Текст книги "Гойда"

Глава 9

Ворота отворились, впуская в Кремль всадника на гнедой лошади. Стальные фонари покачивались, отбрасывая мутные тени сквозь замасленные стёкла. Всадник потянул уздцы на себя, и лошадь принялась семенить, сломленная усталостью. Белая пена красноречиво давала всякому уяснить, что накануне был проделан долгий тяжкий путь. Мужчина тотчас же спешился, минуя подступившего Юрку-конюшего.

Стёпка-заика всё ждал, как явится гонец, и, едва заметив всадника, вышел ему навстречу.

– Али я опоздал? Не мог иначе, право, от самый Литвы скакал без устали! – произнёс он.

Стёпка же не поднимал взгляда своего да чесал затылок.

– Да бог с вами, сударь… – пробубнил Стёпка под нос. – Нынче токмо и скажу, что царь в скверном духе.

Гонец сглотнул. Не первый год на службе у великого князя и царя всея Руси. Ведал несчастный, и от кого несёт послание. Оттого от слов холопских похолодела кровь в жилах, да так и встал на месте точно вкопанный.

– Ежели так, не сносить мне… – мужчина сглотнул да потёр шею свою.

– Нынче ж при дворе есть тот, кого гнев царский обойдёт… – молвил Стёпка. – Да вроде и государь должен быть сей час навеселе…

* * *

С оглушительным грохотом обрушивались кулаки на стол, отбивая бойкий ритм. Сей шум был слышен с улицы – столь громко нынче гуляли вояки. Сам стол покачивался от этих сокрушений, да то не мешало Фёдору не только держаться на нём, да притом и играть на простецкой балалайке, что держалась у хозяина к особым случаям.

Уж изрядно приняли на грудь опричники, оттого песня лилась громко, пущай не в такт и без особого ладу с музыкой – право, так делалось едва ли не веселее. Жара утомляла государеву братию, оттого каждый из них сидел в одной рубахе, и ту многие уж расстегнули. От духоты не спасали и настежь отворённые окна и двери.

Несложно было отыскать тот кабак гонцу. Переменив лошадь в Кремле, всадник шёл на лихое басистое пение. Едва гонец встал на пороге, первым, кто заметил его, был мужик за большим столом, поодаль от братии. Тотчас же велел он жестом пришедшему драть когти, покуда цел.

Не успел гонец опомниться, как прямо перед его лицом блеснула ослепительная сталь. В отражении вспыхнул огонь от уличного факела. Гонец тотчас же пригнулся, да будучи застан врасплох, рухнул на пол, прикрывая голову руками. Над собой несчастный заслышал треск древесины, и к нему пали мелкие щепки.

– А это ещё чьих? – рявкнул громовой голос Алексея Басманова.

Музыка оборвалась, пенье же стихало боле степенно. Когда гонец принялся с земли подыматься, заметил, как Басман резко вырвал шашку из дверного косяка.

– Не боись, Андрюш, починют, – бросил Алексей себе за плечо.

Гонец сглотнул, завидев, как мрачные фигуры опричников обратили на него свои взоры. Ноги подкосились сами собою.

– П-помилуйте! – молвил посланник, опускаясь на колени. – Ради Христа, помилуйте!

– Кого надобно? – спросил Алексей, сплюнув на пол.

– Боярина Фёдора Басманова! – молвил гонец.

Заслышав имя своё, молодой опричник кинул балалайку Грязному, и Васька не сплоховал! Затем сам Фёдор легко спрыгнул на пол, чуть тряхнув головою да убирая волосы назад с белого лица своего, на котором уж выступил с сих забав румянец.

– Ну? – спросил Фёдор, скрестив руки на груди.

Дрожащими руками посланник достал письмо из-за пазухи да упал ниц пред Басмановым.

– Да полно! – резко бросил Фёдор, выхватив письмо с рук гонца.

Прежде всего увидел Басманов печать Андрея Курбского да тотчас губы поджал. Перевёл взгляд на посланника. Гонец не подымался с колен да со страстной мольбой всё причитал. Покуда думал Фёдор, как поступить ему, обмахивался посланием, ибо воздуху и прям свежего никак не шло. Наконец Басманов обернулся через плечо да свистнул крестьянина, что прислуживал ныне при застолье.

– Налейте ему водки! – велел Фёдор, убирая письмо себе за пазуху. – Не то прям здесь и помрёт!

* * *

Государевы покои вновь были погружены в сумрак. Одинокая свеча лила свой колеблющийся свет. Длинный язык пламени тянулся вверх, в то время как мягкий воск растаял едва ли не полностью. С минуты на минуту фитиль должен был и вовсе угаснуть, но то не беспокоило царя. С самого утра его мучили тревожные образы. Первое знаменье настигло его ранним утром, покуда владыка омывал лицо своё пред заутреней службою. Холодная вода ударила в лицо, пробуждая тело и душу Иоанна. Когда же государь обратил свой взор к зеркалу, так ужаснулся. В трепете отпрянул он назад да схватил на ощупь посох. В ярости царь обрушил своё оружие на зеркало, в коем не было отражения самого Иоанна.

Когда же царь вновь обратил взор на зеркало, оно разошлось расколами. В каждом куске на него в ответ взирало его отражение. Не мог Иоанн не внемлить тому знаменью, не мог. Во время звона к заутреней, вернулась страшная боль, которую царь уж позабыл с начала сей весны. Это жгучее терзание охватило рассудок и точно рвалось изнутри калёным железом.

Эта агония заглушила малиновый звон церковных колоколов. Иоанн терял рассудок и едва не рухнул на каменный пол. Насилу он совладал с собою, но всяко знал – нынче скверна приступила к его дому.

Иоанн хватался за твёрдый камень колокольни. Постепенно боль отступала. Царь поднял помутневший взор на город. Москва пугливо приотворяла свои ставни. Огонь, терзающий рассудок, угас, однако Иоанн знал – то не пустое.

Владыка принимал обращенья удельных князей, среди коих было поболее земских. Едва ли царь внимал их словам. Велел Иоанн, чтоб опричники без него к вечерней трапезе приступали, да сам уж было хотел отойти ко сну, но боль воротилась. Измученный рассудок подводил его, тело и дух крепились, да слабели каждый миг.

В горячей агонии Иоанн взывал к небесам, моля Спасителя избавить от страшной муки али о мужестве принять её. К ночи на него сошло милосердье Божье – кольцо огня, что венцом охватывало его голову, медленно охладевало. Владыка тяжело дышал, изнурённый той борьбой, каковую уж он успел позабыть с весны. Холодный пот выступал на лбу Иоанна. Тяжёлое дыхание срывалось с уст, покуда владыка сидел в своих покоях, склонившись вперёд.

Лишь сейчас царь заметил ту дрожь, что охватила его охладевшие руки. Набрав в грудь воздуху, Иоанн поднял в себе гнев супротив немощи своей. Волею переборол отголоски страшных видений и адского пламени, что пожирал его разум. Улыбкой озарился измученный царский лик. Он видел, как унимается его тревога, как сила, превеликая сила одолевает всякий его недуг. Иоанн сжал кулаки, откидываясь в кресле своём. Он поднял лик к сводчатому потолку да прикрыл глаза, вкушая блаженное чувство долгожданного покоя.

В тот миг раздался бас из-за двери.

– Боярин Басманов челом бьёт, – доложил рында.

Иоанн усмехнулся, проводя рукой по лицу.

«Что же нынче?..»

– Пущай же войдёт, – молвил владыка.

Дверь отворилась, и в покои зашёл Фёдор. На нём была льняная рубаха, через руку Басманов перекинул чёрный кафтан. Глаза юноши были подёрнуты влагой. В них отражалось неровное дрожание растаявшей от собственного жара свечи. Взгляд был преисполнен того спокойствия, которое благодатно снисходит после тяжкого труда али веселия. Юноша отдал низкий поклон, и его вороные волосы соскользнули вперёд и уж струились по плечам. Выпрямившись, Басманов плавным жестом поднял руку с запечатанным конвертом.

– Тебе послание, светлый государь, – молвил юноша, едва подав руку вперёд.

Иоанн поднял руку, безмолвно повелевая Басманову отдать ту грамоту, но Фёдор отчего-то не спешил. Напротив, юноша отшагнул несколько в сторону, сглотнул, пристально вглядываясь в царские очи.

– Часто ли просят тебя о милости, царе? – молвил юноша, едва склонив голову набок.

Иоанн нахмурился, не сводя взгляда с конверта. Не мог он нынче разглядеть печати и уж ведать, от кого Фёдор принёс послание, но сердце чуяло неладное. Заместо того, чтобы вручить своему владыке письмо, Басманов положил его на стол, опустив взгляд на свечу, на длинный язык пламени, что подёргивался от малейшего шевеления в царских покоях. Вместе с тем вздрагивали и тени, и будто сам воздух в опочивальне был неспокоен.

– Оно от Курбского, – произнёс Фёдор, подняв взгляд на царя.

С губ Иоанна сорвался тяжёлый вздох. Он прикрыл глаза и запрокинул голову назад, а руки невольно вцепились в подлокотники резного кресла. Меж тем Фёдор медленно приблизился к царю и опустился подле него на колено, кафтан же свой положил на пол, подле ножек кресла владыки. Иоанн обратил свой взор, что сделался много жёстче, на Басманова. Юноша смотрел на царя, преисполнившись почтенным страхом пред владыкой, но вместе с тем в светлых глазах юноши таился трепет. Фёдор положил свои руки поверх руки Иоанна.

Царь перевёл взгляд на стол, где лежало письмо в окружении дрожащих теней. Сердце его вновь наполнилось тяжёлым свинцом и будто бы билось через силу. Со всею памятью об Андрее к Иоанну пришло понимание всех тревожных знамений, что преследовали его.

– Нынче, – произнёс Фёдор полушёпотом, – молю вас, светлый мой владыка, не открывать письма до утра.

Иоанн не молвил ни слова в ответ. С его уст сорвался лишь тяжёлый вздох, точно царь изнемогал от удушья. Вновь царь исподлобья поглядел на стол, хмуро сведя брови.

– Неужто то не терпит до утра? – усмехнулся Басманов да пожал плечами.

Едва ли то нельзя было назвать ударом. Владыка пристально вгляделся в небесно-голубые глаза, которые были распахнуты в трепетной тревоге. Чёрные брови юноша едва свёл, не смея шевельнуться.

– Что же ты нынче возомнил, Басманов? – сквозь зубы произнёс царь. – Уж указывать мне станешь?

– Помилуй, царе! – бросил Фёдор.

В голосе его слышалось сбитое в волнении дыхание. Он сглотнул, не отводя взгляда от владыки. Юноша совладал с пристальным взором Иоанна, к которому подступало яростное безумие. Оттого Басманов сделался жёстче и во взгляде, и в голосе.

– На коленях пришёл молить тебя, государь! – произнёс Фёдор.

Иоанн резко отстранил от себя юношу, и тот упал на каменный пол, устланный ковром.

– Знай, где место твоё, Басманов, – повелел царь.

Фёдор хмуро усмехнулся, поднимаясь на ноги.

– Неужто гоните меня, великий государь? – спросил опричник.

Иоанн не дал ответа, лишь подпёр рукою голову и глядел на юношу пустым взглядом. Казалось, царя уж покинул дух человеческий, и его взор не отражал ни малейшего шевеления души.

Фёдор вновь усмехнулся. Он замотал головой да с горькой улыбкой поглядел себе под ноги. Подняв взгляд, он не нашёл во взоре государя ни малейшего отблеска жизни. Басманов бы охотно поверил, ежели в ту секунду кто сказал ему, мол, пред тобою вовсе не человек из плоти и крови, но лишь его изваяние. С тяжёлым вздохом юноша отдал низкий поклон, заодно подобрав свой кафтан с пола. Затем обернулся к столу, схватил злосчастное послание, которое уже, не будучи прочитанным, ввергло Иоанна в прескверное расположение.

– Ежели на то воля твоя… – тихо молвил Фёдор, подавая конверт Иоанну.

Царь следил за юношей взглядом, едва приподнял голову, как опричник приблизился к нему. Басманов простоял, всё ожидая, как Иоанн примет письмо.

– И впрямь, будто до утра не ждёт бес этот проклятый… – процедил сквозь зубы Иоанн. – Прочь, остави мя.

– Видать, прав был мой батюшка насчёт ублюдка этого подлого, – молвил Басманов, да будто бы обращался сам к себе, нежели ко владыке.

И всяко же слова те возымели должное действо. Сим глубоким вечером до самой нощи всё складывал Фёдор всякое о подлостях Курбского да приплетал к тому и небылицы, подхваченные то тут, то там у непутёвых скоморохов. И каждый раз Курбский представал всё в более гнусном свете. Легко владыка верил, будто бы Басманов попросту пересказывает сказы да прибаутки, кои бродили по двору ещё до того, как сам Фёдор Алексеич не то что ко двору пришёл, а попросту на свет явился. Да не прекращал владыка того вздору, до того это было складным да занятным сказом.

– Дурак ты, Федя, – с улыбкой протянул Иоанн.

– Так оттого-то дураком и сделался, – пожав плечами, ответил Басманов, – как слух прознал, будто бы владыке нашему премудрому да делами удручённому по сердцу забавы черни простодушной.

– Ты гляди на этого боярина! Ишь, чернью рядится, – смеясь, молвил владыка, мотая головой.

– Ты гляди на этого царя! Ишь, бессребреником рядится, – подражая царю своему, произнёс опричник.

На мгновение государев взор переменился, охладел и сделался едва ль живым. Только-только опричник было раскаялся в дерзости своей, как уста владыки дрогнули слабой усмешкой.

* * *

Иоанн восседал на троне, покуда писец, прибившийся подле трона, складывал ответ со слов владыки. В коридоре раздался тяжёлый шаг, и царь тотчас же смолк, ибо уж выучил поступь каждого опричника. Более того, могучий тяжёлый шаг Алексея Басманова вовсе не мудрено было запомнить, тем паче что Басманов служил при Иоанне уж не один десяток лет.

Безо всякого докладу Алексей явился в палату да отдал низкий поклон. Иоанн преумело скрыл свой живейший интерес, с чем же нынче явился Басманов. Не явив ни в лике своём, ни в жестах ни малейшего удивления, владыка жестом пригласил Алексея к себе.

– Бью челом, добрый владыка, – молвил Басманов.

Иоанн коротко кивнул с улыбкой, веля молвить далее.

– Об чём речь твоя? – спросил царь, протянув руку к писцу.

Холоп отдал грамоту, сочинённую наполовину, да деревянное перо, обмакнутое в чернила. Царь принялся беглым взглядом просматривать написанное али вовсе делал вид, что утруждён сим.

– Об чём, об чём! – усмехнулся Алексей, разведя руками. – Об отпрыске моём ненаглядном!

– Об Фёдоре? – вопрошал владыка, будто бы была нужда уточнить.

– Не глумись, добрый царь, не глумись! От хоть раз я пред тобой просил за… прочих? – вопрошал Алексей.

Иоанн с улыбкой опустил взгляд на письмо.

– И что же? – молвил царь, продолжая водить глазами по сероватым строкам.

– Уж сей весною ему осьмнадцать исполнилось, – ответил Алексей. – Не буду ходить вокруг да около – женить его надобно.

Раздался треск, отчего вздрогнули и писец подле трона царского, да и сам Басманов, который уж никак не ждал того. То было деревянное перо – Иоанн сжал кулак с такой силой, что вовсе разломил его. Притом чернила вылились ему на руку, просочились сквозь пальцы с перстнями.

Холоп тотчас же подорвался со своего места да, схватив чистую ветошь, хотел было вытереть длань царскую, но Иоанн не дал того. Заместо того владыка сам выхватил кусок материи и вытер большую часть чернил. Оглядев своё одеяние, владыка шикнул сквозь зубы да поднял взгляд на Алексея, который и вовсе не знал, куда податься.

– Об чём ты говоришь? – молвил царь. – Ах да, женить Фёдора.

На тех словах царь отдал писцу обратно грамоту – благо чернила не замарали послания. Иоанн опустил руки на подлокотники трона, и кольца ударились со звоном друг о друга. Царь глубоко вздохнул, мерно постукивая пальцами.

– А Федя сам хочет-то жениться? – спросил царь.

– Да нам ли, светлый государь, не знать, чего хотят в его-то летах! – усмехнулся Алексей. – Надобно, чтобы всё по-людски было, по закону. То и надобно, женить его.

Короткая усмешка мелькнула в уголке губ Иоанна. Боле ничем не выдал владыка чувств своих.

– И на ком же женить намерился сына своего ненаглядного? – спросил царь, подпирая голову рукой.

– Уж тут дело за малым, – усмехнулся Алексей, махнув рукою.

– Ты, главное, супротив воли Фединой не сватай его, – наказал государь.

– Его, поди, просватай! – Алексей всплеснул руками. – Уж на носу гулянья. Пущай сам подыщет себе кого.

– Пущай, – Иоанн кивнул.

* * *

Копыта лошадей подымали в воздух горячую пыль. Двое всадников сошли с протоптанной дороги да помчались средь поросших бурьянов. То были Генрих и Фёдор. Нынче отдыхали они от службы. Опричники, по обыкновению своему, отправились из Москвы за несколько вёрст. Они не снимали собачьих голов с сёдел, но оба не стали носить чёрной одежды, что присуща братии на службе.

День обещал быть знойным, то было ясно уже по утру. Оттого всадники и вели лошадей своих к реке. Промчавшись мимо берега, вдалеке опричники приметили людей. То были крестьяне, что возводили столб на пустыре. Напротив них в реке виднелась небольшая мель, что и вовсе казалась островом. Генрих было осадил свою лошадь. Фёдор, заметив, как отстал его друг, также сбавил ход.

– Эй, Тео, это ещё на кой чёрт? – спросил немец, указывая на людей вдалеке.

Фёдор прикрыл глаза от солнца да принялся вглядываться в даль.

– А… – усмехнулся Фёдор, расплывшись в улыбке. – Это к Ивану Купале приготовленья.

– Так ты о сих гуляньях всё говоришь? – спросил немец.

Басманов кивнул, убирая волосы от лица.

– Право, то сам увидишь. Что тебе толку с моих слов? – молвил Фёдор да погнал Данку дале.

Генриху что и оставалось, так пожать плечами да, помотавши головою, пуститься вслед за Басмановым. Недолго им оставалось гнать лошадей – уж завиделось мелколесье, в котором можно было спастись от жары средь теней молодых берёз. Не сбавляя ходу, всадники промчались по берегу, взбивая речной песок, и вошли в воду, подымая премного брызг.

Уже зайдя в реку, Фёдор слез с лошади, ибо Данка скоро стремилась на глубину. Немец же приструнил свою лошадь чуть ране и успел спешиться, когда они были ещё на мелководье. Генрих вышел из воды, но лишь с тем, чтобы снять с себя рубаху да сапоги. Меж тем и Басманов уже воротился на мелководье, оставив Данку на середине реки. Лошадь преспокойно могла перебороть слабое течение.

Встав по колено в воде, он принялся выжимать свою одёжу. После того Фёдор вышел к Генриху, выложил на просушку свою рубаху, сапоги, снял кинжал с пояса и крупные серебряные серьги, дабы ненароком не потерять их. Немец с улыбкой поглядывал, как Фёдор выкладывает свои украшения.

– На кой чёрт ты вообще их нынче надел, ежели знал, что на реке купаться будем? – спросил Генрих, заходя в воду по колено.

Фёдор усмехнулся и окатил Штадена со спины студёной водой. Они оба заплывали не слишком далеко – им нужно было чувствовать дно под ногами, дабы не снесло течение. Выходя на мелководье, они сцеплялись врукопашную. Фёдор превосходил в ловкости Генриха, но ежели немцу удавалось схватить Басманова, тут уж не было сил вырваться, и Штаден опрокидывал юношу через колено прямо в воду. Иной же раз побеждал Басманов, ежели ему удавалось вывести из равновесия – тогда немцу не играло ни превосходство в росте, ни сила его.

Лошади, утомлённые жарой, легли в тени мелколесья и будто позабыли о своих всадниках. И Генрих, и Фёдор подзывали их, но умаенные лошади и ухом не повели.

– Вот же паскуда! – усмехнулся Фёдор, пиная ногою воду.

Генрих лишь отмахнулся и сел на берегу, оставляя ноги в реке.

– Да пущай, – немец хлопнул по земле близ себя.

Басманов убрал волосы назад и лишь опосля сел подле Штадена. Фёдор выставил руки чуть позади себя, запрокинул голову и глубоко вздохнул, переводя дыхание. Затем он подобрал камешек и, поглядев на него, подался вперёд да кинул. Трижды подпрыгнул камень, прежде чем уйти под воду. Генрих вскинул бровь, глядя на то. Пошаривши руками подле себя, немец последовал примеру Фёдора, метнул свой. На сей раз камень коснулся водной глади по меньшей мере пять раз. Басманов присвистнул да обернулся к Штадену.

– Чего ж ещё и ждать от латина! – бросил Фёдор, слабо ударив Генриха кулаком в плечо.

– Неужто ходит много слухов по земле вашей об удали латинов? – усмехнулся Штаден.

– Да уж поболе, нежели об удали татар, – ответил Фёдор. – От поди, ещё разведать надобно, кому при дворе почёту легче сыскать – татарину аль латину.

Генрих громко рассмеялся да толкнул друга в плечо, да с такой силой, что Басман на ногах и не удержался. Так и свалился на мелководье средь мягкого песка.

– От и оно, – буркнул Фёдор, отказавшись принимать протянутую руку немца.

– А неча ж тебе прибедняться! – бросил немец в своё оправдание. – Как ни позову пить али объездить лошадей, так всё ты службу служишь. Тебе-то славно ж потом с похмела являться позже прочих ко сборам, не в том обида-то моя. Отчего ж ты не зовёшь меня выпить с тобой да побрататься?

– Да я б и рад тебя пригласить на ночные-то мои попойки, да токмо латыни там уж вовсе не жалуют, – молвил Фёдор.

– Сам говоришь ведь – нигде при дворе латыни не жалуют. Али пьёшь ты прямо с ярым ненавистником чужеземельных? – спросил немец.

– Да как же винить его в том, коли войну с Жигимоном ведёт? – пробормотал Фёдор, будто бы и вовсе невзначай, а так, между делом.

Штаден опешил, услышав речь друга своего. Призадумавшись, немец складывал одно к другому, да, верно, что-то упускал из виду, и Фёдор не давал боле ни подсказки. Генрих коротко усмехнулся первой догадке своей, ибо уж слишком потешная она сложилась.

– Погоди, Тео, об чём? – вопрошал немец.

Фёдор пожал плечами да обернулся на друга своего.

– Об чём? – переспросил Басманов.

– А я-то всё гадал, кому ж ты меня предпочёл, – усмехнулся Генрих.

– Так что не серчай, – молвил Фёдор, похлопав друга по плечу.

– Да я-то, чего серчать? А тебе-то самому не боязно такою дружбой повязаться? – спросил немец.

– Ну, покуда о свойстве нашем не ведает никто при дворе, то оно-то и славно, – ответил Басманов. – Да и притом, пущай то и останется меж нами.

– От же дела… – протянул Генрих, поглаживая подбородок. – Нет, право, а тебя самого не шибко-то, вижу, волнует, с чего ж тебя избрал государь? Едва ль при дворе кто затесался, кого бы владыка меньше знал.

– Видать, о прочих эдакое знает, что не даёт светлому царю нашему ни есть, ни пить с ними за одним столом, – сказал Фёдор.

– Уж скольких я господ сменил, сколько клятв пережил, и всё одно верно, что зарёкся я брататься с владыками своими. Нету у них воли избирать себе ни врагов, ни друзей. Посему и преступно с них спрашивать. Воля твоя, Тео, – не отец я тебе и поучать ничем не стану. Да сам же говоришь, отчего же о свойстве вашем закадычном сам владыка-то чурается явно говорить?

– Отчего же? – Басманов нахмурил брови.

Коробило его от слов немца, да сердце лукавое изыскивало что-то близкое речам его.

– Неча прикидываться, за дурака меня держать, – вздохнул Генрих. – От только сам мне скажи: воспретил ли государь тебе говорить о вашем свойстве? Да хоть родному отцу.

Фёдор сглотнул, опуская взгляд на речную гладь.

– Разве это добрый знак, Тео? – спросил Генрих, опуская руку на плечо Басманова.

Ответа не было. Так и глядел Фёдор на отражение своё, призадумавшись, да чего греха таить: омрачившись.