Текст книги "Гойда"

– Что-то нету никакой охоты проверять да испытывать милость царскую, – ответил Григорий.

– А мне будто бы есть охота? – усмехнулся Басманов.

Посмеялся Скуратов да развёл руками.

– Славный ты, Федюш, – кивнул Малюта. – То-то ум твой и пришёлся ко двору. Ладно, пущай, сам доложу владыке. Ох и скверное же дельце обрушилось на головушку мою, ох и скверное…

Басманов с поклоном посторонился, пропуская Скуратова.

– Держи ухо востро, – молвил напоследок Григорий, – видать, кто-то средь братии с земскими знается… Гадёныша изловили, который принял весточку от изменника, да всяко надобно выведать, кому оно писано.

Басманов резко обернулся на тех словах, и Скуратов, в глубине души ликуя, медлил.

– Стало быть, дело нешуточное? – вопрошал Басманов.

– Иначе бы тревожил бы тебя, Фёдор Алексеич? – вопрошал Малюта.

– Чёрт с тобой, – кивнул Басманов, вытянув руку да жестом повелевая вложить в нее послание.

Григорий повиновался, боясь лишь одного – не совладать с поднявшейся в душе радостью, выдать да спугнуть юнца заносчивого.

* * *

Стук в дверь заставил Иоанна вздрогнуть. Не оттого, что владыка никак не ожидал, что нынче явятся к нему, но супротив того. Гнусно сгущались тучи рассудка, не спеша разразиться грозою. Оттого лишь тягостнее было ожидание, и при всей власти своей бессилен был владыка. Неминуемо то было, и пущай всё нутро уже готовилось к той встрече. С тревожным замиранием Иоанн велел пустить.

– Скверную весть принёс я, государь, – пал ниц опричник у ног владыки своего.

– Доложи уж, – тяжко опустились плечи царские.

– Изловлено письмо с печатью изменника, – доложил Басманов, передавая государю послание.

Взялся Иоанн за письмо да бросил тотчас же, точно ожёгся.

«Не здесь та скверна, что мучит меня, не здесь…»

– Царе? – вопрошал Басманов, положа руку на плечо царское.

– Кто дал его тебе? – дыхание владыки успело сбиться, и всяко голос его был силён.

– Скуратов, – без промедления молвил Фёдор, и имя то точно бы полоснуло по сердцу царя.

Взялся владыка за грудь, уж точно чуя беду, иного быть не могло. Все знамения, которые сопутствовали сему явлению, всё твердили одно – нынче что-то грядёт.

– Разыскать его, – повелел царь, – разыскать и всё выведать, кому пришло и с чем.

Басманов тотчас же метнулся к двери, переняв все тревоги владыки своего.

«Чёрт бы его побрал, как пить дать, дело дрянь…»

С теми мыслями Фёдор нёсся сломя голову по лестницам, минуя разом по несколько ступеней. Не было сомнений, куда деспот рыжебородый пошёл службу свою служить, и всё боялся Басманов, что не поспеет. Сбежав в подвал, уж трудно было не сыскать Скуратова, ибо хриплые стенания гулко возносились к тяжёлым сводам. На то и явился Басманов, запыхавшись.

– Чёрт тебя дери! – крикнул Федор, резко толкнул Малюту прочь от дыбы, на коей распластался уличённый в измене.

Скуратов было отпрянул да вытер лоб раскрасневшийся. Быстро распалялся Малюта, занявшись ремеслом своим кровавым. Едва Фёдор обратил взор на дыбу, так тотчас же сквозь стиснутые зубы посыпались ругательства да проклятья.

– Чего творишь! – было возмутился Григорий, покуда Фёдор принялся освобождать невольника.

Не ответил ничего Басманов, а мысли его судорожно дрожали, бились в голове, не находя никакого облачения в речь человеческую. Пред ним предстал тот самый Юрка проклятый, Глашкин ублюдок, будь он неладен. Едва-едва живой, холоп хрипло дышал разбитым до крови носом, и каждый вздох отдавал омерзительным хриплым свистом. Запеклась кровь на теле, на лице его. Взор уже застилало отупевшее безумие. Силился Басманов совладать с собой да чуял, что нет воли над сим ужасом, который настигает его хищной птицей. Так и вонзились когти, и пробила дрожь молодого опричника.

– Чёртов ублюдок, а ну живи, – бормотал Фёдор себе под нос.

– От ты, Федюш, зазря это… – молвил Малюта, потирая бороду.

Поднял очи Басманов на Григория, тут-то Скуратов и оторопел. Едва ли видывал столь много кипящей ярости на сим младом лице, что вечно ухмыляется да скалится на потеху. Так и стоял Скуратов, подивившись, а меж тем Фёдор отдал приказ.

– Царя веди, – повелел Басманов.

– Неча государя тревожить по всякому пустяку – сознался ублюдок в сговоре. Осталось дознаться токмо, для кого письмо берёг, – молвил Скуратов.

– Если он издохнет – шепну государю, так, на ушко, в беседе свойской, что для тебя. От будет слово супротив твоего, – злобно да жестоко усмехнулся Фёдор.

– Эво как не хочешь милость царскую испытывать! – ухмыльнулся Малюта. – Да полно, полно! Твоя взяла!

С теми словами поспешил Скуратов взаправду исполнить волю Фёдора Алексеевича. Уж поднявшись из подземелий, потёр Гриша глаза. Снедала их копоть, и уж на свету прям совсем дурно стало. Как оправился Малюта да уж было направился государя сыскать, повстречал на лестнице Вяземского. Прерадостно махнул Скуратов князю.

– Афонь, где нынче государь? Делишко у меня, уж никак не ждёт, – молвил Малюта.

– Всё попрекал крысёныша татарского в беспечности, а сам-то нынче? – обеспокоился Вяземский. – В чём нынче план твой? С кем Юрка?

– Да с крысёнышем, как же иначе? – молвил Малюта, потирая руки. – От же любо-дорого будет поглядеть, каково Алёшке сделается… Поди пока Глашку покличь. А она уж Алёшку сыщет.

– А не просчитался ль ты? – спросил князь.

Малюта пожал плечами да улыбнулся мысли своей.

– Поживём – увидим, – молвил Скуратов.

* * *

Фёдор сидел на колоде, глядя то в пол, то на Юрку-конюха. Лишь хриплое дыхание давало понять, что парнишка живой ещё. Басманов сложил руки замком, будто бы молился, да не шла ему на ум ни одна молитва. Боялся он, как бы всё исправилось.

«У государя испросим милости… Тем паче что это Глашкин выродок, а стало быть… От чёрт бы меня побрал, как пить дать, сродники мы… Токмо бы царя дождаться, он пошлёт милость и прощение, токмо бы царь явился…»

Так и сидел Басманов, лишь изредка поглядывая на Глашкиного ублюдка. Холоп оказался крепок, и жизнь мало-помалу возвращалась к нему. Сидел Юрка на каменном полу, нет-нет да шевельнётся.

– Живой?.. – вопрошал Басманов.

Кивнул Юрка, вытирая кровь с глаз. Опричник глубоко вздохнул, потирая затылок да оглядываясь по мрачным стенам. Одна от другой неотличима была в царящем мраке. Нависали камни подземелья, и будто бы комната делалась всё меньше. Раздался резкий писк, и Фёдор, будучи на взводе, невольно обернулся на сей звук.

Вспышка, и Басманов не ведал, отчего тело его само собой подскочило на ноги. Уже когда был повален плашмя наземь, опричник хоть малость разумел, что переменилось. Во мгновение Юрка ожил, освирепел, и видать, где-то в стене был припрятан нож, который сейчас Фёдор сжал голою рукой. Юрка резко крутанул лезвие, и Басманов успел отпустить прежде, чем поранился.

Горячая кровь выступила на ладони. Та боль взывала к ответу, и тело ведало, чем ответить. Ведомый слепым и зверским запалом, сам ослеплённый и одурманенный болью, Фёдор достал из сапога припрятанный кинжал. Юрка успел замахнуться, метя непременно в горло, да удару не успел нанести. Резкая боль пронзила живот его, поднимаясь вверх, до самой груди, до пылкого сердца.

Басманов не слышал того бесчеловечного предсмертного крика, видать, оно и к лучшему. Он лежал на холодном камне, оглушённый собственным сердцебиением. Так рьяно оно не колотилось ни разу в жизни. То был неуёмный стук, упрямый, вопреки.

Глаза горели, невольные слёзы жгли его. Давно Басманов разучился сожалеть об убиенных. Едва ли когда сожалел. Неведомо ему было, сколь жгуча на руках кровь сродника, пущай и ненавистного. Неведомо ему было до сего момента.

* * *

Фёдор сидел ни жив ни мёртв. Каждый вдох обжигал его и обдавал лютым холодом. Холод пронизывал подвал насквозь, пробирал до самых костей. Видно, оттого и стучали зубы, оттого и дрожали руки одеревенелые. Не мог двинуться с места Басманов, всё сидел, боясь глянуть на тело. Так и сидел на голом полу, продолжая расчёсывать руки до крови, не ведая, отчего же не перестаёт жечь.

Не успела кровь засохнуть на лукавом кинжале, как заслышались шаги в коридоре. Закрыл глаза Басманов и слышал, как с каждым шагом близится участь его, и жаждал, всем сердцем жаждал такой расправы, чтобы прервалось это жжение на руках.

Не было сил открыть очи, не было силы поднять взора, ибо ведал по поступи, кто стоял на пороге. Царь не подавал голоса, по правде, не сразу и приметив, будто бы опричник его вовсе был тут. Впал владыка в оцепенение, не ведая ещё, но чуя великое прегрешение, свершившееся в сих стенах.

– Боже… – сорвался жуткий шёпот государя.

Голос великого владыки дрогнул при виде Басманова. Фёдор закрыл лицо руками, не смея поднять глаз.

– Что свершилось? Скажи мне! – вопрошал владыка, осторожно подступаясь к опричнику.

Не было никаких слов, чтобы молвить их. Лишь горестное стенание сорвалось с уст опричника. Так полнился сей крик страшного отчаяния, что пробрало Иоанна до дрожи. Все страшные знамения представали нынче пред владыкой, насмехались над немощью его, над слепотой его. Теперь владыка в расплату за то, что не узрел, не счёл знаков, ниспосланных накануне, должен был пересилить себя.

– Федь… – молвил владыка и было хотел наклониться к Басманову, как страшный звук заслышался далёким гулким эхом.

Молодого опричника всего передёрнуло. Дыханье отнялось. Грудь точно зажата была меж тяжёлых камней. Жжение загорелось с новой силой и будто бы разъедало под кожей.

– Нет, нет, нет… – бормотал Фёдор, начиная задыхаться, пряча лицо в своих руках.

– Федь, вставай! – приказал Иоанн да поднял Басманова на ноги, прихватив выше локтя.

– Царе, прошу! – отчаянно взмолился опричник, вцепившись в рукав царский.

– Федя! – Владыка отнял руку, но лишь с тем, чтобы обхватить лицо Басманова, да направил свой взгляд на себя.

Видел владыка, как слуга его занимается страшным приступом, как зрачки сделались точками, пущай и мрак кромешный стоит кругом.

– Воротись ко мне, – повелел Иоанн, и власть его возымела действо.

Очнулся Фёдор будто бы от кошмара, но узрел, что кровь на кинжале всё так же свежа и блестит лукавым отблеском, а тело брата всё так же бездыханно лежит. Единственною переменой, и самой жуткой, сделалась могучая фигура, что стала на пороге. Безмолвно стоял Алексей, ибо не шло ни слова из горла его. Очи Басмана-отца опустились на покойника, ещё хранившего тепло. Так и глядел безмолвно, не находя в сердце своём никакой веры увиденному. Медленно поднял очи свои, лютые да свирепеющие, сначала на Фёдора, а затем на владыку. И вновь супротив воли старого воеводы глядел он на Юрку. Смотрел и на кинжал Федин, окроплённый свежей живой кровью.

– Уверьте, что лгут мне глаза мои, – произнёс Басман-отец, и голос его звучал иначе, нежели должно человеку.

Фёдор насилу стоял на ногах, и голову вело от удушья. Синие губы дрожали, искусанные до крови, а руки исходили новой кровью, и страшное жжение пронизывало до костей.

– Уверьте же, – сипло взмолился Алексей, – и я поверю вам!

Фёдор приоткрыл оледеневшие губы, чтобы глотнуть хоть малость воздуха, ибо силы и рассудок покидали его, да только голос Иоанна воротил опричнику остатки духа.

– Басман, – твёрдо молвил владыка, подняв руку.

– От здесь ты, царе… – прохрипел Алексей, мотая головой, – верши же суд свой.

– Ведомо горе твоё, – произнёс владыка.

Алексей опустил взгляд, и сурово сжались кулаки его.

– Ведомо?.. – усмехнулся Басман-отец.

– Коли жаждешь возмездия – бери и верши сам, – велел владыка. – Уж ночь проклята и без того, и кровь сродника пролилась. Так верши же. Не буду нынче судить ни тебя, ни Фёдора.

Басман-отец поглядел из-под бровей суровых на сына своего, и до того взор тот был жесток да суров, что сам владыка невольно руку опустил на нож булатный, заткнутый за пояс. Алексей сплюнул наземь, точно испил сполна этого яду.

– Руки ещё об него марать, – процедил старый воевода да поглядел на сына своего. – Пущай то тебе отрадой придётся… Прирезал его, ибо ублюдок Юрка-то? Меня ты зарезал, сердце моё старое, – молвил Басман-отец, и содрогнулся Фёдор от великой боли в голосе том.

– Отче, я… – с трудом произнёс молодой опричник.

– Отныне не смей, – упредил грозно Алексей, – не смей. Ревность твою уважу. Услышу, что именем моим называешься, – клянусь, при царе великом клянусь! – прирежу собственной рукой.

Вздрогнул Фёдор, отпрянул назад.

– Басман! – сурово призвал Иоанн.

– Прими волю мою али зарежь меня. Нету боле в нём ни куска живого, поди, удар милосердный сдастся, безбольный, – процедил Алексей, – али нет – так бью челом. Неча мне больше сказать вам обоим.

На сим и покинул подвал Басман-отец. Обернулся владыка к Фёдору, так и замер. Басманов стоял бледным полотном. Руки дрожали, обагрённые кровью. В остекленевших пустых и неживых глазах угасло всё. Ужаснулся владыка, да подавил страх свой. Иоанн взял за руки опричника, но тот и бровью не повёл. Ничего не дрогнуло во всём его облике. Покуда пребывал Басманов в том безвольном оцепенении, Иоанн взвёл взор вверх, не давая горячим слезам пролиться сейчас.

– Да простит тебе все согрешения твои, и аз, недостойный иерей, властию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, – покуда владыка читал ту молитву, Фёдор медленно поднимал свой остекленевший взор.

Иоанну был знаком этот взгляд. С таким являлись ему призраки, клянущие его, морящие тело и душу его. Лишь оттого, что владыка крепко держал дрожащие, холодные и липкие от пота и крови руки слуги своего, лишь оттого Иоанн знал, что пред ним его Фёдор.

– Аминь, – молвил царь, осеняя слугу своего крестным знамением.

* * *

Фёдор сидел у окна, закрывши лицо рукою. Бездумно глядел во двор, следя за крохотными чёрными точками, что бродили туда-сюда по снегу, оставляя потемневшие полосы протоптанных тропинок. Стук в дверь пробудил Фёдора, хотя он вовсе и не спал.

– Боярин, изволите отужинать? Нынче не видать вас было в трапезной. Велено было подать вам кушаний в покои.

Басманов неволею свёл брови, и то отозвалось слабой болью. Гул от побоев временами давал о себе знать.

«Сколько времени?» – подумалось Фёдору.

Он точно выпал в мягкий сон и не примечал ходу обыденного. Даже сейчас опричник не мог припомнить, сколько времени минуло с того времени, как… Мысли его прервались вновь.

– Боярин? – вновь раздался голос холопки.

– Да-да, заходи, – отозвался Фёдор, вставая с подоконника.

Дверь отворилась, зашла краснолицая рослая женщина, неся на подносе уху из щуки, варёного осетра, несколько ломтей хлеба и полную кружку терпкой медовухи. Фёдор было хотел затворить за ней дверь, да следом за крестьянкой явился Вяземский. Фёдор невольно отпрянул назад, удивлённый появлением князя, да неволею быстро переменился. Скинувши всякую задумчивость, Фёдор легко и беспечно улыбнулся, коротким кивком приветствуя князя.

– Афоня? – вопрошал Фёдор, указывая на кресло подле стола, куда накрывала холопка.

Вяземский усмехнулся да перевёл короткий взгляд на бабу, точно выжидая, как она исполнит долг свой да выйдет прочь. Ждать долго не пришлось, и вскоре Вяземский занял указанное место.

– От зашёл проведать тебя, – молвил Вяземский.

Его тон можно было наречь и впрямь дружелюбным, однако Фёдор уже вернул рассудок и, по крайней мере, не спешил обмануться этим.

– Не ведал ничего. О даёт Басман – взял да умчался прочь – ищи-свищи! Али не секрет – в чём раздор-то меж вами? – всплеснул руками князь.

Фёдор коротко усмехнулся, пожав плечами. Афанасий ухмыльнулся пуще прежнего, мельком примечая побои на лице юноши, и уж паче прочего пришлось рукам. Сам Фёдор принимал вид обыденной своей беспечности, но князь, не без лукавой услады, примечал, что то всё напускное, для виду. Поджав губы, Афанасий дёрнул плечами да отмахнулся от Басманова.

– Пущай, – молвил Вяземский просто. – Неча мне в то лезть.

Князь Вяземский перевёл взгляд на стол да поднялся с места своего. От угощения валил ароматный пар.

– От досада будет, ежели остынет. Вы б покушали, Фёдор Алек… Ох, и право… Просто Фёдор, – молвил князь, исправивши себя на полуслове, да по-приятельски похлопал Фёдора по щеке.

Басманов тотчас же отпрянул назад. Страшные слова вновь ожили пред ним и с новой, лютой силой вонзились в сердце. Тогда, в сумраке подвала, всё сделалось далёким и гулким кошмаром, но нынче князь чётко и ясно человеческой речью припомнил и тем оживил проклятье отцовское. Очи Фёдора разверзлись пуще прежнего, как глядел он на опричника. Басманов невольно сглотнул, ощутив, как холод подступает к его сердцу. Страшные шевеления души его, тяжёлое волнение не ушли от пытливого взора Вяземского. Немой вопрос стоял на устах Басманова, и князь упивался тем, как это надменное и беспечное лицо нынче пребывает в потерянном смятении.

– Он отрёкся от тебя, – со всею беспощадной жестокостью заявил Афанасий.

Фёдор сглотнул, и сердце его пронзил лютый холод. Неволею Басманов качнул головой, отводя взгляд. Видел Вяземский, как речь его коробит Фёдора, как тот беспомощен пред ним.

– Пошёл вон, – приказал Басманов, указав на дверь.

Вяземский усмехнулся, разведя руками.

– Да полно вам! Я, что ль, в том повинен? – молвил Афанасий, будто бы обидевшись.

Но всяко князь исполнил волю Фёдора да вышел прочь, раскланявшись напоследок. Едва за Вяземским закрылась дверь, поднос был скинут в безудержной ярости наземь.

* * *

Точно гром средь ясного неба, скорый да внезапный отъезд Алексея Басманова пустил много слухов при дворе. Где там правда – чёрт ногу сломит, да и нет толку в том. Коли кто и норовил расспросить Фёдора, всякий получал пустой ответ али не получал его вовсе. Так и осталось, думать да гадать, что меж Басмановыми ссору затеяло. Ни Малюта, ни Вяземский своего мнения на людях не высказывали.

Той же ночью опричники громили двор, по навету одного из холопов тамошних. Данка пресекала двор кругом, и Фёдор рубил всякого, удирающего прочь. Премного кто спасенья искал, да находила их шашка басманская. Одного рубящего удара хватало, чтобы злосчастный крестьянин пал на землю ледяную и предавался лютой холодной смерти.

Когда Фёдор воротился ко главным воротам, с них уже свисал ряд петель, готовых принять в смертельном объятии грешников Святой Руси. Из дому валил дым, но огня пока не видать. По снегу выволочили домашних к виселице. Фёдор спешился, тряхнувши окровавленной шашкой. Снег окропился уже охладевшей чёрной кровью.

– Обождите-ка с хозяином! – с усмешкой повелел Фёдор.

Опричники отпустили купца. Тот стоял в рубахе на голо тело, виднелась кровь – его али чья ещё – неведомо то, ежели судить по чёрным пятнам. Мужик был крепок собой – широка его грудь да плечи, пущай и сутулился, прикрывши живот свой израненный.

– Прими милость – на суд Божий тебя вызываю! – провозгласил опричник.

Чёрная свора братии засвистела, заулюлюкала, готовясь к потехе. Купец поднял с земли палаш, кинутый ему под ноги с плевком в лицо. Повременила братия уж и сродников его вешать – пущай поглядят. Окружили опричники двор купеческий пред самым крыльцом да посмеивались меж собой.

Фёдор присвистывал да водил в воздухе шашкой в такт, точно играючись. Не спешил купец порываться в бой, ибо и сам не ведал он, сколь сильно раненный. Будучи зачинщиком, Фёдор всё обходил купца да приглядывался. Первым уж и пришлось вступиться опричнику, ибо мужик всё тянул да бездействовал. Полоснула поперёк да встретилась сталь о сталь. Видать, купец делу ратному изучился где – крепкий хват его не слабел, точно силился, и пущай, что кровию исходилось чрево. То умение лишь подзадорило Фёдора.

– Чай, не дашься без того, чтобы потехой быть! – молвил опричник, глядя кругом себя.

Братия уже вся подтянулась – побросали, кто что сграбил, да примкнули глазеть за судилищем. Вновь сцепились они на оружии. Оттого Штаден сделался больно хмурым, примечая, что Фёдор и вполовину не столь скор да ловок, как бывало.

А меж тем свирепел купец, всё с новою силой обрушивался. Поспевал Фёдор за ним, да в мгновение вдруг оступился – пал ниц на землю промозглую. Разила шашка, да пришлась клинок о клинок, и со страшного удара преломилась. Разнёсся шум средь опричников, когда шашку свою погубил Фёдор, да притом в бою. Уж было замахнулся купец, как пал, сражённый в висок. Фёдор поднялся, отряхнувши руки от земли да снегу, кои зачерпнул, покуда прихватил крепкий булыжник. Сим камнем и сразил купца.

Ликование братии вторило ужасу домочадцев, кои уж коченели от холоду и ужаса. Купец едва дышал, судорожно глотая воздух разбитыми в кровь губами. Фёдор оглядел оружие своё – лезвие отломилось, отступив от рукояти полторы пяди, не боле.

– Стало быть, такая кончина уж и уготована тебе Господом милосердным, – произнёс Фёдор себе под нос, опускаясь подле поверженного.

Стиснув зубы, Фёдор в ярости обрушил на поверженного град тяжких ударов, пронзая его коротким лезвием. Сердце купца уж замерло, но молодой опричник продолжал вновь и вновь терзать плоть врага.

– От те на, – усмехнулся Малюта, пихая в бок Афанасия.

Князь Вяземский кивнул, не сводя взора с яростной расправы. Руки и лицо Фёдора окропились горячей кровью, от пылкого дыхания валили клубы пара. На лице опричника разгорелась зверская жёсткость, доныне неведомая. Фёдор не замечал ни дрожи, охватившей руки, ни того, как липкая чёрная кровь замарала его одеяния, примерзая к длинному плащу, подбитому мехом. Он не взирал ни на что, покуда не ощутил крепкий хват на запястьях своих. Опричник поднял очи, точно полные пьяного исступления. Подле него был Генрих, точно возникший из ниоткуда.

– Всё, твоя взяла, – молвил немец, медленно разжимая хватку.

Фёдор принялся жадно глотать холодный воздух, точно впервые почуяв удушье, что терзало его за всё побоище. Он оглядел тело купца пред собой. Признать его стало невозможно – плоть, казалось, была разорвана бездушными зверьми. На сей раз противно было глядеть на свою победу, и в брезгливом отвращении Фёдор перевёл взор на белый снег. Дыхание постепенно переводилось, сердце всё никак не унималось, объятое жестокой жаждой. Воздух явнее занимался запахом гари. Наземь падали частички светло-серого пепла вперемешку со снегом. С треском принялся обваливаться терем.

* * *

Опричники пировали, ныне без игумена и царя своего. Иоанн, как ведомо было уж при дворе, ещё с самого утра не в духе. Дивилась нынче братия тому слуху, что Басмановы повздорили – токмо глянь, как Фёдор предавался веселию, и всякое сомнение рукой снимало. Сцепившись на пару с Ваською Грязным, они пили на спор, разгорячившись больше обычного.

Уже в середине пира за стол воротился Вяземский. Князь должен был отправляться по особому поручению, о коем не распространялся даже среди братии. На дела такого толка не мог он идти без Кузьмы – ему доверял князь паче себя самого. Уладить должно всё было сей ночью. Как назло Кузьма запропастился где-то с приготовлениями к тому самому делу.

Уставши ждать на холоде, Вяземский воротился к застолью. Как раз как вошёл князь, Фёдор под общий стук кулаков о стол вгонял в себя чистую водку, как сперва Вяземский принял то, да приглядевшись, признал, что это, много вернее, самогон. Юноша пил спешными глотками, порою пропуская мимо горла. По шее стекало пойло, которым Фёдор упивался заметно насилу. Оставалась пара глотков, и перекрики опричников усилились паче прежнего.

– До дна, Федька! – пламенно палил Грязной, пущай то и означало его проигрыш в споре.

– До дна! – крикнул Вяземский, ударивши о стол, вторя неистовому пьяному задору братии.

Мгновение, и ещё – и Фёдор отстранился от опустевшей бутыли, уткнувшись лицом в локоть. Плечи резко содрогнулись, пошатнулся опричник.

В оглушительной радости загремела братия, продолжая безбожно барабанить по столу. Фёдор спрыгнул, выпустив бутыль из руки. Стекло разбилось о каменный пол, но того звону и слышно не было – всю душную палату наполнял нестихаемый грохот, басистый смех, перемешанные с пьяным затеванием застольных песен.

К Фёдору подошёл Генрих. Положа руку на плечо, немец не успел и двух слов молвить, как юноша отпрянул прочь, крикнув что-то невнятное, да столь громко, что вся братия обернулась. То точно была не русская речь и, судя по выражению лица Штадена, не латиница.

– Федь! – воззвал немец.

Молодой опричник залился громким смехом, запрокидывая голову назад, убирая пряди с белого лица. На щеках пылал румянец спьяну.

– Пошли все к чёрту! – провозгласил Фёдор, осеняя братию широким крестным знамением. – Гореть, гореть нам всем!

Генрих сплюнул наземь, отмахнулся да пошёл прочь, оставивши попытки вразумить перепившего друга. Глядеть на эти игрища у Штадена нынче не было никакой охоты. Вся же братия с лихвою подхватила игру.

– Аминь! – подхватил Грязной да пал ниц на колени перед Фёдором.

Молитвенные руки Васьки точно взывали о благословении, и Грязной получил его. Фёдор обхватил лицо Грязного и поцеловал его в лоб. Расхохотавшись, многие бросились молить благословения друг у друга. С тем же сыпались проклятья и пьяная брань, надругательства мешались с невнятными лобзаниями, покуда братия строила из себя божьих слуг. Фёдор громко смеялся, глядя, как подхваченная его забава разошлася нынче.

Глубоко вздохнувши, Фёдор провёл по горлу. Голова шла кругом, грозясь обернуться полным беспамятством. По мятежному взгляду его легко было понять, что не хватает ему воздуха. Уход Фёдора остался незамеченным. Коли кто и видел – так не придал тому никакого значения.

Басманов стоял в одной рубахе на морозе, раскинув руки. Он прикрыл глаза, отдаваясь освежающей стуже. Тело щекотливо пробрало мурашками. Фёдора преисполняла неистовая жажда жизни. Его кожа внимала каждому шевелению, каждому холодному порыву, что касался его разгорячённого тела. На устах горела улыбка, в то время как на глазах выступала влага. То было лишь от духоты али от того, что перепил, али лукавый ветер нагонял слёзы – только и всего. На душе вовсе не было никаких страхов, тревог, и уж упаси Боже – печали. Сердце отчаянно билось, и Фёдор слышал этот стук. Каждый удар упрямо, наперекор всему твердил о жизни.

Он растворился в упоительном ощущении. Он не мог бы облечь это в слова, даже когда ум его протрезвеет. Чувства – единственное, чему он мог внять. Рассудок почему-то медленно провалился в мягкий сон, запирая всякие скорби.

* * *

Кузьма поморщился, когда душный жар ударил ему в лицо. Разгулялась братия, расшумелась! Принялся мужик взглядом выискивать Афанасия средь застолья, да князь первый нашёл его. Стало быть, пора – опричник допил своё, напоследок закусил, да и пошёл на выход. Не пройдя и двух шагов, Вяземский присвистнул. Немудрено было средь бела снега приметить фигуру уж и впрямь до боли знакомую. Афанасий первым делом огляделся по сторонам – не видать кого, кто стащит ненаглядного в тепло.

С досадой Вяземский и впрямь порешил, что нынче – час поздний, и хоть велено холопам служить и денно, и нощно – сейчас кого дозваться! – проще уж самому всё поделать.

– Не, коли так мягче – так валяй! – усмехнулся Афанасий, поддев носком сапога Фёдора.

Юноша спьяну рухнул в снег. Улыбка Вяземского поугасла, едва он заметил, как побледнели уста Федькины. Видать, уж полежал на холоде-морозе.

– Живой хоть, царский-то любимец? – вопрошал князь, сильнее пнув его. – Неужто окочурился, дьявол басманский?

Вяземский хмуро свёл брови, на мгновение и впрямь испугавшись худшего.

– Афанасий Иваныч, уж близится крайний час, – молвил Кузьма.

– Я, что ль, дотянул доныне? Окаёмничал да шатался по подворотням? – Вяземский вскинул бровь, не отводя взгляда от Фёдора. Снег не таял на его вороных волосах.

– Помилуйте, княже, – коротко произнёс Кузьма с поклоном.

Вяземский ступил в снег, наклоняясь к молодому опричнику.

«Да куда он помрёт, живучий сукин сын!» – думал князь.

– От впредь и научишься к должному сроку являться, – произнёс Афанасий, закидывая руку Фёдора на своё плечо. – Иди сам и поутру ко мне явишься, доложишь всё.

Вяземский не на шутку подивился, как хлад зимний пробрал тело юноши. Фёдор едва-едва шевелился, разразившись тихим бормотанием. До слуха Вяземского донёсся слабый стук зубов от мороза. На удивление князя, слишком поздно пришла ему мысль лукавая – авось никто к утру бы не приметил пропажи, и ведь частенько, бывало, по полдня искали – от Фёдора ни слуху ни духу. Да хоть накануне! Но сделанного уже не воротишь.

Стоило им ступить в натопленную залу, как Фёдор оживился, чем поначалу славно обрадовал Афанасия. К белому лицу скоро прилила кровь – уши, нос да щёки молодого опричника вспыхнули алым запалом. Он сам стоял на ногах, пущай и шатко – чай, и вовсе без опоры мог бы добраться до покоев. Князь наивно порешил, что может уж и оставить с тем, да не тут-то было.

Молодой опричник опёрся одной рукой о плечо князя, второй схватился за ухо. Частое дыхание срывалось с бледных уст. Поморщившись, Фёдор обеими руками закрыл себе уши да закричал во всё горло. Ноги сами подкосились, ослабевшие, окоченевшие от холода. Фёдор пал на колени, согнувшись в земном поклоне. Всякая сила точно покинула тело, когда его охватила лихорадочная дрожь.

– Да тише ты! – молвил Афанасий, опустившись на колено подле него. – Впервой до водки дорвался, что ли, не пойму?

Едва князь молвил, как Фёдора вырвало на пол. Вяземский поднял юношу на ноги, отводя от лица его волосы. Покуда молодой опричник боролся – довольно безуспешно – с новыми приступами тошноты, Вяземский прищёлкнул, подзывая нерадивых холопов, что брели как сонные мухи после работы во дворе.

Их красные лица тотчас же обратились на Фёдора – и впрямь, оставить подобное безо всякого внимания было не под силу даже холопам, которые никогда не славились особым любопытством. Усталость их сонливая исчезла, переменившись готовностью служить – не впервой, кто перепил при дворе.

– Приберёте тут опосля, а теперь – подать воды, да побольше, в покои Фёдора Алексеича, и пошустрее. И кадки снесите, что найдёте, – приказал Афанасий. – И принесите закуси да самое крепкое пойло, что найдёте в погребе.

Басманов не отнимал рук от ушей – всё заглушал неведомый доселе шум, и не мог Фёдор никак отгородиться от него. Неведомо ему было, откуда берётся этот всё никак не стихающий гул, как и неведомо было, отчего начал он мало-помалу уходить. Холод давал о себе знать лишь сейчас. Судорога резко пробила всё тело его. Он принялся часто и прерывисто дышать на задубевшие ладони да растирать свою грудь, покуда не преисполнился царившего вокруг тепла. Дыхание успокаивалось, когда внутри разливался мягкий покой. Зимняя стужа осталась позади.

Белые руки безвольно пали, пальцы ещё не были податливы, не до конца отогревшись, глава свисла, будто пригорюнившись. Фёдор уж было и прикорнул, прильнув к стене. Вяземского смех пронял.