Текст книги "Игра без правил: Игра без правил. Контрфевраль. Последний рывок"

Глава 22

– Ну и загонял ты меня сегодня, Сидор Артемьевич! – лихого вида вояка с щегольскими «кавалерийскими» усами, добродушно улыбаясь, обращается к сидящему рядом в курилке худощавому унтеру. – Совсем никакого почтения к старшому по чину. Где это видано, штоб цельный фельдфебель и Георгиевский кавалер, как мальчонка какой, по деревьям в чужом саду за яблоками лазил? И на што ето нам, така учёба?

– Так тебя ж, Василий Иванович, одразу предупредили, шо здесь вы все курсанты и должны делать то, шо инструктора накажут. Вот, к примеру, начнет тебя какой ефрейтор на кулачках учить биться, так ему шо, на погоны твои глядеть и во фрунт становиться? А крестов и у меня достанет не меньше твоего. Ты краще помиркуй: когда по лесу ходишь, много поверху глядишь? Вот то-то и оно, шо нет. И гансы тако же под ноги больше смотрят. Бредут себе, к примеру, парочкой в патруле, а тут на одного с дерева кто-сь прыгает, а второго – кочка иль кустик какой уже на травке разложил. От и нету патруля-то. И быстро, и тихо. Мы в роте давно так делаем…

– Эт-та хто ж такое придумал?

– Кто придумал – не ведаю, а в обучение наш командир ввёл. Как и всё остатнее. Хлопцы казали, шо у командира не только солдаты обучались, а и господа офицеры, да и не один десяток этую науку проходили.

– Это батальонный ваш, што ль? Какой-то он… С приба-бахами. Моё фамилие услыхал, так аж в лице переменился. А потом имя, да еще и с отчеством слёту угадал. А еще и спрашивает так с усмешкой, мол, а ты, фельдфебель, хорошо плаваешь? К чему бы?..

– А хто ж его ведает, Василь Иваныч? Хотя, как ты говоришь, прибабахов у него хватает… Ты-то хоть сам сюда вызвался ехать, а я… Знаешь, как сюды попал? Нет, то послухай мэнэ. Служил себе в своем родном 186-м Асландузском, к нам как-то раз дохтуры какие-то приехали, один из них мне пилюльку дал, мол, кашлять не будешь. Я и заснул, а проснулся уже в поезде. Хотел было бучу поднять, а мне прапорщик сопровождающий приказ за подписью аж командующего армией под нос тычет, мол, переведен ты, ефрейтор, в другое место… А командир, когда ему представился, тогда еще смеялся, мол, Ковпак есть, осталось Чапаева, Жукова, Малиновского и ешо кого-то там найтить. Вот тебя он уже нашел.

– Да откель ему про меня знать? Я ж не персона какая важная, простой плотник… И зачем я ему сдался?

– Не знаю, то его дела странные. Тут, в батальоне, всё поначалу необычным казалось, а щас – ничего, уже пообвык.

– И што тут такого странного?

– Да много чего… То, што сюда попал, ешо ничего не значит. Вот присягу государю все давали, вроде и равны должны быть, а здесь покуда обряд не прошел, будешь чужим. Гнобить, само собой, никто не будет, но и близко к себе не подпустят, будут за дитё малое считать, хоть и грудь вся в крестах и сам ты из себя весь герой.

– Да што за обряд такой?..

– А должон кажный сходить через нейтралку и ганса в окопе одним ножом кончить и евонную винтовку забрать. Она-то его личным оружием опосля становится. Оно понятно, не один идешь, хлопцы рядом. Но горло режешь сам, и, если сплохуешь, могут и не успеть помочь. Ежели смог, ты – уже свой, за тебя весь батальон горой станет, любого порвут. Тока и сам будь любезен, чуть шо, то ж самое сделать. И офицеры нам – как братья старшие. Поначалу в диковинку было, шо никто из благородий на солдата не материт, рук не распускает. Потом тока докумекал, тут война другая, и офицер с простым солдатом должны друг друга с полувзгляда понимать, иначе – труба.

– И што, их благородия тоже обряд проходили?

– А то як же ж! Вона ротный наш, Сергей Дмитрич, пока не обучился всему наравне с солдатами, тока дневальными, считай, и командовал. А уж потом казаки его на ту сторону сводили. И другие – так же… А вообще, у нас больше половины офицеров из нижних чинов вышли, сами лямку тянули. От хоть того же Котяру возьми. То бишь прапорщика Ермошина. Полтора годика назад простым солдатом был. Глянулся чем-то командиру, тот его к себе и взял. За етое время до зауряд-прапорщика дослужился. А недавнось экзамены в гимназии сдал, и – на тебе офицерские погоны.

– А пошто его Котярой зовут?

– Хлопцы казали, были они с командиром как-то там… Ну, понимаешь, о чем я. И получилось, что патруль германский што-то заподозрил там, где они залегли, а шум поднимать нельзя было. Вот Федор тогда и выдал. Котом как заверещал и булыгой в кусты запустил. Ну, гансы и подумали, шо кошки там шуры-муры крутят. От с тех пор у него позывной «Кот».

– И нашто вам етии… как его… позывные, имен мало?

– На задании, когда вражина рядом, друг друга так называем – тихо и коротко. Я вот Сидом стал по имени своему, Боря Сомов – Бором, Мишка Пилютин – Усом, казаки из первого состава, ну, те, шо с командиром с самого начала начинали, так те вообще – Рэмба, Шварц, Зингер, Гор, Змей, Гунн.

– А с их благородиями тако же? Вроде как не по уставу обращеньице-то.

– Так это на задании. Вот Остапец – Батя, это у него, ещё когда он сотней погранцов командовал, прапорщик Горовой – Хим… Хто там ешо?.. Поручик Стефанов, он щас со своими под Питером, – Ян, таму, шо свою роту «янычарами» зовет…

– А у командира вашенного какой позывной?

– Гур. Это от фамилии евонной. А так – командиром и зовём… Хотя есть у него ешо один позывной, но это – так… Ребята его промеж собой Бешеным зовут.

– Чего так?

– Сам не видал, но в казарме гутарили… Как-то разведка возверталась с языком, да гансы заметили, тревогу подняли. Один казак остался отход прикрывать. А командир их на нашей стороне ждал. Как узнал про это, говорит, мол, мы своих ни живых, ни мертвых не оставляем. Свистнул нескольких человек, взяли у местных окопников лопатки и – обратно к германцам. Отбили того казака, он контуженый оказался, и обратно приползли… Так ребята говорили, командир, когда в окоп спрыгнул, с ног до головы кровищей был весь заляпанный. Лохматка, сапоги, руки, лицо… а глаза такие – смотреть страшно… Вот потому и стал Бешеным. За своих хоть перед германцем, хоть перед кем не отступится.

– А с виду – вежливый такой, весёлый, улыбается всё время. Я было подумал, што и вояка он не очень штобы.

– Ага, ты наших поспрошай, они тебе много чего интересного расскажут. У него тока личный счет – под две сотни гансов. А весёлый – так дочка у него недавно народилась, вот и улыбается.

– Это когда по чарке на ужин дали?

– Ты, Василь Иваныч, об этом и сейчас потише, и опосля никому не рассказывай. У нас в батальоне, считай, сухой закон, но вот по особым случаям… Ну, там, Георгия кто получит аль медаль. И, опять же, дитёнка обмыть надобно было с господами офицерами, никак без этого. А штоб нам обидно не было, он Батю и попросил угощеньице всем устроить. Ну, как бы мы сами тихонько надыбали, а командиры вроде и не заметили. Опять же с провиантом, сам же бачив, кормят от пуза. И побачь, харчуются и солдаты, и офицеры из одного же котла. Эта тож командир постановил.

– Хороший-то он у вас хороший… До поры до времени. Вот, например, прикажут ему генералы, и выведет он в случае чего ваш батальон демонстрацию аль забастовку усмирять. Как в девятьсот пятом было… Што тогда делать будешь, Сидор Артемич, в простой люд стрелять аль штык супротив своего командира повернёшь, а?

– Послужишь, Василь Иваныч, у нас поболе, поймёшь, што он не тока не поведёт нас супротив простых людей, а ешо и другим не даст того сделать… Вот ты у себя в полку слыхал о гуровцах?

– Дык хто ж не слыхал-то? И про дочку царскую знаем, и про Нарочь, и про Барановичи… Да ты меня с толку-то не сбивай. Он што, приказа не выполнит? Да за ето ж его…

– Не-а! Штоб ты знал, командир помимо прочего ешо и офицером по особым поручениям у регента служит. По каким таким особым – понимаешь? И миркую я, шо великий князь Михаил Александрович к нему прислушивается… Вот и прикинь, коль такая катавасия начнется, выйдет наш командир перед солдатами, коих выведут стрелять в народ, и скажет, мол, вот он я, капитан Гуров, хотите в своих стрелять, с меня начните. А то и по-другому можно… Как думаешь, трудно нам будет в чужой полк пролезть, караулы возле ружкомнат поставить, всех на плац согнать и офицеров в отдельной комнате запереть? Вона, рядом с нами донцы квартируют, бачив? Как сюда перевелись, они с нами прям через губу разговаривали. Оно понятно – казаки, не то што мужики в шинелях, пусть и гуровские. Как-то человек десять пошутить хотели, ночью пытались наших дневальных скрасть… Потом ротного чуть ли на коленях умоляли обратно по всей форме отпустить, а не в одних подштанниках. А через недельку наши к ним в гости сходили, то ж самое сделали да на всех дверях записочки повесили со словом «Бомба»…

– Ну, может, оно и так. В окопах мужики щас о многом талдычат, да и в стране, вишь, што деется…

– Ага, талдычат, да всяких брехунов-агитаторов слушают… Ты сам-то, случаем, не из партейных будешь, а, Василь Иваныч? – Ковпак насмешливо глядит на собеседника. – Да не боись, не побегу жандармам жалиться.

– Да и не боюсь я ничего!.. Я – за то, штоб по справедливости для всех, особливо для простых людей. А так, было у нас много болтунов всяких, есеры там, анархисты всякие. Последние вроде толковую мыслю предлагают. Надо государство поуничтожить, народ сам в общины соберётся, а там и оне промеж собой договариваться будут. Вот захотел портки новые, пошёл к портным, оне их и пошили. А ты им взамен там табуретку какую иль стол сделал.

– Общины, говоришь? Дык те ж крестьяне давно так живут, и шо, щастливы? С хлеба на воду перебиваются. А то и до лебеды доходят.

– Ето потому, што над ними куча всякой шушеры стоит. Чиновники там, помещики, буржуи, полиция… А не будет их – по-другому народ заживёт.

– Да не заживёт, Василь Иваныч. Вот гутарили мы как-то с командиром, он нам и разложил всё по полочкам. Вот какой-то мужик ему сказал, шо мог бы больше хлеба там, да и всего другого нарастить, да община не дает. Кожный год наделы по-новому раздают, и нет у мужика того интереса за землицей ухаживать, мол, всё одно, уйдёт она к соседу, а тот даж спасиба не скажет, ешо и посмеётся.

– И он с вами про такое разговоры разговаривает?

– Сейчас-то командир в отъезде, иногда на пару дней заедет, и – всё. А раньше частенько по вечерам с ним за жисть говорили. Он нам свою идею и обсказал. Надо, мол, торговлю хлебом у купцов-дармоедов забрать в государственную власть, штоб цены не взвинчивали, крестьянам дать землю, но и штоб оне оговоренный хлебушек сдавали, а не на самогон переводили. Рабочим на заводах – условия человеческие, учить их специяльностям, штоб не было «подай, принеси, пошёл отсю-дова», больнички опять же при кажной фабрике штоб были…

– Да хто ж на такое согласится? Это ж для заводчика чистое разорение.

– А хто его спрашивать-то будет? Хочешь быть заводчиком – делай что сказано, тогда тебе и почёт с уважением, и заказы всякие от государства. Не хочешь – вот те штрафы за то, што работники у тебя живут хреново. А будешь с другими недовольными супротив власти умышлять, заводики в казну, а самих – на каторгу. В Сибирь там иль ешо куда. Лес валить, дороги строить… Да и щас люди посредь них есть. Тут до нас часто академик приезжает, ну генерал, только штатский. И от него нам польза великая выходит: консервы там новые, сладости, как он там их… витаминами кличет. Палатки опять же…

– Ну да, так царь и согласится. Он-то первый против народу…

– Да не против он народу, просто те ж богатеи через министров ему толкуют, што, мол, от водки да от нечего делать русские мужики бунтуют. Вона его сицилисты «сусликом царкосельским» обзывали, а он сам оружие новое да огнеметы проверял, там его и поранило жутко як.

– А командир ваш, значицца, ему правду расскажет, и всё хорошо будет, так?

– Так я ж тебе сказал, Василий Иваныч, и про него, и про регента. Думаешь, просто так всё у них?.. Ладно, пошли-ка в казарму, скоро поверка уже. Потом договорим…

Глава 23

Семейства Филатовых и Прозоровых после лёгкого завтрака покинули свои дома и двинулись к месту проведения спортивного турнира. Следует сказать, что дамы проявили чудеса скорости в подготовке к выходу в свет и затратили на это не более часа, что составило своеобразный рекорд. Даша с дочкой в сопровождении Ольги влились в небольшую, но дружную компанию молодых мам и остались на детской площадке; Саша и Матвей, оседлав тандем и азартно налегая на педали, захватили лидерство гонки среди поклонников этого вида транспорта, причём возраст велонаездников порою отличался в разы. Ольга Петровна и Полина Артемьевна, проходя мимо открытой сцены, приняли участие в музицировании и даже сорвали массу оваций, исполнив один из романсов, текст которого записал им Денис Гуров. Полученные призы вызвали полное одобрение дам, ибо это были красивые плетёные корзиночки, заполненные шампунями, экстрактами для ванн и фигурными кусочками туалетного мыла. Все эти великолепия, изготовленные на небольшом экспериментальном предприятии Академгородка, источали чудесные ароматы и, безусловно, являлись эксклюзивными образцами.

– Однако ж пора и на городошный турнир, – взглянув на часы, напомнил Михаил Семёнович. – Иван Петрович просил не опаздывать и еще подчеркнул, что специально мастера игры выписал. Лицо всем известное, в некотором роде – публичное и возвышенное, а посему в институт приехал инкогнито, не дай бог в Москве прознают – перехватят или, того хуже, сюда пожалуют и весь праздник испортят.

– Это с воронцовской-то охраной? – парировал Александр Михайлович. – Я тебя умоляю, Миша. Потопчутся перед воротами и уберутся несолоно хлебавши, пока караульные нервничать не начали. Вспомни, как к нам на стройку какой-то гешефтмахер рвался. Ребятки на КПП пару раз в воздух бабахнули, какого он после этого стрекача задал!.. Только вот Иван Петрович, старый лис, имя гостя не называет, боится сюрприз испортить. Намекнул только, что мы его знаем, а может быть, даже и видели.

На протяжении нескольких минут пути к месту игры оба инженера азартно спорили, пытаясь угадать личность этого «инкогнито». Высказанная Филатовым-младшим версия, что это кто-нибудь из великих князей, вызвала дружный смех всей компании, включая её женскую часть, который подвел черту дискуссии, тем более что они уже добрались до места проведения турнира.

Для игры заранее подготовили заасфальтированную площадку, окружённую по периметру забором из сетки, дабы обезопасить зрителей от шальной биты. Сбоку для зрителей и болельщиков была сооружена четырёхъярусная спортивная трибуна с навесом. Игроки в белых летних брюках, рубашках и теннисных туфлях, разбившись на кружки, то и дело посматривали на часы, так как до начала оставалось всего минут пять, а Павлов еще не появился. Но вот послышалось мягкое урчание электродвигателя, чуть слышный писк тормозов, и у площадки остановился электромобиль академика, который народ уже окрестил Наутилусом. Первым из открытой двери вышел Иван Петрович, который сейчас больше напоминал купца-коробейника – красная рубаха с русским узором навыпуск, опоясанная кушаком, шаровары, заправленные в мягкие сапоги. Но буквально через мгновение внимание всех присутствующих сосредоточилось на человеке почти двухметрового роста, который с некоторым трудом, пригнувшись, протиснулся наружу. Это был сам Фёдор Иванович Шаляпин!

На протяжении нескольких секунд практически все присутствующие замерли в изумленном молчании, дружно и совершенно неосознанно изобразив финальную сцену из гоголевского «Ревизора». Но Павлов не дал этому надолго затянуться, произнеся с нарочитым укором:

– Ну что вы, дамы и господа, так ли следует приветствовать дорогого гостя?

Оцепенение прошло, и знаменитый бас был взят в кольцо искренними поклонниками и поклонницами таланта великого русского певца. Аплодисменты непрерывно прерывались восторженными вопросами:

– Как – это вы?!.. Какими судьбами?!.. А вы к нам надолго?!.. Федор Иванович, вы споёте нам?!..

Среди присутствующих только двое знали, каких поистине титанических усилий стоило организовать посещение института Шаляпиным. Первым был сам Павлов, который с победоносной улыбкой режиссёра наблюдал за удачно поставленной сценой. Вторым – ротмистр Воронцов, которому Иван Петрович поручил поспособствовать этому посещению и который поначалу выразил сомнение в успехе этого действа. Ибо Фёдор Иванович, как и многие иные короли сцены, обладал весьма сложным и капризным характером. Крестьянский сын, вошедший в самые высшие сферы богемы, он часто вёл себя как разбалованный ребёнок. Открывал лазареты для раненых солдат и возвращал подаренные императором золотые часы как «недостаточно дорогие», торговался в лавке с приказчиком, требуя сбросить цену на трость, и одновременно сорил деньгами в роскошных ресторанах. Бунин приписывал Шаляпину фразу «Бесплатно только птички поют», которую тот частенько повторял, согласовывая размер гонораров. Фёдор Иванович умел и любил много и со вкусом выпить и был способен в один присест съесть два фунта икры. Вот этот «человечище» и «богатырь» к сорока годам приобрел целый букет хронических болезней – от подагры и диабета до лёгочных заболеваний и нервного расстройства. Хуже всего было то, что венчало этот комплекс чувство недоверия к отечественным врачам.

Просчитать поведение подобного индивидуума было практически невозможно, а использовать любые силовые сценарии Павлов категорически запретил. Но посоветовал внимательно отслеживать все перемещения Шаляпина, начиная с августа и особенно во время пребывания в Сочи:

– Петр Всеславович, если мне не изменяют воспоминания из будущего, то у нашего артиста должны возникнуть серьёзные проблемы на даче Стаховича. Не помню точно, но что-то связанное с попыткой ограбления и сопутствующей этому стрельбой. Прошу вас, поезжайте туда лично и отслеживайте ход событий, чтобы вмешаться в нужный момент. Будем надеяться, что изменения в истории не скажутся на этом. Вот письменное приглашение многоуважаемому Фёдору Ивановичу от академика, тайного советника и Нобелевского лауреата Павлова посетить его институт. И не забудьте добавить ему на словах, что он сам и его волшебный голос – это сокровище и достояние империи, требующее соответствующего ухода.

Надежды Павлова оправдались. Вскоре московские газеты запестрили заголовками «Нападение на великого певца», «Шаляпин убил злоумышленника», «Что грозит знаменитому певцу за случайное убийство?». Но содержание репортёрских «шедевров» было практически одинаковым: «Ф. И. Шаляпин занимал комнату в доме М. А. Стаховича во втором этаже, выходящую во фруктовый сад. В первом часу ночи Ф. И. Шаляпин отправился спать, причём, по обыкновению, положил портсигар, золотые часы и бумажник на письменный стол, стоявший меж двух окон, выходящих в сад. Ф. И. Шаляпин оставил открытыми окна, погасил свет и собирался уснуть. В это время он услыхал подозрительный шорох. Приподнявшись на кровати, он увидел грабителя, забравшегося на подоконник по приставной лестнице. Вооружившись револьвером, Ф. И. Шаляпин дал возможность грабителю войти в спальню, и в то время, когда грабитель собирался каким-то средством одурманить Ф. И. Шаляпина, артист произвел выстрел. Пуля попала злоумышленнику в грудь. Ф. И. Шаляпин подбежал к окну и, увидев другого, стоявшего возле лестницы грабителя, произвел второй выстрел в воздух. Сбежалась бывшая в имении прислуга. Соучастник грабителя успел скрыться. Немедленно было сообщено судебно-следственным властям и сыскной полиции, по прибытии которых с трупа грабителя была снята фотография. Судя по одежде, злоумышленник принадлежал к шайке местных грабителей. При обыске в кармане грабителя нашли дурман, а также отточенный кинжал».

Певец был потрясен и морально подавлен. Пусть и защищаясь, он отнял жизнь у человека. Тем более что падкие до жареных фактов местные журналисты тут же объявили, что убитым оказался безобидный юродивый. Ныло сердце, горло как будто терзали иглы, приступы подагры обострились. Шаляпин, который всегда панически боялся потерять голос, решил, что приходит расплата за грех смертоубийства, и приготовился к самому худшему. Но неожиданно в дверь его комнаты постучала горничная и доложила о прибытии его высокоблагородия коллежского асессора Звенигородского Георгия Петровича с личным письмом к господину Шаляпину от академика и Нобелевского лауреата И. П. Павлова. Первым порывом Шаляпина было отказать в посещении, но затем победила природная крестьянская смекалка и расчёт, и он отдал распоряжение впустить.

В комнату незамедлительно вошёл мужчина средних лет, в отлично пошитом гражданском костюме, но с явно военной выправкой. Почтительно, но с чувством собственного достоинства он отрекомендовался Фёдору Ивановичу и протянул ему конверт, запечатанный сургучной печатью Управления санитарной и эвакуационной части Русской Императорской армии. В последнее время информация о невероятно эффективных методах лечения и о чудесных исцелениях, которые происходили в подмосковном Академграде, с завидным постоянством стала появляться на страницах газет. Да и по слухам первые лица империи, включая самого государя и членов августейшей фамилии, прибегали к помощи Павлова как врача. Возможность показаться такому светилу медицины польстила самолюбию Шаляпина, тем более что статус пациента позволил бы ему на вполне законных основаниях скрыться от назойливого внимания газетчиков и просто обывателей, любящих копаться в чужом грязном белье. Фёдор Иванович еще раз перечитал послание, перекрестился и произнес:

– Я еду с вами, господин коллежский асессор. Когда мы отбываем?

– По возможности как можно быстрее, Фёдор Иванович, автомобиль нас ждет. И, если не возражаете, то давайте обойдемся без чинов. Дорога неблизкая, и так нам будет удобнее общаться.

Шаляпин в знак согласия кивнул и протянул руку для пожатия, ощутив крепость и силу руки своего визави.

Так как мысли о необходимости отъезда из Сочи уже не раз посещали его за последние несколько дней, чемодан с самыми необходимыми вещами был уже собран. Георгий Петрович гарантировал, что хозяина дачи Стаховича поставят в известность о причинах и цели отъезда, естественно, в самых общих чертах. В автомобиле находились еще два пассажира, рядом с водителем и на заднем сиденье. Последовало короткое представление: «Доктор Михаил Николаевич Голубев», «Помощник академика Павлова по организационным вопросам Петр Всеславович Воронцов». Далее события понеслись в бешеном темпе. Автомобилем до Сочинского порта, небольшой парусно-винтовой шхуной до Туапсе, и далее по железной дороге со сменой нескольких поездов. На заключительном этапе они ехали в грузопассажирском вагоне, прицепленном к санитарному эшелону, и были, к удивлению Фёдора Ивановича, практически полными хозяевами вагона, если не считать шестерых солдат и прапорщика с эмблемами автомобильных войск, которые сопровождали груз в институт и одновременно отвечали за безопасность пассажиров. Условия его проезда, как понял Шаляпин, были максимально комфортными, насколько это было возможно. Наличествовал туалет и даже небольшой душ, питание поступало из вагона-кухни и в судочках приносилось в купе. По убедительной просьбе Воронцова, Фёдор Иванович не выходил из вагона днём и прогуливался по перрону только во время ночных остановок. К счастью, в чемодане Петра Всеславовича оказалось несколько романов Жюля Верна. С особым удовольствием певец прочитал «Вокруг света за восемьдесят дней» в переводе малороссийской писательницы М. Вовчок, который как нельзя лучше походил на их приключения…

А далее – прибытие в какую-то сказочную «крепость» и несколько дней общения «с лучшими врачами империи», как их отрекомендовал академик Павлов. Более всего Фёдора Ивановича удивил и даже немного испугал вид фантастических медицинских приборов, собранных в одном помещении, и он даже попытался задать полушутливый вопрос, не собирается ли уважаемый академик сделать из него нового Франкенштейна? Однако все страхи и сомнения пропали при виде очаровательных девушек в белых халатах, которые по команде Ивана Петровича поочередно прикрепляли к его обнажённому торсу какие-то провода с резиновыми присосками. Причём делали они это так осторожно и деликатно, что Шаляпин прикрыл глаза и расслабился, лёжа на белой кушетке. А затем пришел черёд и, собственно, самого лечения.

В институте был собран полный комплект аппаратуры для электромагнитной терапии конструкции Ижевского, но прошедший соответствующую модернизацию, основанную на послезнании Темина – Теслы. После каждого сеанса Фёдор Иванович ощущал прилив сил, небывалую ясность мыслей и ощущения возрастающего единства тела и духа…

Традиционные методы лечения не были позабыты, но порции пилюль существенно урезали, заменяя кислородными коктейлями, целебными чаями и морсами. Не меньше пользы принесли и вечерние беседы Шаляпина и Павлова. Может быть, впервые после детства и юности Федор Иванович почувствовал себя рядом с настоящим другом, в компании с которым можно выговориться и не пожалеть об этом. Через десять дней Иван Петрович, придирчиво просмотрев результаты анализов и в дуэте с доктором Голубевым в четыре руки и уха промяв, простучав и прослушав Шаляпина, вынес свой вердикт:

– Ну-с, уважаемый пациент, хочу вас обрадовать – пик ваших хворей мы немножко срезали, теперь самое важное – это режим. А посему ближайший месяц предлагаю провести на территории нашего института. Тем более что за это время окончательно уляжется шум вокруг ваших злоключений в Сочи. С точки зрения закона вы действовали абсолютно правильно, защищаясь от вооруженного грабителя, и Фемида уже вынесла свое решение, но нужно, чтобы все эти щелкоперы из газет полностью потеряли интерес к этому делу. Кстати, попытаюсь вас развеселить… В некоторых бульварных листках напечатали информацию, полученную, само собой, «из заслуживающих доверия источников», о том, что певец Фёдор Шаляпин, воспользовавшись услугами контрабандистов, бежал в Турцию, а откуда на специально присланном цеппелине улетел в Германию. Лучшим ответом подобным писакам, как мне кажется, может послужить ваш сольный концерт перед находящимися на излечении офицерами и солдатами Русской Императорской армии, а если еще при этом у вас будет обновлен репертуар и некоторые песни прозвучат впервые, то…

При этих словах Шаляпин вскочил со своего кресла и, буквально прервав Павлова на полуслове, произнес:

– Иван Петрович, я не могу оспаривать ваш авторитет врача и учёного, но в музыкальном мире я живу не первый год. Вы не представляете, какие там кипят интриги и какая борьба идет за репертуар. Поверьте, леди Макбет или окружение короля Лира – это просто невинные гимназистки по сравнению с теми, с кем приходится иной раз иметь дело. Но при этом любой свежий текст, новая мелодия становятся известными. И я боюсь, что…

На этом месте уже Павлов жестом остановил Шаляпина.

– Многоуважаемый Фёдор Иванович, как говорит старая пословица: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Но я предлагаю вам и увидеть, и услышать. Давайте пройдём в одну из наших лабораторий…

В небольшом помещении с плотно закрывающейся дверью на столе стоял какой-то непонятный прибор, возле которого манипулировал кнопками и тумблерами молодой человек в белом халате.

– Это Юрий, один из наших техников. Если помните, Фёдор Иванович, то Митрофан Ефимович Пятницкий, собирая русские народные песни, записывал на фонограф голоса крестьян, их исполнявших, тем самым сохранив их для потомства и открыв для слушателей. Мы занимаемся чем-то подобным, собираем песни, открываем новых авторов и сохраняем их труд, правда, и техника у нас чуть-чуть получше. Тем более, сейчас война, и тот, кто сидит в окопах на передовой, ходит под Богом. Присаживайтесь, Фёдор Иванович, и слушайте. На все ваши вопросы я отвечу чуть позже. Юра, запускай.

На приборе закрутились какие-то диски, перематывая тонкую стальную ленту, и в комнате негромко, но достаточно четко зазвучали звуки гитары и мужского голоса:

 
Пусть я погиб у Ахерона
И кровь моя досталась псам, —
Орел 6-го легиона,
Орел 6-го легиона
Все так же рвётся к небесам.
Все так же смел он и беспечен
И дух его неустрашим.
Пусть век солдата быстротечен,
Но вечен Рим! Священный Рим!
 

Шаляпин замер в кресле, помимо воли вцепившись руками в подлокотники. Мелодия, звучавшая в ушах, резала слух своей непривычностью, она не была похожа ни на народную песню, ни на городской романс, ни на оперную арию. И привлекала именно этим, своей непохожестью, жёсткостью, воинственностью. Так действительно мог петь только покрытый шрамами римский легионер-ветеран, прошагавший полмира во имя Рима и Тиберия Августа…

Фёдор Иванович не просто слушал песню, он внимал ей, впитывал её всеми фибрами. Глаза были прикрыты, а губы беззвучно шевелились, повторяя слова. Раздался щелчок тумблера, который прервал исполнение. Несколько мгновений в комнате стояла полнейшая тишина, затем посыпался шквал вопросов Шаляпина:

– Кто?!.. Кто это пел?!.. Как?.. Когда?.. Откуда?!..

– Постараюсь ответить на ваши вопросы по очереди, – не спеша и обстоятельно начал Павлов. – Это пел один из моих знакомых офицеров-фронтовиков. Еще совсем молодой, но прошёл через многое. Вся грудь в шрамах и крестах, но душа осталась чистой, вот и сочиняет между боями… А теперь представьте, как эта песня зазвучит в вашем исполнении, да еще и под хороший оркестр.

– Иван Петрович, дорогой мой, вы просто обязаны, вы слышите, – обязаны познакомить меня с этим человеком. Делайте что хотите, но его нужно отозвать с фронта, это просто самородок, гений, он не должен, вы понимаете, он не имеет права погибнуть!

– Федор Иванович, ну успокойтесь же, дорогой мой. Скоро вы встретитесь с этим офицером. Кстати, он почти полный тезка легендарного Дениса Давыдова, его зовут Денис Анатольевич. Давайте поступим так… Вот вам полный текст песни, в этом здании есть небольшой рояль и найдётся неплохой аккомпаниатор. Вы сможете порепетировать, потом соберём оркестр, проведём генеральную репетицию, а там можно предстать и перед публикой. У нас тут через недельку объявлен спортивный праздник, так что – милости прошу принять участие в городошном турнире. Я и сам любитель этой игры, да и вы, Фёдор Иванович, её как будто жалуете. А после него, вечером можно и вам выступить. Все это будет на территории нашего института, так что можете быть спокойным – недоброжелателей и завистников, а тем паче конкурентов и журналистов здесь нет и не предвидится. Кстати, именно здесь проживает семья Дениса Анатольевича – жена с маленькой дочуркой, тесть и тёща, которая, кстати, недурно музицирует и поёт. У неё целая тетрадка заполнена песнями и романсами зятя. А еще дней через десять приедет и он сам. Ну как, договорились?