Текст книги "Гойда"

«Я там был? Взаправду?» – вопрошал сам себя юноша.

Басманов почесал затылок, зевнул, встал на ноги. До утра он не смыкал глаз. Опричник попытался было вновь уснуть, но сон никак не шёл. Всё перед глазами стоял пологий холм, утопающий в молочном болотном тумане.

* * *

– Елдыга грабастая! – Вяземский отпрянул назад, не ожидая в столь ранний час увидеть Фёдора в палате.

Басманов сидел в окне, свесив одну ногу. Он глядел, как занимается заря. Заметив Афанасия, а потом уж услыхав и возглас его, Фёдор вскинул бровь да усмехнулся.

– Неужто так скверно выгляжу? – со слабой усмешкой спросил Басманов, прибрав прядь за ухо.

Афанасий глубоко вздохнул, перевёл дыхание и положил руку на грудь.

– Тебе-то чего не спится? – спросил князь, спустившись вниз.

Фёдор пожал плечами.

– А тебе чего? – спросил Басманов, наблюдая, как Вяземский в тяжёлой усталости рухнул в кресло.

– Неужто не слышал? – спросил князь, ища под столом водку.

– Вой-то? Как же не слышать, – кивнул Фёдор, глубоко вздыхая.

– От, родимая! – радостно молвил Вяземский, открывая бутыль.

Афанасий предложил Фёдору, но тот коротко помотал головой. Вяземский пожал плечами да глотнул из бутыли.

– Ну что, выпускаем псоватого этого дурку на встречу с Михал Михалычем да уповаем на милость Божью? – спросил Фёдор.

– Да на скудоумность Миши, – усмехнулся Афанасий, ставя бутыль пред собой на столе.

– Да он, верно, на скудоумии-то и схоронился от царя вот уж сколько лет? – молвил Басманов.

Вяземский тяжело вздохнул, постукивая пальцем по столу.

– Ни с кем, кроме Димитрия, Луговский не выйдет на встречу, – произнёс Афанасий.

– А ежели я пойду с письмом от Пальского? – спросил Фёдор.

Вяземский поднял взгляд на Басманова и мотнул головой.

– В письме Пальский укажет меня своим человеком, – предложил Фёдор.

– Нет, – отрезал Вяземский. – Ежели и держать ответ перед государем, так за то, что Луговского упустили. Ежели ты Мишке не понравишься, худо всем будет, а ты ему не понравишься с первого взгляду – у него глаз намётан, уж поверь! Всякую неправду, как псина, чует.

– А что Димку перемолотили, так не почует? – спросил Басманов. – Луговский не знает моего лица.

– И не узнает! – бросил Афанасий. – Нет, Федь, ты славный малый, и язык у тебя подвешен, и чёрт возьми, будь мы в столице али Слободе – без раздумий послал бы тебя с самим чёртом знаться! Но ныне я в ответе за тебя, и голова моя на плечах мне не жмёт, не давит.

– Ты с людьми ратными будешь следить за встречею, – молвил Фёдор. – Конечно, я и сам буду при оружии. Самое страшное – и впрямь, упустим Луговского. Ежели то будет по моей вине, клянусь, Афонь, я сам пред царём отчитываться буду.

Вяземский хмуро смотрел на Басманова, отрицательно покачивая головой. Фёдор спрыгнул с подоконника внутрь.

– Ежели Луговский увидит Пальского, то сразу ясно станет, что к чему, – молвил Басманов, медленно подходя к Вяземскому да садясь подле него, упёршись рукой о своё колено. – И тебя он признает. Ратные люди твои довольно хмурый народ. Афонь, я клянусь, я уболтаю его явиться на пристань, где его будет ждать Димитрий. Когда спохватится, поздно будет.

Вяземский опустил взгляд.

– Я говорить буду только под твоим надсмотром, – произнёс Басманов.

– Довольно, нет, – грубо отрезал Афанасий и потянулся к водке, да Фёдор был проворнее.

Юноша опередил Вяземского и отодвинул бутыль на край стола.

– Басманов! – рявкнул Афанасий да схватил юношу за шиворот.

Фёдор подал голову назад и глядел на князя, чуть опустив веки. Вяземский стиснул зубы и грубо оттолкнул юношу от себя.

– Утро вечера мудренее, – молвил Басманов, отряхнув свою рубаху, да воротил Вяземскому бутыль.

Юноша уж ступил на лестницу, как Вяземский окрикнул его.

– Федь, – сухо бросил князь.

Басманов обернулся, сложив руки на груди.

– Вернёмся в Слободу, царь сложит с меня обет мой, от тогда и потолкуем по-свойски, – молвил Вяземский да вновь припал к бутыли.

– Непременно, Афанасий Иваныч, – ответил юноша напоследок.

* * *

Новое солнце поднялось над Новгородом. От полуденного зноя едва можно было укрыться. На окраине города маленький кабак принимал под своей тенью многих купцов, мореходов али прочих умельцев. Фёдор спешился в нескольких улицах отсюда и неспешно прогуливался, всё глядя по сторонам на резные украшательства высоких теремов.

На юноше была белая рубаха, расшитая красными узорами. Пышные рукава были схвачены к запястью. Широкий пояс дважды обходил вокруг тела, высокие красные сапоги едва-едва припылились дорогой. Дойдя до питейного, Басманов пытался разглядеть какую особую примету да не спешил заходить.

– Хлебу – мера, – раздалось у него из-за спины.

Юноша тотчас же обернулся. Перед ним стоял высокий мужчина в длинной рубахе с наглухо застёгнутым воротом. Руки были сложены вместе и полностью припрятаны в рукава. Белое лицо окаймляла тёмная ровная борода. Тёмно-серые холодные глаза казались недвижными, а на внешних уголках сетка мелких морщин давала понять, что не по сердцу мужчине палящее солнце, точно оно его слепит больше всякой меры.

– Слову – вера, деньгам – счёт, – ответил Фёдор, разглядывая незнакомца.

Мужчина кивнул, точно пригласил следовать за ним в кабак. Басманов глубоко вздохнул. Стоило юноше сделать пару шагов, как ещё двое встали из-за стола. Оба глядели угрюмыми зверьми. Фёдор развёл руки, давая себя обыскать. Он глубоко вздохнул, когда забрали его нож из-за пояса да кинжал из сапога.

Мужчина же, встретивший Басманова, занял место, подальше от посторонних глаз. Пред ним на стол выложили оружие Фёдора, а самого юношу усадили напротив да встали поодаль. Незнакомец поглядел на оружие, доставая из ножен. Ничего не молвив, он бросил его обратно на стол, подняв резкий звон. Басманов мельком видел, как двое мужчин, обыскивавших его, вышли из кабака.

– К Михал Михалычу, – произнёс Фёдор, доставая из-за пазухи письмо, писанное да запечатанное Пальским.

Молчаливый незнакомец поглядел на конверт и коротко кивнул, принимая послание.

– Чьих сам будешь? – спросил он Фёдора.

– Согорских, – ответил юноша. – Иван Степанович.

– Говаривают, сгинул ты у Подольска, – произнёс незнакомец, недоверчиво глядя поверх письма.

– Да вы не внимайте сим шибко бредням, – усмехнулся Фёдор, мотнув головою. – Мы с братом и отцом, царствие им небесное, служили под Смоленском. Им уж всё, но не бывали наши у Подольска, враки.

Мужчина коротко кивнул, открывая письмо. Бегло холодный взгляд пробежался по строчкам.

– Уж думали, и Дима сгинул, – вздохнул незнакомец.

– Что у вас за охота заранее хоронить всех? – усмехнулся Фёдор.

– Примета добрая, долго жить будут, ежели панихиду по живому отпеть. – Мужчина почесал бороду, глядя куда-то поверх плеча Басманова. – Стало быть, Пальский ждать на пристани будет?

Фёдор кивнул, стараясь и вовсе не обращать внимания на то, какой шум поднялся у входа.

– Что ж, – молвил мужчина, поднимаясь со своего места. – Стало быть, Иван Степаныч, должно тебе указать ту пристань. Под сим описанием немало мест новгородских.

Говоря то, мужчина приподнял письмо в своей руке. Фёдор пожал плечами, поднимаясь вместе со спутником своим.

– Отчего же не показать? – спросил Басманов.

Уж хотел было Фёдор направиться к выходу, как мужчина схватил его выше локтя да слабо одёрнул.

– Нет, нам токмо тебя надобно, – понизив голос, молвил незнакомец да подтолкнул юношу к чёрному ходу.

Фёдор бросил короткий взгляд на выход, да, цокнув, не стал противиться. Мужчина вывел его к двери, ведущей несколько вниз, в место, наполовину вкопанное в земь. Тут было много холоднее, нежели в кабаке, а уж тем паче – на улице. За ними захлопнулась дверь. Всё, что успел углядеть Фёдор – то были бочки да неразделанное мясо на больших разделочных пнях, залитых липкой кровью.

Не видал Басманов, кто охватил его под руки, ибо тотчас же холщовый мешок закрыл всякий взор. Фёдор не противился, когда его увели куда-то дальше. Он слышал, точно отодвинули тяжёлый ящик али ещё что – протяжный скрип дерева. Затем его спустили по старым наклонным ступеням. Басманов лишь примерно ощущал, что они нынче в подземном лазе.

Немного брели они по сырым коридорам и вскоре вышли на свет божий – всяко редкий свет просочился сквозь холщовую ткань. Вслепую Басманов ощутил, как руки его подняли пред ним да схватили грубой верёвкой, стянули до боли. Волнение, что охватило юношу, не давало верно прикинуть, сколько времени прошло, да мог лишь сказать, что дальше путь их шёл рекой.

– Хотел Луговского повидать? – наконец Фёдор услышал голос незнакомца.

– Да уже не сильно-то и хочется, – ответил Басманов, пожав плечами.

Сразу же Фёдор пошатнулся от сильного удара наотмашь по лицу.

* * *

Когда с Басманова сняли мешок, он невольно прищурился от света, хотя в помещении царил полумрак. Фёдора усадили на деревянный стул. Басманов едва обернулся, как увидел фигуру того самого незнакомца, с которым он общался. Проследовав за ним взглядом, Фёдор увидал того, кто должен был быть непременно хозяином здесь.

Перед ним стоял здоровый мужик, лет под сорок. На нём была белая рубаха, рукава закатаны выше локтей. Лицо его, сокрытое бородой цвета спелой ржи, сильно опалилось солнцем. На скулах, носу и лбу темнели пятна. Оттого ли, что весь лик уж обгорел под палящим ярилом, но светло-голубые глаза вовсе казались белыми. Волосы ниспадали ему на плечи, чуть изгибаясь волной книзу. Премного седых прядей могли бы натолкнуть на мысли о преклонных годах, но всяко то мнение развеивалось, стоило поглядеть на могучую фигуру настоящего богатыря.

Мужчина стоял, поставив одну ногу, обутую в тяжёлый сапог с толстенною подошвой, на ящик. Он опирался на согнутое колено, держа в руке нож, с которого ел отрезанные ломти яблока. Незнакомец подошёл к величавому великану да с коротким поклоном отдал письмо. Здоровяк метнул нож в ящик – оружие вошло едва ли не по самую рукоять, а яблоко бросил на пол.

Вытершись о штанину из грубой материи, он вернул письмо своему слуге, а сам же подошёл к Фёдору. Здоровяк присвистнул, и ему подали пустой ящик, на который сел, пристально разглядывая Басманова.

– Нет, право! – усмехнулся мужчина, подавшись назад, да упёрся руками о колени. – Видать, Ванька решил меня разжалобить, подсылая ко мне совсем уж детей! Сколько тебе, голубчик?

– Да уж семнадцать, – ответил Басманов.

– И чьих это ты такой красивый? – спросил мужчина.

– Согорских же. Иван Степаныч, – ответил Фёдор и тут же смолк.

Мужчина подался вперёд, отвёл прядь волос Басманова да принялся рассматривать серьгу.

– Вот коли царь сразу бы тебя на переговоры послал, то совсем другое дело было бы, – усмехнулся мужчина, грубо снимая серьгу.

Фёдор стиснул зубы и прикрыл глаза, чувствуя, как горячая струйка крови ползёт по его шее.

– Борь! – Мужчина кинул серьгу своему слуге, и тот её поймал да отошёл к свету разглядывать украшение.

Повисло тяжёлое молчание. Луговский, а именно им и являлся этот здоровяк, не сводил глаз с Фёдора. Юноша же мельком оглядывался, пытаясь что приметить. Каменный пол заложен был, верно, много лет назад – в расщелины меж камней позабивался мох. Помещение походило на склад – всюду стояли ящики да тюки, маленькие окна прибились совсем высоко. В окнах что и было видно – так ясное небо, не боле. Тут приметного ничего не сыскать. Борис кивнул, возвращая серьгу Михаилу. Луговский тяжело вздохнул, потирая украшение в своих ручищах.

– Ты мне нравишься, так что можем коротко со всем покончить, – молвил Михаил, подавшись вперёд.

Фёдор поглядел на Луговского.

– Называйся, чьих ты, – приказал Михаил.

Басманов сглотнул, стиснув зубы. Их взгляды встретились. Ответа всё не было. Луговский поджал губы, поднимаясь со своего места, да махнул двоим людям, что стояли за спиной Фёдора. Когда Басманова уволокли прочь, Луговский подозвал жестом своего слугу.

– У нас мало времени, – тихо произнёс Борис.

Михаил кивнул, глубоко вздыхая.

– Я пока не решил, – задумчиво молвил Луговский.

Борис с поклоном покинул залу да спустился по сырой скользкой лестнице вниз, в погреб.

* * *

Вяземский сидел, сложив ладони перед собой. Могло показаться, что он молится, но пред ним не было ни святых образов, ни креста. Право, он не просил уже нынче ничего, но просто глядел в стену пред собой вот уже час. Он не обращал внимания на рану в ноге, полученную при стычке у того злосчастного кабака. Кровь ещё шла, как бы туго крепостные ни перетягивали рану. Нынче все мысли будто покинули рассудок Вяземского, и наступило холодное смирение. Он поднялся, точно безумный лунатик, да ноги сами понесли его к покоям, где держался Пальский. Афанасий улыбнулся, покуда очи его покинули всякий рассудок.

– Сдохла дочь твоя, – с порогу молвил Вяземский. – И я даже не припомню, как давно – мрут как мухи!

Димитрий хмуро глядел исподлобья на опричника, горько усмехнулся, поджав губы. Пальский поднял голову вверх, силясь побороть ком, подступающий к горлу, и вместе с тем его наполнила необъяснимая тихая тёплая радость.

– Она уж отмучилась, – еле слышно прошептал Пальский.

Афанасий едва повёл головой.

– А тебе ещё ответ перед царём держать, – добавил Димитрий, и тотчас же Вяземский дважды приложил пленника головой о стену.

– Будто бы ты избежишь своего приговора! – Афанасий со злостью пнул Пальского в живот да вышел из покоев.

* * *

Холодный скользкий пол подземелья блестел от тусклого света единственного факела, что снесли в погреб. С Фёдора сняли рубаху, развели руки в стороны. На рёбрах уже выступили красные следы, ноги сводила судорога. Борис сплюнул на пол и поднял лицо Басманова, схватил его за волосы.

– Выкладывай, мразь! – сквозь стиснутые зубы приказывал Борис.

Ответом было лишь тяжкое дыхание. Борис цокнул, грубо отпустив голову Фёдора. Юноше не хватало сил держать её.

– Как знаешь, сукин сын! – произнёс Борис, покуда подручные его обвязывали руки Фёдора.

Перекинув другой конец верёвки через крюк на потолке, подвесили Басманова, что тот едва касался ногами земли. Борис взялся за кнут, принявшись злостно пороть. Голос Фёдора уж сорвался до сиплого хрипа. Когда его безвольная голова уж ниспадала на грудь, ему подносили едкий запах да пробуждали, бив по щекам. Красные полосы окропили спину Басманова. Горячая кровь выступала из ран, по которым вновь и вновь бил кнут, обжигая огнём.

– Ну как вы, народ? – раздался басистый раскат Луговского. Здоровая фигура князя едва умещалась в узких проходах. Он поставил у входа высокий серебряный кувшин с водой да холщовый мешок.

Сам же князь прошёлся по погребу, уперев руки в боки. Стены точно нависали над самим Луговским. Он едва не задевал головою крюки, вделанные в потолок. Борис вздохнул, пожав плечами.

– Эй, живой? – Михаил окрикнул Фёдора, подходя к нему.

Юношу охватывала лихорадочная дрожь. Руки немели, покуда грубая бечёвка скручивалась на его запястьях с такой силой, что протёрла кожу до крови. Михаил поднял лицо юноши да поглядел, поджимая губы.

– И что же мне с тобой делать, ежели ты назваться даже не хочешь, а? – спросил Луговский.

Взгляд Басманова уж застилала пелена, и весь он напряг свой слух. Обрывком до него донёсся короткий разговор. Рассудок юноши ослабел, и в ушах стоял звон, но всяко Басманов сумел уловить суть. Луговский снял верёвку с крюка да поволок Фёдора к другому углу погреба. Там стоял добротный дубовый стол. Михаил грубо прихватил Басманова за руку да за ногу, швырнув на стол. Борис завёл руки Фёдора ему за голову да закрепил намертво.

Опричник хрипло заорал что было мочи, ударившись покалеченной спиной об стол. Его грудь лихорадочно вздымалась, не будучи в силах вольно вздохнуть. Луговский ударил кулаком в живот Басманова. Юноша искривился, да так, что приспешники Михаила уж едва удержали его.

– Хочу ж по-доброму с тобой, – едва ли не с печалью в голосе молвил Луговский, взяв кнут, брошенный Борисом.

В один удар Михаил рассёк грудь Фёдора до крови да продолжал сечь, покуда Басманов едва-едва остался в рассудке.

– Обожди, голубчик, – вздохнул Михаил, похлопав Фёдора по груди.

То вызвало у опричника приступ кашля, и он повёл головою в сторону, сплёвывая кровь и желчь. Луговский вернулся с кувшином и мешком.

– Тебя ж этому не учили? – спросил Михаил, кинув мешок Борису.

Басманов закатил глаза да стиснул зубы. На его голову накинули мешок. Холодная вода просочилась сквозь ткань, плотно прилипая к лицу. За короткие мгновения Фёдор уж не мог вздохнуть. Удушье подступало горячим безумием. Он тщетно бился на столе. Когда к груди подступило жжение, мешок был снят. Луговский побил его тыльной стороной ладони по щеке.

– Ну, так что? – спросил Михаил, ставя кувшин на землю. – Чьих ты, да кто с тобою по мою душеньку наведался?

Фёдор жадно глотал воздух. Юноша зажмурил глаза, когда на него вновь надели мешок и продолжили. Поверх холщовой ткани выступала кровь. Сердце Фёдора отчаянно билось, рвалось, металось в охватывающем пламени. Судорога передёрнула всё тело, да с такой силой, что Басманов вывернул себе руку, невольно метнувшись в сторону.

Луговский снял мешок с залитого кровью лица Фёдора. Михаил схватил Басманова за передние пряди да со всей силы трижды приложил затылком об стол. На том сознание покинуло Фёдора, и тело его в мгновение обмякло.

– Пущай отдохнёт, – отмахнулся Луговский, видя, как люди его принялись уж Басманова в чувство приводить.

* * *

Фёдор проснулся на голом полу, и в первые же мгновения всё тело застенало от боли. Басманов до скрипу стиснул зубы, едва-едва шевелясь. Руки и ноги не были связаны – в том толку и впрямь не было никакого. Левая рука и вовсе не подавалась, а каждое движение отзывалось горячей болью. От холодного каменного пола веяло сыростью. Юноша приподнялся, превозмогая себя. Стоило ему прислониться спиной к холодной каменной стене, так дыхание его замерло. Неведомою волей Фёдор не рухнул обратно в беспамятство.

Стук собственного сердца заставил Басманова улыбнуться залитыми кровью губами. Покуда он слышал пылкий лихорадочный стук в своей груди, стало быть, всё довольно славно, пущай в ушах и стоит несмолкаемый звон. Вдруг сквозь него Фёдор расслышал ещё звук – то журчала вода. Не рядом, в отдалении, может, за стеной. Юноша силился внять слабому отзвуку, но уж порешил, что лихо его приложили.

Он тупо и бесцельно глядел перед собою. Рассудок молчал, оставляя разгул для тихого, но несмолкаемого звона в голове. Всё чуть трепетало, будто охвачено жаром. Из-под дубового стола стекала разбавленная водою кровь. Неровные следы блуждали тут и там, и не разобрать было, сколько взаправду людей тут хаживало. Фёдор сглотнул, обхватив себя рукой. Он чувствовал каждый свой вздох – рёбра гнусно ныли.

Басманов попробовал подняться на ноги. Он продрог, оледенелые ступни то и дело подворачивались под ним, и он рухнул наземь. Хрипло выругавшись, он лежал ничком на полу, собираясь с силами. Сон подступал, наливая затылок давящей тяжестью, но нынче нельзя было ему поддаваться.

Вдруг Басманов залился кашлем, заткнув свой рот. Каждый резкий выдох подобился тяжёлому удару. На его ладони остались сгустки крови. Какое-то время юноша лежал ничком на полу. Переведя дух и малость прояснив свои мысли, Фёдор вновь попробовал подняться. На этот раз тело будто бы пробудилось чуть боле.

Рукой опричник опирался на стены, когда заметил, что вода, окрашенная его кровью, стекается к неглубокому желобу, выбитому в полу, а он, в свою очередь, выходит к небольшому отверстию в стене. Отсюда и доносилось отдалённое журчание.

«Да там не всякая крыса проскочит…» – подумал Басманов да осторожно прошёлся вдоль стены.

Юноша прислушался, не идут ли его проведать. Дверь была глухо заперта. Если кто его и сторожил, то стояли они за дверью. Фёдор глубоко вздохнул, отойдя к стене почти вплотную. Он помочился, притом с кровью.

«Да плевать», – подумал Басманов, прислонившись к стене.

Фёдор отошёл, всё более уверенно держась на ногах да свыкаясь с болью. Он сел в дальнем углу, дабы видеть, коли кто придёт, ибо точно знал – всяко к нему ещё Луговский наведается. Басманов впал в дрёму, насколько то могли позволить каменный пол и стены. За дверью послышались шаги. Фёдор зажмурился, стиснув кулаки до боли в ладонях. Тяжёлая дверь распахнулась. Сперва вошли приспешники Луговского, а после уж и сам Михаил.

Басманова подняли под руки, он не противился – на то и сил не было. Затем мужики вновь повязали руки Фёдора, на сей раз за его спиною. Луговский же перекидывал верёвку через крюк. На пороге встал Борис, оставив подле двери грубо сколоченный табурет. Луговский жестом подманил своих людей, и они подвели к нему Фёдора.

– Как говорится, утро вечера мудренее. Ни о чём потолковать не хочешь? – спросил Михаил, подняв на себя лицо юноши.

Басманова охватила дрожь, когда он увидел петлю. Дыхание прерывисто трепетало, хрипло вырываясь из груди. Фёдор опустил взгляд вниз да принялся что-то судорожно шептать. Михаил опустился на колено, прислушиваясь к беспорядочной молитве, которая доносилась из уст Басманова.

– Неужто даже так? – спросил Луговский, положив руку на плечо Фёдора.

Юноша вздрогнул, но молитвы не остановил. Михаил поднялся в полный рост, скрестив руки на груди.

– Небось мамка с папкой горевать будут? – спросил Луговский, когда Басманова уж поставили на табурет, а шею схватили петлёю.

Фёдор зажмурился, стиснув дрожащие губы. Держаться ровно он уж не мог и покачивался, превозмогая боль в ногах.

– Быть может, просто потолкуешь со мной с глазу на глаз, и не стоит горевать-то родителям твоим? – спросил Михаил, ставя ногу на табурет.

Фёдор молчал, уж избрав свою судьбу. Луговский злобно цокнул, выбив опору из-под ног Басманова. Юноша вскрикнул, как только петля сцепилась вокруг шеи его, а затем всё тело охватила резкая боль. Фёдор залился лихорадочным плачем, жадно глотая воздух запёкшимися губами. Не ведал ещё рассудок его, что верёвка была никудышная, и нынче Басманов лежал плашмя на каменном полу.

На очах его супротив воли выступили горячие слёзы. Фёдор приложился горячим лбом об пол, и то не унимало жару. Юноша не мог унять своего пылкого стенания, даже когда Луговский ушёл со своими людьми. Фёдор лежал на боку и даже не пытался освободиться от пут, что держали его руки за спиной. Неведомая сила наполняла его разум светлой радостью, а стук сердца упрямо твердил, что ныне всё не так скверно.

С его уст сорвалась добрая усмешка, которая тут же отозвалась судорогой под правым боком. Юноша шикнул, но всяко настрой его был решительно преисполненным.

* * *

Дверь отворилась, на пороге стоял Борис. Вид у него был хмурый, в руках он нёс какую-то серую материю. Фёдор поднял взгляд на вошедшего, сидя поодаль, в углу.

– Михал Михалыч желает тебя видеть, – молвил Борис, кинув Басманову рубаху.

Фёдора провели в ту же комнату, где он накануне впервые увидел Луговского. Руки юноши связали пред ним. Сам Михаил сидел за столом, который боле походил на разделочный – то была грубая неотёсанная доска со множеством зарубов на ней. На нём стояла бутыль из голубоватого стекла, оплетённая кругом берестой, пять пустых стопок. В медном блюде плавали маленькие огурцы в рассоле, рядом же на длинном подносе из серебра здоровая рыбина, уж съеденная наполовину. Прямо на столе, безо всякого блюда али скатерти валялись ломти хлеба.

Луговский по-хозяйски сидел во главе стола, откинувшись в кресле. В руке он крутил большой изогнутый нож, высматривая рыбью кость промеж своих зубов. Когда Борис привёл Фёдора, Михаил указал ножом на место подле себя. Басманова усадили подле Луговского да оставили.

– Ишь чё расскажу? – с усмешкой спросил Михаил, слегка толкнув Фёдора в плечо.

Опричник стиснул зубы до скрипу да кивнул.

– Ведомо мне и имя, и род твой, и с чем ты пожаловал, – молвил Луговский да подпёр голову ручищей, глядя, как те слова воспримет юноша.

Фёдор поднял взгляд, сведя брови, и на том лишь усмехнулся, слегка подёрнув плечами.

– Ты же Алёшкин сын? – спросил Луговский, потянувшись за чаркой.

Юноша молчал.

– Да брось уже отмалчиваться! – молвил Михаил, наливая себе. – По возрасту ты токмо Федькой Плещеевым и мог-то приходиться. Или, как там вас нынче величают? Басмановы?

Фёдор глубоко вздохнул, глядя пред собой.

– И знаю я, что Вяземский тоже в граде моём, – добавил Луговский.

– А на кой вы тогда со мною возились? – спросил Фёдор.

Михаил улыбнулся, обернувшись к Басманову всем телом.

– Я знал, кто ты, – молвил Луговский, пожав плечами, – но не знал каков. За знакомство?

Князь налил чарку Фёдору. Басманов поглядел на питьё, и на вид оно было лубочным самогоном, и запах уж стоял довольно резкий. Всё же опричник решил принять угощение. Связанные руки не были сильной преградой, и они выпили. Лишь тогда Басманов сполна раскаялся в том. Он уткнулся носом в свой локоть и сильно откашлялся. На глазах выступили слёзы. Фёдор сжал кулаки да прищёлкнул свободной рукой. Луговский с усмешкой пододвинул ему миску с рассолом. Фёдор закусил, но по лицу его было ясно, что ядрёный самогон всё ж остался у него на языке.

– Ну как? – с усмешкой спросил Луговский.

– С душком, – хрипло ответил Басманов, вытирая слёзы.

Михаил усмехнулся, наливая себе ещё. Басманов пару раз ударил себя в грудь, переводя дух.

– Знаешь, Федь, ты ведь и впрямь славненький, – произнёс Луговский, заглядываясь на юношу вовсе по-доброму.

Басманов положил руку на сердце, чуть поклонившись.

– Вы тоже, Михал Михалыч, – ответил Фёдор. – Думал, вы много пресквернее.

– В самом деле, нрав у меня паршивый, – кивнул Луговский. – Но с тобою уж силюсь иначе поступать, нежели с прочими. Уж больно полюбился ты мне.

Басманов поглядел на князя да будто бы не придал значения тем словам.

– Я слыхал, при дворе и без меня пиры затеваете, – молвил Михаил.

– Ох, затеваем! – улыбнулся Фёдор. – А ты приезжай в Москву, будь гостем званым, попляши в наших хороводах.

Михаил улыбнулся, поглядев на юношу.

– А ещё слыхал, будто бы в бабье обрядишься и славнее любой девки пляшешь – любо-дорого глядеть, – произнёс Михаил, понизив чуть голос свой.

– Экая ж слава, аж до Новгороду дошла, – подивился Фёдор, откинув волосы свои за плечи.

– Много же воды утекло… у царя нынче новые забавы? – спросил Михаил, дотронувшись большим пальцем до рассечённой скулы Фёдора.

– Чреваты забавы эти, – бросил юноша, глядя в глаза Луговского.

– Да ну? – усмехнулся князь.

– А ты много таких видал-то, чтобы лицо белым-бело да без румянцу? – спросил Фёдор, вскинув бровь. – Захворал я маленько, позабавившись.

– Чёй-то думается мне, что ты брешешь, Федь, – с улыбкой молвил Михаил.

Басманов усмехнулся.

– Поди знай, поди знай, – Фёдор развёл руками.

Михаил медлил с ответом, глядя своим пристальным взглядом прямо в глаза юноши. Цокнул князь да похлопал его по щеке. Отойдя, Луговский вновь налил самогону себе и Фёдору.

– За царя, – улыбнулся Михаил, поднимая свою чарку.

– За царя, – повторил опричник.

Уж набрав воздуху в грудь, Фёдор выпил самогон.

– А помимо плясок своих, чем вообще в опричнине маешься-то? – спросил Луговский, опираясь руками о стол.

Под такой тяжестью аж доски скрипнули, исправно неся свою ношу. Фёдор закусил да поднял взгляд на Михаила. Сглотнув, Басманов вновь ударил себя в грудь да прокашлялся – уж убойный был самогон.

– Свой же народ режете? – спросил князь, не дождавшись ответа.

– Ежели супротив царя, то это не наш народ, – молвил юноша.

Луговский усмехнулся да поглядел куда-то вдаль пред собою. Грудь его здоровенная поднялась да обрушилась тяжким выдохом. Князь сел обратно за своё место, взял нож широкий да принялся в него глядеться.

– И по сердцу тебе такая служба? – спросил Михаил.

– Не жалуюсь, – ответил Фёдор, пожав плечами.

– Но ты не волен. Много больше не волен, нежели я, – произнёс Луговский, подняв на юношу лукавый взгляд. –  Ты знаешь, что я тебя помиловал нынче, потому что у меня есть на то дозволение? Никакой князь, царь али король не повелит мне умертвить тебя. А если и повелит – я пошлю его к чёрту. Мы тут с тобой пьём, потому что у меня есть свобода миловать врагов моих. Ни у тебя, ни у всей братии такой воли нет. Ежели тебе приведут отца твоего, жену али ребёнка, нет у тебя воли противиться.

– Стало быть, не буду противиться, – отрезал Фёдор.

– А ежели кто предложил тебе иную судьбу? – спросил Михаил.

Фёдор сглотнул, подняв взгляд, и тотчас же отвёл лицо, точно смутившись страшной ереси.

– Ты стоишь больше, нежели Иоанн может дать тебе, – произнёс Луговский.

– Михал Михалыч, – вступился Фёдор, упёршись руками о стол, – можем уж всё начистоту?

– Так я ж с Борискою уж второй день чистоту эту из тебя выбиваю! – разразился Луговский. – Конечно, родной!

– Уж опричник я, то крепче всякого клейма со мною нынче, – произнёс Фёдор. – И право – речи твои и впрямь меня бы соблазнили – уж будто не вижу, куда вы клоните? Да только запуган, княже, смертью лютой, постыдной, страшной. Я и нынче смерти страшусь и гнева вашего, но, чёрт, право – убийте, не поступлюсь своею клятвой.

– Хлебу – мера, словам – вера… – вздохнул Михаил, уперев руки в боки. – А не страшно тебе самому сгнить в каменном мешке? Царь не вечен, а уж милость его и подавно.

– Не могу я супротив царя идти, при живом-то отце. Не могу, – ответил Фёдор.

– Я не зову тебя к себе на службу, – молвил Михаил, подавшись к Басманову. – Хотя, право, мечтаю окружить себя людьми твоей верности – да чтобы на смертном одре всё в могилу снесли. Ты погубишь себя на службе Иоанна, помяни моё слово. Я зову тебя служить лишь самому себе.

– За одни помыслы о том четвертуют али того хуже, ежели изловят, – Фёдор замотал головой, опустив взгляд.

– Вот уж десять лет как ловят! – самодовольно усмехнулся Михаил. – Не может царь быть везде, Федь! Кто знает, как ещё свидимся! Настанет день, непременно настанет, когда ты будешь жалеть и о присяге своей, и о том, что отдал во служение государю.

– Пущай и так. Мне нет иного, – молвил юноша.

– Нет ли, Федя? – спросил Луговский. – Не изловит меня царь – пущай весь Новгород вверх дном перевернёт.

Михаил тяжело вздохнул, наливая ещё самогона. Фёдор явно не был готов ещё больше принимать на душу, но, право, гневить Луговского почём зря не хотелось ещё боле.

* * *

Над Новгородом возвышался да белел собор Святой Софии. Его малиновый перезвон зазывал прихожан к заутрене. Богомольцы неспешно крестились да преклонялись перед святой обителью. Платки да юбки новгородских девиц мерно плыли пред ним, точно стройные ладьи. Мужчины ладные да складные выходили на службу – расшитые кафтаны, а иные и вовсе скроенные на латинский манер.

Лишь один человек не ступал на белокаменные ступени, а лишь бродил подле собора. Мятежной тенью на площади метался Афанасий Вяземский. Его очи не знали покоя всю ночь и сейчас глядели вперёд себя. Шаг его неровный выдавал, что Вяземский выпил. Бессонная ночь изнурила князя, но закипающей в его душе злости с лихвой хватало, чтобы пересилить себя. Наконец к князю неспешно приблизился нищий в жалком своём рубище, и опричник тотчас же обернулся к нему, невольно пошатнувшись.