—то попсовая мелодия, которой она старательно подпевала.

– Open—air? – спросил Тимофей, поприветствовав друзей.

– Да вот, – пошутил Антон, – Женьку выгуливаю.

– А ты откуда? Где Наташа? – оживленно интересовалась та.

– Сам жду. Скоро подъедет.

– Куда? Сюда?

– Ну, а куда же.

Шаламов оглядел сладкую парочку.

– Пойдемте, с пивом, говорят, ждётся лучше.

Они направились к главному входу до ближайшего ларька у трассы.

– Лёха как там? – спрашивал Антон.

– Не знаю, недели две его не видел.

– А вы разве не вместе приехали?

– Нет. Его даже на защите не было.

– Как не было? – опешила Женя. – И как же он теперь?

– Покупать будет, – деловито предположил Антон.

– Как покупать? А так можно?

Девушка удивленно хлопала глазами, глядя то на одного, то на второго. Шла посередине, нагоняя, будто Моська, двух больших Слонов, каждый шаг которых был равен двум ее.

– В этой стране и невозможное возможно, – ответил Тимофей, – я вот красный диплом за ящик вина сделал.

– Как сделал?

– Как—как, купил и преподу принес, он мне оценку на балл и поднял.

– Ну, ты, Тимон, с головой, – прокомментировал Антон, – а вот Лёнька – обалдуй, – презрительно закончил он и нырнул в окошко ларька, что—то спросил, открыв холодильный шкаф, достал два светлых пива и угостил друга.

– А мне сок, – запрыгала, будто мяч, Женя. – Сок, сок.

– А вы, сударыня, не уссытесь?

– Еще как! – заявила та, – но все равно – сок!

– Алло, да, – Тимофей говорил по телефону.

– Подъезжаем.

– Где? На чем?

– «Шестёрка» серая, у входа.

– Ага, вижу, – он обернулся к ребятам. – Я Наташку встречу, в парке найдемся.

На парковке у центрального входа остановилась машина такси. Из нее выпорхнула Наташа – девушка среднего роста восемнадцати лет. Пышные тёмно—русые волосы до плеч, миловидное личико, пухлые щёчки, хитрые глаза, напомаженные блеском чёрточки губ. Она была в джинсовой куртке поверх полупрозрачной сорочки, неуспешно скрывавшей бардовое ажурное белье, и миниюбке, которая то и дело задиралась, оголяя крепления пояса для чулок. Мечта маньяка, в общем.

Тимофей опробовал клубничный вкус её помады и сунул купюру водителю.

– Как погулял? – тихо спросила она.

У нее был тонкий нежный голос. Наташа, в целом, производила впечатление девушки гармонично вписывающейся в интерьер кухни, адаптированной к половнику, борщу и пелёнкам. Она поддерживала беседы ни к чему не ведущими замечаниями, обладала покорным не взбалмошным характером и вела себя гораздо старше, чем ей было. На первый взгляд.

– Не плохо, – ответил Тимофей и вскрыл пиво.

Они пошли через арку, над которой висела надпись «Парк Берёзовая Роща», к центру, стараясь пересечься с друзьями.

– Даже не позвонил…

– Ну, а какой смысл, Натуль? Сегодня свободен – сегодня и звоню.

– Вот ты всегда так, – обижалась девушка, – а просто так позвонить? Поговорить? Узнать, как дела?

– Давай прекращай, Натуль, я же знаю, что у тебя все хорошо.

– А у тебя?

– А у меня еще лучше.

– Привеет! – взвизгнула Женя и кинулась обнимать подругу.

– Как будто сто лет не виделись, – саркастично заметила Наташа.

Сумерки окончательно опутали микрорайон, парк зажегся огнями фонарей вдоль ветвящихся аллей и заливистыми волнами цветомузыки на танцплощадке. В ряби огней мелькали контуры снующей молодежи, пятна сигарет, экраны мобильных. Пространство вокруг зудело басами концертных колонок, треками смартфонов, приветственными возгласами и скрежетом аттракционов. Компания разместилась на скамейке в окружении густо разросшейся акации, укрывшей их от многолюдья. Неподалеку взлетали лодочки качелей, взмывая и ныряя в иглистый сумрак свежей зелени.

– … какие высшие цели? Тим, ты о чем? – спорили парни. – Доход, – Антон начал загибать пальцы, – крыша над головой, мотор под задом, ну, и наследника.

– А зачем это все? – хитро улыбаясь, спросил Шаламов.

– В смысле зачем? – опешил тот. – А что ж тебе нужно?

– Нет, я не об этом.

Он откинулся на спинку скамьи, приобняв Наташу, которая сидела рядом, смакуя бутылочку «лайма». Женя с интересом слушала их беседу. Антон курил напротив.

– Ты путаешь средство и цель, – продолжил Тимофей, собираясь с мыслями, – ты же для чего—то поступал учиться, на работу для чего—то устраивался, дом, машина, семья – все это было для чего—то… Это как подниматься по лестнице: все твои поступки и достижения – это ступени, но в процессе восхождения ты забываешь о том, куда ты шел, останавливаешься на одной из них, принимая её за верхнюю, и думаешь, что достиг цели. А на самом деле, ты просто забыл, зачем ты начал этот путь.

– Звучит красиво, а по жизни это все отмазки для неудачников, для которых мысль о том, что все впереди, гораздо приятнее, чем то, что впереди.

– И такое есть, но ты не ответил, – все так же хитро ухмылялся Шаламов. – Дом, машина, капитал – зачем тебе все это? Потому что ты считаешь это правильным? Или потому что тебе сказали, что ты должен считать это правильным?

Возникла пауза. Кулич глубоко затянулся, бросил окурок в урну и прикончил свое пиво, даже не думая отвечать на вопросы друга.

– Ну вот, – Женя развела руками. – Из—за ваших умных разговоров я проголодалась. Я хочу хот—дог! – она вопросительно взглянула на своего парня.

– Хоти, – недолго думая, ответил тот.

– Вот я и хочу! Купи мне хот—дог!

– Сходи и купи.

– Я не хочу идти, я хочу хот—дог!

– Да идите вы уже вместе, – не выдержала Наташа, раздражаясь инфантильностью подруги.

– И то верно, – согласился Тимофей.

Не успели они отойти, как мимо пролетел худощавый не высокий парень.

– Опа! Тимон! – воскликнул он гнусавым голосом, протягивая руку. – Как сам?

– Как сала килограмм: жизнь коптит, а я все жестче.

– Есть чё?

Тимофей растерялся, прямо таки физически ощутив на себе пристальный взгляд своей девушки.

– Нет ничего.

– Жаль, жаль, – прогнусавил тот, не понимая не уместность своего вопроса, – ну, бывай.

Он исчез так же внезапно, как и появился. Шаламов присосался к пиву, даже поперхнувшись, когда Наташа спросила:

– О чем это он?

Тимофей откашлялся.

– Чёрт его знает! – пожал он плечами, замявшись. – Я и сам не понял.

Она внимательно следила за его реакцией, обезоруживая, за тем, как он покраснел, прочищая лёгкие, колотя себя в грудь, нелепо принялся рассматривать этикетку на бутылке, закрутил по сторонам головой. И промолчала. Тимофей, меж тем, увидев «Лодочки» за спиной, предложил:

– Пойдем лучше на качельках покачаемся.

– Нееет! – испугалась та, – я на эти штуки не полезу! Тииим!

Но его было не удержать, он схватил её за руку и потащил на аттракцион.

– А если мы упадем?

– Не упадем.

Он завел Наташу на помост и помог забраться в ладью, подвешенную на металлических прутьях на большой раме, качнул её несколько раз и запрыгнул внутрь. Некоторые уже были заняты другими любителями адреналина, на халяву раскачивающими старые свистящие качели, что есть силы. Не прошло и минуты, как он разогнал лодку так, что она взлетала параллельно земле, а бедняжка с ужасом в глазах умоляла его остановиться.

– Тим, пожалуйста, хватит, я боюсь!

Мир запрокинулся на бок, потом на другой, люди шли сверху вниз, сосны закрутились, словно барабанные палочки, гравитация ослабила свои жилы. Вскоре Шаламов сжалился над подругой, встал в полный рост, предоставив процесс инерции. Качели маятником гуляли над парком, захватывая дух. Свежий ветер ласкал лицо, трепал волосы. Огни города таяли, расплывались по холсту ночной темноты, а музыка и весь шум слились в пульсирующий ритм сердцебиения. Тимофей, с трудом удерживаясь за поручни, приблизился к Наташе, обнял за талию, коснулся её губ. Закрыв глаза, не видя ни неба, ни земли, они будто падали в безграничном пространстве, слившись в поцелуе, в объятиях. В мгновение все исчезло. Не было ничего, никого, ни города, ни его жителей, ни планет, ни звезд меж ними, только тепло их тел и это первобытное чувство. Будто пробил собой морскую твердь, и она приняла тебя, и вот ты уже часть ее, – звуки мира не известны тебе, только её дыхание. Будто ощутил себя маленьким существом на поверхности огромного камня, летящего с необъятной невообразимой скоростью неизвестно откуда, куда и зачем. Ты не видел броска, ты не увидишь падения. Ты – короткий вдох вселенной.

Они остановились, лишь когда качели замерли. Телефонный звонок вернул их к реальности. Антон на том конце извинялся, что они сегодня больше не увидятся, и время посыпалось песком сквозь пальцы. Так бывает, когда, спустя долгие годы, ластиком стершие воспоминания, пытаешься освежить их в своей голове. В сознании всплывают лишь отдельные замершие широкоэкранные кадры фильма, сменяя друг друга. Вот машина такси, какая—то музыка из магнитолы, капли фонарного света, стекающие по стеклам. Вот частный дом, погасшие окна, собака, злая, как чёрт. Они упали в кровать, естественно, родительскую. На ПК в соседней комнате звучала второсортная попса, тихо, еле слышно. Сорочка, которая никак не хотела сниматься, потом бюстгальтер. Он аккуратно, нежно, лаская ножки, стянул с нее чулки, целовал в шею, губы, грудь. Её не ровные стоны стекали с постели карамельной нугой. Он скинул с себя майку, она была абсолютно обнаженной. Прикусанные губы жадно глотали горячий воздух. Он прижимал её к себе так, что они становились целым. Кисточки ресничек щекотали щеку. Рука скользнула по струне изогнутой спины ниже. Сочная мякоть ароматного плода. Он скинул джинсы, зубами порвал упаковку презерватива, посадил её сверху, будто скульптор, проверяющий достаточно ли нежны изгибы и тонки линии его творения. Она впилась в него когтями, пробуя реку на глубину. Топот диких мустангов наполнял прерии, самый выносливый из стада вырвался вперед, набирая скорость. Скрип кровати и удары дужки о стену становились все явственнее. Они задыхались друг в друге. Самоотрешено. Так, как умеют только молодые, хранящие первость ощущений и бессознательно верящие в то, что именно этот миг – последний. Они задыхались друг в друге, пока не умерли. Скоропостижно и неотвратимо. Умерли и воскресли.