Текст книги "Гойда"

Глава 10

Воротились с реки Фёдор с Генрихом да разошлись дорогами уже в Москве. Немец решил проведать, как новые люди управляются в его кабаке. Басманов подъехал к Кремлю, когда чувства его велели посмотреть вверх. Фёдор поднял голову и тотчас же прищурился – солнце беспощадно палило. Прикрыв лицо рукою, заметил юноша, как с крепостных стен на него взирал владыка в окружении трёх рынд. Притом сложно было приметить Иоанна, ибо нынче облачился он в чёрное одеяние и образ его тонул в густой полуденной тени, из которой лишь сталь секир отдавала глухим блеском.

Фёдор приструнил Данку, дабы та сбавила ходу, и, положив руку на сердце, отдал короткий поклон из седла. Иоанн подозвал жестом взойти к нему на стену. Поняв то повеление, Басманов поспешил. Он отдал поводья конюшему да замер на мгновение, не боле. Припомнились слова опричника, будто бы именно при конюшне пристроен ублюдок Глашкин. Оттого и пригляделся Фёдор к холопу, под стать ему летами. Чернявый, чернобровый конюх воротил взгляд от Басманова. Да всяко Фёдор нынче пошёл прочь да оставил и на сей раз конюха. Поднялся опричник по каменной лестнице, устланной коврами, а сам для себя порешил сокрыть всякую мрачную думу, какую навеял ему латин проклятый. Уже к началу лета лестница покрылась дорожною пылью. То было боле всего приметно на широких каменных ступенях, что вздымались с конюшенного двора. Фёдор поднялся на стену и скорым лёгким шагом приблизился к государю. Не успел юноша поклониться, как Иоанн уж отпустил рынд. Стража отдалилась.

– Великий государь? – молвил опричник, окинув беглым взором удаляющихся стражников.

Меж тем взор Иоанна был прикован к юноше. Белая рубаха не успела просохнуть с купанья на реке, оттого и прилипала, боле всего на груди и плечах. Влажные волосы, отяжелевши, были убраны назад, но всяко ниспадали на плечи. Притом юноша немало растрепался, покуда мчался с реки в Кремль. Вскинув бровь, Басманов всё ждал, как владыка молвит речь свою. Царь глубоко вздохнул, постукивая пальцами по посоху, затем принялся медленно идти вдоль крепостной стены. Коротким кивком он повелел опричнику идти следом.

– Батюшка твой поведал мне, мол, нынче у тебя новая охота, – молвил государь.

Фёдор удивлённо поглядел на государя. Иоанн не подал виду, с каким пылким чаянием он следил за каждым шевелением души Басманова при сих словах.

– Жениться намерился? – спросил Иоанн.

Фёдор коротко усмехнулся да присвистнул.

– Эво как… – молвил юноша. – Неужто взаправду так и сказал?

Иоанн коротко кивнул, меря взглядом Фёдора. Басманов поджал губы да пожал плечами, его взгляд несколько рассеянно скользнул по коридору, залитому густой полуденной тенью.

– То и впрямь уж странно, – усмехнулся Фёдор, почесав затылок.

– Отчего же? – спросил Иоанн, остановившись подле арки.

Москва утопала в неумолимом сиянии золотого солнца. На улицах блуждали редкие прохожие, которые отсюда, с высоких крепостных стен Кремля, казались вовсе жалкими точками. Фёдор подошёл к государю и опёрся локтями о подоконник, выглядывая вниз. Затем короткая усмешка сорвалась с его губ, и он тотчас же обернулся к Иоанну.

– Ну право, царе? – беззаботно молвил юноша, мотая головою. – Какой из меня нынче жених, в моих-то летах?

– Я в твоём возрасте уже три года как царствовал над Русью, – просто произнёс владыка да пожал плечами.

Фёдор, казалось, удивился. Лик его переменился, и былая беспечная весёлость отошла.

– И впрямь, Феденька, – молвил царь, прервав ход мыслей юноши, – ты и не помышлял доселе о женитьбе?

Фёдор закатил глаза, взмахнув чёрными как смоль ресницами, а с его уст сорвался вздох. Юноша скрестил руки на груди да поглядел на царя, едва откинув голову назад. То была излюбленная манера Фёдора, ибо мог глядеть, прикрыв глаза, точно бы сверху, да это всё при том, что владыка много превосходил его в росте.

– Помышлял, – ответил Басманов. – Да токмо с батюшкой о сём не обмолвился ни словом.

– Вот оно как… – протянул Иоанн.

Фёдор подался вперёд да встал ровно, заглядывая за плечо царя. Владыка тяжело вздохнул и обернулся. К Иоанну пожаловал князь Афанасий Вяземский. Вид у него был изнурённый – глаза, верно, не смыкались всю ночь, на чёрных рукавах виднелась запёкшаяся кровь. Опричник отдал низкий поклон государю, Фёдора же поприветствовал коротким кивком.

– Уж дело за малым, великий царь, – молвил Афанасий.

Верно, князь был бы красноречивее, не будь подле государя юного Басманова. Иоанн кивнул.

– Не подведи, – владыка подал свою руку.

Афанасий припал устами к царскому перстню, вновь поклонился, удостоив Фёдора напоследок недобрым взглядом исподлобья. Басманов не ответил вовсе, стоя позади государя. На том Афанасий и ушёл.

– Об чём он толкует? – с любопытством вопрошал Басманов.

– Преумножая знание, преумножаешь скорбь, Федя, – молвил Иоанн.

Басманов вздохнул в недовольстве, но ничего и не ответил. Они продолжили неспешно идти вдоль крепостной стены. Что царь, что опричник его хранили молчание до конца этой прогулки.

* * *

Наступил седьмой день июля. Вместе с зарёю на площадях да улицах не только столицы, но и всех городов, деревень и сёл русских, вышел честной люд. На Красной площади уж с ночи свершились все приготовления. Робкий свет зари освещал крытые палатки, за которыми стояло по трое крестьянских и продавали сладкий морс из кислой клюквы.

По главным улицам проносились телеги, запряжённые лошадьми али вовсе ряжеными скоморохами. Их наряды пестрили цветастыми лоскутами. К рукавам и колпакам нашито премного колокольчиков, которые задорным звоном своим пробуждали всю Москву. Премного этот град держался в страхе. И в нынешнее праздничное утро тревога не исчезла с лиц честного люда. Москвичи робко приотворяли свои ставни да двери, боясь заслышать уж к несчастью заученный клич Басманова, Вяземского, грозный голос Малюты али кого иного из своры государевых опричников. Но вскоре страхи и опасения отступали.

Боле всех сего дня ждали даже не юные девицы, которые украдкою решались гадать на суженого нынче ночью. Иван Купала был отдушиною для крестьян, ведь нынче не возбранялось поносить соседей, их крестьян и даже своего боярина. Разумно было и то, что не каждый холоп решался на такую дерзость.

О том дозволении ходила молва даже в Московском Кремле, при дворе самого Иоанна Васильевича, но никто из крестьян не имел ни глупости, ни наглости высказать что супротив государя али его слуг. Единственно, что можно было выделить особо, так это убогих дураков. Эти блаженные несли всё, что приходило им на ум, притом не только на Ивана Купалу. Царя они забавляли, а ежели кто переступал черту, тотчас же был сварен в кипятке али затравлен зверьми.

Редко обходились гуляния без казней, уж больно полюбились Иоанну эти кровавые забавы. Нынче на площадь был выведен молодой медведь. Он подымался на лапы и яростно рычал, вновь и вновь обрушиваясь на загон, в коем был заключён. Ему добычею стали трое крестьянских мужиков. Верно, чтобы потеха та длилась боле, подобраны были холопы покрепче, чтобы дольше развлекали косолапого да народ.

Царская семья занимала своё место на большом помосте. На коленях царицы сидел царевич Фёдор Иоаннович, подле отца стоял старший сын – Иоанн Иоаннович. Дети глядели на эту потеху не впервой, но в силу чуткого своего возраста каждый раз взвизгивали от ужаса и закрывали лица руками, утыкаясь в плечо царицы или прячась за трон отца.

Иоанн по-доброму усмехался, когда видел, как его дети осторожно выглядывают из-под своих ладошек, как они уставились на медведя, не в силах отвести глаз и в то же время не в силах совладать с тем ужасом, что охватывает их. Царица боле глядела на потеху, нежели на детей. Пущай юный царевич Фёдор и прижимался к ней, точно к родной матери, Мария никогда не питала особых чувств к царевичам.

Опричники сегодня не носили мрачного одеяния своего, а обрядились в яркий атлас. Притом велено было всяко поддевать кольчуги на тело. Мужчины ходили с корзинами, полными свежих ягод, собранных как раз к Ивану Купале, ибо именно с сего дня можно было вкушать первые летние плоды. Боле всех угощали вишней – нынче добрая погода напоила сады нектарами да соками.

Народ всё сходился на улицы, когда Афанасий верхом ездил вдоль улиц, блюдя порядки. В сопровождении с ним ехали его люди. Мужья на службе были при оружии, но скрывали шашки и кинжалы под кафтанами, дабы народ лишний раз не страшился. Неся свой караул, Афанасий забрёл в тихий переулок. Уж хотел было развернуть свою лошадь да вернуться обратно, на площадь, на гуляния, да вдруг что-то шевельнулось в тени.

Князь Вяземский спешился, заглядывая за пустые бочки, припылённо таящиеся в тени. В углу его губ мелькнула улыбка. Он взял горсть ягод из корзины, что цеплялась к его седлу, и медленно приблизился к тихому уголку. Средь бочек и старой ветоши ютилась убогая сиротка. Её глаза были слишком светлы, точно закрыты тонкой пеленой. Девочка всем существом своим вжалась в угол, слепо уставившись куда-то впереди себя.

– Не боись, – молвил Вяземский, присев подле девчушки.

Те слова никак не успокоили, лишь боле встревожили сиротку. Она водила мутными глазами из стороны в сторону.

– Незряча? – произнёс Афанасий, махнув прямо перед её лицом.

Сиротка тотчас же отпрянула назад и принялась стенать таким голосом, коему незнакома вовсе никакая человеческая речь. Терпение Вяземского иссякло. Обхватив сиротку одной рукой, он потащил её к своей лошади. Сиротка кричала во всё горло. Тонкий голосок её сменился жутким хрипом, и она продолжала вырываться, силясь улизнуть.

– Афоня, сукин сын! – раздалось позади.

Князь Вяземский с неохотой обернулся. К переулку приближался Басманов верхом на лошади.

– Пусти малявку, – грозно бросил Алексей.

– Ежели никто об ней не заботится, стало быть, мне должно, – молвил Афанасий.

– Ведаю я, что за забота твоя к ребятне, – хмуро произнёс Басманов. – Али то хочешь на царский суд нести?

Вяземский тяжело вздохнул.

«Нынче Басмановы у царя как у Христа за пазухой…» – подумалось Афанасию.

Он опустил девочку на землю, и та со всех ног пустилась прочь.

– Сам-то, главное, три дня назад драл дочь на глазах отца, а мне ещё указывает! – усмехнулся Вяземский, разводя руками.

– То совсем малявка, – молвил Алексей, глядя вслед сиротке.

– С чего тебя так растрогала она? – Афанасий сел обратно в седло.

– Чёрт знает, а противно, – сплюнул Басманов. – Вот немец не даёт собак мучить, Федька мой – лошадей. Я вот за детвору вступлюсь.

– А ты сам-то хотел дочку али сына? – спросил Афанасий, прищурив лукавый взор.

Басманов усмехнулся в ответ, едва качнув головою, да вывел лошадь свою к улице, что вела к площади. Уж доносилась музыка с гуляний.

– Как пить дать, Федька нынче вырядится в бабское платье, – молвил Вяземский, как вышли на дорогу.

– А тебе какое дело? – спросил Басманов, преграждая дорогу Афанасию.

– Право, никакого, – молвил князь, глядя прямо в глаза Алексея.

– Не ищи ссоры со мной, Вяземский, – произнёс Басман. – Ох, не ищи.

– Не ищу, Алёш, – ответил Афанасий. – Посему и молвлю тебе совет добрый – поглядывай за Федькою.

– Полно, – отрезал Алексей.

Когда они воротились, то обступили площадь, чтобы блюсти порядки на гуляниях. Немудрено было, что приметить опричников могли и без собачьих голов на седле али колчане и без мрачных облачений. Едва ли кто из честного люда не запомнил бы лица главарей царских. Иные чурались того же Басмана, Малюту да Вяземского. Фёдора признать сложнее было, ибо юноша по случаю празднества обрядился да сокрыл лицо маскою. Денно и нощно трудились крепостные рукодельницы, дабы соткать к гуляниям роскошное одеяние, в котором без труда можно было резвиться и танцевать.

Юному Басманову не впервой уж было делаться любимцем толпы. К полудню на площадях собралось народу видимо-невидимо, и Фёдор лихо заправлял музыкантами да скоморохами. Он сменил немало повозок, играя с народом – в большинстве своём с детьми и молодыми людьми. Едва Фёдор заметил, что царские дети отпущены предаваться народным забавам, Басманов тотчас же огляделся. Его успокоил вид царской открытой кареты в сопровождении десяти рынд, что следовали неподалёку.

Всяко уяснил себе Фёдор, что за царевичами нужен глаз да глаз. Младшего, тёзку своего, юноша и вовсе посадил себе на плечи, отчего царевич пришёл в полный восторг. Не раз Басманов слышал тихие указания от мальчика на своих плечах и тотчас же им следовал. Такая ноша несколько мешала поначалу, да всяко молодой опричник приноровился и уже с большею охотой пускался в пляс.

В этой круговерти Фёдор выцепил гитару у горбача-скомороха и принялся подыгрывать уж сложенной мелодии. Басманов несколько взял себе продыху, уставши возить на плечах царевича, но продолжая держать обоих царских сыновей подле себя разными играми да причудами.

– И нынче будешь сказывать, что сарафан тебе резвиться не даёт? – спросил государь, обращаясь к своей супруге.

Царица сплюнула косточки вишни на землю, обернувшись к супругу.

– Что молвил ты, душа моя? – спросила Мария, силясь докричаться до Иоанна сквозь праздничный шум и гам.

Иоанн с улыбкою отмахнулся и мотнул головой, не отводя взгляда не только от своих сыновей, как думалось многим рындам и самой царице. Юные царевичи со смехом отбегали от Басманова, да всякий раз он их настигал. Маленький Иоанн не раз хватался за длинные расшитые ленты, что вились от маски опричника, и каждый раз Басманов одёргивал их, завлекая в очередную игру.

Уж солнце встало во всей своей силе на небосводе. Скоморохи, торговцы морсом и пряностями подняли много горячей пыли в воздух. Народ спешил укрыться в тени – они ютились под крытыми рынками, под настилами или просто в тенистых переулочках.

Царевич Фёдор одёрнул Басманова за пышный рукав. Уж и сам юноша тотчас же наклонился к нему, вслушиваясь в тихий голос царевича. Затем Басманов взял за руку Фёдора и Иоанна, и они направились к лавке с холодным морсом. Крестьянин наполнил серебряную кружку прохладным питьём и протянул Басманову. Юноша снял маску и, откинув голову назад, принялся ей обмахиваться. Фёдор мимолётно поглядел на крестьянина, у коего глаза уж на лоб полезли. Усмехнувшись тому, Басманов взял чашу с морсом и сделал небольшой глоток. Он покатал напиток по нёбу, прислушиваясь к чутью своему, и лишь после того сглотнул.

Лишь после этого Фёдор взял ещё две чаши и напоил из них царевичей, преклонив перед царскими сыновьями колено. И дети, и опричник заметно запыхались, но глаза всех горели от весёлого празднества. На губах мальчиков сияла улыбка, полная ребяческой радости и восторга, а их глаза бегали по искусному шитью наряда на опричнике. В тот миг, как Басманов принялся подниматься с земли, опираясь на колено, пред ним предстала высокая фигура Иоанна. Подле владыки шла царица, а за нею полумесяцем обступили рынды. Дети подняли взгляд на отца, не отрываясь от холодного напитка.

– Басманов… – тихо молвил царь, положив руку на голову царевича Иоанна.

Фёдор прислонил руку с маскою к сердцу и отдал низкий поклон.

– Не кислый нынче морс наварен? – спросил государь, чуть наклоняя голову.

Басманов помотал головой, продолжая обмахиваться маской.

– Мне пришёлся по вкусу, светлый государь мой, – молвил юноша в ответ.

Фёдор всё не мог перевести до конца дыхания, и то было слышно в его речи. Иоанн опустил свой взгляд на детей, которые уже допили морс и воротили чашки на лавочку, за которой стоял купец ни живой ни мёртвый, токмо и думал – куда ж ему подать себя. То смятение мимолётно позабавило владыку, не боле. Царь перевёл взгляд на Басманова и оглядел юношу с ног до головы. Рука государя медленно поднялась, и он велел жестом обернуться Фёдору.

Опричник улыбнулся, чуть отошёл от лавки и обернулся несколько раз. Притом подол его одеяния хоть уж был прибит пылью, но всё платье его заиграло под палящим июльским солнцем. Мелкая золотая тесьма точно напоилась знойным светом и расцвела новою роскошью. Узоры кружились вместе с Фёдором, и стоило юноше замереть, как тому повиновалось и его расшитое одеяние.

Иоанн не стал скрывать своей улыбки, да притом несколько раз хлопнул в ладоши. Дети, завидев жест отца, так же рассмеялись, много боле ребячески и беззаботно. Их преисполняла светлая радость от этого чудного дня средь их холодной строгой рутины. Давно царевичи не улыбались так широко и не смеялись так звонко. Фёдор отдал им отдельный поклон, вновь припав на колено.

– К пяти часам пополудни воротись, – молвил царь.

Басманов тотчас же поднял свой взор на государя.

– Великий царь…

– Неужто не нагулялся? – усмехнулся царь, всплеснув руками.

Фёдор посмотрел на царевичей и тяжело вздохнул, почёсывая затылок.

– Нынче же ночью папоротник цвести будет… – молвил Басманов, поднимая взгляд на царя.

Иоанн глядел на опричника, храня холодную утомлённость на своём лице. Знакомы были царю ночные гуляния на Ивана Купалу, хоть сам государь ни в юности, ни в зрелости к тому особого рвения не имел, да припоминал, как Басман-отец не раз сказывал об охоте отрока своего. Нынче же стоит лишь ночи приступиться на небосводе, как девки да юноши пустятся бродить по лесам да рощам, да на воду сойдут венки, да притом велел государь то не считать за колдовство и за обряды языческие не карать. Любовь Федина к забавам да игрищам уж известна была всему двору, что и говорить о самом государе.

– Пущай, ищи, – произнёс владыка, отмахнувшись.

Фёдор широко улыбнулся и отдал низкий поклон государю.

* * *

Солнце уж сходило к горизонту, и тени становились всё длиннее. Штаден сидел без рубахи в тени от навеса на деревянной скамье и протирал лицо куском ветоши, обмакивая тряпку в кадку с водой вперемешку со спиртом.

– От ты где! – раздалось с площади.

Генрих обернулся, заслышав звонкий голос Фёдора, и слегка улыбнулся. Штадену всегда было на потеху глядеть, как его друг, суровый и удалой воин, облачается к маскарадам да гуляниям, что и вовсе можно было подумать, что пред ним другой человек. Не было до сего времени ни минуты покоя у обоих опричников, и лишь сейчас могли потолковать меж собою – народ уж разошёлся, а до ночных гуляний оставались часы.

– Пойдём к реке? – предложил Басманов, забрав у немца тряпку из рук, и принялся сам промывать рану на лице. – Эко ж тебя… к старым шрамам прибавится и этот…

Штаден усмехнулся, стиснув зубы, когда Фёдор принялся промывать рану. Не сильно немец пострадал – много больше и боли, и крови он причинил своим врагам в кулачном бою.

– Да пущай. Не был красавцем, и горевать неча, – ответил немец.

– Ты весь день то и делал, что махался на кулаках? – спросил Фёдор, протирая рассечённую бровь немца.

– И что с того? На кой чёрт мне с опричниками махаться. Тут хоть со свежей кровью побороться удалось, – молвил Штаден. – У всех свои забавы, Тео.

– Так на реку идём? – вновь спросил Басманов, выжимая ветошь.

В голосе юноши уже исчезло то чаяние, кое теплилось сперва.

– Ты сам-то не утомился, с царевичами-то на спине носиться? – усмехнулся немец. – Не, Федь, чур меня.

Штаден отмахнулся, ибо и впрямь был без сил. Не столько телом, сколько дух его утомился в орущей, свистящей и несмолкаемой праздничной толпе. Басманов тяжело вздохнул, скрестив руки на груди.

– Ну что, латин, всё тащит тебя через костёр прыгать? – раздался раскатистый голос Алексея Басманова.

Генрих и Фёдор обернулись едва не одновременно.

– Ты не ведись, вот что! – Басман-отец обрушил свою руку на плечо Штадена.

По походке да громовому басу ясно было, что Алексей выпил, и выпил премного. Тот жест, с которым он опёрся на немца, верно, и не давал самому Басману-старшему рухнуть наземь.

– Ну что, Федь? – Алексей обернулся к сыну: – Подыскал себе суженую?

– От пойду на реку, – молвил Фёдор. – И вот, Андрюшу с собой зову.

– Не, это правильно… От иди и сыщешь. – Алексей опустился на скамью подле немца и обратил к нему взор: – И ты, Андрюх, сколько тебе годков?

– Уж двадцать пятый, – ответил Генрих.

– Ты тем паче ищи! – бросил Алексей, подымаясь со своего места.

Когда уж Алексей направился к лавке со сладкой медовухой, Штаден глубоко вздохнул и поглядел на Фёдора.

– Ты не обмолвился с ним? – спросил немец.

– М? Об чём же? – точно в недоумении Фёдор поднял брови.

Можно было и впрямь подумать, что Басманов всё никак в толк не возьмёт, о чём вопрошает его Штаден.

– То лишь вопрос времени, когда то явным станет, – молвил Генрих себе под нос, пожав плечами.

Фёдор поджал губы и сел подле немца на скамейку. Какое-то время они молча глядели пред собой на пыльную дорогу. Ещё недавно тут яблоку негде было упасть, а теперь люди пережидают кто где полуденное солнце. Боле всего под палатками встречались лиловые пятна – то была давленная в суматохе малина али вишня. Иной раз можно было приметить ленту да погнутый медный колокольчик, отлетевший от наряда скомороха.

– Будь что будет, – легко бросил Басманов.

Штаден усмехнулся и пожал плечами.

* * *

Тень медленно опускалась на Москву. Рощи уж шептались меж собою в ожидании ночных обрядов. Точно отдыхая от дневной жары, ветра задышали благостной прохладой. Уж кончились гуляния в городе, и крепостные холопы разбирали помосты, лавки и загоны, возведённые к сему дню. Нынче предстояли гулянья за городом, в молочном вечернем тумане.

Юноши да девки уж водружали хворост к кострищам. Собралось вдоль рек немало народу. Не знал люд о том, что нынче дозволено предаваться и колдовству, и свершать языческие обряды. То лишь будоражило юную кровь – молодые чаяли ныне предаться силам воды и огня, боязливо оглядываясь по сторонам.

Было немало ряженых гостей при ночных гуляниях, оттого Басманов и сам обрядился. Сейчас игра его делалась много осторожнее, нежели накануне. В мягком полумраке сумерек он боле не носился за каждым в хороводе, а скорее сам отстранялся да увиливал от девки али юноши, что пускались за ним гнаться.

Фёдор сокрыл лицо маской и не молвил ни слова. Он не боялся дурной славы кромешника, ибо именно так окрестили опричников. Юноша знал, что то будет стоить ему всего веселия, оттого и держал язык за зубами, не лишая себя большого удовольствия играть на лютне или простенькой балалайке, которую ему вручила босоногая и черномазая девчушка немногим младше его.

К вечеру небо закрылось тучами, и уж народ было испугался, как бы дождь не попортил им главную забаву – прыганье через костёр. Небосвод лишь казался хмурым – до дождя было далеко. Погода стояла славная, чтобы сухой хворост, натасканный для кострища, крепко взялся. Пламя сперва робко цеплялось за сухие тонкие травинки, затем, обретая всё больше силы, всё пуще пробуждался голод огня. Он уже впивался своими извилистыми языками в кору, а оттуда уже въедался в поленья или стволы поваленных деревьев.

Девки сцеплялись за руки с юношами и, придерживая юбки своих простеньких платьев, дерзали и прыгали через костёр. Позднее уж прыгали и девицы с девицами, и юноши с юношами. То было больше рвение бойкого сердца, нежели поиски суженого.

Когда на небосводе сквозь мутную пелену облаков показался молодой месяц, на воду спустились первые венки. Девицы боязливо выглядывали из-за поросли камышей, выискивая суженого. Иные же сбились у берега да гадали, глядя в отражение медного али серебряного блюдца.

– Какое тебе, Варька! – молвила рыжая девица с двумя растрёпанными косами, что ниспадали вперёд на плечи. – Ты ж помолвлена!

– Да к чёрту его, Оля! Давай, Марусь, хочу суженого увидеть! – ответила Варвара, девица редкой красоты.

Образ её не делался дурным, а лишь облагораживался простым белым платьем, боле похожим на домашнюю рубаху. Сидела она, простоволосая и босая, да глядела на мутное отражение в блюдце. Мягкий огонёк свечи плясал, то делался меньше, то больше, то и вовсе дрожал столь сильно, что казалось, вот-вот холодный ветер с реки и погубит его. Варька поджимала к себе босые ноги, покуда черноокая девка Маруся что-то нашёптывала белой свече.

Девицы взвизгнули, ибо в отражении и впрямь появилась фигура. Обернувшись, они увидели кого-то из ряженых. Для них то был незнакомец, хотя и Варя, и Оля, и черноокая Маруся видали этот наряд и на площади, и сейчас не раз скакали, взявшись за руки через огонь.

– Гадать на суженого явилась? – молвила Маруся да поманила своей рукой сесть подле них.

Молчаливая фигура постояла да пожеманилась.

– Айда к нам! – смеясь, подозвала Оля.

На том скоморох приблизился к самому берегу, сел подле девиц, расправляя роскошный сарафан. Скрестив ноги на восточный манер, он снял маску, убирая чёрные пряди с лица своего. Когда девки увидели, что под маскою юноша, Оленька, самая младшая средь них, взвизгнула и отчего-то стыдливо отвела глаза. Варьку же с Марусей больше пробрал смех. Сам же Фёдор поглядывал на них с мягкою улыбкой.

– И чьих же ты будешь, да такой нарядный? – спросила Варвара, оглядывая юношу, а тем паче – его сарафан.

Голос её сразу выдал. Фёдор тотчас же про себя заметил, что держится эта девица иначе, не как крестьянские. Была в ней стать, и сейчас она глядела на юношу со снисходительным любопытством.

– Федька Плещеев, – ответил он, силясь состроить простецкий тон, который постоянно слыхивал от холопов, прислуживающих ему.

– Чьих-чьих? – переспросила Варя, смахнув косу с плеча за спину.

– Плещеев, – повторил Фёдор.

– Не помню таких, – молвила Варвара, постукивая пальцами по своему подбородку, пытаясь припомнить эту фамилию.

– Ну, надеюсь, уж нынче припомните, – усмехнулся Фёдор, бросив маску на густую траву, что окаймляла Москву-реку.

– Отчего так вырядился? – спросила Маруся, оглядывая причудливый наряд Басманова.

– Так служба, – молвил в ответ юноша, пожав плечами, притом не особо-то и лукавил.

– И что за служба? – усмехнулась Варвара, подперев лицо рукою.

– Какая есть, сударыня, какая есть, – молвил он, точно преисполненный смирения со своею судьбою.

Меж тем ночь делалась мрачнее, небеса всё сильнее хмурились, укутываясь тучами. Едва-едва проступал бледный полумесяц. Когда черноокая Маруся спустила свой венок на воду, то приметила с подругами своими, как речная гладь изошлась кругами из-за мелкого дождя.

– Варька! – окликнула она подругу.

– Да вижу я, – молвила в ответ Варвара, подняв руку ладонью вверх.

Робкие капли приходились ей то на руку, то на светлый лоб, иной раз на платье, оставляя маленький след.

– Как бы то не стало помехою… – задумчиво молвил Фёдор, подняв лицо навстречу летнему дождю.

– Неужто дождя испугался? – насмешливо произнесла Варя.

– Много ли радости будет тут, в грязи-то мараться? – спросил Фёдор.

– Экий же боярин! – усмехнулась девица, подбив рукою ленту с одеяния Басманского.

Юноша поглядел на неё да пустился гнаться.

– Да стой! Уж смерклось! – кричала ей вдогонку Маруся.

– Варя! Варька, вернись! – раздался вслед глас юной Оли, да всё без толку.

Убежала девица в самую чащу. Ловка она была меж сучьев да поваленных брёвен. Не были ей помехою выступающие корни да мелкая поросль под ногами, да скоро нагнал её Фёдор. Осалив девку за плечо, юноша уж выдохнул, опёршись спиною о высокий дуб.

– Дам тебе фору, Плещеев, – молвила Варя, переводя дух.

– Тебе меня не догнать, – ответил он, притом в голосе было и много самолюбования.

– Ой ли! – Варя осалила за плечо юношу, но то не воротило его в догонялки.

Фёдор отмахнулся, мотая головой, да принялся взгляд напрягать во тьме.

– Гойда лучше цветок искать, пока дождь не занялся, – произнёс он.

Варвара грустно вздохнула, скрестив руки на груди.

– Почём искать, ежели и без него всё порешится? – спросила она.

Фёдор вскинул бровь, ожидая, как девица молвит боле, но Варвара лишь отмахнулась. Они принялись бродить по лесу, не ведая, чего ищут. Ночь становилась всё мрачнее, и по листьям стучали первые капли дождя, притом всё боле и боле набирая силу. Не обмолвившись ни словом, они медленно возвращались к берегу – благо сквозь чёрные линии деревьев угадывался догорающий костёр, а иной раз доносилась девичья песня али визг подымался.

– А ежели бы и впрямь ныне папоротник цветёт, – молвил Фёдор, – чего бы эдакого загадала?

Варвара призадумалась, а потом и вовсе улыбнулась да хихикнула мысли своей, и тотчас же прогнала её, мотнув головою.

– А чего бы сам загадал? – спросила она.

Фёдор пожал плечами.

– А у меня всяко есть, чего б душа ни пожелала, – ответил Басманов.

Варвара украдкой поглядывала на юношу, и уж было что-то решилась молвить, как резкий свист донёсся откуда-то из рощи.

* * *

Кремлёвские палаты отворяли окна настежь, чтобы впустить ночную прохладу. Опричники пировали с большою удалью да размахом – вина и мёд текли рекой, а музыку было слышно за версту. Иоанн сидел на троне, подперев лицо рукой. Зоркие очи его поглядывали, какой уклад был среди его братии.

Уж был заполночный час. Раскатистые нескладные голоса опричников тянули куплеты застольных песен, покуда им подыгрывали холопы. Резкий порыв ветра хлёстко снёс ставни с подпорок и едва ли не разбил окна вдребезги. Этот шум остро отозвался в разуме Иоанна. Он поднялся со своего трона, и притом братия смолкла. В воцарившейся тишине государь приблизился к окну, вглядываясь в беззвёздное небо. Погода всё хмурилась и делалась мрачнее каждый миг.

– Где Фёдор? – спросил Иоанн, не отводя взгляда от грозного небосвода.

– Так на гуляниях, – прочистив горло, молвил Басман-отец.

– Разыщите его, – молвил Иоанн, возвращаясь за стол. – Да пущай явится ко мне.

Опричники переглянулись меж собою, не ведая, к кому был сей приказ. Иоанн окинул братию тёмным взором и уж сжал в кулаке посох, как Алексей поднялся из-за стола, отдал поклон государю и направился к выходу. Следом за ним встали и Штаден, и Грязной, и мгновение погодя – Вяземский. Иоанн ударил посохом об пол, и то повеление было расходиться братии. Лишь тихий полушёпот поднимался, покуда слуги государевы шли к выходу.

Вскоре Иоанн остался один, не считая рынд и холопов, прислуживающих при столе. Владыка не глядя поднял руку, но, верно, кравчий столь был встревожен резкой переменой в настрое государя, что был несколько невнимателен. Подавая чашу царю, холоп поспешил, и оттого владыка задел рукою чашу и опрокинул её на пол. Звону, с которым она коснулась каменного пола, вторил хлёсткий удар.

Не молвив боле и слова, Иоанн поднялся с трона и, прежде чем уйти в свои покои, бросил короткий взгляд на раскрытое окно. Завывания ветра лишь боле нагоняли тревоги на душу царя.

«Неужто гроза грядёт?..» – подумал Иоанн.

* * *

Заслышав свист и топот лошадей, девки у реки тотчас же подняли головы да кинулись прочь. Костры уж догорали, но даже их слабого света хватало, чтобы признать лошадей царского опричника со всеми знаками его. Лишь Фёдор на всём речном берегу ничуть не устрашился, завидев вдалеке Штадена. Генрих ехал верхом да взял с собою на привязи Данку. Басманов широко улыбнулся и присвистнул, дабы немец мог приметить его, и замахал рукой.