Текст книги "Гойда"

Вдруг взор опричника замер и сердце замерло. Сим утром Фёдор узрел, как пребывает в мирном сне великий царь. Редко видел он, чтобы Иоанн предавался столь крепкому сну. Зачастую, отверзнув очи свои, молодой опричник заставал владыку уже в трудах али вовсе не заставал его. Нынче же безмятежность окутала Иоанна благодатным сном. Его грудь мерно вздымалась, и глубокое дыхание едва отдавалось низким отзвуком.

Едва ли кто при дворе мог узреть царский лик, не скованный тревогами, яростью али неистовством, гневливостью али жестокостью. И в сей ранний час, покуда владыка не вырвался из мира грёз разумом, его лицо оставалось блаженно мирным.

Помнил Фёдор тревоги в царских очах накануне, а нынче всякая суета, всё рассеялось. В покоях уж воцарился холод, коего юноша не испытывал доселе. Басманову пришлось растереть свои руки, чтобы малость согреться, да вскоре свыкся с тем. Чай, не январские морозы же!

Первым же, что попалось взору басманскому, – то многие труды и рукописи, расстилающиеся бессчётными листами по столу. Книги распахнулись, преграждая друг друга, точно кроны деревьев в диких чащах силятся выше подняться к солнцу.

«Покуда я отошёл ко сну, владыка всё не смыкал глаз… Доколе?»

Фёдор глядел на рукописи, и взору не за что было зацепиться – линии посеревших от времени чернил тянулись во все стороны до ряби в глазах. Вперемешку с ними лежали и чистые листы, и те, на которых было написано лишь имя и регалии адресата. Басманов принялся разбирать письма, грамоты, челобитные и ответы на них. Он осторожно приподнимал тяжёлые книги, дабы высвободить из-под них пустые листы – пущай и малость примятые. Под самою грудой бумаг, грамот и писем лежали книги, и их-то уж Фёдор всяко решил закрыть – верно, не скоро ещё государь испытает нужду в них. Право, остерегаясь за сие дерзновение, он заложил меж раскрытых страниц закладку.

Юноша обернулся ко книгохранительнице, стоявшей вдоль стены. Едва ли на её полках было больше порядку, нежели на столе, но всяко было место, чтобы прибрать тома Священного Писания. Водрузив один из них в тяжёлом переплёте, Фёдор приметил на полках, средь прочих сочинений, изысканную работу. То был сосуд, похожий на бутылку, да отлитый из серебра, и размеру был меньший, нежели обычно подают ко столу. Фёдор взял сосуд, разглядывая, как узор, оплетаясь снизу, тянется к самому горлышку. Когда Басманов едва наклонил бутыль, изнутри раздался тихий плеск.

Поднеся горлышко к носу, юноша ощутил богатый запах, отдающий спелостью невиданных, но манящих плодов, но в следующее мгновение сердце его кольнуло сомнение. Сам не ведал отчего, Фёдор отстранил от себя сосуд, как услышал из-за спины насмешку. Молодой опричник обернулся, прислонившись спиною к полкам книгохранительницы. Голова его будто сама собой склонилась набок, и вороные волосы скользнули вниз по плечу.

Иоанн глядел на Фёдора, приподнявшись на локте. Его сонное лицо не успело исполниться той холодной жестокой величественности, к коей уж привыкли и подданные, да чего таить – и сам Иоанн. Нынче удивительная мягкость разгладила его лоб, взгляд безо всяких уловок любовался юношей.

– Уж потешь любопытство своё – испробуй, – молвил владыка, кивая на серебро в руках опричника.

– Не ведомо мне, что за запах? – спросил юноша, вновь прикрыв веки да прислушиваясь к пряному звучанью. – Что это?

Басманов уж было поднёс к губам бутыль, как царь дал ответ свой:

– Это, Феденька, яд.

Фёдор замер, пристально глядя на владыку. Усмехнувшись, юноша воротил сосуд на исконное место, сокрытое полумраком тяжёлых полок. Покуда юноша плавным, лёгким шагом своим ступал к креслу, мягкий взор владыки следовал за ним, сопровождал каждый жест, каждое шевеление. Упоение несколько охладело на царском лике, стоило лишь приметить письмо, сочинённое накануне. Владыка глубоко вздохнул, откинувшись на изголовье. Широкие плечи заметно поднялись, покуда воздух наполнял грудь Иоанна. Главу взвёл вверх государь, и лицо всё преобразилось. Былая привычная грозность легла вновь на чело его.

– Неужто и впрямь в том есть нужда, мой государь? – спросил Фёдор, кивнув на грамоту.

Иоанн горько усмехнулся, опуская тёмные очи на Басманова:

– Когда в том уж нужда будет, поздно вступаться в любые сношения – с англичанами али с кем ещё.

– Стало быть, – протянул Фёдор, поддевая грамоту да проглядывая её мимолётом, – в Лондоне просите прибежища?

Иоанн кивнул, обратившись взором к окну. Фёдор глубоко вздохнул, кладя послание обратно на стол.

– И от кого же ждёте измены? – вопрошал Басманов, проведя по бумаге кончиками пальцев.

– Ото всех, – не глядя на опричника, ответил владыка.

Мрачные очи государя приоткрывали завесу, являя в своих глубинах отзвуки тяжёлых дум. С тем, как отступала ночь, с тем же отступали и покой, и благодать прохладных сумерек. Взгляд царя обратился к опричнику. Владыка предавался своим размышлениям, и его несколько помутнённый взор блуждал, оглядывая Басманова, да будто бы глядел сквозь, точно юноша вовсе был бестелесным призраком. Иоанн не отгонял от себя ни одной думы, которые копились и множились, сбиваясь друг о друга. Спозаранку, покуда солнце ещё не восстало на небосводе, разум владыки был открыт к измышлениям разного толку.

– От же бремя моё… – протянул Иоанн.

Тот тихий шёпот, коим преисполнились слова царя, не позволил утратиться ни глубине, ни звучности низкого голоса владыки. Фёдор едва заметно наклонил голову вбок, как делал всяко, ежели что его занимало.

– И с ложа не поднялся, а уж всё в заботах да трудах… – тихо сокрушался Иоанн, мотнув головою.

– Повелите нынче никого не принимать? – спросил Басманов.

– Была б на то моя воля… – прошептал Иоанн.

* * *

День выдался смурным. Небеса серо-пунцовыми тучами грозились разразиться проливным дождём. Но что с того службе? Братия несла бремя своё, разъезжая по Москве. Одно дело – прий-ти во дворе али тереме порядок навести, дурное дело нехитрое, иное же – нынче. Столица заполнилась уличными бродягами. Забились они по проулкам да дворикам, едва заслышали клич опричников.

Вот уж взаправду пришлось выметать сор со всей Москвы – попрошайки, увечьями своими клянчащие свою жалкую краюху хлеба, сильно гневили государя. Пущай ранее владыка мог и позабавиться с их причуд, но нынче каким-то бесовским проклятием столица красная обратилась скопищем богомерзкого отродья. Многие средь бродяг ранее служили при боярах, сыскавших опалу, при торговцах, чей товар сграбили, али попросту скинули в реку, али пожгли. Спасаясь от опричников, никто не имел иного пути, как по улицам ходить да побираться. Кто мог – пошёл счастия искать в других городах, да мало вестей от сих не доходило.

Словом, дел было и впрямь невпроворот. С утра до самого вечера братия расправлялась с бродягами. Кого резали, кого вздёргивали, на некоторых улицах спускали зверей – двух молодых медведей да с дюжину псов гончих, а кого плетьми гнали прочь из города. Ежели кто и вступался за убогих, так непременно сыскивал расправу и на себя, да право, мало уж было таких сумасбродов. Всякий, кому было что терять, сидел тише воды, ниже травы, затаился, заставивши ворота на засовы.

Опустился тёмный вечер. Небо было беззвёздным, безлунным – всё сплошной мрак. Генрих простился с братией, ибо нынче не собирался воротиться в Кремль – надобно ехать в кабак его, сверять, как всё устроено. Фёдор решил поехать с немцем.

* * *

Нависавшие над Москвою тучи не были праздны, и ближе к полуночи хлынул крупный дождь. Беспощадно барабаня по закрытым ставням, он словно в гневе вновь и вновь стучался в кабак. Очередной порыв ливня заставил Фёдора на мгновение остановить свою игру, да всяко вскоре юноша продолжил бренчать на лютне, свезённой с самого Новгороду Великого. Музыка перебивала дождь, и Басманов в такт покачивал ногою, ибо сам лежал на столе, глядя в мрачный потолок кабака.

Федор было засобирался в путь-дорогу, да ливень от же лично назло ему супротив всяких замыслов и грянул, да грянул знатный. Решил опричник переждать, покуда хоть малость распогодится. Отчего-то стихия уж и впрямь воспротивилась-разыгралась и сходиться никак не желала. От и лежал Фёдор бездельником, бренча складные куплеты.

Генрих сидел чуть поодаль, разложив на своём столе записки от купцов, счёты и несколько кошелей. Немец безмолвно скользил взглядом со строки на строку, перекидывая бусины счётов. По правую руку стояла чаша сладкого мёду, и стоило ей опустошиться боле чем наполовину, Алёна, обходя Генриха со стороны, доливала что немцу, что Фёдору.

Пёс, взятый для охраны кабака, сидел в ногах Генриха, изредка водя ушами. Немец зачастую кормил пса со стола, оттого зверюга давно уж переменилась. Проплешины на боках заросли густой шерстью, скрывая шрамы и рубцы. Если раньше пёс выглядел до жалости доходяжным, то нынче уж не каждую кость бросался глодать.

Покуда протекал вечер да близился полночный час, дождь не намеревался стихать, а лишь с большею и большею яростью ломился в окна и двери.

– Ступай уж отдохни, – молвил Генрих, когда Алёна вновь обходила с тем, чтобы наполнить чашу немца. – Я скоро подойду.

Девушка положила руку на плечо опричника и, слегка потрепав, поцеловала Штадена в висок. Фёдор нарочно глядел в потолок, да всяко следил краем глаза, а посему и улыбнулся по-доброму, вовсе беззлобно. Безо всякой зависти али злого умыслу полюбилась Алёна Басманову, и тем паче уж полюбилась с того, что на Штадене преславно общество её сказывалось. Девицею она была чудной, у Агаши изучилась всякому врачеванию. Чего-чего, а это знание всяко было преполезно приобрести, как и поступал Генрих, иной раз диву даваясь от наставлений да советов Алёниных.

Силились уж и свести рубцы на лице Штадена – хотя бы самые броские, да не сказать, что без толку – всяко сделались раны да отметины боевые менее приметными. Уж девица подошла к ступеням, утопающим в полумраке кабака.

– Фёдору Алексеичу стелить? – спросила Алёна, обернувшись чрез плечо с лестницы.

– Стелить вам, Алексеич? – молвил Генрих, глядя исподлобья на друга своего.

Юный Басманов сперва сел на столе, откладывая гусли, а затем и спрыгнул, оправляя подол одеяния. Фёдор ударил себя в грудь, откланявшись.

– Не могу остаться, – произнёс юноша, едва ли не торжественно.

– Там дождь стеной, – предупредил Генрих, да по голосу его слышно было, что нет у него никакой охоты спорить да препираться.

И без ухмылки Фёдора ясно было, что Басманов уж решился воротиться в Кремль и не разубедить его в том.

Конюшие при дворе промокли насквозь, принимая лошадь Фёдора. Дивились меж собой они, уж не ожидая, что в такую-то непогоду кто помчится. От той неожиданности чернявый конюх Юрка засмотрелся на боярина прибывшего али по какой иной причине, неведомо. Да токмо одно ясно – отдавая поводья свои, Фёдор было и не глянул на холопа, а уж спешившись и пойдя прочь, всё же бегло оглянулся. Пущай же Фёдор проделал и короткий путь – не так уж и далёко был кабак немца, но всяко той дороги хватало, чтобы измокнуть насквозь. Притом летнее тепло давно остыло, и то был настоящий холодный ливень, но, несмотря на лютую непогоду, молодой опричник ничуть не жалел о своём решении.

Он явился во палаты, преисполненный неясного, но безмерно пылкого чувства. Вода с него стекала ручьём, пущай, что юноша не раз и не два выжимал свои волосы да подол кафтана. Дрожь пробила волною всё тело опричника, а затем по телу разлилось бодрящее тепло. Фёдор, едва переступив порог, принялся прямо на ходу расстёгивать свой кафтан, широким да бойким шагом пресекая коридор. Едва юноша приметил холопа, тотчас щёлкнул перстами, подзывая его к себе.

– Высушить да в мои покои воротить, – повелел Фёдор, на ходу кинув в холопа одеянием, знатно отяжелевшим с ливня.

Юноша уж издалека заслышал шум застолья.

«От же черти, без меня пируют!» – ухмыльнулся Фёдор, смахивая волосы с лица своего.

* * *

Ливень за окном заглушала музыка, звон чаш и раскатистый грубый смех братии. Нынче гуляли на славу, да всяко пир едва ли трогал душу Иоанна. Сквозь громкий смех да заливистые розыгрыши музыкантов царский слух пробирался к широким окнам, по которым бился неистовый ливень. Иоанн постукивал пальцами по подлокотнику, глядя холодным взором пред собой. Его не веселили песни, не трогали речи опричников. Пестрота скоморохов мешалась в одно целое неделимое пятно. Та сущность, гремя и распеваясь, точно облако, рассеивалась по всей палате сразу, точно старалась заполонить собою всю залу.

Утомлённый взор Иоанна медленно блуждал по зале, покуда слух улавливал обрывки разговоров, как на пороге явилась фигура, столь близкая сердцу владыки. Иоанну хватило мимолётного, ускользающего средь мельтешащих скоморохов силуэта, чтобы разгадать в нём Фёдора. Юноша на ходу выхватил у стольника чистое полотенце и отёр им волосы, оглядывая пирушку. Один за другим опричники примечали появление молодого Басманова как его собственное прибытие ко пиру. Бросил он полотенце белое прямо на пол, заведя волосы назад.

Мгновение, которое столь трепетно, сколь и неуловимо, и вновь загремели трубы да гудки, вновь полился сладкий мёд, и звон вновь и вновь вторил возгласам братии, и тапереча уж и Иоанн предавался забавам.

Глава 4

Звон посуды вторил крику, полному истинного ужаса. Опосля же грянул грубый пересмех меж опричников.

– Да полно тебе, чегось чураешься? – с усмешкой бросил Грязной, поглядывая на крестьянку.

Та стояла ни жива ни мертва, воротя взор в пол не столько от опричников, сколько от жуткой ноши их. Нынче каждый мужчина из братии нёс в руке одну али две головы. Предсмертная агония исказила лица убиенных, и они едва хранили людской облик, обезобразившись до неузнаваемости. Жёлтые, залитые кровью глаза навыкате обезумевши таращились. Были башки с отбитыми челюстями, еле болтавшимися на уж подгнивающей плоти, али и вовсе отпавшими. Со своею славной добычей опричники брели по коридорам, громко толкуя меж собой. Их раскатистый грубый бас сокрушал коридор к главной зале, где нынче ожидал их игумен, великий князь и государь.

Во главе братии ступали двое Басмановых, Скуратов, Штаден, Вяземский. Подле Афанасия был верный человек его, Кузьма, таща на плече мешок, дно которого уже успело насквозь измараться чёрной кровью. Трупный запах гнили удушающе приступал к горлу – осень давала о себе знать, и во палатах уже топили печи. В тёплом воздухе мерзостная гниль расплывалась едким облаком. Едва ли для братии тот запах был чем-то чуждым. Супротив того, ремесло их сподвигало к утрате всякого не токмо отвращения, но всякого примечания подобного.

Уж подступились слуги государевы к самим дверям. Рынды несли свой долг, и, будучи мужами ратными, видавшими взаправду премного, но даже у них что-то передёрнуло, едва они разглядели кровавое подношение опричников своему государю. Их смятение не отразилось на лицах, лишь едва-едва приметить можно было, как руки их сильнее вцепились в длинные рукояти секир. Едва рынды взялись за кованые кольца да приотворили дверь, Фёдор Басманов выпустил голову из рук своих да принялся тотчас же затворять ворота. Никто не поспел уразуметь, в чём дело. Штаден и без того стал с Фёдором затворять дверь, да придержал толпу опричников, ибо те продолжали шествие своё и давки было уж не избежать при закрытых воротах.

Рынды приняли натиск, позволив двум опричникам затворить тяжёлые двери. То сопровождалось гулким ударом. Иоанн едва повёл головой на шум, доносящийся из-за двери. Ругань Басмана-отца донеслась сквозь затворённые двери. Послы, коих принимал владыка и коих успел приметить Фёдор сквозь приоткрытую дверь, переглядывались меж собою. Иоанн вскинул бровь, будто и сам подивился поднятому шуму за дверьми.

– Стало быть, послания мои дошли до королевского престолу? – молвил царь, воротясь к разговору.

– Дошли, великий князь, – кивнул один из лордов, прибывших нынче накануне со своею свитой. – Отчего же вы, владыка, ищете заступничества в наших землях?

– Не ищу заступничества, – молвил царь, мотнув головой. – Но ищу мира, ладу и согласия с владычицей вашей и великой дружбы.

– Покорнейше благодарим вас, великий князь, – ответил лорд, кладя руку на сердце, отдавая поклон Иоанну, – за щедрость вашу. И премного ценим доброе расположение и добрые порывы ваши. Посланные торговцы воистину удивление своё передали королеве, как воротились на родину. Милостивый князь Московский, будьте гостем нашим, ежели вам в том будет какая нужда.

– Великий князь, – молвил Иоанн, постукивая пальцами по подлокотнику трона.

Лорд сохранял холодную учтивую улыбку на своём лице, покуда государь точно упрекнул посла. Иоанн пронзительно глядел на присланного из-за моря вельможу, который ни разу не стал величать владыку священным титулом.

– И царь всея Руси, – добавил владыка, взирая на посла.

Лорд глубоко вздохнул, поджав тонкие губы. Английский вельможа вновь поклонился, точно соглашаясь с речью царской, но прищуренные глаза посла хранили холодную учтивость, не боле. То будто забавило Иоанна. Он едва заметно повёл головою, оглядывая пришлых вельмож. Пронзительный царский взор читал всё, что не было высказано.

– Королева готова принять при дворе своём, великий князь, – произнёс лорд.

Иоанн вскинул бровь, и лицо его будто бы озарилось искренним удивлением. Владыка поднялся с трона, медленно ступая к заморским посланникам.

– Вместе с женою вашей, вместе с сыновьями вашими, вместе с ближними вельможами, – произнёс посол, плавно кивая в такт речи своей.

Иоанн поднял руку, точно и не заметил, сколь близко подле него стоит посланник Англии. Резкий щелчок прямо над ухом лорда заставил вздрогнуть вельможу и ещё отступить назад. На жест Иоанна приблизился некто боярин Михаил Морозов. То был советник царёв, приближённый с недавних пор – примерно в годы учреждения опричнины и приметил государь подле себя Морозова в числе прочих новых людей при дворе.

Боярин проводил англичанина вместе со свитою его прочь, оставив русского царя одного. Лорд покосился на кровавый след, оставленный в коридоре, прямо подле входа в просторную залу.

– Пойдёмте, сударь, – поторопил англичанина Морозов. – Неча тут глядеть. Ну, расплескали вин маленько, с кем не бывает?

– Что за запах? – спросил англичанин на своём наречии, мельком оглядев свою свиту.

Спутники его преисполнились той же тревожности, коей голос лорда. Нынче же порешили послы безмолвно следовать за Морозовым.

* * *

– Да черти эти прибыть когда должны были?! – негодовал Басман-отец. – Откудова знать нам было-то?

– А всяко славно бы сложилося, ежели б заявились с башками к государю, – молвил Малюта, утирая усы да бороду.

– Эй, ты! – крикнул Басман, подзывая холопа. – Поди и выкинь их! Уж никакого виду. Да собакам выкинь али свиньям, безо всякой разницы. И шустрее – провоняло всё уж!

– Эт же труд, и всё насмарку! – грустно вздохнул Малюта, глядя, как парнишка с дрожью во всём теле приступается к приказанию своему.

Заставши государя с послами заморскими, опричники порешили меж собою пока перехорониться да отобедать – видно, уж нынче без государя. Всякий из братии точно ведал о наказе царском во сношениях с чужеземцами. Нет, дескать, никакой опричнины – уж наказали конюхам поотстёгивать башки собачьи да мётла с сёдел, кабы какой латин не проведал об том.

Заморские гости застали братию врасплох, а посему сидели нынче они всё одно что с крестьянами. Строго-настрого воспрещалось опричнику с чужеземцами якшаться, оттого никто и вовсе не хотел явиться на глаза послам.

Посему же сбилися опричники ныне в трапезной, что в премногом отдалении была ото всяких ходов, от тронной палаты, да и велели подавать на стол.

– Не иначе как намеренно раньше приехать удумали, гниды! – сплюнул Басман-отец. – Так что глядите в оба! Видали глаза их? Ну право, крысьи!

– Кабы они добрых вестей не нанесли из-за моря… – протянул Афанасий.

Алексей хмуро поглядел на князя, поглаживая бороду.

– И то верно… – молвил Алексей. – Долго ж они толкуют…

– Ох, токмо бы не про Курбского али ещё какого гада беглого! – вздохнул Малюта. – Они-то гневу царского подымут, а нам как с ним совладать! От оно, эти башки выкинуть всё не можем управиться, а то и гляди, новые полетят!

На сих словах в полутёмную трапезную вошёл Кузьма, и виду он был мрачного. Мужик обошёл стол, за которым сидел первый круг опричников, да остановился подле Вяземского.

– Скверно, – молвил Кузьма, да так, чтобы все речи его внять могли.

– Неужто прям скверно? – усмехнулся Алексей, всплеснув руками.

– Скверно, – повторил Кузьма. – Владыка во гневе ослепил всех стольников и кравчих, служивших ему при послах, да языки поотрубал своею рукой.

– Всего-то! – Алексей усмехнулся, пожав плечами. – Оно что, садись с нами, пей за царя!

Афанасий улыбнулся да кивнул, будучи с Кузьмою в довольно тёплом свойстве. Не раз они сближали чаши на застольях, и мало кому Вяземский довериться мог так, как доверялся он Кузьме. Притом мужик-то и вправду был верный, и службу нёс свою исправно, за что полюбился не токмо князю, но и всей братии, и посему никто не возражал супротив сего.

– От же гады эти черти латинские, никогда от них добра не жди! – Малюта долил свою чашу едва ли не до самых краёв. – Тьфу, чтобы сдохли они, окаянные!

– Верно толкуешь, Гриш! – молвил Штаден.

Короткая пересмешка прокатилась по братии.

– А ты чегой-то? – вполголоса спросил Алексей, заметя, что сын его уж было ногу перекинул чрез скамью – не иначе как решился прочь из-за стола идти.

– Что-то неспокойно мне за Данку – поглядеть надобно, – молвил юноша и уж было встал, да Алексей осадил сына за плечо.

Тяжёлый вздох сорвался с уст Басмана-отца. Кратко потрепав сына по плечу, Алексей заглянул ему в глаза.

– Не дури, Федь, – молвил старый воевода. – На кой тебе неймётся всё под горячую руку лезть?

Юноша едва поджал губы да всплеснул руками, глядя в ответ на отца, точно бы сам юный Басманов вовсе и не ведал, с чем он нынче покидает братию.

* * *

Дверь в царские покои едва приотворилась, как в стену врезалась чаша да со звоном отлетела в сторону. Раздался тяжёлый вздох молодого Басманова. Он вновь приоткрыл дверь, осторожно переступая порог. Иоанн стоял, опёршись рукой о стол. Гневный взгляд его уставился на порог.

– Пошёл вон, – отмахнулся Иоанн. – Не до тебя мне нынче.

Юноша воспротивился приказу царскому, медленно затворяя за собой дверь. Иоанн с тихим рыком упёрся руками о стол, склонив голову. Басманов тихо наклонился, поддевая золотую чашу с пола. Юноша едва свёл брови, оглядывая, как та погнулась от яростного удара о стену. Невольно Басманов поморщился, представив, с какой силой чаша могла бы дать по лбу. Короткий вздох сорвался с его уст.

Царь нависал мрачной тенью над столом, и дрожь в руках его всё не унималась, тяжёлое дыхание не отпускало его груди, будто бы пылающей изнутри. То состояние звериного безумства ужасало всякого, кто ведал о гневливости царя, и всякий знал, что надобно сторониться владыки. Супротив же того Фёдор медленно подходил ко столу, о который опирался владыка. К тому приставлен был посох. Басманов видел, как царский взор украдкой взирает на него. Стоило юноше опустить погнутую чашу, как Иоанн грозно обрушился кулаками на стол. Юноша содрогнулся, но не отпрянул назад.

– Оглох, Федя? – сквозь зубы процедил владыка. – Вон!

Заместо приказа Басманов принялся всё чинить, как велено было ему собственною волей. Государь резко схватил со стола резной ларь с покатою крышкой на изящных златых петлях и в гневе швырнул его в сторону опричника.

Промедление хоть на миг – и Фёдор бы не успел уклониться. Басманов невольно закрылся рукой да отпрянул от государя, когда услышал, как ларь ударился за спиною о стену. Жемчужные бусы застучали об пол, раскатившись. Юноша поднял хмурый взгляд, пристально глядя на Иоанна. Басманов медленно отступал к книгохранительнице, не отводя взора от владыки. Плечи государя вздымались да опускались при каждом гневном вздохе.

Фёдор вслепую поддел кожаный переплёт книги, не сводя пристального взгляда со своего владыки. Видя мгновенное замешательство, промелькнувшее еле уловимою тенью на челе царя, молодой опричник одним лёгким движением, будто бы и вовсе ненарочным, скинул книгу на пол. Смятение на лице Иоанна переменилось открытым недоумением. Царский взор метнулся на книгу – тяжёлый переплёт раскрылся, упав плашмя на холодный каменный пол. В полумраке едва пробивался слабый блеск драгоценных камней, уставленных искусными мастерами.

Когда Иоанн вновь воротил взор свой на Фёдора, тот глядел с лукавым прищуром, откинувшись к стене. Едва царь подступил к юноше, Басманов отошёл прочь, обходя за стол, точно сторонясь владыки, да притом ни на мгновение не отводя взору.

– Басманов! – злобно бросил владыка.

Не собирался царь вступать в какую бы то ни было забаву, учиняемую ныне юношей. Фёдор же продолжал обходить стол кругом, двигаясь супротив того, куда ступал владыка. Царь хмуро поглядел на Фёдора, постукивая пальцами по столу. Затем владыка окинул взглядом стол, заставленный письменными трудами и одиноко стоящими свечами, истаявшими более чем наполовину.

Владыка схватил край стола да резко двинул его на Басманова. Той силы, что ныне была в государе, с лихвою хватало на то, чтобы тяжёлый дубовый стол подался да, разразившись резким пронзительным скрипом, сошёл с места. Юноша, не ожидавший, верно, подобного, невольно наклонился вперёд, упёршись руками, а лишь того Иоанн и желал – царь схватил опричника за ворот чёрного кафтана, проволочив к себе через весь стол.

Фёдор только и поспел, что невольно ухватился за руку Иоанна да стиснул зубы прежде, чем ощутил, как брошен был на каменный пол подле владыки. Пребольный удар затылком заставил Басманова зажмуриться, покуда звон, поднявшийся от удара, не стихнет. Брови Фёдора ещё были хмуро сведены, пока он скоро оглядывался. Над ним стояла мрачная фигура государя, взирая на него свысока. Притом владыка уж подобрал посох свой да мерно постукивал указательным пальцем, точно предаваясь жестоким размышленьям.

Фёдор не шевелился, точно не чувствуя на то дозволения в холодном взоре Иоанна. Басманов оставался покойным, чувствуя, как холод пронизывает его тело. Короткий вздох вторил громкому удару об пол, прямо подле лица Фёдора. Юноша невольно прикрыл очи. Владыка же медленно отошёл к резному креслу. Фёдор приподнялся на локте, обративши взор к государю. Опричник безмолвно наблюдал за каждым движением Иоанна, покуда владыка медленно опустился в кресло.

– На кой чёрт явился, Басманов? – угрюмо молвил владыка, оглядывая беспорядок, учинённый ныне.

Фёдор поднялся с полу, оправляя смятый кафтан да потёрши ушибленный затылок. Басманов подступил ко владыке, переступая через книги и письма, раскрытые лари, стопки посланий, скрученные телячьей кожею, поваленные на пол. Пробираясь сквозь сей бардак, юноша приблизился к Иоанну, опёршись спиной ко столу. Он плавно взвёл руку, касаясь резного посоха. Владыка, разразившись тяжёлым вздохом, дал Басманову забрать его.

Царь, пущай и сохранял угрюмую хмурость, жестокость на челе своём, всяко допустил, чтобы юноша стал подле него, преклонив колена. Едва то бормотание, которое срывалось с уст Фёдора, можно было назвать песнью. Ещё не перевёл юноша пылкого дыхания своего, и всяко мелодия да лад лились всё боле и боле ровно.

Взор Иоанна не утратил того гнева, коим полнился с самой встречи с послами, но всяко гнёт удручающих мыслей отступал. Наконец владыка глубоко вздохнул, прикрывая веки. Тогда Фёдор наклонился к самому уху государя.

– Лишь слово твоё, мой царь, – прошептал Басманов, – и я подам на златом блюде их языки лукавые, я наполню их кровью златые чаши и подам их тебе, царе. Лишь слово твоё.

– Аминь, – ответил владыка, благословляя слугу своего, осеняя крестным знамением.

* * *

Утренние сумерки не давали почти никакого свету, и посему коридоры утопали во мраке. В той полутьме и прошёлся Кузьма с кадкою тёплой воды, куском поташного мыла да белым полотенцем, исшитым красными узорами, ожидая, как ему отворят двери. Мужик поднят был с кровати совсем недавно, и крепкий пьяный сон ещё тяготел на его шее тяжким грузом. У самых покоев был встречен крестьянской бабой в белёхонькой косынке да сарафане.

– Чай, сама подам всё в покои, – молвила она, коротко приветствуя Кузьму кивком.

Мужик не спешил отдавать ноши своей.

– Экий труд? Она, два шагу-то? – пробормотал Кузьма. Голос его спросонья не окреп да хрипел – тем паче что спьяну.

– От велено-то мне, – настаивала женщина, не давая проходу.

Сквозь ту пелену, что окутала разум Кузьмы, всяко проклюнулась неясная смута, коя не отразилась на хмуром да угрюмом лице его. Решив не вступаться в споры с крестьянкой – а так бабёха явно была не робкого десятку, Кузьма смирился с приказанием да отдал ей всё. Сам же побрёл уж прочь, как показалось то что женщине, что рындам, нёсшим службу свою. Никто не приметил, как Кузьма притаился в полумраке, едва зашёл за угол, да лукаво выглядывал, чуя чего неладного.

Кое-как удержавши тяжёлую кадку в руках своих, крестьянка постучала в дверь. Кузьма выжидал, не издавая ни единого звука. Несколько мгновений, и дверь отворилась, да Кузьма всею душой уверовать захотел, что спьяну обознался. Украдкою он углядеть мог лишь мимолётный жест, подзывающий в комнату. Даже в воцарившемся мраке признал Кузьма белизну сей кожи, которою лишь один-единственный при дворе отличиться мог.

* * *

В покои Вяземского раздался стук.

– Кузьма, – коротко представился мужик.

– Войди, – отозвался князь.

Отворив дверь, мужик застал своего покровителя за ранней трапезой. Князь собирался с утра по службе, оттого перекусывал стоя, единовременно собирая снаряжение своё. Афанасий радушно подозвал Кузьму к себе, указывая на скромное застолье своё. Мужик же, положа руку на сердце, отказался от этой милости, коротко мотнув головой. Князь пожал плечами, оставив то право за ратным человеком своим.

Кузьма подошёл к покровителю, наклоняясь поближе, да тихо доложил князю. Афанасий тотчас же отпрянул назад, кусок стал в горле. Вяземский пресильно вдарил себе в грудь пару раз и тотчас же запил водкою, поданной Кузьмою. Резко выдохнув, Афанасий поглядел в пол, мотая головой.

– Врёшь же! Врёшь же, сукин ты сын! – не переведя духу, бросил Афанасий.

Кузьма отшагнул от князя, боясь вступаться за правоту свою, ибо сам он был много больше бы рад, ежели б ошибался.

– От и изыскал ж, по ком гнусь эту плести, паршивое ты пьяное отродье! – усмехнулся Вяземский, всплеснув руками.

– Каюсь, Афанасий Ивыныч! – молвил Кузьма. – Да разве когда лукавил я на службе вам?