Текст книги "Схватки в тупиках (сборник)"

Итак, надо полагать, по своей чрезмерной доброте, г-н Баконин спас своего земляка Прохора от виселицы, но, будучи сам замаранным в этом деле, полностью оказался в его руках. Теперь и наркотики обрели место в общей картине: Прохор не оставил своих старых афганских связей. Не фармазоны поставляли в Мухино героин, напротив, это отсюда расходился он и в столицу, и в Москву. И заправляет всем этим сатанинским делом не кто иной, как Прохор. Я вспомнил, что несколько дней назад видел в деревне двух смуглых путешественников, прибывших на японском вседорожнике. Я, было, решил, что это очередные зеваки, но теперь не сомневался, что они были курьерами, доставившими груз отравы. А убитый Пётр… очевидно, он был одним из тех, кто, под предлогом отъезда на работы, распространял героин.

С убийствами теперь тоже всё было понятно: Прохор натравливал свою чудовищную собаку на тех, кто становился для него опасен. А значит… Анна!

Я вскочил и, невзирая на поздний час, кинулся к комнате хозяйки, расположенной на первом этаже. На мой стук дверь мгновенно распахнулась.

– Ты пришёл, – сказала она без всякого удивления.

– Анна Андреевна, – взволнованно начал я, – вам следует срочно уехать из этого дома.

Она поглядела на меня с такой болью, что я запнулся.

– Уехать надо тебе, Тимоша, – тихо произнесла она, пропуская меня в комнату.

– Анна, ты не понимаешь…

– Я всё понимаю, но мне уже не поможешь… Этот страшный человек полностью овладел мною.

Я собирался возразить, но тут потерял дар речи: из-за спины хозяйки бесшумно выступил склабящийся Коба.

– Берегись! – крикнул я, уверенный, что пёс сейчас кинется не неё.

Она испуганно оглянулась, но, увидев собаку, пожала плечами.

– Ты сошёл с ума, Коба волоска моего не тронет.

И правда, пёс не делал ни малейших попыток к нападению. Не убеждённый до конца, я хотел задать вопрос, но не успел. Окно в парк разлетелось со звоном, Анна тихо вскрикнула и упала. Коба мгновенно развернулся и выпрыгнул в окно, а я остался недоумённо смотреть, как по ковру под телом хозяйки расплывается алое пятно.

Впрочем, ступор мой был недолгим, я бросился к телу, и сердце моё сжалось: бедняжке уже ничем нельзя было помочь. Из парка донесся шум борьбы, потом жалобный вой и затихающий скулёж Кобы. Раскрыв окно, я выпрыгнул наружу и побежал. Через несколько метров глазам моим предстало жуткое зрелище. Прохор в луже крови лежал навзничь, горло его представляло собой сочащееся месиво, при одном взгляде на которое становилось понятно, что лекарь тут бесполезен. Рядом валялся Коба. Пасть его всё ещё была свирепо оскалена, но дырка посередине лба свидетельствовала, что отныне он совершенно безопасен. Рядом с Прохором лежало и орудие убийства – бесшумный двухзарядный пистолет «Гроза», оружие пластунов, я лишь раз видел такой во время своей службы.

Над этим полем боя стоял, в отчаянии заламывая руки, Лавр Никифорович в домашней куртке.

– Тимофей Антонович…Тимошенька, что же это? – обратил он ко мне лицо с трясущимися губами. – Шум… Я прибежал… И вот…

Я переводил взгляд с трупа на труп. Вдруг всё стало ясно.

– Лавр Никофорович, – спросил я, стараясь, чтобы вопрос звучал спокойно, – а Прохора-то вы зачем убили?..

Баконин не шевельнулся, но я ощутил, как он напрягся.

– Умный вы, Тимошенька, – почти пропел он, поправляя очки и улыбаясь мне с полным радушием. – А что же я не так сделал?

Я указал на дырку в голове собаки.

– Если бы он вцепился Прохору в глотку, тому бы пришлось стрелять под другим углом. Да и сомнительно, чтобы тупой фельдфебель…

– Вот именно! – радостно вскричал Баконин. – Надоел мне этот дурак! Ещё в Афганистане, когда он так глупо попался.

– Я подозревал, что шайкой предателей руководили вы, – заметил я.

– А-а, и про это знаете… Вы очень проницательный юноша, какая жалость, что больше не сможете мне помогать.

Я продолжал заговаривать ему зубы:

– Хорошо, Прохора за глупость, а Анну Андреевну?

– Не только за глупость, – Баконин отвечал охотно, и я подумал, что он рад случаю рассказать стороннему человеку о своих «подвигах». – Слишком близко сыск к нам подошёл. А теперь они дело-то и закроют: матёрый преступник натравил пса на путешественников, чтобы убийство болтуна Петьки приписали дракону, потом убил вас и Аню, но и сам пал от пасти своего монстра. Неплохо, не правда ли? Что касается Анички…

Из-под очков неожиданно блеснул налитый лютой злобой взгляд.

– Её я пристрелил не только потому, что она соблаговолила лечь с вами. Давно уж собирался… Приучить дамочку к героину не очень сложно, но вот выносить её всегдашнюю ненависть – это утомляет. Когда суматоха утихнет, выберу себе девицу из деревни – куда как покойнее.

– А Коба?

– Пса жалко, да слишком уж привязался к хозяйке. Ну, и мне сослужил последнюю службу: штучка-то моя аккурат по его челюстям отлита, а я ещё в раны всем покойничкам его слюны добавлял – ни один сыскарь не усомнится.

Он сделал шаг к ближнему кусту и пошарил под ним. Я следил внимательно: пистолет был разряжен, но я понимал, что у убийцы поблизости спрятаны и иные орудия.

– Вафельница, полагаю? – спросил я.

Она была в его руке: старинная вещица на длинных ручках, за свою долгую жизнь сотворившая множество хрустящих вафель. Теперь к железным пластинкам крепились стальные копии челюстей приснопамятного Кобы, и невинная утварь стала смертельной пастью.

– Читали «Тиля», читали, вижу… Отлично! – рассмеялся Баконин, пощёлкивая ужасной игрушкой. – Но, будьте покойны, наши сыскари вовсе не такие книгочеи.

В другой его руке был инструмент наподобие сапожной лапы, только вместо овального выступа на ней была настоящая железная лапа – с когтями и перепонками.

– Эту штуку тоже вы смастерили? – осведомился я.

– Да ведь и пасть не я, зубками Кобы только усовершенствовал. Всё он.

– Кто?

– Великий мой предок, Михаил Александрович, блестящий ум, загубленный проклятым самовластьем.

Он произнёс это с такой торжественностью, что я понял.

– Так значит, не ради денег…

– Обижаете, милсдарь.

Он приближался ко мне почти незаметно.

– Баконины – не бандиты, а революционеры. Михаил Александрович в юности придумал игру в дракона Росно, сделал пасть и лапу для следов, а я всё это случайно нашёл в тайнике.

– И убивал крестьян…

Я внимательно следил за его продвижением.

– Они умерли ради торжества анархии. Чем страшнее жить в этой империи, тем скорее она рухнет. Я, конечно, охотно отниму у ложи прибыток на чудовище, и мои мужички торгуют героином тоже в мою казну. Но всё это пойдёт на дело революции. Ещё настанет новая смута и сметёт вашу проклятую Россию!

Последние слова он выкрикнул и одновременно рванулся ко мне, взмахнув страшной лапой. Я отпрыгнул в сторону и принял стойку. Он рассмеялся, отбросив свои орудия.

– Не трепыхайтесь, я – штабс-капитан воздушных гренадёр, а вы, милый мой, просто щенок. Сейчас я вас обездвижу, а потом спишем на беднягу Кобу ещё одного убиенного.

Но помериться силами нам было не суждено – вдруг раздались крики и топот ног. Словно вихрь пронёсся над нами, и вот оба мы уже лежим, уперев лица в прошлогоднюю листву, а дюжие спецполы крутят нам руки.

– Именем Императора вы арестованы!

Так закончилась моя экскурсия в старосветскую глушь. Оказалось, что губернские сыскари вовсе не идиоты. Более того, по некоторым их словам я понял, что полиция давно интересуется путями распространения героина, и недавно в поле их зрения оказалось тихое Мухино, куда невозбранно приезжали туристы со всего мира, и откуда сотни мужиков уезжали на отхожий промысел. Похоже, г-н Баконин чувствовал, что кольцо вокруг него сжимается, и в отчаянии решил повторить ужасный розыгрыш своего предка, воскресив, в том числе и с моей помощью, легенду о драконе озера Росно.

От редакции журнала всякой фантастики «Если да кабы»

28. 09. 2010

Этот текст был вывешен в живом журнале http://tima-mozg.livejournal.com/. На наши просьбы разрешить его опубликовать хозяин журнала не ответил, потому мы приняли решение печатать рассказ без официального оформления отношений с автором. Однако во время подготовки номера в Тверской области произошли громкие события, в связи с чем мы вынуждены дать небольшое послесловие.

Напомним, что, в результате журналистского расследования корреспондента газеты «Главная версия», стали известны подробности майских событий на озере …сно, до сих пор скрытые от гласности. Там произошло несколько жестоких убийств местных жителей, которые молва приписывала дракону, якобы, обитающему в озере. Среди убитых были жена и телохранитель известного авторитетного предпринимателя, депутата Госдумы Б., недавно приобретшего и перестроившего старинную усадьбу …ино, находящуюся недалеко от озера. Господин Б. является последним потомком знаменитого теоретика анархизма позапрошлого века. Как стало известно журналисту, следователь, ведший это дело, был убит поблизости от усадьбы в июле, предположительно, из бесшумного пистолета «Гроза». Дела обо всех этих убийствах на сегодняшний день закрыты. Коллеги характеризуют погибшего следователя Тимофея Мозглякова как перспективного сотрудника, раскрывшего несколько сложных дел и неоднократно посылавшегося в командировки в Чеченскую республику. Кроме того, Тимофей писал фантастические рассказы. Редакция пользуется правом никак не комментировать вышеизложенное.

Схема доктора Но

Как только сознание оттеснило в глубину моего дремучего существа какую-то гадость, которая снилась мне всю ночь с назойливостью цыганского ребёнка, я хриплым голосом провозгласил две-три фразы, воспроизводить которые не хочу. Исторгла их из меня мысль, возникшая одновременно с включением сознания: вчера я забыл принять соду! Ерунда, скажете? Как сказать. По крайней мере, последние три года, с тех пор, как меня вышибли с работы, чайная ложка соды с горкой на полстакана воды, выпитая на ночь – единственное, что более-менее спасало меня от удручающих постэффектов ежедневной выпивки.

Я пошарил рядом с диваном, на котором валялся, не раздевшись. Так и есть – на треть полная бутылка. С натугой принялся вспоминать конец вчерашнего вечера. Так, пошёл за третьей. Магазин уже закрывался. Умолил знакомую продавщицу сжалиться. Принёс домой, пил. Не допил – вырубился. И соду забыл, идиот! Господи, как мне хреново!

Но шоу должно продолжаться. По-русски говоря, жизнь, ёрш её медь, не окончена. Надо вставать. Вставать надо, Гриша! Григорий Александрович, подъём, мать твою!

Я с трудом встал, справился с приливом тошноты и мощным усилием воли зафиксировал в горизонтальном положении качающийся, как корабельная палуба в шторм, пол. Убедившись, что я ему перпендикулярен, поднял бутылку и отправился на кухню. Вы думаете, алкаши так из горла и хлещут, как проснутся? Нет уж, не оскорбляйте профи. На кухне я первым делом накапал на треть стакана воды по тридцать капель корвалола, пустырника и боярышника и, морщась, выпил. Бешено колотящееся сердце почти сразу успокоилось. Прекрасный коктейль, только составные части слишком часто надо покупать – вечно то пустырник, то боярышник выпиваешь в целях «догонки», когда лень или поздно уже идти в магазин.

Так, теперь другой коктейль. Налил в стакан водки на палец, остальное долил кефиром. Выпил, закурил сигарету. Жить стало чуть лучше. Налил водки на два пальца, долил кефиром, выпил, докурил. Жить стало почти можно. Налил на треть, долил кефиром, выпил, курить не стал. Жить стало просто можно. Но водка кончилась.

Размешал и проглотил соду – лучше поздно, чем никогда. Теперь и желудок почти в норме. Можно расслабиться. От предыдущего заказа (японский барельеф слоновой кости «Гейша», XVIII век) осталась какая-то мелочь, которой хватит посидеть сегодня в паре баров, да захватить напиток домой. А завтра придут документы на другой заказ (золотые часы типа брегет, начало XIX века), и клиент тут же расплатится. Всё океюшки. Я расслаблено нажал на пульт телевизора и чуть осоловело стал глядеть в долбанный мир.

Уже год, после того, как Галя ушла от меня, я твержу себе, что в одиночестве куда больше плюсов, чем минусов. И иногда даже верю в это. Когда здоровье позволяет.

Вспомнив жену, я отвлёкся от скорбных новостей, злорадно зачитываемых диктором, потому от очередной поймал лишь хвост: «…квартиру известного коллекционера Дмитрия Лапшина. Похищен знаменитый „Архангел Гавриил“, предположительно кисти Андрея Рублёва».

Мысль первая: «Что значит „предположительно“? Вам академик Крутой не указ, блин?!» Мысль вторая: «Ё!..»

Я подскочил, словно вдруг начисто протрезвел за пять минут до закрытия магазина, и побежал в комнату. Не удостоив взглядом привычный бардак, лихорадочно включил компьютер, надеясь, что не забыл оплатить интернет. Пока шла загрузка, пошарил в старинном буфете, ибо вдруг вспомнил, что там скрывается почти пустая бутыль коньяка. Именно – почти пустая! Добивая её прямо из горлышка, кликнул на новостной сайт.

Всё правильно – Димину хату подломили. Несмотря на все его навороченные системы охраны. Говорил я ему: «Дмитрий Вадимович, не держите вы всё своё добро дома!» Впрочем, совету моему он всё-таки последовал: его Боттичелли висит в Эрмитаже, а Дионисий – в Третьяковке. Но Рублёва никак не хотел отдавать в музей – слишком любил, хотел, чтобы тот всё время был рядом. Вот и долюбился.

Я крякнул и закурил вторую за день сигарету. Рановато, но есть от чего… Нет, я Диму понимаю, если бы у меня была эта чудесная доска, я бы пялился на неё с утра до вечера – просто чтобы всё время знать, что она есть. Три доски из Звенигородского чина были обнаружены сразу после революции в дровяном сарае. Что это Рублёв, сомнений не было. Так и думали, что от всего деисуса остались лишь «Спас», «Апостол Павел» да «Архангел Михаил». Но в другом сарае, в убогой деревеньке по соседству, огромную бочку, в которой ежегодно засаливали на зиму капусту, прикрывала ещё одна доска. Уже в шестидесятых, во время иконного бума, туда забрёл охотник за «дровами». Не найдя ничего достойного внимания в избе, он для очистки совести заглянул в сарай и сразу же увидел доску. Просто тёмную доску. Но охотник был квалифицированный, сам реставратор, и тут же углядел, что доска эта страшно старая. А это значит, что под слоями краски и копоти там могло быть нечто. За доску хищник отдал пару бутылок «Столичной». Расчищенное им в Москве «окно» подтвердило – без сомнения, пятнадцатый век. Но когда были сняты все слои и предстал поясный образ Архангела, прекрасно сохранившийся, в голове у охотника забрезжили первые проблески потрясающей истины. Тогда был ещё жив великий Илья Крутой. Что стоило мелкому торговцу антиком добиться консультации такого специалиста – теперь никто не узнает. Но атрибуция почтенным академиком была проведена безупречно: Андрей Рублёв. Всё могло бы повернуться совсем по-другому – в те годы такие вещи не могли находиться в частных руках. Но в ночь после атрибуции старенький корифей скончался – несомненно, от потрясающего открытия он разволновался сильнее, чем ему было можно. И охотник остался с бесценной доской и сертификатом об атрибуции, подписанным учёным с мировым именем.

Думаю, он просто испугался владеть таким сокровищем и продал его некоему тайному коллекционеру, о котором мало кто знал, но чья коллекция могла довести до инфаркта не одного искусствоведа. Часть вещей из неё имела весьма сомнительную историю. По правде говоря, начинал этот негодяй, выменивая во время блокады произведения искусства у умирающих от голода людей на ворованные продукты. «Гавриил» схоронился у негодяя на долгие годы, пока тот не отдал Богу (хм…) душу, а негодяйские детки не стали осторожненько выпускать вещички на рынок. По всей видимости, они просто не поверили сертификату – иначе Дима Лапшин, паренёк из глухомани, разбогатевший на нефти, а потом вдруг увлёкшийся собиранием живописи, не купил бы у них Архангела за смешную сумму в семьдесят тысяч долларов. Насколько я знаю, сейчас страховочная стоимость доски составляет двести пятьдесят миллионов того же самого…

Тут я немного отмяк. В самом деле, чего я так разволновался, вон, даже третью за час сигарету курю, хотя постановил не смолить в день больше десяти – в виде компенсации за потребляемые горячительные напитки. Не касается меня больше ни похищенный «Гавриил», ни осиротевший олигарх Дима. Я ведь уже не лучший сыщик в отделе борьбы с кражами произведений искусства при МВД, артсквод, как называют таких на Западе, а совсем наоборот. Меня подставили и вышибли с любимой работы, жена ушла, я ежедневно выпиваю не меньше литра водки, и утром мне не хочется смотреть в зеркало.

Мой «тайный», известный только избранным, телефон разразился мрачным вступлением к Пятой симфонии Бетховена. И кому это я, блин, в такую рань сдался?

– Григорий Александрович? – булькнула трубка.

Я сразу узнал голосок – Стасик, мелкий жучок на антикварном рынке, как все они, обуянный мечтой однажды за трёшку приобрести страшной силы шедевр. Такого с ним, разумеется, никогда не случится. Мне он был неприятен, но полезен, поскольку знал всех и мог устроить вкусный заказ.

– Есть работа… Очень серьёзная. Солидные люди. Большая капуста. Вас это интересует?

Ещё бы не интересовало! Но меня царапнуло «большая работа». В моём деле это означает очень большие проблемы. Пока я не совершаю ничего особо противозаконного. Если меня просят легализовать какую-нибудь вещицу, обещая хорошо заплатить, почему бы мне этого не сделать? У меня осталось достаточно связей и в моём отделе, и в Минкульте, мне легко получить заверенные бумаги, что данная вещь не числится в розыске, а имеет вполне невинную историю находки и приобретений. Короче, я делаю сомнительным вещам то, что французы называют «провенанс» – историю бытования. Скажете, что я работаю на преступность? Но я не могу знать, краденые это вещи или просто залежавшиеся где-то и поэтому подозрительно выглядящие. И в любом случае мои услуги касаются вещей незначительных, для музейных коллекций не подходящих. Пусть уж они спокойно лежат в частных. Но сделать провенанс какому-нибудь шедевру – за это я не возьмусь ни в коем случае. И потому что это почти самоубийственное занятие, и потому что я хоть и бывший, но всё же артсквод…

Потому я насторожился.

– Что за дело?

– Не по телефону. Если вы заинтересованы, вас будут ждать в кафе «Магнолия» рядом с вашим домом. Вы придёте?

– Да.

Я нажал отбой и задумчиво вперился в окно. Там был дождь, противный, ровный, превращающий всё и вся в липкое месиво – уже вторую неделю. Мне совершенно не нравилось дело Стасика. С другой стороны, мне совершенно не нравилась моя жизнь. Я вздохнул и поплёлся ополоснуть похмельную морду.

Надевая пиджак, я вдруг остановился, открыл сейф и вытащил предмет, который не брал уже очень давно – наплечную кобуру. Не пустую. Заряжая пистолет, я понятия не имел, зачем его беру. То ли похмельная тревожность, то ли остатки ментовской «чуйки». Впрочем, ничего серьёзного – всего лишь травматика.

Свой «москвичок» я седлать не стал – принятое сегодня благополучно смешалось со вчерашним, и первый же мент меня бы расколол, не прибегая к алкотестеру. Благо, «Магнолия» была в соседнем квартале. Путь я преодолел рысью и мокрый ворвался в приятный полумрак, откуда пряно и расслабляюще потянуло всеми выпитыми тут горячительными напитками. Заведение отнюдь не из первоклассных, но мне в самый раз.

– Триста и селёдку, – бросил я знакомому официанту и через четверть часа налил первую стопку. Вторую, однако, не успел – в кафе ввалилась парочка явно по мою душу. Немолодой дядечка в дорогом костюме и очках в золотой оправе и ладный крепыш-боровик в джинсе, с добродушным круглым лицом и ловкими движениями. Шофёр-телохранитель, надо полагать.

Я угрюмо глядел, как они подсаживаются за мой столик. Вихрем подскочившему официанту дядечка заказал виши – для обоих. Хотя мне показалось, что джинсовый кент охотнее приложился бы к моему не пустому ещё графинчику.

– Григорий Александрович? – с утвердительной интонацией произнёс дядечка. Выговор у него был, как у профессора филологии.

Я глядел на них молча. Телохранитель положил руки на стол. Костяшки были сбитые и ороговевшие. Каратэ. Во всяком случае, тамешивари осваивал усердно.

– Моё имя вам ничего не скажет, – важно произнёс «профессор». Впрочем, чёрт его знает, может быть, и без кавычек. Я пожал плечами и закурил. Сдалось мне его имя… Профессор отпил виши и слегка поморщился.

– Мне бы хотелось предложить вам простое, но очень прибыльное дело.

Я молчал. Моя репутация позволяла вести себя немного невежливо. А дядя мне очень не нравился. Как и его подручный, обводивший интерьер кафе скучающим взглядом, но при этом ни на минуту не теряющий из вида мои руки.

– Что именно вы хотели бы от меня? – задал я, наконец, вопрос, решив, что для начала достаточно поломался. Профессор оживился.

– Ничего сложного, всего лишь посреднические услуги. Сумма же…

Он быстро черкнул на салфетке позолоченным паркером и показал мне. Ого! Но я не выдал своего удивления, хотя таких бабосов мне хватило бы год безбедно гонять балду, потребляя при этом самую лучшую водку и закусывая её бутерами с чёрной икрой. Тем подозрительнее.

Я всё же сделал им приглашающий жест к графинчику, но, как и следовало, оба помотали головами. Я налил, выпил, подцепил кусочек селёдки вместе с половинкой оливки, запустил их вслед водке. И только после этого поинтересовался.

– Конкретика?

– Всё узнаете в своё время, – торопливо заверил Профф. Всё-таки, пожалуй, он не такой крупняк, как я сначала подумал.

– Нет.

Его передёрнуло.

– Почему?

Вот так. Он считает, что сумма гринов с четырьмя нулями – это всё, что нужно для спивающегося отставного мента.

– Плохо пахнет.

Каратист напрягся. Я тоже. Зря я столько выпил. Впрочем, ствол выхватить успею в случае чего.

Да ерунда. Ничего здесь не будет – не тот человек этот Профессор.

Тот и правда лишь пожал плечами.

– Ну что же, не смею вас больше задерживать, – и дал еле заметный знак клеврету. Тот резво вскочил.

– До свидания, – Профф слегка поклонился. Вежливость урки.

– И вам не хворать, – пробурчал я, наливая.

Домой я шёл поздно и здорово покачиваясь. Дождь слегка ослаб, сделался мелким и настырным, норовя просочиться за воротник. Порывы ветра едва не сносили моё бренное тело в волнующиеся лужи. Словно огни глубоководных рыб, фонари жалобно мерцали в весеннем атмосферном безобразии. Я даже не был пьян, просто смутен и расслаблен, бурчал под нос «Пьяный корабль», и сумеречная музыка французских слов навевала нуарные грёзы. Я думал о Гале. Ну, может, не только о ней… Но вот о чём точно не думал, так об имеющей прилететь мне по голове арматуре. А зря. Впрочем, торопливое шебуршание за спиной услышал, успел уклониться и даже провести приём. Правда, не очень чисто – гопник с матом отлетел в сторону, но на ногах удержался и железный прут не уронил. А второй наподдал мне ногой. Очень красиво наподдал, в прыжке. Я едва успел разглядеть летящую из сырой тьмы раскоряченную фигуру, как страшный удар положил меня на асфальт. Приём киношный, конечно, на грани фола, но бывает столь же эффективным, сколь удар ломом. Если исполняется мастером. А это был мастер – всё сделал чисто и не вопил по-дурацки, как лох, во второй раз вышедший на татами. В общем, это мог быть только давешний каратист.

Первый опять замахивался арматурой, но у меня в руке уже был ствол. Парню снова пришлось взвыть: резиновой пулькой по животу почти в упор – удовольствие сомнительное. Тяжкий телесный синяк обеспечен. Гопник сложился вдвое и стонал. А я не успел выстрелить во второй раз – каратист саданул меня мыском ботинка по запястью. Пистолет вылетел из руки и исчез во мраке.

Метелили меня минуты две-три – молча и сосредоточенно. То, что убивать не будут, я понял сразу. Но костей со злобы могут наломать. Я свернулся в позе эмбриона и ждал окончания экзекуции.

– Завтра тебе опять позвонят, и ты будешь паинькой, – услышал я спокойный голос каратиста.

Он не стал ждать ответа, а наподдал мне ещё по рёбрам – больно, блин! – и вместе с напарником исчез в вечерней мокрети. А я принялся потихоньку поднимать своё тело из лужи. Поднялся, взял упавшую сумку, открыл и с облегчением убедился, что вечерний боекомплект не разбился – чудом, не иначе.

Только дома, со стоном рухнув на диван, я стал осознавать, что со мной произошло. Болело всё, но, полежав немного, я попробовал пошевелиться, ощупал себя с головы до ног и окончательно убедился, что били профессионалы, которым было велено не причинять мне серьёзного вреда. Кости целы, только ушибов много по всему телу, и они жутко ныли, но на такие случаи существует универсальное лекарство.

Я с трудом поднялся с дивана, доковылял до сумки и достал оттуда бутылку коньяка. Через несколько минут боль немного стихла, а окружающий мир уже казался не таким уж враждебным. Впрочем, длилось это приятное ощущение недолго – потом я вспомнил из-за чего, собственно, наполучал синяков, и снова стал реально смотреть на вещи.

Терпеть не могу «предложений, от которых невозможно отказаться». Честно говоря, я от них зверею, и мне хочется кого-нибудь отметелить. Но стоит ли нарываться – ведь жизнь моя такая налаженная, размеренная. Что мне, больше всех надо, что ли?..

Я застонал сквозь зубы и поспешно пропустил стопку. Эту бы… жизнь!..

Так и не решив ничего, я допил остатки коньяка и снова завалился на диван. Мелькнула мысль, что утром мне будет ещё хуже, чем сейчас, потом – что следовало бы принять душ и бросить в стирку одежду, но я отогнал их. Последнее, что всплыло у меня в памяти перед забытьем: «Блин, опять не принял соды!»

Разбудил меня пронзительный, как сирена опаздывающей на вызов «скорой», телефонный звонок. Рычал мой давно уже молчавший домашний аппарат.

– Алло! – рявкнул я в трубку таким голосом, что любой добропорядочный гражданин, услышав это, должен был бы нажать «Отбой».

– Эксперт Черных? – спросила трубка равнодушным мужским голосом. Звонивший явно не был добропорядочным гражданином.

– Ну да, я это, – вздохнул я, свободной рукой сжимая бедовую голову.

– Вам следует подъехать к метро «Прибрежная» к двум часам, – сообщила трубка. – Вас там встретят и объяснят всё, что касается порученного вам дела.

Я посмотрел на часы – без пяти двенадцать. Успеваю даже с запасом…

– Хорошо, приеду, – буркнул я, и в трубке тут же послышались короткие гудки. Я ещё раз скривился от боли и побрел на кухню – лечиться. Потом надо будет ещё в ванную – сделать всё то, на что вчера у меня не хватило сил. Эх, житие мое…

Слегка освежившись, я принялся думать, что взять с собой. Решение я уже принял – во сне, не иначе. Но было оно твёрдым. Не для того я отказался нагнуться перед начальством, через что вылетел из органов, чтобы меня теперь нагибала всякая мелкая уголовная шпана. Да, честно говоря, было ещё и любопытно узнать, в чём там дело. Так что поехать-то я поеду, но беседовать мы будем на моих условиях. Я вытащил из сейфа кобуру (надо же, не поленился вчера убрать – навыки не пропьёшь!). Подумав, достал потёртый кожаный футляр с ухватистыми берёзовыми нунчаками на шнуре – делал сам лет двадцать назад, и ни разу они меня не подвели. Кобура и футляр привычно повисли с двух сторон на плечах, сверху я накинул куртку.

Я стоял неподалеку от эскалатора, прислонясь к стене, и ждал. Но, к моему удивлению, ни Каратиста, ни Профессора поблизости не наблюдалось. Интересно, что случилось? Может быть, придут другие? Парень с цветами, девушка с газетой и две тетки с туго набитыми чем-то сумками… Не то. А вот расхлябанный юноша с бородкой типа «крутой перец» и серьгой в ухе, занявший позицию возле дверей и внимательно оглядывавший всех выходящих с эскалатора, пожалуй, мог бы оказаться тем, кто меня ждал. Но на меня он даже не посмотрел… Странно.

Всё же я решил приглядеться к нему получше. С эскалатора как раз начала сходить толпа пассажиров, приехавших очередным поездом. Он шагнул им навстречу и опять принялся пялиться в лицо каждому. Хотя нет, не каждому – только женщинам! Значит, я ошибся, он, видимо, подружку ждет, а не эксперта Черных.

Черных… Черных! Хотите верьте, хотите нет, тут я словил просветление, что твой дзен-буддист. То есть, в одно мгновение уяснил ситуацию, и она предстала во всей своей неприглядной нелепости. Кой на хрен я эксперт?! Никто меня так никогда не называл. Для них я просто «мусор», хоть и бывший. А эксперт Черных… Господи, Галя!

Теперь понятно, почему звонок был на домашний – Галя почти никому не давала номер своего мобильного. Да, Галина Черных, один из ведущих экспертов по древнерусскому искусству, в своё время неизвестно почему влюбившаяся в простого мента (правда, тоже с дипломом искусствоведа), а потом разлюбившая. То есть, звонок – нелепая ошибка бандюков…

Да, но первый звонок был, несомненно, мне, и Профессор говорил именно со мной. Тут имелась неувязочка. И её следовало прояснить. Когда ствол ткнулся манерному юнцу в спину, тот содрогнулся – явно не ожидал такого поворота.

– Сейчас, сынок, ты проводишь меня к тому, кому нужен эксперт Черных, – сказал я замогильным голосом, – или я тебя завалю на месте.

Он поверил. Я бы тоже поверил.

– Туда на машине ехать, – с трудом проговорил он пересохшим ртом.

– Так идём к машине.

Полуобнявшись – как есть два любовничка! – мы подошли к «Вольво» с тонированными стёклами. Парень мешком плюхнулся на водительское место.

– Трогай.

Ствол по-прежнему был ненавязчиво повёрнут в его сторону. Он не мог знать, боевой у меня пистолет или нет. Впрочем, резиновая пуля в лицо в упор… тоже неприятно.

«Вольво» съехала с виадука на боковую дорожку. Теперь я знал, куда мы едем – под мостом, на берегу реки, был довольно обширный пляж. Летом на нём всегда было полно отдыхающих, но сейчас, холодной весной, он должен быть пустынен. Так оно и было. Почти: ближе к быкам моста стояла серебристая «Мазда», возле которой маячили две тёмные фигуры. Я глядел на них под прикрытием тонированного стекла. Профессор всматривался в нашу машину с явным беспокойством. Каратист был невозмутим. Парень остановил «Вольво», и я тут же наподдал ему ребром ладони по шее. Он обмяк. Не теряя времени, я выскочил из машины и сразу открыл пальбу. Профессор скорчился от пули в живот, а Каратисту подбило обе ноги. Он рухнул, но сразу попытался вскочить. Я не дал – приложил нунчаками по загривку. Неспортивно, ага. Но времени на церемонии не оставалось. Минут десять проваляется, а мне больше и не нужно.

Нунчаки сошлись на шее Профессора в удушающем приёме.

– Лезь в машину, – бросил я.

Тот, хрипя, полез. А куда деваться… Я сел рядом, и, слегка ослабив хватку, велел: