Текст книги "Гойда"

– Сдаётся мне, княже, уж не запамятовал ли, с кем за игру сел? – произнёс Иоанн.

Владимир всё сидел, вглядываясь в расклад. Не сумевши ничего путного приметить, Старицкий вздохнул да откинулся на кресле своём, потирая подбородок.

– Неужто ты и впрямь думаешь, что я готов поступиться победою, пущай же и с братом? – молвил Иоанн с улыбкой.

* * *

С утра Фёдору принесли тёплой воды. Пред собою уж Басманов разложил вещи с дороги. Средь украшений, дарённых государем, лежала, казалось, неприметная фигурка, но то могло показаться лишь от пестроты иных драгоценностей. С первого взгляда Фёдору приглянулся резной шахматный конь. Фигура казалась точно из чёрного камня – пряди гривы блестели, ребристо проходясь по всей шее, сходя к основанию. И по весу приходилась боле камнем, но всяко то было искусною работой из дерева. Басманов с мягкой улыбкой осторожно провёл по тонкой резьбе кончиками пальцев. Глубоко вздохнув, Фёдор продолжил бритьё. Он надел золотые серьги, которые изгибались точно листом какого неведомого цветка, а многие перстни неизменно унизывали его белые руки.

Фёдор чувствовал прилив новых сил, отоспавшись на суше. Боле его не сковывала слабость, и он окончательно сбросил весь недуг свой. Вытирая лицо причудливо расшитым полотенцем, он выглянул в окно, выискивая взглядом конюшню. Лукавый взгляд его остановился на постройке, боле всего подходящей для того. Фёдор оделся, обулся, заткнул нож за пояс широкий да в сапоге припрятал кинжал. Не забыл Басманов захватить и кручёный хлыст свой. Пущай и редко приходилось ему гнать Данку свою верную кнутом, да нынче ж придётся седлать иную.

Не дожидаясь, как проснётся весь терем, юноша спешно ускользнул из дому, легко ступая по лестнице. Фёдор не поднимал лишнего шуму, ловко вышел на улицу, во двор и глубоко вдохнул свежий воздух. Теперича можно было и оглядеться, ведь, как прибыли, тьма стояла кромешная, хоть глаз выколи. Едва что можно приметить, да и с дороги у Фёдора слабая вовсе охота глазеть по сторонам.

Нынче же робкое солнце тянуло бледные лучи свои к перьевым облакам. Вокруг стояла утренняя тишь. Единственным шумом были шаги Фёдора, что ступал по смутно знакомой земле.

«Где же мы тогда с отцом расположились?» – спрашивал себя юноша, припоминая то ли здешние, то ли до боли знакомые красоты.

Сапоги быстро окропились свежей росой. Фёдор оглядел добротно сколоченный боярский дом. Под самою крышей ползли резные узоры. Ровное крыльцо широко раскидывалось впереди да укрывалось покатой крышею. Отчего-то Фёдору сей дом казался большим, нежели он был взаправду. Он потянулся да принялся дальше двор оглядывать. Неспешно брёл он куда глаза глядят. Двор раскинулся немалый, и всего глазами не охватить, тем паче что с ночи не развеялся серебристый туман.

Тонкий слух Басманова улавливал тяжёлое дыхание животных, что подтверждало его догадки. Дверь подалась, когда он отворил её. Кроме лошадей был лишь сонный конюх – деревенский парнишка, совсем немногим младше самого Фёдора. В руках у крестьянина были вилы, коими он нынче сгребал грязную солому. Фёдор поглядел на холопа, но взор опричника и мысли уж были заняты другим. Много больше Басманова заботили лошади в стойлах.

– Фёдор Алексеич? – растерянно молвил крестьянский, тотчас же отложив вилы.

Холоп согнулся в поклоне, но Басманов не ответил ему. Опричник неспешно прохаживался вдоль рядов, выглядывая себе коня по нраву. Юноша едва прищуривал взгляд, поглядывая, сколь длинны ноги у той али иной лошади, глядел на круп да шею. В руках Фёдор гнул хлыст свой, сложенный в несколько раз.

«Чёрт бы их всех драл, надо было Данку везти с собою…» – грустно вздохнул Фёдор, приглядываясь к лошадям.

– Афанасий Иванович наказал вам снарядить её, – молвил холоп, подходя к стойлу с длинноногой кобылой.

Басманов вскинул бровь – столь подивился красе её. На лошади уже было надето седло, на морде – шёлковая узда с мелкой тесьмой. Походка длинных копыт выдала спокойный нрав, покладистый. Холоп вывел лошадь из стойла. Красавица востроногая была серою, да нос с копытами – чернее сажи. Влажные глаза сонно глядели по сторонам, взмахивая кручёными ресницами. Хвост и грива чернели у самых корней, но делались несколько светлее.

– Как звать? – спросил Фёдор, протягивая руку вперёд.

– Зорька, – с поклоном ответил конюх.

Лошадь медленно подалась мордой к опричнику, обнюхивая руку его.

– Я Федя, – тихо прошептал юноша.

Зорька повела ушами, точно приветствуя его. Фёдор уж взял за уздцы её да повёл к выходу, как холоп робко обратился:

– Фёдор Алексеич! – замялся конюх.

Крестьянин паче огня боялся подступиться к опричнику. До холопа Басманову не было вовсе никакого делу, а раболепство его лишь несколько досаждало нынче.

– Афанасий Иваныч доложить велел, чтобы вы к полудню воротились, – продолжил крестьянин, кланяясь часто да неуклюже.

Басманов глубоко вздохнул, закатывая глаза.

– Ага, – коротко бросил Фёдор.

Вывел опричник Зорьку да дал ей освоиться на белом свету. Лошадь слабо ударила копытом, повела головой. Чёрные влажные ноздри раздулись, почуяв утреннюю свежесть. Завидя, что Зорька сама не против прогулки, Фёдор лихо запрыгнул на неё. Видать, лошадь сразу признала всадника, оттого и не противилась воле его. Уж скоро выехали они со двора. Не спешил Басманов гнать новую лошадь, не прознав нраву её, да тем паче что пришёл он спозаранку, едва ли не разбудил её.

Всяко любая усталость не вставала супротив них – резво да ретиво мчалась Зорька, и самой ей в радость было вырваться из тесного стойла. Раздолье, светлое раздолье расстилалось пред ними – кругом лишь безлюдные поля. Редкие деревья были боле приземисты, да стволы толще приходились. Стояло каждое деревце, точно сторонясь сродника своего. Солнце ещё не свирепствовало, оттого предался Фёдор раздолью да мчался куда глаза глядят.

Долго ли резвились они с Зорькою, коротко ли, да всякому запалу приходит конец. Басманов не давал никакого знака лошади, чтобы та попустилась, но сама Зорька принялась сбавлять шаг. Юноша держался за длинную гриву у самого основания шеи. Фёдор откинул голову назад, закрыв глаза. Грудь его молодецкая распиралась от свежего, иного воздуху. Голову чуть повело, но вскоре Басманов перевёл дух да огляделся.

Вдали белело что-то, сродни монастырю, по крайней мере, то порешил Басманов. И как то не порешить, ежели где-то вдали и впрямь поблёскивал крест? Фёдор направил Зорьку к белым стенам. Стоило им приблизиться почти на полверсты, юноша разочарованно вздохнул, и плечи его прямо осели. Стены, завиденные вдали, давно уж пустовали, глядя на болотистые низины и подножия пологого холма. Там же, внизу, плескалась мелкая речушка, заросшая остролистной осокой.

Покосившиеся ворота заброшенного монастыря давно были снесены, и массивные двери уже успели войти в землю и порасти травой. Фёдор хмуро оглядывался, перебирая гриву лошади. Медленно они обошли кругом монастырскую стену, или те камни старой кладки, что от неё сохранились. Ближе к заболоченному подножью спускалось забытое кладбище. Могилы поросли толстым слоем мягкого мха, и высокая трава едва-едва давала показаться дневному свету деревянным покосившимся крестам. Лишь одна могила, верно, была сложена с толком – глинистая земля не давала расти никакому сору. Что-то плюхнулось в болоте, и Фёдор обернулся да весь обратился в слух. Зорька повела головою и намерилась уходить.

– Погоди, погоди… – Фёдор погладил лошадь по крутой сильной шее, а сам искал взглядом, не зная чего.

Облака отступили. Солнце озарило болотистое устье речушки, старые разваленные стены да кривые ворота. Фёдор разглядел сколы на дверях, утопших в мягкой почве. Расщелины были полны земли, из которой проклёвывались редкие маленькие цветы. Жёлтые их бутончики слабо покачивались от свежих ветров, и они согласно кивали каждому веянию. Близился полдень. Глубокий вздох сорвался с уст юноши, и он нехотя развернул Зорьку.

Напоследок Фёдор обратился взором на старые ворота, и отчего-то они сделались злыми, зловещими, и у Басманова пробежал холодок по спине. Опричник цокнул да усмехнулся собственной глупости – экая напасть – старая развалина! Фёдор пустился в обратный путь, да не шибко спешил. Он старался припомнить какой знак, чтобы уже в Слободе испросить отца своего о сих местах – уж больно они казались знакомыми. Пущай не было ничего приметить, кроме одиноких деревьев да поросшей кривой дороги, по которой едва кто езжал, помимо уж самого Фёдора.

Солнце уж вновь прикрылось кружевными облаками, когда опричник вернулся да вернул лошадь в стойло.

– Я ещё ворочусь за тобою, – тихо молвил Басманов, похлопав Зорьку по шее, а сам поспешил в барский терем.

– Явился-таки! – всплеснул руками Вяземский, застав Фёдора на крыльце.

Юноша раскланялся, притом с напускной излишней угодливостью.

– Чудные же лошади в ваших конюшнях, Афанасий Иванович, право! – молвил Фёдор, ступая в светлицу.

– Полно, Федь, – сухо отрезал Афанасий. – Ты запоздал маленько.

– Разве? – спросил Басманов, не оборачиваясь да садясь за накрытый стол.

Кушанье остыло, да у Фёдора разыгрался такой голод, такая жажда с резвой езды, что и вовсе то никакого значения не имело. Афанасий сел несколько поодаль да жестом велел, чтобы девицы крепостные несли всё то, что уж прибрали до прихода Басманова.

– Не подставляйся, – Вяземский стукнул дважды пальцем о стол, застеленный узорною скатертью.

– Да полно тебе тревожиться, Афонь! – Фёдор взял чашу да поглядел, как плещется в ней янтарный мёд. – Больше печься надобно об Пальском.

– Живой Димка, и на том слава богу. – Вяземский перекрестился. – Ох и намаюсь я с вами!

Фёдор отпил да сел вполоборота, опёршись лишь одной рукой о стол, а сам же подался несколько назад. Любопытный взор юноши обошёл светлую залу, где нынче трапезничали опричники.

– А как давно поместье за тобою? – спросил Фёдор, точно бы и не слышал последних слов князя.

Афанасий не дал ответа, но поглядел на юношу. Хмурые брови Вяземского сдвинулись к переносице. Фёдор же всем видом своим был готов внимать, право, и не углядев нигде поводу для гнева али обиды.

– Дак давненько уж. Ну, тебя ещё на свете не было, – молвил Вяземский, пожав плечами. – А чёй-то тебе?

– Да вот, припомнить не могу, – молвил юноша, ставя чашу на стол, – лет десять тому назад мы с отцом не здесь ли оставались?

– Ну ты махнул… – протянул Афанасий, почёсывая бороду. – Да чёрт знает, может, и здесь! Поди припомни, что там десять лет назад-то было!

– И право, – молвил Фёдор себе под нос да вновь припал устами к сладкому питью. – Когда в Новгород едем?

– Нельзя нам светиться средь здешних, – Афанасий хмуро помотал головой. – У Луговского тут небось каждая псина на службе. Ежели прознает, что опричники за ним явились, – даст дёру.

– Ну, меня он в лицо не признает. И собачью голову я что-то запамятовал цеплять к одёже, так что… – произнёс юноша, пожав плечами.

Афанасий тяжело вздохнул, оглядев Фёдора с ног до головы.

«И впрямь, на опричника он не больно-то похож…»

– На кой чёрт в Новгород-то этот рвёшься? – спросил Вяземский.

– Так ведь уж сей осенью свадьбу играю, – молвил Фёдор. – Что ж я, к невесте ворочусь да с пустыми руками? Да и братию нашу что ж, рассказами о добром граде встречать?

Вяземский постучал пальцами по столу, затем опустил ладонь, негромко хлопнув.

– Имени своего не называть, – наказал Афанасий.

Фёдор кивнул.

– С тобою трое из наших пойдут, – продолжил князь.

– Славно, – молвил юноша да вновь кивнул.

– Не должно шуму наводить, Басманов! – Вяземский пригрозил жестом.

– Ниже травы, тише воды! – с улыбкой молвил Фёдор, взяв чашу в руки.

Басманов разом допил, откланялся пред Афанасием да пошёл наверх. Вяземский подозвал ратного человека своего, мужика из крестьянских, Кузьму Безродного. Угрюмый да нелюдимый, но выслужился пред Вяземским ещё до опричнины. Подозвал Афанасий к себе поближе да глубоко вздохнул.

– Приглядывай за Федькой, всяко, что за дитём неразумным. Пущай не пьёт ничего, крепче квасу, – молвил Афанасий.

Кузьма кивнул.

– Не давай в драку лезть ему, да ежели где чего лишнего взболтнёт – тотчас же кличь боярина, по всякому пустяку – лошадь убежала али ещё чего. Смекнёшь, в общем.

Мужик вновь кивнул. Вяземский хмуро вздохнул, пододвигая на столе две чарки, да потянулся к бутыли с водкой. Налил по чарке себе да Кузьме и тотчас опрокинул свою, резко выдохнув.

– От мороки с этим Басмановым… От помяни слово моё, от помяни! – Афанасий сорвался со своего места да прошёлся по комнате.

– Коли столько тревоги у вас, Афанасий Иваныч, – молвил Кузьма, выпив разом свою водку, – на кой вы вовсе шлёте нас в город?

Вяземский нервно усмехнулся, разводя руками.

– А ты поди, удержи этого татарина в узде, поди, поди! – молвил Афанасий. – Ежели чего воспретить, так тайком стянет, аки кошак поганый. Да ещё и по приезде проблем не оберёшься с отцом его. Да и с государем. Пущай уж под надсмотром в кутёж свой пустится – всё одно ж – дорвётся.

Кузьма пожал плечами.

– Вам виднее, боярин, – молвил мужик.

Афанасий кивнул, скрестив руки на груди да прильнув спиной к стене.

– Пущай и впрямь гуляет, глаза мне не мозолит. – Вяземский потёр переносицу.

– Пущай-пущай! – раздалось с лестницы.

Кузьма резко обернулся, а Вяземский поднял взгляд свой. Оба мужа не слыхали даже лёгкого шага, оттого нынче и застигнуты были врасплох. По лестнице, что немудрено догадаться, ступал Фёдор. Облачился он по-выходному, по-нарядному. Белая рубаха у горла да у рукавов украшена была золотыми узорами. Подпоясался Басманов широким алым поясом да заткнул за него нож изогнутый. Поверх рубахи ниспадал кафтан и горел тем же красным пламенем, что и материя пояса, а воротник был отделан мехом. В ушах висели длинные серьги, едва не касались плеч. Руки перстнями унизаны до ряби в глазах. Сапоги юноши были начищены до блеска, едва ли можно было подумать, что они вовсе ношеные. Вяземский ударил себя по лицу да страдальчески простенал. Фёдор замер, опёршись спиною на перила лестницы.

– Ты, верно, в свойстве с Андрюшкой-немцем, совсем уже родную речь разучился разуметь?! – спросил Вяземский.

– Да нынче что ж вам, Афанасий Иваныч, не по сердцу? – спросил Басманов.

– Уж красоваться намерился, да сразу предо всем Новгородом? – негодовал Вяземский.

– Знаешь, Афонь, – молвил юноша, разводя руками, – я бы облачился в чёрное наше одеяние, да то много больше народу привлечёт.

Вяземский перевёл дыхание, опёршись о спинку стула.

– Неча вам, княже, за вид мой тревожиться, – молвил Фёдор. – Дабы новгородских купцов перещеголять, надобно мне уж вовсе в бабий сарафан обрядиться.

Вяземский усмехнулся, скрестив руки на груди.

– Кузь, – молвил он коротко, – поди, готовь коней вам.

Мужик с поклоном покинул дом, да Фёдор не спешил идти за ним следом. По взгляду Вяземского всё ждал, как Афанасий уж испросит.

– К слову, – усмехнулся Вяземский, садясь за стол да указывая на место подле себя.

Афанасий налил по чарке водки да одну двинул к Басманову. Фёдор улыбнулся и подошёл к Вяземскому, но не сел с ним, лишь опёрся спиной о стол да скрестил руки на груди.

– Чего же, княже? – спросил Фёдор, вскинув бровь.

Взгляд Басманова сделался свысока. Видно, и не пытался юноша скрыть улыбки своей.

– Да ведаешь чего, – усмехнулся Афанасий.

– Ну полно же вам вокруг да около, – молвил Фёдор, поглядывая на питьё своё.

– Расскажешь? – спросил Вяземский, откинувшись на кресле.

– Да об чём же, Афанасий Иваныч? – усмешка уж сорвалась да озарила широкой улыбкой его уста.

Вяземский стиснул зубы да всяко улыбнулся. Они выпили водку зараз, и князь пару раз ударил по столу. Юноша же лишь слегка поморщился да тряхнул головою.

– Слухи бродят, будто бы крысёныш прямо в стенах завёлся. Всё сидит по углам, по теням, всё вынюхивает. Крысёныш-то маленький, от на ладошке поместится. Ни силы в нём, ни духу. Токмо и мыслит, как бы подлым своим науськиванием да извести негодных ему, – задумчиво протянул Афанасий.

Фёдор вскинул голову да рассмеялся. Затем же перевёл дыхание, глубоко вздохнув. Не глядел Басманов на стол, покуда ставил чарку. По взгляду его всяко видно, что призадумался. Наконец Фёдор перевел взгляд на Вяземского.

– Вы вот, Афанасий Иваныч, – прицокнув, молвил юноша, – испрашиваете меня об том. Я нынче живу с этой тайной. Живу не столь припеваючи, как вам, верно, думается.

– Поди ж, прокормлен ты с щедрой руки государя нашего и любого из братии за грош продашь, – произнёс Вяземский.

– Ты сам-то взаправду готов об том узнать? Тебе ж потом с тем мириться придётся, – молвил Фёдор.

– Уж смирился, – Афанасий отмахнулся, а лицо его исказилось презрением. – Давай уж, поезжай отсюда, да чтобы засветло воротился.

– Постараюсь, Афонь, – молвил юноша и уж хотел было хлопнуть Вяземского по плечу, да тот подался в сторону.

Когда Фёдор вышел из дому, Вяземский злобно рыкнул да ударил о стол с такой силой, что посуда звону подняла.

* * *

Солнце грело едва ли не сильнее, не яростнее, нежели в столице, но воздух был совсем иной. Прохлада, которой Фёдор наслаждался с утра, стояла в городе. То было навеяно с безбрежного озера Ильмень. Торговая площадь сильно поразила Фёдора. Диву давался он, глядя на шелка да бархат, тафту, парчу. Роскошные ковры сплетались узорами, невиданными доселе. Золото, серебро да жемчуг Федька видал и в Москве, и премного, но новгородцы выдумкой своей знатно заняли юношу. Разглядывал Басманов витиеватые узоры, да понять никак не мог, как же оно так гнуто.

Едва Фёдор оказался на рынке, так хотел тотчас же поддаться каждому из купцов, что наперебой зазывали его, видя, что юноша точно при деньгах. Однако юноша совладал с собою, да к тому же каждый товар он мог просто забрать силой, если бы не это чёртово дело с Луговским.

«А ведь приди я опричником, да с братией…» – думал юноша, разглядывая пышные сарафаны, исшитые райскими цветами.

В оружейном деле Басманов знал толк, по достоинству оценил он новгородских купцов да мастеров. Он выбрал длинную шашку, которая приходилась ему несколько великой – ежели юноша опускал руку, лезвие упиралось в землю.

– Вам, сударь, быть может, иное подобрать? – спросил купец.

– Нет, я беру, – кивнул Фёдор, проверяя оружие на весу.

– Уж не серчайте, сударь, но видно по вам, что человек вы не ратный, – молвил купец.

Фёдор удивлённо поглядел на него, пытаясь понять, всерьёз ли то торгаш молвил? Купец же заметил, что слова его смутили юношу, да не ведал отчего.

– С чего же это вы взяли? – спросил Басманов.

– Да нет в том ничего дурного, право! – произнёс купец. – Руки у вас больно белы для того. И оружие не по размеру берёте. То может стоить вам жизни.

Басманов глубоко вздохнул. Отчего-то эти слова проняли его много больше, нежели сам Фёдор мог об том подумать.

– Вы правы, – сухо отрезал Басманов, потирая свой подбородок. – Но шашку всяко беру – я другу своему везу. По нему-то сразу видно, что человек ратный – рожа вся побита.

Последние слова Фёдор сказал с лёгкой усмешкой, и купец в ответ улыбнулся.

– Да не об том я, сударь, – произнёс торговец, заворачивая оружие в грубую кожу.

Фёдор отмахнулся, подав знак, что боле не настроен на беседу. Он расплатился и, уж отходя от лавки, силился нынче изгнать смутные мысли. К слову, то легко удавалось – вся площадь наперебой зазывала, манила. Много купцов везли и съестные богатства. Фёдор испробовал душистых трав, что предлагались, а об один огненно-красный порошок и вовсе едва ли язык не ожёг. Фёдор окрикнул босоногого мальчонку, который ходил с коробом да торговал кислым морсом.

Немало выпил Басманов, чтобы отделаться от резкого вкуса заморского угощения. Впрочем, не стал он зарекаться не пробовать чего ещё – премногими соблазнами открылся для него Новгород. Фёдору пришлись по вкусу душистая трава и орехи, обжаренные в сиропе. Торговец очень плохо изъяснялся по-русски, и они с Басмановым уж на пальцах торговались о цене.

– Так-так… – протянул Фёдор, приближаясь к лавке зодчего.

До чего же быстро они спелись! Едва Басманов спросил о музыкальных инструментах, маленькие лукавые глаза коренастого торговца прямо-таки оживились. Суетливо в них забегали искорки, столь же суетливо, как забегал и сам купец, снимая свой лучший товар. Улица давала много шуму, но даже сквозь бесконечный гомон голосов Фёдор смог выделить тонкое звучание лёгких гуслей. Струн было вдвое больше, нежели привык играть Басманов, но то лишь больше разожгло желание юноши.

– А что это за гудок? – спросил юноша, указывая на небольшую однострунную скрипку.

– Ох, боярин, право! – отмахнулся купец, но всяко исполнил просьбу. – Только с тем, чтобы унять ваше чаяние, но право, это не для вас.

Фёдор принял смычок, и купец поставил ему руки. Басманов поморщился, когда услышал грубое и резкое звучание, и тут же отдал инструмент, мотая головою.

– И откуда же вы, народ купеческий, паче меня самого знаете, что мне угодно? – усмехнулся Фёдор, невольно коснувшись мочки уха.

Пронзительный звук всё стоял у него в голове.

– А иначе грош нам цена, – усмехнулся торговец. – Духовые посмотрите?

Фёдор помотал головою.

– На наших застольях мне и распевать приходится, – ответил Басманов.

Купец лукаво прищурился, раскладывая пред Фёдором премного свистков.

* * *

Босоногий мальчонка жался к покосившемуся забору. Тень едва укрывала его белокурую голову и плечи. Его полудрём сразу же развеялся, едва он заслышал топот лошадей вдалеке. Настороже был оборванец, да всяко не успел дать дёру – и трое всадников стояло пред ним.

– Не боись, малой, – молвил Фёдор, скинув пару грошей наземь.

Бродяжка спросонья потёр глаза да согнулся в земном поклоне, подбирая подаяние.

– Где тут выехать можно, к западу? – спросил Басманов.

– Так всё верно, боярин, всё верно, – ответил мальчик, указывая на дорогу, по которой ехал опричник со своими спутниками. – Далёко вы?

Фёдор вопросительно кивнул, глядя на мальчонку.

– Ежели застанет ночь в пути, да завидите монастырь старый – не ходите, дурное то место очень дурное, – молвил мальчик, перебирая в руках монетки.

Фёдор жестом велел ехать спутникам своим вперёд, и те повиновались, двинувши медленным шагом. Басманов же спешился, достав ещё пару монет из шёлковой кошели. Мальчик смекнул, чего от него надобно, да прочистил горло. Боязливо оглянувшись, он подался вперёд к Фёдору.

– Настоятель там был сам дьявол. Его было на воротах повесили, да в землю зарыли, а он из земли выходит в ночи безлунной, беснуется со зверьми адскими, – рассказывал мальчик.

– То тебя мамка пугает? – усмехнулся Фёдор.

– Не токмо мамка, но и тятя, и сам я то видел! – заверил бродяжка. – Сперва следы токмо, какие ни один зверь не ставит, а опосля…

– Что видел? – спросил Фёдор, сведя брови.

– Как отец Тихон из могилы своей выходит – он горбун страшный, еле ковыляет. А подле него супостаты сутулые с болота выходють! – ответил мальчик.

– Поди врёшь? – Фёдор схватил дитя за шиворот.

– Да на кресте побожусь! Пустите, боярин! – взмолился мальчик.

Фёдор злобно выдохнул, да не стал мучить мальчонка. Бросил ему милостыню, залез на Зорьку да помчался следом за Кузьмой и людьми его.

* * *

Надрывный плач. Голос срывался до хрипу, но царевич всё кричал от страха и ужаса. Дрожащими руками он охватывал лицо совсем ещё юной девицы, которое уж исполнилось мертвенной бледности. На губах царицы Анастасии выступала кровавая пена. Юный царевич Иоанн уж бросил звать кого – единственным отзвуком на его мольбы был лишь его собственный плач. Он задыхался, вновь и вновь пытаясь набрать воздух в лёгкие, покуда в его руках остывало тело царицы.

Платье её не было старинным, какое носила мать Иоанна. Одеяние замаралось в тёмной крови, что стекала из уголков посиневших губ. Царевич был в ужасе, но не мог отпрянуть от умирающего тела. Его знобило и трясло, а горло горело от несмолкаемого крика, и, наконец, Иоанн отверз свои очи. Стук собственного сердца заглушал любую мысль да заслонял взор. Иоанн поднёс ледяную трясущуюся руку к пылающему лбу и силился перебороть своё дыхание.

– Царе? – раздался рядом мягкий шёпот.

Царь поднялся в кровати, огрызнувшись диким зверем. Он стиснул зубы, сжимая в руках одеяло. Сердце лихорадочно рвалось вон из груди. По лбу скатывались крупные капли ледяного пота. Иоанн переступил через великий страх и всё же взглянул на ложе подле себя. Место пустовало. Царь глубоко вздохнул, проводя рукой по своему лицу.

* * *

– Государыня, – молвила с поклоном Глаша.

Мария с неудовольствием обернулась, а вместе с ней и крестьянка, что стояла на коленях подле царицы. Холопка подшивала новый сарафан прямо на Марии.

– Царь-батюшка вас просит к себе, – доложила Глаша.

Мария цокнула, запрокинув голову кверху.

– Надо же! Соскучился, муженёк ненаглядный! – Царица грубо скинула с себя сарафан, оставшись лишь в нательной рубахе почти до пола.

Судя по резкому звуку, оттого платье надорвалось где-то. Крестьянка сразу же подобрала наряд и принялась расправлять его.

– Эй! – щёлкнула Мария, подзывая девку к себе. – Давай, клуша тупая, пошустрее!

Крестьянка тотчас же бросилась наряжать государыню, облачая в домашнее платье. Мысли Марии были скверными, ибо знала она – вот уже который день царь не в духе. Злость преисполняла его, и зачастую Иоанн огрызался на всякого, кто был подле него. Не раз перепадало и самой Марии, и приходилось много терпеть от супруга.

Иоанна не радовали ни застолья, ни музыка да игры скоморохов, ни жестокие забавы его опричников на площади. Когда накануне царь потребовал на ночь явиться к нему, царица уж ожидала, что нынче придётся исполнять супружеский долг, вновь супротив воли своей. Каково же было её удивление, а быть может, и иное, много более мерзкое чувство, когда царь велел ей просто лечь подле него. Мария была покорна, но посреди ночи проснулась от крика супруга.

Сам Иоанн не пробудился, но был охвачен лихорадочным пламенем. Мария никогда не ведала, как унять этот огонь, как унять тех бесов, что снедали душу и разум её супруга. Царица же покидала мужа, когда его охватывало полночное безумие, и кралась, точно позорная преступница в ночи, украдкою. Уж в своей опочивальне Мария переводила дух и пыталась отойти ко сну, что удавалось сделать лишь на заре.

Мало что приятного сулила ей встреча с государем, но всяко не явиться по первому же зову – что прямая измена. Мария сжала кулак и, собравшись с духом, постучалась в царские покои. Иоанн сам отворил дверь. Он был облачён в простецкую белую рубаху. Он встретил супругу босым и коротким жестом повелел войти.

– Отчего же неспокойно нынче тебе, душа моя? – молвила царица, занимая место, указанное Иоанном.

Царь глубоко вздохнул, поглаживая рукой свою бороду, и, не молвив ни слова, отошёл к окну, упёршись в него руками. Мария не знала, куда деть глаза, да вдруг на столе углядела она пару серебряных серёг в виде изогнутых рыб. Глаза их сияли сапфирами в удивительной огранке. У царицы затрепетало сердце, и она подняла взгляд на супруга.

– Они твои, – молвил Иоанн, не оборачиваясь.

– Боже мой, царе… – в растерянности голос Марии дрожал. – Я не заслужила вашей милости…

– Милость невозможно заслужить, – ответил Иоанн, обернувшись на супругу. – Но в самом деле, в тебе есть большая заслуга, о коей ты не ведаешь.

Мария продолжала улыбаться, но тот тон, который избрал царь, заставлял кровь стынуть в жилах. Царица сглотнула, но сохраняла милое выражение лица.

– Ты, – молвил Иоанн, указывая на супругу, – была милосердно мне послана Господом в супруги. И я сегодня утром уже возносил хвалу Спасителю за это.

Говоря эти слова, владыка медленно прохаживался по опочивальне. Мария лишь сейчас заметила, с какою силой она сжала свои кулаки – на ладонях остались глубокие следы от ногтей. Она поджала губы и продолжила следить за степенным шагом супруга.

– У меня много врагов, и ты это знаешь, – меж тем продолжил Иоанн, сложив руки за спиной. – И все они паскудные мрази, не чурающиеся марать руки в крови женщин и детей. Они убили мою мать, убили мою жену, убили моего сына. И я горько по ним горюю по сей день.

Иоанн замер, медленно повернувшись к Марии. Она уж не делала виду, и её испуг был заметен.

– Ежели кто из нынешних врагов моих вознамерится погубить меня, погубив жену мою, – молвив то, Иоанн усмехнулся, – право, тот сослужит мне великую службу, притом сам того не ведая. Я благодарен Господу за то, безмерно благодарен.

Мария хмуро поглядела на царя. Он же улыбнулся, сохраняя ужасающе холодную пустоту во взгляде.

– Так что бери эти побрякушки. Вот цена тебе, – просто произнёс Иоанн. – И иди вон, с глаз моих.

Царица поднялась с кресла, отдала земной поклон да покинула государя, оставив украшение на столе. Громко громыхнула дверь – и сама царица подивилась, сколько в ней за то поднялось. Иоанн глубоко вздохнул, в пустоту перед собой. Бессилие сковало его, и владыка опустился в резное кресло. Весь день государь не принял ни души.

* * *

– На, вот, подержи маленько, – молвил Алексей, передавая малолетнего сына своего в седло ратного друга.

Басман-отец потрепал мальчугана своего по голове да отошёл от лошади, понося всё это чёртово болото.

– А куда тятя пошёл? – спросил Федя, поднимая голову на всадника.

– Ща воротится, – ответил воевода, придерживая мальчика в седле перед собой.

Федя поджал губы, оглядываясь вокруг. На пологом холме стелился плотный ковёр из мха, а внизу, ближе к мелкой речушке, шелестела высокая приболотная поросль. Наверху белели стены монастыря, подле которых стояло много всадников. Федя болтал ногами, порой задевая лошадь достаточно, чтобы та приняла знак к ходу. Воеводе трижды приходилось натягивать поводья, прежде чем приучил лошадь не вестись на Федю, как бы тот ни старался. Поняв, что боле лошадь не поддаётся, мальчик хмуро вздохнул да принялся перебирать густую гриву, прядь за прядью. До того мальчик увлёкся, что не сразу заслышал пронзительный крик, доносящийся с холма.

– Что там делается? – спросил Федя, подняв голову.

– От нынче и поглядим, – ответил воевода.

К воротам монастыря выволокли за бороду попа в чёрной рясе. Алексей шёл во главе, скручивая верёвку в руках. Ловко он перекинул петлю через монастырские ворота да подзывал громко людей своих.

– Что тятя делает? – спрашивал Федя. Сердце мальчика завороженно застыло, а по спине пробежал холодок.

– Подрастёшь – сам с тятькой будешь то делать, – молвил воевода, потрепав Федю по голове.

Мальчик невольно вскрикнул, когда завидел, как отец вздёргивает попа.

Фёдор резко открыл глаза. Спросонья оглядевшись, он не признал места, где очутился, да схватился за нож, припрятанный под подушкой. Несколько мгновений надобно было, дабы разгорячённый разум унялся. Пущай и летняя ночь стояла – всё тело вдруг пронял холод. На коже выступили мурашки, руки дрожали. Фёдор откинул голову назад, убирая пряди, что ниспадали на лицо.