Текст книги "Гойда"

Глава 12

– Афанасий Иванович? – раздался голос из-за спины Вяземского.

«На кой чёрт?»

Опричник обернулся, кинув тяжёлую секиру на сосновый стол пред собой. Стоял Вяземский в оружейной палате, приметив скол на оружии своём. Нынче же предстояло дело важное, и новгородских мастеров князь ежели и знал, так всяко меньше, нежели слободских али московских.

Обернувшись, Афанасий подивился, уж не ожидая к себе никого. Перед Вяземским стоял Фёдор Басманов, облокотившись на широкую балку из светлого ясеня. Что было непривычно – так это простота наряда юноши. На нём не было уже серёг. Из колец Басманов разве что не удержался от простого серебряного перстня на среднем пальце правой руки. На наряде не было ни вышивок, ни каких иных чудных узоров. Афанасий прищурился, даваясь диву, ибо застал Федьку безо всяких украшательств.

– Чего ж вам, Фёдор Алексеич? – не без замешательства протянул Вяземский.

Юноша доброжелательно улыбнулся, разводя руками.

– Слыхивали, какая молва скверная ходит? – спросил Басманов.

– Страшусь уж и помыслить, – усмехнулся Афанасий.

Юноша улыбнулся, мотая головой, делано сокрушаясь дурной молве.

– Право, Афанасий Иванович, – Фёдор всплеснул руками, – некто уж спит и видит, как бы доброго государя настроить супротив нас.

Вяземский чуть нахмурил брови. Юноша кивнул, положив руку на сердце.

– Слыхали бы вы, что говаривают, Афанасий Иванович… – замотал головой Фёдор.

– И что же? – спросил Вяземский.

– Будто бы меж нами вражда есть какая! – с усмешкой молвил юноша.

Афанасий недоверчиво поглядел на Фёдора.

– Начистоту, Басманов, – сухо бросил Вяземский, устав от манерной речи Фёдора.

Юноша пожал плечами, и улыбка тотчас же улетучилась с его светлого лица.

– Право, сам не ведаю, – переменив тон вместе с Афанасием, молвил Фёдор. – Да вот только нынче государь всё испрашивал у меня, мол, мы друг другу козни строим. Я всяко меньше при царе служу, тебе ли, Афонь, не ведать, как государь распри при подданных своих не жалует?

– И это всё, что ты молвить хотел? – спросил Вяземский, выжидая, как об сущности речь зайдёт.

– Быть может, и с тобой государь об том захочет потолковать, – просто произнёс юноша. – Право, Афанасий Иванович, бывает, молвим чего сгоряча, но нет же меж нами никакой вражды? А ежели и есть, ни к чему об том государя беспокоить. Добра то никому не принесёт.

Вяземский почесал бороду, глядя на Фёдора.

«Ой, то не к добру, ой, точно не к добру…»

– Конечно, Федь, – усмехнулся Афанасий, пожав плечами.

Басманов улыбнулся, да приметил Афанасий, как сильно Фёдор стиснул зубы и тотчас же отстранился от князя, да всяко притом отдал поклон.

* * *

Посреди ночи раздался надрывный не то лай, не то завывание какое. То не походило ни на одного зверя. И всяко, то кричал человек. Князь Димитрий Пальский, коего удостоили милости, содержался под стражей в гостевых покоях в Слободе. К нему не применяли силу – то строго-настрого запретил как государь, так и много на том настаивал Алексей Басманов. Следы страшного губительства медленно и тяжело сходили с тела Пальского. Он не был в состоянии держать и ложки, чтобы черпать свою скудную пищу. Князь вздрагивал от каждого открывания двери, как бы тихо ни скрипели петли.

Боле, чем его тело, пострадали душа и рассудок. Он сидел почти недвижно, вжавшись в стену. Обезумевшие глаза если и отрывались от единой точки, куда они были уставлены, так принимались судорожно метаться по комнате. Нынче же случился приступ исступлённой агонии. Он отмахивался от незримых, но ужасных врагов, орал, срывая горло. На этот шум первыми сбежались Басман и Вяземский, ибо лишь они ведали, на кой чёрт государь вообще держит при дворе полоумного опальника. Оба опричника были подняты с кровати.

Рынды держали Димитрия по рукам и ногам, чтобы он не навредил в первую очередь себе. Приступ уж сходил, но едва на пороге очутился Басман, вновь незримая хватка сдавливала горло Пальского. Князь старался вдохнуть, но ничего не удавалось, кроме жуткого хрипа.

– Держите его! Пущай придёт в себя! – приказал Вяземский и вышел с Басманом за дверь.

– Дрянь, – молвил Алексей, сплюнув на пол и скрестив руки на груди.

Афанасий почесал затылок, заглядывая в покои Пальского.

– Мы уже пытались брать Луговского, и не раз. Скользкий, как…

Басманов прервал Вяземского жестом, отмахнувшись от него.

– Так не пойдёт. Он начнёт выть, полудурок псоватый, али ещё чего учудит! – развёл руками Алексей.

– И кто же перегнул со свойскими беседами в темнице-то? – спросил Афанасий.

– Нашёл время! – усмехнулся Алексей, почёсывая бороду. – К чёрту… будь что будет.

– Ты далёко? – спросил Вяземский.

– Доложу о том государю, – молвил Басманов.

Вяземский усмехнулся ему вслед да воротился поглядеть, что с Пальским делается.

* * *

Стояла глубокая безлунная ночь. Ещё до того, как в царские покои явился гость, плечи Иоанна тяжело опустились в бессилии.

– Прочь, – пробормотал владыка, пущай и знал, что нету у него никакой власти над явившимся.

– Пущай меня ты гонишь, – молвил Курбский, вернее, лукавое его видение. – Право, есть за мной грехи.

Царь стиснул зубы до скрипа и силился попросту не внимать нечестивому призраку. Да на дворе стояла тьма кромешная, и посему тварь бесовская представала будто бы взаправду, из плоти и крови. Ступал Курбский и будто бы прям опирался ногой о камень, и взаправду слышался шаг его. Иоанн бросил письмо своё да провёл по лицу.

– Прочь, – повторял царь, чем лишь потешил нечестивого.

– От скажи-ка, Вань, – раздавался голос в кромешной тиши, – явился к тебе ко двору отрок благородного родителя. Пущай не без греха Алёша, да ведает сердце твоё – верен он тебе, и сынишка его славный. Зрячи глаза твои, али не видишь рвения, с коим мальчишка пред тобой выслуживается? Ищет расположения, милости да любви твоей?

– Не за сим он при дворе, – бормотал Иоанн, – а чтобы служить мне.

Холодный пот скользил струйками по вискам, что гудели в нарастающей агонии. Руки занимала дрожь неуёмная. Всю комнату будто бы охватило пламенем, и воздух дрожал, и будто бы приступило к горлу Иоаннову удушье, точно змея туже обвивала шею.

– А всё же славно ты порешил! – молвил Курбский. – А опосля, мудрый наш владыка, будешь сокрушаться, что подле тебя честного люда нету? Знаешь же, что в Новгороде неча сыскать, кроме погибели и скверны. А уж тем паче, велишь мальчишке желторотому Луговского изловить.

Обрушился резким ударом на стол владыка да с грозным рыком разорвал незримые оковы. Дрожание унялось, и воротился подлинный облик мрачной опочивальне. Исполнился взор царский лютой кипящей злобы, сердце яростно билось, и каждый вздох вырывался с жаром с запекшихся уст.

– Мало у меня отрады, Андрюш, мало, – процедил сквозь зубы государь, уставив очи, полные яростного огня, на давнишнего приятеля своего. – Да одно греет жалкую душу мою. Сбежал ты, крыса подлая, оставил меня. Эта партия за тобой, мразь, ликуй же! Да токмо прибег ты к помощи чёртового Луговского, ох и не ври, будто бы так оно и не было! И посему отрадно думается мне, чем же платил ты этому бесу. Поди, до сих платишь. Изыди!

Едва сей грозной речи вторил удар о стол, как и впрямь видение рассеялось. Вздох облегчения сошёл с уст Иоанна, и гнев его, и ярость его пошли на убыль. Скверное опустошение наполняло тело, и не было сил держаться на ногах. Рухнул царь на кресло резное и не слышал ничего, кроме собственного сердца. А то билось яростно и пылко, не щадя себя, нося в себе давнишние раны. Окоченевшие руки припали к лицу.

* * *

Царь ещё не занял своего трона, как заметил, что его уж ожидают в зале. Иоанн постарался премного удивиться, увидев Басмана-отца столь рано – за окнами едва-едва занималась заря. Алексей поклонился и припал к кольцу Иоанна.

– Отчего ж тебе не спится? – спросил владыка, проходя к трону.

– Да вот же, – Басманов всплеснул руками, – нынче ночью не дозвался вас, решил уж явиться поутру.

Иоанн занял трон, оправив подол своего одеяния, хитро расшитого золотом и самоцветами.

– Вот как? – спросил Иоанн, вскинув бровь и подперев рукой голову.

Басманов кивнул, прохаживаясь подле трона.

– Насчёт Новгорода, насчёт Луговского… – с явною неохотой молвил Алексей.

Иоанн едва прикрыл глаза и почти незаметно кивнул, веля молвить боле.

– С Пальским уж я потолковал по-свойски… Оттого уж мы и изловили его дружков, и в Москве, и в других городах славных… Да вот, верно, сам Димка уже не сгодится ни на что. Аки зверь беснуется.

Иоанн коротко кивал, слушая речь Алексея, но взгляд у владыки был отстранённый, точно преисполненный иными тревогами. Иной раз вознамеривался прервать речь слуги своего, да лишь поджимал губы, дав окончить доклад.

– И как же с ним поступиться? – спросил Иоанн.

Басманов пожал плечами, почёсывая свою шею. Царь усмехнулся.

– Воля твоя… – молвил владыка. – Но всяко надо попытаться изловить Луговского. Ходит молва, уж отправил он семью свою на чужбину и к осени сам переберётся.

Басманов кивнул да щёлкнул пальцами, припомнив что-то.

– Я с Вяземским болтал на днях… Заместо меня Фёдор едет, великий государь? – спросил Алексей.

Царь замер на какое-то мгновение, глядя в глаза Алексея. Лицо Иоанна омрачилось и будто бы вновь приняло оковы холодной маски.

– Да, – сухо кивнул царь.

Алексей кивнул, поджав губы.

– И Вяземский над ним главенствует? – спросил Басманов.

Иоанн нахмурился пуще прежнего.

– Ежели так… не берите много спросу с Феди… – молвил Алексей. – Али что не так пойдёт, так взаправду, рисковое дело, рисковое. Уж ловили Луговского, и не раз, и ежели Федьке с Афонькою не повезёт – уж не серчайте, добрый государь.

– С вами, Басмановыми, у меня суд особый, – Иоанн сухо кивнул и слабо улыбнулся.

Алексей же припал к царскому перстню да покинул государя с низким поклоном.

* * *

День прошёл в приготовлениях. До дальнего плавания в Великий Новгород оставалось всё меньше времени, и надобно было спозаранку снарядиться. При дворе об том деле ведали лишь государь, Басмановы, Малюта да Вяземский. Иные же, даже из братии, слыхать не слыхивали, к чему поднимается суматоха. Фёдор даже со Штаденом не обмолвился об том, да немец, к слову, и не допытывался.

Вяземский не находил ни минуты покоя, подготавливая людей, припасы да снаряжение для долгого пути. Он выискал суда, что проделают должный путь, да послал грамоты купцам-мореплавателям, чтобы те услужили великому государю за щедрую плату. В этой беготне да суматохе окончательно выветрилась та престранная беседа с юным Басмановым в оружейной. Афанасий едва стоял на ногах под вечер, к нему постучался холоп да доложил, что государь желает видеть князя.

«И впрямь Федька вражды нашей выносить на царский суд не желает? Ему-то какой с того прок?» – думал Афанасий, ступая по коридорам.

На мгновение его лик озарился светлою мыслью, вызвав на губах ухмылку.

«Али у него разлад с царём? От было бы славно, от было бы славно…»

Гадал Афанасий всё да додумывал, с чем к нему юноша пожаловал нынче, а сам меж тем и очутился пред царскими покоями. Рынды отворили дверь, и Вяземский с поклоном зашёл в опочивальню. Царь стоял у окна в чёрном облачении с непокрытой головой и будто бы не сразу заметил Афанасия. Вяземский уж было хотел слово молвить, как Иоанн обратил на опричника свой рассеянный взгляд.

– А, это ты, Афоня… – произнёс Иоанн, медленно ступил к резному креслу и указал на второе Вяземскому.

Опричник поклонился и занял своё место. Царь, верно, возвращался от своих раздумий – взгляд его становился всё более живым. Владыка глубоко вздохнул, постукивая пальцами по подлокотнику.

– Вот я чего всё в толк не возьму, – молвил Иоанн, почесав висок. – Уж истолкуй – не лукавь. Какая беда у вас с Басмановым? С Лёшей-то ясно всё, а с Федькой?

Афанасий и впрямь подивился тому, что Фёдор взаправду сказал о том, что государя тревожит их тихая склока. Вяземский развёл руками, точно вовсе не ведая ничего.

– Право, добрый государь, бывает, молвим чего сгоряча, но нет же меж нами никакой вражды.

Иоанн усмехнулся. Лицо его сразу преобразилось – последняя тень сонного замешательства окончательно исчезла.

– Да прям-таки, – с улыбкой произнёс Иоанн. – Слухи дошли до моих ушей, что меж вами кошка пробежала. И я всё в толк взять не могу, чего ж вы меж собою не поделили.

– Да государь! – выпалил Вяземский, ударив себя в грудь. – Полно, полно вам терзаться об том! Ни пира без него не отыграть, а уж казнь любую в экую потеху претворяет, что даже я в своих летах диву даюсь! Полно, полно вам, государь, об том тревожиться.

– Не лги мне, Афоня, – с улыбкою пригрозил царь.

– Да дайте крест, государь, дайте крест! На нём поклянусь! – выдал Афанасий, да с такою удалью, что уж всякий позавидовать мог бы.

Иоанн рассмеялся, чуть мотнув головою. Глубоко вздохнув, владыка вновь поглядел на Вяземского.

– Стало быть, пущай Федька и едет с тобою в Новгород заместо Алёши, – молвил Иоанн, глядя в глаза Афанасия.

– Отчего же? – спросил Афанасий после некоторого молчания.

Иоанн пожал плечами, откинувшись в кресле.

– Он у немца латыни выучился, – молвил царь с лёгкой небрежностью.

– Отчего же не послать с нами немца? – спросил Афанасий.

Царь замотал головой.

– Андрюша славный, славный, – закивал Иоанн. – Да больно уж приметный. Со взгляду одного его кровь стынет в жилах. Нужен кто, аки ты, да Фёдор, стало быть.

Афанасий тяжело вздохнул, глядя в стол. Дубовые волокна текли плавным узором в извечном полумраке царских покоев.

– Отчего же вы не отправите обоих Басмановых? – молвил Вяземский, подняв взгляд.

– Ежели один из них изменит, второй его прикроет, – замотал головой Иоанн, постукивая пальцами по столу.

Афанасий подивился такому обороту.

«Ежели один изменит?..»

Вяземский не скрывал удивления на своём лице, покуда внимал царской речи.

– Ты же не станешь лукавить, ежели заподозришь чего? – спросил Иоанн, несколько понизив голос.

«Неужто взаправду разлад у них?»

– Ты поглядывай за ним, – продолжил Иоанн. – Да гляди, не спеши удерживать его от всякого соблазна. На то тебя и посылаю, чтобы выведать истинную волю Басманова.

Афанасий коротко кивнул, невольно прищурив усталые глаза.

– Да вот ещё что, – добавил царь, подняв руку в жесте, точно сам себе напоминал о чём важном. – Коли и уличишь Федю, да хоть в чём, Басманов должен вернуться сюда, в Слободу, живым и невредимым, на мой суд.

Вяземский кивнул, скрывая внутреннюю улыбку свою.

– Воротишь обоих слуг моих – и Фёдора, и Димитрия этого несчастного. От исхода сего будет решаться их судьба. Да гляди же мне, Афоня! – Царь вновь пригрозил, и на этот раз улыбка отчего-то боле походила на злостный оскал.

Вяземский сглотнул, чувствуя настрой государя.

– Что бы ни случилось, всё с тебя спрошу, – молвил Иоанн своим ледяным тоном.

Улыбки и след простыл. Взгляд Иоанна сделался тяжёлым, невыносимо тяжёлым.

– Вам ли не знать, государь, о нраве Федькином… – молвил Афанасий.

На то владыка усмехнулся да вскинул бровь.

– Об чём же эдаком ты толкуешь? – Иоанн сопроводил речь свою плавным жестом.

Взгляд Афанасия метнулся по комнате, покуда князь подбирал слова.

– Юноша он пылкий, да порою до сумасбродного пылкий…

– Ты не совладаешь с мальчишкой? – спросил Иоанн с усмешкой в голосе.

– Я даже не об том… А ежели он по своей воле в драку полезе… – не успел окончить Вяземский, как смолк, услышав резкий удар по столу.

– Ежели реки обратятся вспять, и ежели разверзнется бездна и небесная твердь обрушится на землю, ежели то взаправду случится, то ничего не меняет – за жизни Фёдора и Димитрия ты будешь отвечать головою, – произнёс Иоанн, отчёркивая каждое слово.

Вяземский с опущенным взором внимал словам владыки, силясь совладать с поднимающейся злобой. Он сжал кулаки, и лишь когда Иоанн умолк, посмел поднять очи на государя.

– Особенно за жизнь Фёдора, – произнёс Иоанн, указав на Афанасия.

Вяземский коротко выдохнул и кивнул.

– Да, мой царь, – ответил он.

Иоанн кивнул, отведя взгляд куда-то пред собой. Вяземский обдумывал строгий наказ государя. Тяжёлые мысли сгущались, как тучи пред грозой, покуда мрачная тишина не была прервана.

– На кого же я могу то возложить? – спросил царь, продолжая глядеть в незримое пред собою.

Афанасий поднял взгляд на владыку.

– На кого, ежели не на тебя? – спросил Иоанн, пожимая плечами. – Оттого эта ноша ложится на твои плечи, Афоня. Не потому что нет во мне любви к тебе, но за то, что нет подле меня иных людей, кто бы с сим управился.

Вяземский склонил голову, слушая эту речь, и кулаки опричника не разжимались от ярости.

– Считаешь, приказ мой несправедлив? – спросил Иоанн, глядя вскользь на Афанасия.

Князь тяжело выдохнул, мотая головой.

– Царе… – протянул Афанасий, не ведая, какие слова подобрать.

Государь закивал, откинувшись назад с глубоким вздохом. Владыка погладил свою бороду, поджав губы, затем же пожал плечами.

– Вот что, Афоня, – наконец молвил владыка. – Ты служил ещё отцу моему, верой и правдой служил. Ежели на то есть воля твоя, в самом деле, нынче ты вправе отказать мне. Ибо сейчас взываю к тебе не как к слуге, но как к другу. Ежели нет на то воли твоей, так тому и быть.

Вяземский свёл брови, не зная, отчего так государь переменился.

– Так что скажешь мне, Афоня? – спросил Иоанн, обращаясь к Вяземскому мертвенно-холодным взором.

Князь медлил, а затем его уста озарила лёгкая улыбка.

– Вы же то говорите лишь с тем, – молвил Вяземский, – что не посмею вам уж накануне отказать.

Иоанн улыбнулся и коротко кивнул.

Глава 13

Алексей Басманов сидел в отдалении, глядя, как князь Димитрий Пальский силится унять припадок безумия. Опричник хмуро посматривал на своего бывшего узника и в задумчивости почёсывал бороду.

– И как ж ты намерился в Новгород-то ехать, да тем паче Мишку-то Луговского встречать? – спросил Алексей.

– Я совлад-даю с соб-бой… – молвил в ответ Димитрий, сидя на постели, обхватив себя руками.

На лбу выступил холодный пот и стекал крупными каплями по лицу, искажённому диким ужасом. Пальский не спал всю неделю – те короткие часы в забытьи едва можно было назвать сном. Боле того, он мог сомкнуть глаза лишь днём, ежели его комната была залита солнечным светом – оттого окна в его покоях оставались открытыми настежь. Стоило тьме опуститься на Слободу, так сердце тотчас же отчаянно и тревожно билось, не давая сделать ни одного ровного вздоха. Басманов глядел на плоды своих стараний.

«Перегнул маленько…» – с досадой думал опричник, глядя на состояние Пальского.

Меж тем сам князь призвал немало воли своей и насилу унял дрожь. К тому времени в покои зашёл Вяземский. Афанасий и не глядел в сторону Димитрия, сразу кивнул Алексею, дабы тот вышел с ним на разговор в коридор. Басманов недовольно хмыкнул, поднявшись со своего места, и пошёл вслед за Вяземским.

– Он совсем плох, – Алексей замотал головой. – Луговский всё поймёт.

– Ты остаёшься в Слободе, – молвил Вяземский, точно не слыша слова Басманова.

Алексей замер на месте да уставился на Вяземского. Афанасий развёл руками пред Басмановым и помотал головой.

– Мол, едет у нас латынью наученный, – произнёс Вяземский.

– Чёрт этот заморский? На кой он там сдался? – спросил Алексей.

– Да и я об том подумал сперва, – усмехнулся Афанасий. – Заместо тебя Федя твой едет.

– Эво как… – протянул Алексей, почесав затылок.

Вяземский пытался угадать мысли Басманова. Алексей же пожал плечами и усмехнулся.

– Не, право, – молвил Басман погодя, – так и даже лучше складывается.

– Отчего же? – спросил Афанасий.

– Да хотя бы оттого, что нынче Фёдор в почёте у государя. Он уже в Новгород едет! В его-то годы! – Басман-отец всплеснул руками.

– Так уж растолкуй ему суть дела сего, – молвил Вяземский. – Ежели сплохует Федя, уж пущай не в Новгороде!

– Растолкую, растолкую, – кивнул Алексей, хлопнув Вяземского по плечу.

– И уж как-нибудь надоумь его не искать со мною ссоры, – добавил Афанасий.

– Да Боже правый! На кой ему разлад с тобою? Тем паче на службе дальней? – усмехнувшись, ответил Басман. – Да и ты не боись – приструни там Федьку. Он у меня парень задорный да смышлёный. Ежели будет велено, так исполнит всё.

– Уповаю на тебя, старина, – молвил Вяземский.

Алексей вновь хлопнул князя по плечу, а с тем и крепко обнял его.

* * *

– Али чего неясно? – спросил Алексей, оглядывая покои сына.

Фёдор перевязал тугой кошель, кинув его на дно сундука, да пожал плечами. Затем обернулся к отцу, убирая волосы назад.

– А инока ты на кой чёрт придушил? – спросил юноша, складывая в четверть шерстяное одеяло.

– Дак тайна исповеди, – усмехнулся Алексей. – Токмо и так можно, чтоб наверняка.

Фёдор улыбнулся словам отца, скинул одеяло в сундук да принялся закрывать его, придавив крышку коленом. Юноша затянул два больших ремня и сел поверх сундука, утомившись сборами. Фёдор подставил руки назад и вскинул голову.

– Значится, – протянул юный Басманов, – от Димитрия Пальского нам надобно, чтобы вывел нас на Луговского.

Алексей кивнул, глядя, что ещё из вещей запамятовали уложить в дорогу.

– Что Пальского, что Луговского доставить живьём, – наказал Басман-отец, поглаживая свою бороду. – Ох и тяжкая будет работёнка… То вам не Москва наша красная, не Слобода… Новгородский народ – то ещё гнильё. Смотри же, Федька, не опричником ты туда едешь, но купцом, да притом другом Димитрия Пальского.

– Да помню я, помню, – кивнул Фёдор.

– Помнит он! Как Вяземский тебе денег давал, так, припомни мне, что ты ему молвил? – спросил Алексей, всплеснув руками.

Фёдор усмехнулся, мотая головой.

– Не сразу я припомнил, – молвил юноша, – что нельзя нынче будет в Новгороде просто явиться да брать всяко, что приглянётся. Да будто, право, в том моя вина, что государь нас милостью своей избаловал!

– Пропала охота в простом-то люде ходить? – усмехнулся Басман-отец, почёсывая бороду. – То ли дело здесь – всяк расступается, всяк купец отдаст и золото, и парчу, да всё задаром, да ещё упросит взять подношение его! Не так всё в Новгороде, не так.

– Да знаю я, знаю! – отмахнулся Фёдор.

– Да, – добавил Алексей, обернувшись к сыну, – не вздумай взболтнуть, что Машка Димкина уж мертва давно.

Фёдор кивнул, глядя в потолок, да затем цокнул. Мотая головой, юноша поглядел в пол, сложив пред собою руки в замке.

– Жестоко мы с Димой, жестоко… – протянул Фёдор.

– Пущай не жалуется, – отмахнулся Алексей. – Вот что скажу – Пальский ещё обрадуется, узнав о том!

Юноша вскинул бровь, подняв взгляд на отца своего.

– Станешь отцом – уразумеешь, об чём я, – молвил сухо Басман. – Пущай уж чадо отойдёт в свет иной, нежели мучиться будет от надругательств. И чёрт бы побрал этого Вяземского – все мы не без греха, но вот не могу я понять того! Сам старик уже, а всё дурную прыть свою смирить не может!

Фёдор опустил взгляд да сглотнул, потерев затылок. Юноша будто хотел чего молвить, да поджал губы, вновь огляделся по комнате, поднялся со своего места, принявшись вновь за сборы.

– Ежели на рынках очутимся, что привезти тебе с Новгороду? – спросил Фёдор, взяв с пола корзину да проверяя на просвет, не пробито ли дно.

– Луговского вези! – Алексей отвесил сыну сильный подзатыльник.

С неожиданности юноша пошатнулся да выронил корзину. Фёдор поднял хмурый взгляд на отца, потирая ушиб.

– А этот чёрт не пальцем деланный! – наставлял Басман-отец. – Подлый змий да хитрый, каких ещё поискать. Ушлый чёрт, да к тому же развратник – какие оргии затеивал при дворе – эх! То-то были времена… А нынче всё, в опале мразь поганая. В Новгороде осел, да никто его изловить не может, уже который год. Ты ещё дитём мелким шастал, как Мишка уж от царя в бега пустился, и всё государь не сыщет его.

– Что же эдакого случилось, что у государя с ним разлад стался? – спросил Фёдор.

– Да мне почём знать? – Алексей пожал плечами да отмахнулся.

Юный Басманов вздохнул, вытаскивая кинжал из ножен да поглядывая в своё отражение.

– Тебя послушать, так этот Луговский не по зубам нам с Афонькою, – с тихою грустью в голосе молвил юноша, заткнув нож обратно да кинув в один из распахнутых сундуков.

– Ага, – молвил Алексей, хлопнув сына по плечу. – Да об том государь ведает, Федь. Ежели не схватите его… ну что поделать? Уж совладаем как-нибудь с гневом царским, не впервой.

Фёдор молча кивнул, продолжая свои сборы.

* * *

Ворота Александровской крепости отворились, едва крепостные завидели трёх всадников. Средь крестьян поднялось радостное воодушевление, и тихий шёпот вмиг разнёсся по всему двору.

Каждый крестьянин, что был занят делом, поднял взор свой, дабы углядеть, хоть вскользь, хоть мельком, прибывших – святого отца Филиппа и двоих спутников его, Ивана да Василия Колычёвых. То были племянники святого отца. Узнав, что Филиппа вызывает царь, бросились они отговаривать святого отца, да оставаться в Москве. Святой отец выслушал, но всё же не поддался уговорам. Поняв, что уж не переспорить, порешили князья, что будут подле сродника своего.

Как въехали они в ворота, не могли упустить то, с каким благоговением глядят на них запуганные крестьянские лица. Стояли они, босоногие, утруждённые, и всё не могли взгляду отвести от святого отца да спутников его. Не успели спешиться прибывшие, как конюх, прежде чем принять поводья, уж подставил руки Филиппу.

– Благослови, отче! – тихо взмолился он, и святой отец озарил его крестным знаменьем.

За сим зачарованно наблюдали и остальные холопы, точно бы само явление святого отца Филиппа было уж спасением их жизней. Премного слышал простой люд о старце, премного. Сам Стёпка-заика стоял поодаль, сгребая сено из-под ног царских лошадей, да поглядывал во двор, припоминая, как избавился он от своего недуга. Быстро молва прознала о чудесном исцелении, и редкий холоп не знал о добром милостивом старце. На слуху были и челобитные, с которыми Филипп не раз обращался к самому царю, и царь порой и внимал прошениям о милости, о прощении.

Уж было крестьяне мало-помалу да стянулись к конюшне, дабы поглядеть на старца воочию али и вовсе получить светлое его благословение, как в воздухе раздался громкий удар хлыста.

– Разошлись, поганцы! – раздался резкий бас.

Холопы тотчас же разбежались по наказам, по поручениям своим. Филипп поднял хмурый взгляд на приближающуюся фигуру Малюты.

– Проходу не даёте! – прикрикнул Скуратов, замахиваясь на холопа.

– Бьём челом, Григорий Лукьяныч, – молвил Иван, спешившись да будто бы собою заслоняя несчастного паренька, что уж спешно удрал – только пятки и сверкали.

Малюта усмехнулся, точно меряя взглядом юного князя. Махнув рукою, повёл их Григорий в светлую палату. Рынды с поклоном расступились, пропуская к государю. Сам же Иоанн встретил Филиппа едва ли не в дверях. Руки Иоанна медленно поднялись, сложившись около груди. Святой отец благословил царя, и тот уж отбросил всякую холодную величественность в облике своём. Иоанн обнял Филиппа со всем горячим радушием, коим полнилось сердце его.

– Спасибо, что явился, отче, – прошептал владыка, нехотя и плавно отстраняясь.

– О чём просит душа твоя? – задал вопрос Филипп.

Царь глубоко вздохнул и поглядел поверх святого отца на опричника своего, Малюту, да подманил жестом. Скуратов приблизился, почтенно склонив голову. Иоанн глубоко вздохнул, заложив руки за спиною, и принялся медленно прохаживаться по залу. Филипп бесшумно ступал подле государя.

– Ты прибыл с Соловков на службу мне? – спросил Иоанн.

Святой отец кивнул.

– За спасением души твоей, – молвил тот. – И с тем спасением всей отчизны нашей, Иоанн.

– Услышит ли Бог наш милосердный, ежели вознесёшь ты молитву за тех, кого рьяно чтишь душегубами? – спросил царь.

– Бог слышит всех чад своих. И твои молитвы, Иоанн, – ответил Филипп.

Иоанн замер и, опуская взгляд, коротко помотал головой.

– Нет, отче, – с горькой усмешкой молвил царь. – Призвал я тебя, дабы молился ты за слуг моих.

Филипп тяжело вздохнул. Его худые и узкие плечи заметно шевельнулись под рясой.

– Назови имена, – молвил Иоанн, кивнув на Малюту. – Сей же ночью Малюта пустится в Слободу да помилует каждого, за кого ныне вступишься.

Взор Филиппа озарился светлой радостью, и вместе с тем он точно дивился, взаправду ли он слышит сей приказ из уст государя своего.

– Князей Вятских помилуй, царе, отца и трёх сыновей, – молвил Филипп с поклоном.

Иоанн коротко кивнул.

– Кого ещё? – спросил владыка.

– Князей Смирновых да Алексеевых. Князя Димитрова и дочерей его. Князей Земянкина с престарелыми родителями его, князя Зуева с женою… – молвил Филипп, да умолк, заслышав тяжкий вздох.

То был Скуратов, скрестив на груди свои громоздкие ручищи.

– Запомнил, Гриш? – спросил Иоанн холодным тоном.

Голос государя пресёк любое дерзновение Малюты – опричник опустил взор и кивнул. Заметив ту покорность, царь унял ярость, поднимающуюся в его сердце.

– Кого ещё? – спросил Иоанн, вновь обращаясь к Филиппу.

Святой отец коротко кивнул.

– Князей Мировских, – произнёс святой отец.

Царь поджал губы, отводя взгляд в сторону, точно задумавшись об том, но затем мотнул головою и обратил взор на Малюту.

– И князей Мировских, – повторил Иоанн.

Григорий Скуратов покорно кивнул, да было видно, как слова Филиппа встали ему точно кость в горле.

– Али ты сам ещё кого припомнил? – спросил Иоанн, и хоть уста государя улыбались, от слов тех веяло угрозой.

Малюта мотнул головою, выжидая, как царь отпустит его, что вскоре и стало – Иоанн подал царский перстень. Скуратов припал к нему устами да пошёл собираться в путь-дорогу. В коридоре раздалось сдавленное ругательство, коему Иоанн и вовсе не придал значения.

– За чьи души молиться мне? – спросил Филипп.

За сими словами царь да святой отец уж приблизились к трону. Государев взор блуждал по сплетениям резным, собирая мысли воедино. Царь глубоко вздохнул, опираясь рукой на подлокотник. Тело всё сделалось непомерно тяжёлым.

– Всё я ведаю, Филипп, – молвил Иоанн, пересилив себя и вновь встав в великий свой рост. – Ведаю я, отче, не по сердцу тебе опричнина, пущай ты и перестал бранить их в своих проповедях. Злодеи они? Ежели и так, то всякий погром да всякое губительство учиняют лишь по моему приказу, и нет у них воли иной, кроме моей. Кровь на моих руках, не на их. Грехи их примет моя душа, не их.

Филипп молча внимал царской речи.

– Оттого молю тебя, – меж тем продолжил Иоанн, – не как слугу, но как доброго друга – помолись за братию мою, за опричников в дальнем странствии, за Фёдора да Афанасия.

Филипп склонился в поклоне.

– Сердце твоё всё ещё полно любви, – молвил святой отец. – Ежели и впрямь ты страшишься за судьбу ближних своих, не вели им казнить, не вели им погромлять, не вели им предавать огню дьявольскому всю землю нашу Русскую.

– А кто повелит моим врагам быть милосердным ко мне? К детям моим, к людям моим? – спросил Иоанн.