Текст книги "Схватки в тупиках (сборник)"

Двуногие, конечно, ничего не заметили. Вонючка шёл по направлению к реке, подталкивая Детёныша в спину. Тому бы бежать или кричать, но, похоже, его парализовал страх. Или что-то ещё – у людей много разных удивительных и таинственных причин вести себя так, а не иначе. Я бесшумно следовал за ними. Уже на пустыре я стал замечать то тут, то там силуэты наших. Судя по запахам, это были девочки из колонии. Я именно на них и надеялся – если уж кто-то из наших может делать что-то совместно, так это они. Очень давно, только-только постигая мир, я видел, как поступили наши дамы, найдя в канаве совсем маленького полузамёрзшего двуногого. Кто-то выбросил его, наверное, мать. Наши иногда тоже так делают, если пушистик слаб и явно не выживет. Но человеческий детёныш всё-таки не пушистик, и мы это понимаем. Перетащить его в тёплое место было невозможно, и тогда девочки просто обложили его своими телами, сидели и грели, пока кто-то из людей не заметил их. Тогда они разбежались в разные стороны, а пришедшие двуногие забрали своего[7]7
  Реальный случай.


[Закрыть].

Вонючка и Детёныш стали спускаться по узкой тропинке под обрыв. Дойдя до места, где вчера умер спящий, Вонючка остановил свою новую жертву. Смертной похотью от него разило невыносимо. Он держал руку в тряпье, которое двуногие наворачивают на себя, и я знал, что он в нетерпении сжимает свою отвратительную штуку. Сейчас ударит.

Я был на обрыве прямо над ними. Довольно высоко, но я прыгнул не раздумывая. Однако не стал первым атакующим.

– Вввааааааооооууввв!!! – раздался дикий вой и между ног Вонючки вонзилась рыжая торпеда.

Рыжий Шуу повис на нём, вцепившись всем, что дано нам для драки. Вонючка страшно заорал и стал размахивать своей блестящей штукой. В этот момент я с воем, надо думать, куда страшнее, чем у Рыжего, прибыл на его голову и когтями передних лап вцепился в лицо. Жалобно вскрикнул Детёныш и стал быстро карабкаться вверх по тропинке, а на Вонючку уже кидались со всех сторон дамы. Они возникали из травы, как призраки, норовили поразить самые слабые места, висли на руках и ногах. Сброшенные, падали на землю и, рыча, кидались в новую атаку. Появились и джентльмены – Яоой, Яась, какие-то незнакомые. Я плохо всё видел – не до того было, старался удержаться на голове подонка. Он бешено тряс ею, пытаясь скинуть меня. Шуу давно уже был сброшен и как-то нехорошо лежал поодаль в траве. Но я держался крепко, продолжая когтить негодяя. Наконец, после особо отчаянного рывка головы, я не удержался и полетел в темноту.

Кажется, я ударился о камень, не успев перевернуться в полёте на брюхо – вечное дело, когда падаешь с небольшой высоты. Во всяком случае, на какое-то время мир для меня перестал существовать.

– М-м-н-г-аоууу! – услыхал я, когда очнулся, и, преодолев боль, которая, казалось, жила во мне везде, попытался осознать происходящее. Ребята плакали. На дрожащих лапах я подошёл к ним и сам заплакал, увидев лежащего на боку и уже не дышащего Рыжего Шуу. Шёрстка его потускнела и пропиталась предсмертным потом, на морде застыл боевой оскал. Под ним медленно расползалось пятно крови – Вонючка всё же достал его своей штукой.

Сам он, конечно, уже удрал, хотя досталось ему немало. Наши, бегавшие за Детёнышем, вернулись и рассказали, что он благополучно прибежал домой. Вроде бы, всё получилось. Но мне было гнусно, и не только от остывающего тела Шуу.

Уррая, Уррая, моя дама в чёрной маске, ты всё ещё не успокоилась в моей душе! И пищат в подвале давно забывшие тебя пушистики.

Молча покинул я место боя и в одиночестве продолжил свой путь сквозь тьму.

В общем-то, дело было простейшим: прыгнуть примерно на три моих роста. Во дворе рос огромный тополь, верхние ветви которого почти доставали до окна норы, где жил Вонючка и его двуногие. В такую пору их окно всегда было нараспашку. «Ночью опять к ней полезет он в форточку, словно в кино»… Уррая…

Конечно, они уже все спали. Я прошёл мимо его матери, сопевшей на диване, привалившись к спине незнакомого двуногого самца. Он храпел так, что на столе звенели оставленные пустые плошки. Оба распространяли смрад пьяной человеческой жидкости. Такой же шёл и от Вонючки, развалившегося в соседней комнате прямо на полу, на грязном тряпье, которым побрезгует любой порядочный кот. Я тихо подобрался к его голове и стал смотреть на его лицо, выхваченное из темноты взошедшей луной.

Я здорово потрудился над ним – оно было, как сплошная кровавая маска. Хотя, к сожалению, глаза я вырвать не успел. Судя по запятнанным бинтам на руках и ногах, наши тоже постарались на славу. О том, что там ему сделал покойник Шуу, и думать не хотелось. Понятно, что он не успокоится и станет убивать наших ещё свирепее. Понятно, что он не отстанет от Детёныша и Праведной. Дело надо было решать здесь и сейчас. Но я медлил, глядя, как пульсирует вена на открытой грязной тщедушной шее.

Знаете, как я убиваю крыс? Вонзаю клыки между позвонками на хребте. Они перерезают какую-то важную жилу, и тварь тут же подыхает. Но я слышал байки про такие вот пульсирующие вены на шеях спящих жестоких хозяев, и, вроде бы, принцип тот же… Кто его знает: пока сам не попробуешь… Уррая.

Путь домой был лёгок. Я стрелой нёсся сквозь безлюдные дворы и попадающиеся навстречу наши понимали, что случилось очень важное. Теперь до конца моих дней ни один кот не полезет со мной в драку – на мне пожизненная печать. Это немного скучно, но я не жалел ни о чём.

– Кыс-кыс-кыс, – услышал я, пробегая через скверик.

Давешний толстый двуногий джентльмен теперь сидел в одиночестве и лакал из плошки своё пойло. Мне было некогда, но я вежливо притормозил, поворотившись к нему.

– Держи! – он порылся в стоящем рядом с ним на скамейке мешке и бросил мне пару соссись. Вот за это спасибо!

Я вскинул хвост в знак благодарности и побежал к заждавшимся меня пушистикам.

 
– Так и шагает по жизни размеренно —
Только вперёд
В силах своих абсолютно уверенный
Мартовский кот, —
 

донеслось мне вслед.

Мистер Рокфеллер, если не ошибаюсь?.

США, Нью-Йорк, 18 ноября 1971

Я в баре на Второй авеню. Грязь и гам. В углу старательно блюёт какой-то тип. Сейчас его вышвырнут. Вышвырнули. Двое дерутся за место у стойки. Ого, в ход пошла пивная бутылка. Сейчас явится коп. Является, метелит обоих. Коп раздражённый, потому что мокрый – снаружи ливень. Уже неделю. А я надираюсь виски. Как всегда. Почему бы нет? Виски – всё, что у меня осталось. Вы скажете, что не всё, и тем самым пукнете в лужу. Семья? У меня её нет уже… э-э-э, лет восемь, и от того я не чувствую себя хуже. Работа? Я ненавижу свою работу, вдобавок, в последнее время у меня её тоже нет. Хобби? Какое такое х… обби? Да, хобби есть – наблюдать за людьми. И чем больше я это делаю – а делаю я это давно и квалифицированно – тем больше они мне отвратительны.

Даже хозяйка ножек, которые только что соизволили попрать здешнюю мерзость запустения… Так, что там выше? Тоже очень неплохо, оч-чень. Девяносто – шестьдесят… И, пожалуй, чуть больше, чем девяносто. Самое то, что доктор прописал. Доктор Иен. Я, то есть, если вас это интересует.

Ножки останавливаются рядом со мной. Ну и пусть. Видал я этих красоток, знаете, где?.. Ага, там. И в больших количествах. А теперь мне пятьдесят три, в душе у меня мерзкая вонючая дыра, и я говорю: «Берегитесь снайперов в ночных джунглях! Берегитесь хватать за хвост тигровую змею! Берегитесь бейсбольной биты в подворотне! Берегитесь сифилиса! Берегитесь стройноногих сучек в длинных юбках с разрезом до пояса, подкатывающих к вам в гнусных барах!»

– Хэлло, мистер, присесть не позволите?

Голосок хрипловатый, но милый. Поднимаю осоловелые глаза. А глазки ничего. Её глазки, разумеется. Карие и с искорками. Такими… бесноватенькими. Ей неплохо за тридцать, но выглядит не больше, чем на двадцать три. Молча киваю. Коленки… хм… оказываются прямо напротив меня.

– Что пьёте?

Интересуется, ишь…

– Шотландский со льдом.

– Бармен, шотландский со льдом и сухой мартини с водкой!

Мартини с водкой. Ню-ню…

– Вы мистер Поплавский?

Словно и не спросила, а наделила фамилией безымянного засранца.

– Вы что-то продаёте?

Вспыхнула. Не привыкла получать щелчки. Сама может врезать.

– Покупаю. Так вы Поплавский?

– В зависимости от того, что вам нужно.

Но виски пригубляю, и она воспринимает это, как знак к продолжению. Правильно.

– Меня зовут Ада. Ада Цимбалист.

Вместо ответа я делаю ещё глоток.

– Я хочу вас нанять.

– Мисс, я ликвидировал свою сыскную контору и свернул дела.

– Давно?

– Да минут пять назад.

Она корчит гримаску – точь-в-точь мартышка, которой попался гнилой банан – лезет в сумочку (золотистая, от Prada, жлобство какое…) и извлекает… Ну, разумеется, чековую книжку. Пляши, Иен, опять тебе повезло. Щас она тебе навалит зелёных и втравит в какое-нибудь жуткое дерьмо, в каком ты ещё не был. И ведь втравишься, как пить дать.

– Я готова заплатить значительно больше, чем вы обычно берёте.

Я поднимаю стакан и произношу короткий спич:

– Мисс, я ничуть не сомневаюсь в вашей платёжеспособности. Более того, глядя на вашу одёжку и то, что под ней, я уверен, что вы в состоянии воспользоваться услугами лучшего сыщика Нью-Йорка. Так что совершенно не понимаю, зачем вам я.

Довольный собой, опрокидываю стакан.

– Затем, – в голоске её неожиданно проявляется что-то очень твёрдое, – что вы закончили антропологический факультет Гарварда.

Ох. Как поддых.

– И, – продолжает, – во время войны участвовали в Новогвинейской операции.

А теперь мордой об колено. Нокаут.

Но сдаваться я пока не собираюсь.

– Мне бы хотелось забыть и о том, и о другом, – ворчу я, принимая очередной стакан. – Что вам нужно?

– Чтобы вы нашли Майка Рокфеллера.

Виски идёт не в то горло, я долго откашливаюсь, наконец, произношу:

– Девочка, вали-ка отсюда. За выпивку я заплачу.

Ливень не ослабевает, словно Сам Господь проклял этот город. Я поглубже надвигаю шляпу, поднимаю воротник плаща и бреду домой.

Голову сверлит мысль: «А ведь там, за экватором, начинается лето».

Лето в джунглях – бесконечное зелёное болото Асмата, порхающие в манграх бабочки, похожие на птиц, и птицы, похожие на бабочек, пронзительный крик зовущего голубя йокоика, который рвёт душу…

Дома я достаю было початую бутылку, но тут же ставлю на место. Вместо неё завариваю кофе и вытаскиваю сигары. Нет, разумеется, я отказал дамочке наотрез, но она всё равно загрузила меня информацией и оставила визитку. А мне никто не может запретить просидеть всю ночь за кофе и сигарами и думать. И вспоминать.

Десять лет назад Ада была подружкой свежеиспечённого выпускника Гарварда Майкла Рокфеллера. Разумеется, я прекрасно помню историю наследника-миллиардера, решившего посвятить жизнь изучению примитивных племён и бесследно сгинувшего в дебрях Новой Гвинеи. Уж я-то прекрасно знаю, что сгинуть там легко.

Конечно, его искали, но ничего не нашли. Ходили слухи, что его убили и сожрали асматы, но доказательств тому тоже не было. И Ада этому не верила. Я не сомневаюсь, что страдала она не столько от исчезновения возлюбленного, сколько от крушения надежд на миллиарды его папы. Но десять лет сидела молча. Надеялась, что Майк вернётся? Но он был объявлен умершим вскоре после того, как завершились недолгие поиски. Боялась? Но достать её могли и сейчас. Скорее всего, дело просто было неподъёмным для неё в денежном отношении. Не случайно она мне проговорилась, что получила недавно неплохое наследство от престарелой тётушки.

Короче, Ада была убеждена, что Майк убит по приказу его собственного отца. Якобы, юный антрополог неоднократно заявлял папаше, что намерен пустить всё состояние Рокфеллеров на благо человечества, и что аморально одной семье владеть таким баблом, в ту пору, когда во всём мире голодают дети, и бла-бла-бла. Ада, знавшая Майка весьма близко, утверждала, что этот баламут так бы и поступил, доживи он до утверждения в правах наследства. По типу того парня у Джека Лондона. Социализм тогда был в моде, так что всё возможно. И, мол, использовав все способы убеждения, губернатор штата Нью-Йорк Нельсон Олдрич Рокфеллер принял решение ради дальнейшего процветания семьи отпрыска убрать. Насколько я знал об этом человеке, приказавшем стереть со стены фрески великого художника, потому что это его, Рокфеллера, стена, и показывавшего средний палец студентам-хиппи, он способен на многое. Но убить собственного сына…

С другой стороны, я тоже сомневаюсь, что Майка убили асматы. Просто я их знаю. Я отходил после ранения в их затерянной в джунглях деревне, а поскольку тоже антрополог, прекрасно разобрался в их мотивациях. Да, поесть человечинки они не дураки, и надо быть дураком, чтобы отказываться от дармового мяса в тех краях, где с едой очень худо. Что вы на меня так уставились? Да, я ел тогда то же самое, что и мои хозяева, и когда асматы убили отставшего от своих японца… За месяц до этого мой взвод был окружен в джунглях, я прикрывал с пулемётом отход, но рядом рванула граната, и я потерял возможность двигаться. Но не возможность видеть. И из кустов, куда меня забросило взрывом, глядел, как японцы штыками припарывают наших раненых, а потом вырывают и поедают их печень. Потому, когда асматы притащили этого джапа, и шаман с кабаньими клыками в носу высасывал бамбуковой трубочкой из его головы мозг и заливал смолой глазницы, и украшал голову перьями райских птиц, мне было всё равно. А тело потихоньку доходило в земляной печи, и после ритуальных танцев все получили по дымящемуся куску… На вкус – точь-в-точь телятина, жестковатая, правда.

Да, но незадолго до того японцы вырезали до последнего человека и сожгли асматскую деревню за то, что мужчины оттуда были проводниками наших морпехов. Так что осуждать асматов за каннибализм так же бессмысленно, как штрафовать за превышение скорости на автогонках. Но просто так они ни на кого не нападают. Раз в год примерно устраивают между деревнями «войну», больше похожую на танцы. Она идёт до смерти первого воина, его счастливый убийца получает в виде трофея голову и только тогда может жениться. Иногда они съедают тела умерших естественной смертью родственников – считая, что в них перейдут их высокие душевные качества и удача. И уж ни в коем случае не убьют своего почётного гостя. А Майкл им был: он два месяца скитался по их деревням, скупая поделки из дерева (замечательные вещи, надо сказать, особенно эротические статуэтки). И не надо считать папуасов глупыми – они великолепно знали, кто такой Майкл, «сын большого белого человека», и могли предположить, что будет, причини они ему зло. А ещё они хорошо относятся к американцам, и не раз спасали в джунглях наших раненых парней – случай со мной был одним из многих. «Курчавые ангелы», так мы их называли. Они честны, добродушны и деликатны, а женщины их восхитительны в любви. Так что в версии с «кровожадными дикарями» есть какая-то фальшь. Но…

Резко звонит телефон. Кому это я понадобился в три часа ночи?

– Мистер Поплавский?

Плохой голос – напряжённый и со злобными нотками, под напускной вежливостью скрывающий угрозу.

– Сегодня у вас была встреча с некоей мисс Цимбалист?

Не дождавшись ответа, продолжает:

– Это молодая леди крайне неустойчива психически. Фактически, она тяжело больна. Я говорю от имени её родственников, которые осуществляют над ней опеку.

– А причём тут я?

Голос мой не слишком приветлив. Ну и пусть.

– Она одержима манией рассказывать незнакомым людям самые невероятные истории. Если она вас оскорбила, я должен принести извинение и заверить, что такого никогда не повториться.

– Она не рассказала мне ничего невероятного! – рявкаю я.

Шелуха вежливости сползает, как старая шкура со змеи:

– Мистер Поплавский, мне кажется, у вас не такое положение, чтобы серьёзно относиться к историям сумасшедшей.

– Позвольте мне самому решать, к чему относиться серьёзно.

Я бросаю трубку.

Так, они меня разозлили. С чем их и поздравляю. Меня трудно завести, но если уж меня выпихнут на тропу войны, я пройду её до конца, а позади останутся валяться трупы. В этом я чистый славянин, достойный сын моего папаши-белоруса.

Достаю бутылку и наливаю на два пальца, одновременно вытаскивая из бумажника визитку.

– Мисс Цимбалист? Это Поплавский. Я принимаю ваше предложение. Полсотни в час и накладные расходы.

Нидерланды, Дельфт, 27 ноября 1971

Не люблю самолёты. Одиннадцать часов глушил с помощью виски дурацкую уверенность, что нас собьют над океаном. Был в моей жизни случай… Да, Иен Поплавский не рождён для полёта.

В Дельфте, конечно, ливень. Наверное, он теперь так и будет тащиться за мной, пока я не прорвусь в лето. Если прорвусь. Аккуратные фасады с чёткими прямоугольниками окон затянула блестящая текучая пелена. Вода бурлит в узких каналах. Последние блёклые листья, ушибленные тяжёлыми каплями, разлагаются на грязных тротуарах. Накренившаяся башня Старого собора словно бы устала разыгрывать величие и плачет от бессилия, покорно ожидая небесной кары. Мать наша Европа… Грёбаная старуха! Хорошо, что мой старик не остался здесь после эвакуации Русской армии из Крыма. Хорошо, что я родился за океаном от матери-американки.

Моя холодная ярость, вызванная могущественными мерзавцами, уверенными, что их вонючие деньги решают все проблемы, стала здесь ещё сильнее. Хотя, казалось бы, после Нью-Йорка больше некуда. Там я не успел приняться за работу, как средь бела дня меня чуть не размазал по стенке собственного дома автомобиль с залепленными грязью номерами. Благо навыков моих хватило упасть и откатиться в сторону, иначе бы старину Иена старательно, но без особого успеха отскребали от кирпичей. На другой день, когда я брёл из библиотеки, в которой провёл весь день, разыскивая материалы об экспедиции Майкла, трое гнусных типов решили прижать меня в подворотне. У всех были ножи, и серьёзность их намерений сомнений не вызывала. Дело решил завалявшийся у меня в кармане медный кастет. Я оставил поганцев валяться в луже. Одному, боюсь, доктор уже не поможет.

У Ады тоже случились неприятности, и я посоветовал ей пока залечь на дно. А сам вытащил один из своих левых паспортов и полетел в Нидерланды под именем Джона Диксона. Мне нужен был музей Индонезии в Дельфте, куратором которого недавно назначили некоего Бруно Ван Туза. Последнего белого человека, видевшего Майкла Рокфеллера.

Они плыли на малайском катамаране вдоль южного побережья Новой Гвинеи, направляясь в отдалённое селение асматов – Майк, голландский антрополог Ван Туз и местные проводники Лео и Симон. Перегруженное судёнышко захлестнуло, проводников смыло волной – они доплыли до берега и спаслись. Катамаран, хоть и с заглохшим мотором, оставался на плаву. Через несколько часов спасатели сняли Ван Туза с перевернувшегося судна. Он рассказал, что Майк крикнул что-то вроде: «Я думаю, мне это удастся» и поплыл к берегу. Больше он его не видел.

Я не очень доверял этому человеку с сутенёрскими усиками и одутловатым лицом пьяницы. Но опровергнуть его историю так никто и не смог, хотя лично у меня она вызвала множество вопросов. Может быть, его плохо спрашивали?.. Ну, так я спрошу хорошо.

Зверь выходит прямо на ловца: на задах музея в узком переулке я сталкиваюсь с ним и тотчас узнаю, несмотря на то, что теперь он носит длинные волосы и бороду по ублюдочной моде левых интеллектуалов.

– Доктор Ван Туз?

Мой голос звучит, наверное, довольно хрипло и зловеще. Вдобавок я сую руку за пазуху, чтобы достать корочки. И тут лицо солидного профессора искажается страхом, он падает на колени и жалобно хнычет:

– Alsjeblieft, nee![8]8
  Пожалуйста, не надо! (голл.)


[Закрыть]

Меня посещает вдохновение. Вместо того чтобы мирно извлечь удостоверение частного детектива, я достаю свой потёртый сорок пятый и грозно рычу:

– Привет от Рокфеллера!

Он стонет и прикрывает лицо руками. Потрошить его следует прямо тут. Я тычу ствол ему в ухо, отмечая чьи-то испуганные глаза в окне напротив. Следует торопиться – с голландской полицией не договоришься.

– Как ты убил Майка?

Спрашиваю тихо, но таким тоном, чтобы его продрало до печёнок. Он переходит на английский:

– Я… я не убивал. Я и не должен был…

– А кто был должен?

– Симон и Лео. Майк был обречён с самого начала, все были подкуплены. Я не мог отказать, поймите!

Похоже, тайна все эти годы таким грузом лежала на его совести, что сейчас он был рад освободиться от неё.

– Они должны были убить его и скинуть с лодки, а мне потом надо было засвидетельствовать, что Майк упал сам.

– И что случилось?

– Да то и случилось: проводников смыло волной, а Майк поплыл к берегу. Я потом сказал им, что видел, как он утонул.

– А на самом деле?

– Он доплыл до берега, – тихо произносит профессор. – Я уверен.

– Кто его заказал? Отец?

Профессор поднимает голову. Странно, в его заплаканных глазах мерцает что-то вроде иронии.

– Да нет, разумеется. Дэвид…

Ну, конечно же, как я сам не догадался! Дэвид! Не папа, а дядюшка. Следующий наследник после Майка. Метящий на пост главы мирового правительства. Мечтающий истребить две трети населения Земли, чтобы ему стало легче дышать. Глядящий на мир, как на кучу дерьма. Сукин сын.

Нидерланды, Амстердам, 28 ноября 1971

Я сижу в кафе у канала и пью абсент. Это единственное в Амстердаме местечко, где плюют на запрет «зелёной феи». Несмотря на дождь, настроение сносное. Куражу мне прибавляет не только абсент, но и то, что работа продвигается. Час назад я по телефону отчитался Аде в своих последних действиях. Думала она недолго.

– Вам нужно лететь в Новую Гвинею. Деньги будут переведены на ваш счёт в Амстердаме. Найдите Майка!

Вот так. Я полечу в лето и услышу крик голубя йокоика.

За соседним столиком какой-то тип разворачивает газету. Краем глаза вижу жирно набранный анонс, вскакиваю, на ходу опрокидывая в себя рюмку, бросаю на стол деньги и быстро выхожу под дождь.

«Куратор музея в Дельфте застрелен перед собственным домом. Подозревается американец Джон Диксон».

Вашу мать! Чётко работают, мерзавцы! Хорошо, что успел снять со счёта деньги. Хорошо, что есть другой левый паспорт. Потому что тихую мирную Голландию потрясло зверское убийство почтенного профессора каким-то американским гангом, и вся её славная полиция поднимется против заокеанского зла.

Дождь чуть ослабевает. Ловлю такси. Чёрт! Машина на противоположной стороне улицы трогается и едет за нами. Следовало подумать…

Велю водителю ехать в Еврейский квартал. После свистопляски, устроенной в Европе Гитлером, он так и стоит опустевший, заброшенный, прибежище сквоттеров и прочих сливок общества. Лучшее место, чтобы оторваться от хвоста. Я жил здесь пару лет после войны, пытался осмыслить мир и своё место в нём, каждый вечер надираясь джином в баре «Мехико-Сити». Ни черта не осмыслил, но местность изучил прекрасно.

Останавливаю такси у знакомой подворотни и ныряю в неё, скрывшись в нечистых сырых тенях. Через несколько секунд слышу тормоза другой машины и вижу отделившиеся от неё две угловатые фигуры. Они торопятся, чтобы не упустить меня, они не предполагают меня за своими спинами. А вот это зря. Грохот моего кольта заполоняет тесное пространство подворотни. Но здешние обитатели никогда не выйдут посмотреть, что происходит – они не лезут в чужие дела. Фигуры валятся в лужу, как мешки с дерьмом, и остаются лежать. А вы думали, я испугаюсь ваших подлых штучек и сверну дело? Нет уж, не дождётесь. Зря они связались с Яном Поплавским!

Быстро миную несколько проходных дворов, выхожу на улицу и ловлю такси до аэропорта, чувствуя лёгкое удовлетворение от того, что теперь голландская полиция не зря ищет Джона Диксона.

Папуа – Новая Гвинея, провинция Ириан Джая, 8 января 1972

Хаос поваленных стволов под ногами. Хлюпающая мокреть болот, через которые текут десятки речушек. Плотные стены мангров, идёшь по ним, как сквозь строй, немилосердно язвящий колючками и жалами насекомых. Рокот океана вдали.

Лето в джунглях.

Иногда я размышляю, почему меня так тянет в эти адские места, где я знал больше боли и ужаса, чем радости и покоя. Может быть, дело в генетической памяти о комариных дебрях и болотах Полесья, откуда родом мои предки? Ведь даже фамилия моя означает «человек из болот» – говорю как антрополог. А впрочем, скорее всего, я просто-напросто псих, поражённый в сердце криком зовущего голубя.

Скоро месяц я мотаюсь по Асмату в поисках свидетельств о Майке. Недостатка в них нет, но при малейшей проверке они исчезают, как круги на воде. Просто вежливые папуасы говорят людям то, что те хотят услышать. Мне рассказывали, что асматы убили чудовище с «огненными волосами» и «железными кругами» на глазах, которое, шатаясь, вышло из моря. Говорили про какого-то миссионера, видевшего, якобы, окровавленную одежду отпрыска Рокфеллеров, да чуть ли и не засушенную голову с теми же самыми «кругами» и клочьями рыжих волос. Да, Майкл был рыж и носил очки. Но ни один папуас никогда не поднимет оружия на то, что считает сверхъестественным существом, и вряд ли бы они приняли Майка за чудовище, а тот миссионер несколько лет назад сам был убит. В общем, безнадёга.

За это время меня тоже пару раз пытались убить: как-то в горах над головой свистнула пуля, потом из джунглей вылетела стрела и вонзилась в ствол, рядом с которым я только что был. Не знаю, то ли это развлекались молодые воины, то ли меня по-прежнему преследует благословение главы дома Рокфеллеров. Мне всё равно. Я оборвался, пропах дымом и кровью убитых животных, недели не мылся и почти счастлив. Даже отсутствие выпивки переносится совсем легко. Постепенно я теряю связь с той реальностью, в которой существовал до сих пор и проникаюсь уверенностью, что всегда был только этот мокрый лес, по которому я обречён бродить вечно. Но это нисколько меня не огорчает. Я погрузился в своё глубинное бессознательное, которое принадлежит мне столько же, сколько и сонму моих предков, и теперь просто тщательно проживаю каждую минуту, ловлю тревожащие запахи джунглей, любуюсь отблесками солнца на болотных лужицах и полётом ярких, словно галлюцинации, птиц. Всё это очень красиво.

Недавно я понял, что если Майк спасся, то он не у асматов. По некоторым признакам я подозреваю, что он ушёл дальше в джунгли. То есть, просто продолжил свою экспедицию. Но ведь он уже наверняка знал, что приговорён своими родственниками. И как бы поступил в этой ситуации?

Я ищу деревню комбаи – дичайших из всех папуасов. Они живут в самых дебрях и строят дома на деревьях. Моя последняя надежда – их великий вождь-шаман, фигура полуфантастическая. Если он не ответит на мои вопросы, на них не ответит никто. Там мой поиск придёт к концу – в любом случае.

Габриэль, молодой малаец-проводник, вдруг, хрипя, падает на травяной ковёр. В горле его торчит стрела. «Калашников» – он никак не хотел идти в джунгли без него – бессильно вываливается из рук. Я рву из кобуры кольт, палю в мелькающие за кустами юркие тени, но тяжёлый удар по голове отправляет меня во тьму.

Да, это деревня комбаи. Вернее, длиннющая тростниковая хижина, вознесённая метров на двадцать над поляной. Она крепится на нескольких деревьях. Подняться в неё можно только по жерди с глубокими насечками. Сквозь потемневшую крышу пробиваются клубы дыма. Из сумеречных джунглей на фоне мрачного неба призрачно выступает ещё пара хижин – гораздо меньше.

Я не связан, голова раскалывается – кажется, в неё угодили камнем. Лежу у костра, а вокруг меня поблёскивают налитыми кровью белками мужчины-комбаи. На них только украшения из камней, костей, раковин и перьев. В руках – луки, каменные топоры и копья. Они напряжённо разглядывают меня. Кажется, я их сильно интересую, особенно, моя одежда. Один притрагивается к ботинку, долго, вдумчиво нюхает руку, потом даёт понюхать рядом сидящему. Тот тоже тянется к ботинку.

Резкий крик из темноты заставляет их вздрогнуть. Кажется, это какой-то приказ. Они рывком поднимают меня и, подталкивая, ведут к одной из маленьких хижин. Неужели это конец?

В хижине нет двух стен, огонь разведён прямо на смазанных глиной листьях пальмы. С потолка свисают украшенные перьями щиты, связки раковин и – расписные сушёные головы. Позади меня полукругом расположились воины. Концы их копий опущены, но нет сомнений, что они вопьются мне в спину, стоит вождю-шаману подать знак.

Он, ссутулившись, сидит за очагом напротив меня. Тело испещрено ритуальными шрамами, сквозь нос продеты кабаньи клыки, напоминающие нелепые белые усы. В полумраке я всё же замечаю, что кожа, хоть и жёстка на вид, как наждачная бумага, но довольно светла. И волосы с бородой из-под слоя грязи и жира неожиданно отливают медью.

– Мистер Рокфеллер, если не ошибаюсь? – вырывается у меня.

Он поднимает голову и смотрит на меня сквозь старые потрескавшиеся очки в стальной оправе.

– Вы упрямы, как чёрт, мистер Поплавский.

Он произносит слова медленно, словно разучился говорить по-английски, и теперь неуверенно нащупывает дорогу сквозь чуждый строй мыслей, отражённый в языке.

Сейчас ему должно быть тридцать три года. Самый расцвет. Он и выглядит могучим самцом из джунглей – широченная грудная клетка, густые брови и курчавая бородища. Я чувствую исходящий от него тяжёлый дух хищника. Несколько женщин в набедренных повязках тихо кучкуются за его спиной.

– Откуда вы знаете, кто я?

Меня это действительно интересует. Я не исключал, что найду его живым, но что он сразу назовёт мою фамилию…

Он начинает смеяться и вместе с ним хохочут все комбаи в хижине, хотя явно не понимают, почему. Смех его пугающе схож с криком голубя йокоика, и такие же мурашки бегут от него по коже.

– Неужели вы думаете, что я бы оставил без присмотра на десять лет свою милую семейку?

Мне не по себе от взгляда этих голубых глаз на грубо размалёванном свирепом лице дикаря.

– У меня в вашем мире есть достаточно активов, о которых не знают мои родственники, чтобы я имел возможность купить преданность нескольких человек, которые регулярно снабжают меня информацией. Так что я прекрасно осведомлён о ваших поисках и вообще обо всём.

– А Ада?..

На сей раз в его смехе слышна горечь.

– Вас очень красиво надули, мистер Поплавский. Она с самого начала работала на дядюшку Дэвида. А ваши поиски… Это последний штришок – они должны были убедиться, что я действительно умер. Контрольный выстрел, так сказать.

Меня не отпускает чувство, что я сошёл с ума или перебрал кислоты – настолько нелепой выглядит эта сцена в бликах костра на дереве, среди поблёскивающих глазами раскрашенных тёмных лиц. Может быть, я умер и это ад?.. Но беседую я явно не с сатаной. Потому что в этом мире есть бесы куда как хуже.

– Они всё ещё не уверены? Через столько лет…

Он пожимает плечами.