Текст книги "Гойда"

– Эй, – молвил Фёдор, поглаживая славную свою любимицу по крутой шее.

Данка, точно разумная, повела ушами. Басманов тепло улыбался каждый раз, когда его подруга знала, что обращается именно к ней.

– А я ж тебе не рассказывал небось? Я слыхивал, что мореходы небо читают, как карту, – приговаривал Фёдор, ласково гладя лошадь по шее.

Данка фыркнула, подняв облако тёплого пара в воздух.

– От же авось прямо сейчас эти звёзды указывают ихний путь, – прошептал Фёдор, трепля гриву лошади.

Он откинулся назад, вглядываясь в маняще бесконечное небо. Вечное и холодное. Всё снесёт, и звёзды снова станут во тьме. С благим трепетом он осенил себя крестным знамением, и тихий шёпот короткой молитвы вознёсся к небесам.

* * *

Фёдор явился в покои Иоанна, потирая руку об руку – он и не заметил, как продрог на прогулке. Тепло от огня, разведённого в опочивальне, мягко обдало опричника.

Владыка сидел за столом, склонившись над трудами. Царские очи заметно оживились, стоило Басманову преступить порог. Иоанн протянул несколько грамот своему слуге. Фёдор спешно подошёл и с поклоном принял бумаги.

Царь кивнул на огонь. Фёдор повиновался, бросив всё же невольный взгляд на грамоты. Он опирался одной рукой о стену, а вторую протянул навстречу жару, что поднимался от потрескивающих поленьев. Пламя жадно объяло тонкие сухие листы.

– Успел разобрать? – вопрошал Иоанн, поведя головой, дабы размять шею.

– Нет, – мотнул головой Фёдор, отводя взор от огня, и узкие зрачки вновь ширились, воротясь от яркого света.

– То горят челобитные, – молвил царь, сложив руки замком пред собой.

Фёдор опустил взгляд обратно на печь.

– Поди, горят равно, как и доносы, – отозвался Басманов.

– Гонец явился, – произнёс царь, – и покуда шёл, убили уж и того, кто складывал челобитную, и того, об ком просили смилостивиться. Ну, уж для пущего порядку убили и гонца – видать, долго шёл.

Фёдор усмехнулся, убирая волосы назад. Иоанн с короткой усмешкой развёл руками, в усталом бессилии опуская их на стол.

– Не дождались милости моей, – вздохнул владыка.

* * *

В небесной лазури ласкались лёгкие облака, подставляясь свету со всех сторон. Старец в скромном монашеском облачении оставил корзину с хлебом, пышущим благим жаром. Сам монах сел подле юных братьев. Младший из них откинул белое полотенце, коим был прикрыт хлеб.

Иоанн же глядел вокруг, не веря, и одновременно зачарованный этим полем, убаюкивающим запахом свежих трав, пересвистом резвых пташек. Где-то вдалеке от сей опушки деревья шептались листвами меж собой, и ветерок игриво носился меж них, раздувая их весёлые разговоры. Иоанн молчал, внимая каждому мигу. Мягкие дуновения касались его, мимолётно и скоро тая. Мягкий хруст заставил обернуться – то Вава надломил тёплый хлеб, протягивая один ломоть отцу Филиппу, что был подле них.

На руку Иоанна опустилась резвая бабочка. Её тонкие лапки были едва ощутимы, а сама она была вовсе невесомой.

Иоанн боялся внять голосу рассудка, который проклёвывался сквозь видение, твердя, что это лишь сон. Сколько мог, столько владыка противился жестокому сознанию, и всё же видение слабло и слабло.

* * *

Братия собралась в трапезной. За столом царило молчание. Короткие переглядки исподлобья – лишь тем и довольствовались опричники. Фёдор равнодушно и несколько устало оглядывал застолье, сидя подле отца и князя Сицкого.

Наконец послышались шаги Иоанна, и все разом оживились. Царь вошёл в трапезную. Не дойдя до середины, владыка замер и повёл головой, будто бы окликнутый по имени. Добрая улыбка медленно занялась на его устах. Иоанн потянулся к большому куску хлеба.

Вся братия безмолвно внимала своему владыке. Фёдор сам не ведал, что его столь забавит, да отчего-то светлая улыбка озарила его лик. Он с особым чаянием взирал на владыку. На душе его было тепло и спокойно, и каждый жест царя внушал лишь добрую весть.

Иоанн спокойно улыбнулся, встретившись взором со своим любимцем. Чуть прикрыв глаза, царь надломил хлеб, оставив один ломоть на столе. Проходя дальше, государь поглядывал на славную свою братию. Дойдя до своего места, царь, к удивлению многих, не занял трона, но стал подле него.

Отломив небольшой кусок хлеба, Иоанн, тихо насвистывая, последний раз оглядел братию да бросил мелким ломтём в Алексея. Басман-отец чуть свёл брови, ибо всё ж не ждал такого от владыки. Иоанн уж вновь отломил кусок и на сей раз швырнул в Вяземского.

Общее смятение всё нарастало, и, казалось, все пребывали в растерянности, но не Фёдор. Он резко поднялся со своего места, схватил какую краюху, что поближе лежала, да бросил в Грязного. Поди, Васька был боле всех к игре расположен. Князь Сицкий опрокинул чашу, будто бы нечаянно, на зятя, и Фёдор отскочил прочь, да едва ли огорчившись, что подол кафтана замарался в вине.

Басманов, прихватив свою чашу, уж принялся обходить стол, и Малюта было посторонился, да Фёдор был проворнее, успел залить вина Григорию за шиворот.

Все повставали со своих мест и будто бы разом обратились малолетней детворой. Братия позабылась в том нагрянувшем веселии. Они кидались едой, а опосля уж и посуда пошла в ход. Опричники запрыгивали на стол, сцеплялись, мутузили друг друга, и притом беззлобно.

Фёдор радостно задорил каждого, посвистывая, бранясь и ругая. Басманов резвился знатно, отдавшись той откровенной забаве, и всяко же, в пылу веселия, средь дураческого беснования, он искал взглядом своего царя. До чего ж отрадно было Фёдору слышать смех Иоанна, видеть его широкую улыбку да то, как златые одеяния его, величественные и благолепные, мараются в такой дурашливой склоке.

Фёдор не упустил такой возможности и в общей заварушке подступился к Иоанну и будто бы случайно наступил ногой на шубу. Владыка то ли не приметил того, то ли не подал виду. Царь устоял на ногах, опёршись рукой о стол, и, озираясь, сразу же встретился с Фёдором взглядом. Басманов подался прочь, с лукавой усмешкой запрыгивая на стол.

Иоанн с едва ли не жестокой улыбкой схватился за скатерть. Фёдор смекнул, что к чему, да не успел ничего поделать. Резким порывом Иоанн вырвал скатерть из-под ног молодого опричника. Фёдор грохнулся спиной о стол и громко выругался, а опосля сразу же залился звонким смехом.

Иоанн не мог противиться этому заразительному, по-ребячески дурному веселию. Царь отдавался этому светлому порыву и смеялся вместе со своим Фёдором, а вокруг метался бардак и беспорядок, и не было боле ничего. Фёдор обхватил себя поперёк живота, переводя дыхание. Он повёл головой, глядя на своего владыку. Иоанн протянул руку своему слуге, и Фёдор охотно принял её и сел на крае стола, отирая лицо от вина.

* * *

Горы оледенелых трупов, что порой не давали никакого прохода, припрятались в навалившемся снегу. Но нежный покров быстро марался сажей – пожары продолжали живьём жрать город. Бродяжные звери и птицы стучали своими клювами да клыками по оледеневшей плоти, силясь вырвать хоть кусочек под мутным облачным небом.

Смердящий смертью Новгород остался позади. Заместо того – северная роща с высокими соснами, раскинувшаяся далеко-далеко, сгущаясь дремучим лесом. Фёдор выглянул из-за дерева, обегая вокруг очередной сосны, да царевичи славно поспевали за ним. Опричнику уже было не так-то и просто вести игры свои. От нынче он и не поддавался, убегая от них, петляя меж деревьев.

Иоанн с Алексеем сидели на поваленном дереве, поглядывая на это.

– Господи… – Басман-отец провёл рукой по лицу.

Молодой опричник раскручивал по очереди обоих царевичей, прихватив их за руки да отрывая от земли. В очередной раз молодой Басманов, видать, растерялся да отпустил царевича Фёдора прямо в пушистый снег. Сам опричник оступился да рухнул на спину. От пылкого дыхания его поднимались облачки пара. Фёдор обернулся к отцу и владыке.

– Мне должно искупить то, что совершил, – произнёс Иоанн.

Алексей пожал плечами.

– Не серчайте, царе, – молвил Басман-отец, положа руку на сердце, – да право, немало грехов, ох немало, кои не искупить.

Иоанн с горькой да беззлобной ухмылкой опустил взгляд.

– Жестоки речи твои, Алёша, – цокнул царь, мотая головой.

– А ежели правдивы? – вопрошал старый воевода.

Иоанн поднял взор, и впрямь озадачившись.

– Мне должно искупить, – твёрдо повторил владыка.

Алексей даже улыбнулся, ибо свыкся, сроднился с той упрямостью Иоанна.

– Прикажи, царе, – молвил Басман, ударяя себя кулаком в грудь, – и будет.

* * *

Царское семейство вместе с Басмановыми воротились в кремль. То попало под взоры иного круга опричников – Малюты, Афони да Морозова.

– Малют, – хмуро молвил Михаил, сплюнув наземь.

Григорий кивнул, не сводя взора со двора.

– Малют, дельце-то безнадёгой попахивает, – пробурчал Морозов себе в бороду.

Скуратов с улыбкой кивнул.

– Ага, – согласился Скуратов, – безнадёга полная.

* * *

Мягкое утро лениво наступало. Нежный свет робел, не смея ещё явить себя за толщей мутных облаков. Фёдор предался безмятежному крепкому сну, проведя ночь подле царя. Не было никакого желания Иоанна молвить о делах государственных. Нынче был Фёдор ему не слуга и не опричник, но друг верный. До самой зари, как бывало и впредь, выпивали они со владыкой. Доныне водили они речи свойские, а сей ночью не было нужды в том никакой. Отрадно было владыке оттого, что Басманов подле него, а на том всё.

В то утро царь не чувствовал никакой устали, хоть проспал не больше двух часов. На ранней заре в покои явились холопы, принеся холодной воды, свежего хлеба и водки. Они безмолвными тенями покинули опочивальню.

Иоанн оглянулся на длинный ларь, устланный мехами. Фёдор всё дремал – лишь малость поворочался, чем вызвал мягкую улыбку на устах Иоанна. По своему обыкновению, владыка обратился к писчим трудам своим. Едва его взор опустился к пожелтевшей грамоте, на коей уж начало было сложено, усталый вздох сорвался с уст Иоанна. Он не успел взяться за перо, покуда поднял свой взгляд.

Жестом владыка повелел призраку Курбского отступиться от ложа, и тот повиновался, разведя руками. Лукавый образ своим явлением вынудил владыку встать из-за стола. Под немую насмешку Андрея Иоанн опустился на колени пред святыми образами. Его пальцы сплелись меж собой.

«Я каюсь, Отче, каюсь. Прости раба Своего, ибо не ведал, что творю. Лишь нынче я ведаю, что хотел Ты донести до меня неразумного. Вижу, вижу, узрел. Не отвергай блудного сына Своего, ибо предстою пред Тобой в покаянии. Прости мне прегрешения мои, якоже и я оставлю должникам своим. Аминь».

Несколько мгновений Иоанн стоял пред иконами. Неведомо было самому царю, чего он ожидал. Когда владыка поднялся с колен и обернулся, видение Курбского не исчезло. Иоанн глубоко вздохнул, сокрушённо мотнув головой.

– Тебе не искупить грехов твоих, – молвил Андрей.

Иоанн приложил палец к губам, призывая к молчанию, и опасливо оглянулся. Сон молодого опричника остался непотревоженным. С облегчённым вздохом Иоанн обернулся ко столу. Взяв краюху хлеба, он надломил её и протянул Курбскому. На том призрак исчез.

Пожав плечами, Иоанн глубоко вздохнул, положил пищу на поднос и приступил к своим трудам. Тихий скрежет пера заполнял тишину, ставшую в покоях. Наконец владыка поднял взгляд, заслышав шевеление. Мягкая улыбка преобразила его удручённый лик.

Фёдор потянулся с тихим стоном, и вдруг его резко повело. Он ругнулся сквозь сон и схватился за плечо.

– Есть водка? – неразборчиво и хрипло пробормотал Басманов.

Иоанн со слабой улыбкой налил своему слуге и подал чарку.

– Вот так с утра? – вопрошал царь.

Зажмурившись, Фёдор резко выпил и пару раз кашлянул, прочищая обожжённое горло. Оставя чарку прямо на полу, Басманов глубоко вдохнул. Приоткрыв глаза, он сквозь сонную леность улыбнулся Иоанну. Проведя рукой по своему лицу, он зевнул и вновь потянулся.

– И снова ты, мой добрый государь, ни свет ни заря, а уж на ногах? – протянул Фёдор.

Царь кивнул с улыбкой.

– Много дел, – прошептал владыка.

Фёдор коротко кивнул да повёл головой, разминая шею. Сев на ларе, он поглаживал своё плечо.

– Мне должно всё исправить, – произнёс Иоанн, не ведая, отчего его сердца коснулся мимолётный холодок.

Фёдор взглянул на владыку, едва сведя соболиные брови.

– Я оступился, – Иоанн молвил тяжёлое признание, – и мне должно искупить слишком многое. И упование лишь на милосердие Господне.

– Позволь мне исполнить клятву мою, позволь мне быть подле тебя, – молвил Фёдор, подавшись вперёд, – позволь и мне искупить мои прегрешения.

Иоанн отстранился с улыбкой да в отрицании качнул головой.

– Вся вина твоя, вся кровь твоя на моих руках, на душе моей, ибо ты есть воля моя, – тихо произнёс царь. – И мне есть власть от самого Господа отпустить тебе все прегрешения, вольные и невольные, ведением или неведением.

Фёдор глубоко вздохнул, прикрывая глаза. Подняв руку, он осенил себя крестным знамением.

– Аминь, – едва слышно и в мирном покаянном смирении прошептал Басманов.

– А свои грехи мне должно самому искупить, – прошептал Иоанн, отводя тёмные очи. – Это мой крест.

– Позволи мне разделить его с тобой, – последний раз просил Фёдор.

Иоанн со слабой улыбкой мотнул головой.

– Нет, – отказал владыка.

* * *

Иоанн велел снарядить Грома. Конь встрепенулся да принялся бить копытом – скверно ему стоялось без дела. Пущай Фёдор и выгуливал его, и давал резвости да простора, всяко в могучем Громе было столько удали, что всю скинуть не хватило бы одного всадника.

Иоанн стоял поодаль, выжидая сборов. Мутное небо медленно светлело. Наконец всё было готово. Царь не брал с собой никого из людей и никого не извещал о своём отъезде.

И всяко, едва ли когда стены кремля дремали, тем паче нынче. День настал. Малюта не спал, и стоило его доносчику явиться, как Скуратов подорвался с места, ведая, что времени в обрез и боле не будет никакого дозволения свершить дело.

Не успели ворота затвориться за Иоанном, как Скуратов уже послал за своими людьми и паче всех – за Вяземским. Перевалило за полдень, когда Малюта был при оружии и сидел в своих покоях. Едва ли его мысли можно было назвать молитвой – он не взывал ни к Богу, ни к дьяволу. Просто пред глазами стояло всё то, что непременно надо будет учинить сей нощью. Каждое мгновение сейчас горячо жгло его изнутри, снедая, грызя и скобля.

Князь Вяземский явился столь скоро, что у Григория не было сомнения – едва ли Афанасий спал нынче. За ним затворилась дверь. Вяземский был собран, тоже при шашке, и чёрное одеяние скрывало кольчугу.

– Я за тебя поручился, – хмуро произнёс Малюта. – Хотя и ходил слушок, будто бы у вас всё не так уж скверно, как ты говоришь.

Афоня усмехнулся, поднимая руку со шрамом, чтобы Малюта уж получше поглядел, коль запамятовал.

– Ты ж не дурак, княже, – с прищуром молвил Скуратов, – и знаешь что, поди, нам на сём несдобровать.

– Малют, тебе дурно? – презрительно усмехнулся Вяземский. – От знаешь, от чего нам уж точно несдобровать? Коли этот щенок брехнёт чего на нас.

Малюта едва заметно кивнул.

– Афонь, заварушки не избежать. Не сплохуй сей нощью. Обоих живьём. Из старика выбьем признание. А там будь что будет. И коли прорвёмся… – усмехнулся Скуратов, поглаживая свою бороду.

– У нас будет всё, – молвил Вяземский.

Малюта согласно качнул головой.

– На кого вешаем всё? – вопрошал Афанасий.

– На Морозова, – тихо ответил Малюта.

Вяземский кивнул, и они вышли из покоев. В коридоре уже ждали ратные люди Скуратова. Оглядев их, Вяземский тихо сглотнул.

«Поди, мразь рыжемордая, Морозову ты обещаешь всё повесить на меня», – подумал князь.

* * *

Частый стук забарабанил в дверь в боярские покои. Ответа не было, и немудрено – на дворе стояла тяжёлая, беспробудная ночь. Мальчонка же продолжил бить кулачком в дверь, боязливо озираясь по сторонам.

Наконец дверь приотворила Глаша. Сонная крестьянка злобно хмурилась, но лик её тотчас же смягчился, ибо на пороге стоял её сын. Оправя тёплый платок на своих плечах, Глаша опустилась на колено и погладила сына по плечу.

– Чего же не спишь? – вопрошала крестьянка.

– Послали к Алексей Данилычу, – молвил мальчишка.

– Боярин почивает, – мотнула головой Глаша.

Сорванец лихо прорвался мимо мамкиной юбки, пробравшись в покои.

– Отстань от боярина! – Глаша бросилась следом за непослушным чадом да не поспела.

Мальчуган уж толкнул Алексея в плечо, и тотчас же Глаша оттащила сына прочь.

Всяко опричник уже отошёл ото сна и с грубой бранью приподнялся на ложе.

– Засранец, и что ж тебе, ублюдок, неймётся средь нощи-то? – Алексей сплюнул на пол.

– Помилуйте, боярин! Коль бы не поспел к вам, так Афанасий Иваныч высек бы до полусмерти!

– Афоня-то? – пробормотал Басман, проводя по лицу, да вновь оглядел мальчишку с ног до головы. – Говори уже, паскуда.

– Неча, боярин, говорить, – молвил мальчишка, замотавши головой, – токмо разбудить и было велено.

Алексей хмуро вздохнул, поглядывая на темень за окном.

«От же бесы – отчего ж не спится им?»

– Стало быть, – с грубым рыком Алексей насилу поднялся и сел в кровати, – Иваныч явиться просил?

Мальчонка вновь замотал головой, и на сём Басман замер. Сглотнув, он резко поднялся с кровати.

– Разбудить Фёдора, живо! А опосля, как станет на ноги, – бери ублюдков и поди-ка хоть куды – к речке постирай чего али сама надумай куда. Живо, гоп! – прикрикнул Алексей.

Глаша, не помня себя со страху, схватила сына за руку и в чём была, босая и простоволосая, лишь в сорочке да платке метнулась прочь безо всякого промедления.

* * *

Когда Иоанн прибыл в монастырь, его не встречал никто. Безмолвные стены угрюмо кутались в снег. Иоанн спешился, оставив Грома у ворот. Беспощадный жестокий мороз едва ли донимал владыку, удручённого думами пред самой тяжёлой исповедью. Страх не давал переступить порог святой обители. Иоанн не ведал, с какими словами обратиться к отцу Филиппу, примет ли святой отец его покаяние.

Сглотнув, владыка исполнился мужества. Двор безмолвствовал. Снег был убран. Владыка медленно ступал по скрипучей белизне, и вокруг не было ни души. Всё обратилось каким-то страшным, далёким и до жути живучим видением.

Никогда его сердце не полнилось таким благоговейным страхом. Осенив себя крестным знамением, владыка призвал всё мужество, чтобы переступить порог храма Господня. В этот утренний час не было прихожан. Иоанн встретился взглядом с исповедником. Высокая фигура ожидала, когда владыка исполнится воли и приблизится к нему. Монах выглядел устало, длинное одеяние ниспадало с опущенных плеч, а чёрный взгляд уныло и безразлично взирал по сторонам.

Однако стоило Иоанну приблизиться, как исповедник неведомо какой силой, да всяко преобразился. Верно, ему самому было тоскливо в этот предрассветный час. Иоанн глубоко вздохнул, не смея явиться к Филиппу без исповеди. Владыка сложил руки пред святым отцом и уж было собирался с духом, как на ладони его опустилось необъяснимое, но ощущалось всё взаправду.

Царь в ужасе отшагнул, ибо глаза его, и весь дух, и все чувства явственно путали его, заверяя, будто бы монах опустил в ладони владыке горячий кусок будто бы живой плоти в сгустках липкой крови. Не успел Иоанн и выдохнуть, как жуткое видение растаяло.

Царь стиснул зубы до скрипа, неволею отёр и без того чистые руки о подол своего одеяния и сжал кулаки. Дрожь не унималась, как бы ни был упрям и стоек владыка.

– Кто ты? – сквозь сбитое хриплое дыхание вопрошал монаха.

Иоанн бы не подивился, если бы святой отец исчез бы в тот же миг, точно звёзды с наступлением рассвета, но того не случилось.

– Отец Василий, – молвил исповедник, положа руку на сердце.

Иоанн злобно усмехнулся, скорее оскалился, и в тот же миг пристыдился собственного чувства. Сглотнув, он выпрямился, глядя на святого отца, и в один миг все мысли рассыпались, и царь не мог подобрать слов. Переведя дух, Иоанн прочистил горло и опустил взгляд.

– В чём хочешь покаяться, сын мой? – вопрошал святой отец.

– Во многом, – едва ли дав окончить, молвил царь, – слишком многом, отче, слишком многом.

Повисло молчание. Холодный ветер отчего-то был бесшумным в этих стенах. Глубоко вздохнув, Иоанн развёл руками.

– В душегубстве. В лютых и безбожных душегубствах, – царь говорил быстро, будто бы в бреду. – И нету им числа, отче. И да будет мне суд Божий – не было мне, как поступить иначе.

– Столь ли безволен ты, сын мой, яко глаголешь мне? – вопрошал монах.

Иоанн горько усмехнулся, и тяжкая боль тупыми когтями врезалась в сердце царское.

– Я уповаю на суд Господень, – молвил сипло владыка, – не справедливый, но милосердный.

– Был ли ты безволен, – вопрошал исповедник, будто бы не слыша Иоанна, – покуда слуга твой явился и убил отца Филиппа?

Иоанн замер. Слух оборвался, будто бы подле него разорвался тугой снаряд пороха. Звон заполнил всё собой. Незримое и неотвратимое удушье подступалось к горлу, окольцовывая его подлым змием. Взгляд слепо метался, не находя, за что зацепиться. Иоанн насилу обратил взор на отца Василия.

– Что?.. – вопрошал, нет, молил царь в глухом бессилии.

Отец Василий поджал губы, верно, сам пребывая в замешательстве.

– Неужто, царе, неведомо тебе, что чинят твои опричники? – в робости и со страхом, но всё же чётко молвил монах.

– Кто посмел? – стиснув зубы, вопрошал Иоанн.

– Молодой опричник не называл имени, – ответил отец Василий.

Боле Иоанн не мог слышать ни слова. Он покинул храм, и, выйдя на улицу, почувствовал, как вся разбитость, страх и горечь обрушились на него. Иоанн потерянным взором метался вокруг, закрыв лицо рукой. Было больно дышать. Каждое биение сердца давалось тяжело. В отчаянии Иоанн пал на колени, не в силах вынести той муки, которая разверзлась в его груди, грызя его заживо. В злости и свирепой ярости Иоанн поднялся на ноги и, рыкнув лютым зверем, направился по безлюдному двору к своему коню. Подлая бесовщина не отступала, точно чуя слабость Иоанна.

Курбский усмехался, расхаживая по скрипучему снегу.

– И каков же путь всепрощения? – вопрошал Андрей. – Славно ведь, царе?

– Я ему всё простил, – шёпотом бормотал Иоанн, мотая головой. – И это прощу.

– Верю, верю, – с усмешкой Андрей всплеснул руками да положил руку на сердце. – Меня ль уверить чаешь? Али себя?

Иоанн слышал ту речь, полную жестокого яда. Он выдержал эти слова, насилу выдержал, сохранив при том самообладание, покуда всё тело его предавало.

– Лишь узрею я очи его, – шептал сквозь ком в горле владыка, – лишь узрею и точно изведаю, правда то али нет.

Курбский пожал плечами, и насмешка не покидала его лица.

– И ежели правда, – молвил Иоанн, – то прощу ему и это. Слышишь, мразь?! Плевать мне! Дал мне Бог из милости власть – и в милость её и направлю. Я всё простил ему.

– Ты всяко мог учуять ложь, – произнёс Андрей, – но нынче какая-то лукавая пелена заслоняет твой взор.

Иоанн провёл по лицу, касаясь переносицы. Сиплый и безумный смех сорвался с его уст. До чего потешно было самому владыке нынче собственное помешательство!

– Это… – молвил Иоанн, указывая пред собой. – Это ложь. Нету тебя здесь.

Андрей пожал плечами и, пройдясь по скрипучему снегу, приблизился к Грому. Конь хмуро выдохнул, но боле никак не противился. Курбский взял поводья и протянул их Иоанну. Владыка не верил своим глазам. Доныне многие ужасы облекались будто бы в истинную плоть и немало видений терзали денно и нощно сердце и рассудок, но нынче всяк закон был преступлен. Иоанн не мог верить собственным глазам. Царь отчаянно и упрямо мотал головой, не находя никакого объяснения, отчего призрак обрёл плоть и кровь.

– Меня ль уверить чаешь? Али себя? – всё вопрошал Андрей.

Иоанн всё стоял на месте, не в силах пошевельнуться. До кощунственного верный образ всё никак не отпускал царя, не давал сдвинуться. Андрей глядел в ответ да будто бы взаправду никак не мог взять в толк, отчего же великий государь так дивится со столь невинного жеста – всего-то подал поводья. Наконец владыка отмер и осторожно приблизился, сам не ведая к чему.

– Ты здесь? – вопрошал Иоанн, с трепетом поднимая дрожащую руку.

Андрей усмехнулся да пожал плечами, покуда царь принимал поводья. В мгновение Иоанн исполнился лютой решимости. Он вытащил меч из ножен, что покоился при седле. Одним резким ударом Иоанн рубанул Курбского поперёк тела, повалив наземь. Всё так же, ослеплённый яростью, царь с неописуемым пылающим упоением вогнал меч в самое сердце неведомого существа. К пущему ужасу Иоанна, из раны пылко выступила горячая кровь, точно бы у живого человека.

В это же мгновение что-то перемкнуло в рассудке Иоанна. Он ни разу не обернулся на тело на снегу, истекающее кровью. В том числе и из страха, но помимо того – суетливая и мятежная спешка гнала царя срочно воротиться в кремль. Иоанн беспощадно гнал своего коня. Холодный воздух продирал насквозь, но то не заботило владыку – не впервой видали эдакую стужу, да бывало и хлеще. Нынче в мыслях стоял лишь образ Фёдора, его ясных глаз, в которых таилось столько же нежности, сколько и хитрого лукавства.

Иоанн гнал Грома плетью, чуя всем нутром, что мчится от рокового северного ветра и не поспевает его конь, и не поспеет. Когда Иоанн въехал в ворота кремля, сердце его замерло. Его встречал Скуратов, и ещё до того, как царь признал на чёрном облачении кровь, Иоанн поднял глаза к небу и силился совладать с тем, что грядёт.

– Беда, царе… – молвил Малюта.

– Где Басмановы? – вопрошал Иоанн, спешившись.

Он опирался рукой о шею Грома, ибо ноги дрожали в утомлении после лютой скачки.

– Мертвы, – с поклоном через боль ответил Малюта.

* * *

Алексей отворил дверь и едва ли не столкнулся на пороге с Малютой. Басман опёрся рукой о стену, да так, что Скуратов не видел ножа наголо, сжатого в кулаке Алексея.

– Беда, Алёш, – произнёс Григорий.

Басману было слишком хорошо известно, с чем и к чему в голосе Малюты делался этот непоколебимый, жуткий холод. Алексей едва заметно кивнул, будто бы вопрошая, в чём дело.

И пущай, что за спиной Скуратова стояли его люди и был средь них Вяземский, – Басман ударил первым. Булатный нож пробил кольчугу, поддетую Скуратовым. Глубокая рана пришлась в низ живота, и Алексей провернул оружие да так подался в сторону, что адская боль выбила Малюту из рассудка. Скуратов оступился, судорожно хватаясь за стену. Басман было хотел затворить дверь, как один из опричников выбил дверь ногой, и одна из петель треснула.

Басманова быстро обошли, в чёртовых покоях было не развернуться. Алексей, быстро озираясь, не ослаблял хватки ножа. Лютый взгляд Басманова встретился со взглядом Вяземского. Князь был при оружии и вместе с прочими обступал Алексея. Рана Малюты была тяжела, и пущай, что он уже потерял немало крови, опричник стоял на ногах и не отводил взгляд.

– Бей, мразь, – сквозь зубы процедил Басман, хватая нож крепче.

Вяземский был непоколебим, твёрдо стоя на ногах. Алексей ринулся разить Афанасия, и даже три подлых удара в спину не сбили его, и боль будто бы лишь больше взводила его.

– Живьём! – звериным ором приказал Малюта, да было поздно.

Вяземский нанёс свой удар. Рука Алексея дрогнула, и тяжёлый нож глухо пал на ковёр. Верно с болью подступало милосердное беспамятство, и оттого Басман схватился рукой за плечо Афанасия, цепляясь за него, как за последнюю опору. Последний хриплый шёпот неразборчиво слетал с уст Алексея. Афанасий стойко выжидал, как последние силы покинут Басмана-отца. Малюта глухо выругался и сполз по стене, рыча от захлёстывающей злости.

* * *

Сон резко оборвался, и прежде чем толком пробудиться, Фёдор схватился за горло, не ведая, отчего ему будто перекрылся воздух. Сглотнув, он не мог скинуть с себя омерзительное ощущение ночного кошмара, который продолжает пить кровь и наяву, но не даёт никакой подсказки ослабевшей памяти. Фёдор сел в кровати, ведомый звериным чутьём, и оно его не подвело. Через несколько мгновений раздались шаги в коридоре.

Выругавшись, Фёдор метнулся к изголовью, где обычно был припасён нож, и досадное осознание пришло слишком поздно. Басманов будто бы вновь услышал тот звон, с коим его нож был надломлен накануне. Фёдор сглотнул, чуя, как леденящий душу ужас подступался всё ближе.

Он успел метнуться к сундуку лишь взглядом, когда тяжёлая дверь отворилась и на пороге встали опричники. Первой фигурой, боле всех приметной и ожидаемой, был Малюта. Он опирался на тяжёлую секиру, и каждый шаг ему давался с трудом. Фёдор сидел на кровати и глядел на них исподлобья.

Пришлые были в крови. В свежей. Фёдор был приучен к ратному делу сызмальства, и крови, и нутра рваного нагляделся вдоволь, но нынче было иное дело. Басманова пробирала непреодолимая дрожь, и всё тряслось, коченея от страха. Он из последних сил сохранял самообладание. Лицо Фёдора исказилось беспощадным презрением, когда средь прочих он увидел Вяземского. Их взгляды встретились, и Фёдор сплюнул на пол.

– Хоть щенка возьмём живьём, – процедил Малюта, всё опираясь на секиру.

Басманов стиснул зубы, когда эти слова прозвучали во мраке опочивальни. До него не сразу дошёл их роковой смысл, и какое-то противление не давало разуметь свершившегося. И всё же в следующее мгновение Фёдор всё понял.