Текст книги "Гойда"

– Бог, – ответил Филипп. – Ежели не своими устами, так устами помилованных тобою, одаренных щедростью твоей.

Иоанн глубоко вздохнул, занимая свой трон. Владыка глядел на пол пред собою, блуждая полупустым взглядом по стыку меж каменных плит. Затем резкая да вертлявая мимолётная мысль сбила его и улетучилась, едва пробудив от странного оцепенения.

– Молись за Фёдора, – произнёс Иоанн, откинувшись на троне да прикрывая очи свои.

Филипп кивнул да осенил себя крестным знамением. Затем приблизился к Иоанну и взял владыку за руку. Государь глядел на святого отца в оцепенении, не ведая сам, как поступить в следующее мгновение.

– Ежели правда гложет тебя спасение души слуг твоих, – молвил Филипп, – верных и честных рабов твоих – отрекись от страшного, что навлёк ты на Русь.

Иоанн резко подался вперёд, сжимая в кулаках подлокотники.

– Что ты тем хочешь молвить? – произнёс царь.

Голос его преисполнился грозной жести.

– Не дай им погубить своими руками чужие дома, чужие души, и сохранят они свои, – молвил святой отец.

* * *

– Да сучьи вы ублюдки! – выругался Басман-отец, закидывая баул из серой мешковины на судно.

Безоблачное небо рассветало. Ясный небосвод пророчил добрый путь по воде, и тёмные волны реки едва плескались под ногами крестьян, что спешно грузили тугие сундуки и мешки с припасами да деньгами. По царскому указу отчаливать надобно было с места безлюдного, пустого, оттого и выбрали деревню под Слободою, имеющую ход к реке.

– Помилуйте, боярин! – Холоп выпрямился, сгрузив со своей спины ношу.

Басманов отряхнул руки да огляделся по сторонам – не видать ли кого? Затем тяжко вздохнул, тряхнув плечами.

– До крови вас стегать всех надобно, али речи человеческой не разумеете?! Афоня, старый пёс! Не видал Федьку? – спросил Алексей, завидев, как к пристани выходит Вяземский.

Опричники крепко обнялись, да Афанасий замотал головою.

– Неужто дрыхнет? – подивился Вяземский.

– Да знать бы, где дрыхнет! – всплеснул руками Басман-отец, оглядываясь по сторонам.

– Да знать бы ещё с кем, – молвил Афанасий, кашлянув в руку.

Алексей свёл брови да отмахнулся.

– Да як есть разница, всё одно – на службу он явиться должен! – огрызнулся Басман, сплюнув наземь.

Вяземский усмехнулся, хлопнув Алексея по плечу.

– Стало быть, всё же ты заместо Федьки поплывёшь? – молвил Афанасий.

Басман закатил глаза, глубоко вздохнув.

– Стало быть, – развёл он руками.

В отдалении стоял и Димитрий Пальский. Виду он стал более здорового, да всяко не скрыть было всех губительских следов по телу князя, а ежели послушать даже не голос, но лишь лихорадочное дыхание, то и впрямь становилось не по себе. Двое рынд были приставлены к князю. Одет Пальский был не как пленник – то много внимания привлекло бы, но всяко руки ему крепко перевязали.

Димитрий хмуро свёл брови да глядел в землю пред собою. Наловчился князь так унимать дрожь свою да тревоги. Рассудок его нынче был чист, и боле того – спокойствие и сила духа его нарастали, по мере того как ясное солнце поднималось на небосвод.

Меж тем Басманов уж лишался терпения и всё больше срывался на очередного батрака али холопа, хоть малость сплоховавшего при погрузке многих и многих тюков. Наконец где-то вдалеке послышался топот копыт, и Басман-отец тотчас же обратил свой взор к дороге, что вела к мелколесью, а оттуда к просёлочной дороге, что вела к Слободе. Издалека можно было уж видеть трёх всадников.

Алексей громко свистнул да замахал руками. Опричник щурил острый взор свой, чая приметить средь далёких фигур своего сына. Надежды его оправдались, и с уст мужчины сорвался вздох облегчения. Басманов провёл рукою по лицу, усмехнувшись в свою густую бороду. Пара прядей её уж были схвачены серебряной сединой.

Всадники меж тем достигли пристани. Первым спешился Фёдор Басманов, не изменяя своей привычке. Он соскочил, едва славная Данка его принялась сбавлять ход. Остальные же всадники оставались в сёдлах – то были царь да отец Филипп. Фёдор подошёл к отцу. Наряд его премного пестрил роскошью тканей. Ярко-красные сапоги, длинная рубаха из алого шёлка до колен, края которой были расшиты золотом. Поверх неё ниспадал распахнутый чёрный кафтан. В ушах висели серебряные серьги, на которых изогнулись диковинные птицы. Кончики их перьев отливали холодным блеском изумрудов. Белые руки юноши были унизаны перстнями да самоцветами. Алексей крепко обнял сына.

– Гляди же мне! – прошептал Алексей.

Фёдор усмехнулся, обнимая своего старика. Наконец они отстранились друг от друга, и Фёдор обратился взором на Вяземского.

– Много радости, Фёдор Алексеич, что вы всё ж явились, – молвил Афанасий с коротким поклоном.

Фёдор обратился взором к государю.

– Занят был он, Афоня, не серчай, – молвил царь.

Князь Вяземский развёл руками.

– Грех мне серчать, – смиренно произнёс Афанасий.

Юный Басманов улыбнулся князю, да с такою любезностью, что ежели кто не знал Фединой манеры, и впрямь то принял за добрый знак. Афанасий же, наученный нраву Басманова, лишь отвёл взгляд да повёл Пальского под руку к деревянному трапу.

Фёдор поглядел на отца, затем на государя. Сейчас Иоанн хранил на своём лице величественное спокойствие, за которым уж наверняка горело много страстных терзаний. Фёдор отдал низкий поклон да поспешил взойти на корабль. Он, уж взойдя на корабль, опёрся локтями о борт да глядел на берег.

Филипп осенил судно крестным знамением.

– Ты дорогу-то водой сносно перенесёшь? – спросил Афанасий, подходя сзади к юноше.

– М? – Фёдор обернулся, и точно слова князя выбили его из собственных грёз. – Да почём мне речка-та эта? – с усмешкою молвил Басманов.

Афанасий развёл руками да принялся наводить порядок средь людей, что вели корабль. Фёдор же остался подле борта до тех самых пор, как фигуры отца его, царя да Филиппа не сделались столь малы, что уж не были различимы. Даже опосля того юноша ещё глядел куда-то вдаль, а его сердце трепетно и пылко билось в предвкушении Великого Новгорода.

Глава 14

Везёт как утопленнику.

Русская народная поговорка

Погода стояла воистину прекрасная. Солнце ещё не свирепствовало, к тому же судно было охвачено приятной прохладой реки. Редкие облака плыли по небу, потворствуя нежным молодым ветрам. Паруса слабо трепыхались от редких порывов. Тонкая полоска серебристой речки мерно ширилась – берега делались всё дальше, и уже к полудню судно вышло на широкое полноводье.

Несмотря на милосердие от небес, точно благословившее мореходов, оно не могло полностью избавить государевых слуг от недугов, наречённых в простонародье морскою болезнею.

Фёдор не спускался с палубы, даже когда на небосводе засвирепствовало ярило. По правую сторону борта падала тень от мачты. Там и стоял Басманов, спасаясь от жара полуденного. Он упирался локтями в борт да боролся с приступами, подступающими к горлу. Холопские, что сопровождали опричников, подносили ему пресной воды да молока.

– Ты ж, помнится, говаривал, что славно переносишь дорогу по воде? – спросил Вяземский, хмуро поглядывая на юношу.

Фёдор сидел на палубе, глаза его были прикрыты, молодая грудь вздымалась. Басманов хмуро отмахнулся, мучаясь желчью, что поднималась вновь и вновь.

Вяземский вздохнул, ставя кувшин с водою подле Басманова. И Фёдор принялся пить большими глотками.

– Тебе нынче не до наставлений, – молвил Вяземский, тяжело вздыхая.

– Да отчего же? – усмехнулся Фёдор, отстранившись от питья да утерев губы рукою. – Валяйте, Афанасий Иваныч.

Вяземский провёл по лицу, поглаживая свою бороду.

– Нынче едем мы, всяко, что на чужбину дальнюю. Негоже быть врознь али умалчивать чего, – произнёс Афанасий. – Я в ответе за тебя перед твоим батюшкой и тем паче перед самим государем.

– Да брось! – Басманов мотнул головой, коснувшись переносицы. – Не держать же тебе ответ за мой недуг?

Афанасий усмехнулся, запрокинув голову вверх.

– Да судя по речи царской, держать мне ответ за всякое и отвечать мне головою, – молвил Вяземский. – Засим, Федя, не лукавь мне да не замалчивай чего. Нынче мы заодно и всякую ссору оставим до поры.

Басманов кивнул, вновь припав к кувшину. Вяземский уж решил было оставить юношу, как Фёдор после двух коротких глотков окликнул опричника.

– Афонь! – молвил Басманов.

Князь обернулся, Фёдор слабо улыбнулся да приподнял сосуд с водою.

– Спасибо, – коротко произнёс юноша, глядя на Вяземского, с чего Афанасий и впрямь подивился.

Князь развёл руками да улыбнулся в ответ.

– До ночи дотерпи – на ночлег к берегу сойдёшь, – молвил Вяземский.

Фёдор коротко кивнул и остался сидеть на палубе, обхватив себя руками. То был самый тяжкий день пути для него. Чем дальше шло их судно по волнам речным, тем боле и свыкался Фёдор с приступами.

Вяземский время от времени справлялся о здравии Басманова, большею частью через холопов. Когда солнце склонилось к далёкому горизонту, Фёдору сделалось заметно легче – он много спокойнее стал переносить путь. Освоился Басманов, да совладал с недугом, да преисполнился пуще прежнего восторга. Всяко дознавался у мореходов, долга ли дорога, и всё один ответ получал:

– Как Бог пошлёт, боярин, как Бог пошлёт!

Фёдор недовольно закатывал глаза, а иной раз вновь подходил да справлялся, нельзя ли большего ходу придать.

– Вы, Фёдор Алексеич, смотрю, ожили? – усмехнувшись, молвил Вяземский.

– Неужто на царской службе нет судна более лихого? – спросил юноша.

– Уж запамятовал, – молвил Афанасий, – под какой личиною едем в Новгород? Купцами московскими да притом земскими, не опричниками.

Фёдор недовольно цокнул, сложив руки на груди.

– Погляжу, быстро свыкся с царскою милостью да щедростью? – спросил Афанасий, поглядывая на Басманова.

Юноша усмехнулся и взор свой опустил на кольца. Перстни переливались в слабом догорающем огне заката да редких фонарях на судне. Самоцветы преисполнились густого цвета, утопая в полумраке, изредка поблёскивая искорками. Юноша глубоко вздохнул, припоминая, как получал в дар роскошные подарки от самого государя.

– Вы мне скажите, Афанасий Иванович, – молвил Фёдор, обратившись взором к Вяземскому, – всегда ли царь так добр был к слугам своим?

Князь поджал губы да усмехнулся. Поразмыслил Афанасий.

– Да, пожалуй, – согласно кивнул он.

– И с Луговским? – спросил Фёдор.

Вяземский усмехнулся, мотая головой.

– Стало быть, тебе батюшка не сказывал о разладе государя с Луговским? – лукаво молвил Афанасий. – Мишка Луговский родом из купеческих, – продолжил Афанасий. – Иоанну Васильевичу было чуть больше, чем тебе сейчас. Значит, стал Миша к государю челобитные писать, дабы беспошлинно торговать в Москве да Новгороде. С челобитными теми присылал дары, каких и нынче с огнём не сыщешь! Премного их хранится в сокровищнице царской. Так и задружились они, и вскоре Иоанн призвал Мишку Луговского на службу. Славные были деньки, ох славные! Притом тогда ж ещё при дворе Курбский был, вот он-то знался с Луговским и много вступался за него пред государем.

– А в опалу-то как Луговский попал? – спросил Фёдор.

– Много воды утекло, – молвил Афанасий, глубоко вздохнув. – Больно уж алчным Мишка оказался. Премного доброго сделал ему государь, премного. Луговский при дворе был пожалован в думных бояр, как и твой батюшка. Поговаривали, что ко двору девок приводил, да с хворью постыдной. Ну, да того, поди, дознаться надобно ещё, теперича уж концов не сыскать! Ничем не был обделён Мишка, жил себе как у Христа за пазухой, беды не ведал, да всяко мало было – и всяко торговал в обход казны да товары приберегал для иных господ, для латинов.

– Неужто? – молвил Фёдор.

Афанасий кивнул.

– Он нраву всегда был скверного, – продолжил Вяземский. – Об нём много слухов дурных ходило, да видать – неспроста. Делать с ним государь ничего дурного не делал, покуда Курбский вступался за Луговского, а как решил царь уж навести порядок – поди ищи!

– Верно, нынче под Жигимоном ходит? Али кому служит? – спросил Басманов.

– А пёс его знает! – Вяземский пожал плечами. – Латинам он тоже крови сполна попил, разбойник.

– Видать, много врагов у него? – молвил Фёдор.

– Видать, – кивнул Афанасий. – Да покровителей и того больше. Тот же Курбский, сучий потрох, знается с ним и поныне.

– А отчего нынче вернулся-то Луговский? – спросил Басманов. – Тебя послушать – славно живётся ему на чужбине, вдали от гнева царского.

– Почём знать? – Афанасий пожал плечами. – Да токмо ушлый этот чёрт! Не первый год он набегами, как нехристь какой заморский, воротится на Русскую землю и снова уходит морем.

Фёдор вздохнул, поджав губы, да принялся стучать пальцами по борту. Он обернулся к берегу, что мерно темнел. Далёкие деревья одиноко торчали чёрными зубьями.

– И нынче нам с тобою изловить его велено? – с усмешкой спросил Фёдор.

– Велено, Федь, велено, – с тяжёлым смирением молвил Вяземский.

– А ежели не схватим? – спросил Басманов. – Сам же молвишь – Луговский ушлый чёрт.

– Стало быть, нам не сносить головы, – добродушно усмехнулся Афанасий.

Фёдор посмеялся в ответ. Вдали догорел закат, и наступление темноты сулило беду. Оставалось меньше версты до отдалённой пристани, как из трюма раздался лихорадочный вопль. Вяземский держал ухо востро и тотчас же спустился вниз. То был Пальский. Тьма опустилась вокруг, и рассудок его подводил. Димитрий стенал точно раненый зверь. На шее его не было новых следов вредительства, но Пальский хрипло дышал, изо всей мощи своей силясь преодолеть невидимые путы. В этой агонии он бился главою своей об пол.

– Да чёрт бы тебя драл! – Вяземский грубо схватил князя за шиворот да швырнул поверх гружёных тюков.

Димитрий всё тщетно пытался вдохнуть. Опричник во гневе стиснул зубы и наотмашь ударил Пальского.

– Баляба чёртова! – Вяземский тряхнул Димитрия. – Сколько с тобою возиться?!

Пальского охватило оцепенение, а взгляд на мгновение замер. К тому уж поспел Басманов. Спускаясь в трюм, юноша ловко спрыгнул с лестницы. Фёдор заглянул поверх плеча Вяземского. Полоумный взгляд Пальского судорожно метался по низким балкам. Басманов исполнился презрением, постукивая пальцами.

– Всё беснуется? – спросил Фёдор.

– П-помилуйте! – проговорил Димитрий.

Его рассудок медленно прояснялся, чего сложно было сказать о речи. Говорил он с трудом, пересиливая себя. Вяземский злобно цокнул, выпуская Пальского из своей хватки. Затем князь отёр руки об одеяние своё, точно они замарались в скверных нечистотах. Сплюнув на пол, Афанасий щёлкнул рындам, приставленным к Пальскому.

– Ежели что учинит с собою, шкуру спущу! – пригрозил Вяземский.

Афанасий и Фёдор вышли на палубу. Князь провёл рукой по лицу. Бессильно свесилась вперёд голова его, что полнилась тяжёлыми думами.

– Напомни, Афонь, на кой чёрт он нам сдался? – понизив голос, спросил Фёдор, подходя к опричнику.

Вяземский цокнул, мотая головой.

– Всяко его надо воротить живьём государю, – ответил Афанасий.

– Так ещё ж недалеко отплыли, – молвил Фёдор, пожав плечами.

– Нет, – отрезал Вяземский. – Луговский не выйдет с незнакомцем на встречу. То должен быть его человек.

– Надо быть блаженным баламошкой, чтобы не заподозрить чего неладного, – молвил Фёдор, мотая головой.

– Остальных не взяли живьём. А ежели и взяли, так отделали уже. Что от них проку-то? – произнёс Вяземский.

Басманов почесал затылок да зевнул.

– Ладно, Афанасий Иваныч, утро вечера всяко мудренее, – молвил Фёдор.

Вяземский кивнул да долго ещё смотрел, как тёмная река плещется за бортом.

* * *

Путь в Новгород лежал не близкий. Долго ли, коротко ли плыли слуги государевы, сами того не ведали, ибо забот было превелико.

Вяземский ежели и смыкал глаза, то на пару часов – не боле. Надобно было следить за Пальским пуще прежнего – удручала его дорога, изматывала, и разум его преисполнился тревоги. Уже опосля того, как Афанасий проведывал, не погубил ли себя Димитрий, опричник прохаживался до носу корабля, проведывая Басманова. Юноша не мог спать иначе, как на свежем воздухе, оттого и приволок тюк с одеждою прямо на палубу. Подложив его под голову, Фёдор спал под открытым небом.

Заверился князь, что юноша спит, пущай не сильно крепко – ресницы подёргивались, выдавая чуткий сон. Сам Вяземский спал полусидя, прислонившись широкой спиной к трюму, близ Пальского.

К утру судно вновь двинулось в путь. Несколько дней степенно меняли друг друга, едва разнясь меж собою. Вдоль берегов склонялись медовые липы да белотелые берёзки.

Фёдор уж знатно утомился дорогою. Он хмуро глядел на проплывающие мимо долины и мыслями представлял, какая бы была славная забава мчаться верхом. Только бы коня востроногого да поретивей, и то вовсе раздолье. Лишь теми грёзами и развлекал себя Басманов, ибо поделать было неча боле. Вечерами они выпивали с Вяземским, но то не шло ни в какое сравнение с душевными застольями при дворе.

Тихая вражда опричников и впрямь, казалось, отложена была до возвращения в Слободу али Москву – там уж как царь прикажет. Пили, что Фёдор, что Афанасий, немного, лишь бы совсем не осточертеть самому себе со скуки. Чего скрывать – Вяземскому тоже не было большой охоты болтать с холопами али с безумным Димитрием. Оттого и впрямь пришлось поладить с Фёдором, пущай на какое-то время.

Шли дни. Фёдор всё грезил о прекрасном граде родом из нежного отрочества своего. Юноша ожидал, как уже ступит на ту землю взрослым мужчиною и уж на сей раз припомнит все красоты. Берега будто бы расступились, и судно вышло на озеро. Фёдору приходилось напрягать свой молодой острый взор, дабы приметить края его, ибо и вовсе казалось безбрежным морем. Подобная перемена всяко порадовала юношу. Боле того, переменилась и погода. Курчавые облака неторопливо ползли по высокому лазурному небу, несколько ограждая странствующих от полуденного жара.

Наконец один из холопов знатно обрадовал Фёдора. Когда юный Басманов брился, сидя на носу судна, к нему подошёл здоровенный детина с алым лицом. Когда холоп отдал поклон, Фёдор лишь поглядел на здоровяка да вскинул бровь, показывая, мол, готов внимать.

– Уж скоро прибываем, боярин, – доложил мужик.

Фёдор заметно оживился, отстранив от лица лезвие.

– Когда же? – спросил Басманов.

– До захода солнца уж будем в Новгороде, – с поклоном ответил мужик.

Фёдор с радости дал холопу водки, а сам не мог найти себе места. Бесцельно метался юноша по кораблю, всё высматривая впереди чудный град. Фёдор вышел к носу корабля и, супротив предупреждений Вяземского едва ли не полностью высовывался за борт, будто то могло приблизить прибытие. С тем же усилился ветер, точно потворствовал желанию Басманова. Паруса расправились от нагнавшегося воздуху.

До чего же возрадовался юноша, когда завидел вдалеке светлый град, утопающий в медовых лучах позднего солнца. Закат пробивался через редкие облака, румяня золотые купола соборов. Басманов стоял весь заворожённый, не веря очам своим. Сердце его замирало от восторга, а в памяти пробуждались далёкие воспоминания.

Смутно всплывал образ отца, много моложе, нежели сейчас. Сам Федя был крохой ещё, и сидел на плечах папаши, и диву давался красе города, точно вышедшего из старинных сказов.

В тот раз пребывали они с батюшкой на судне, что было много больше нынешнего. Бегали по борту здоровые мужи, плечи да спины обгоревшие. Иной раз маленький Басманов видел размытые рисунки на телах и хотел было испросить кого, да всем было не до мальчонки. Как сейчас Фёдор слышал громогласные окрики своего отца. Безбожно Басманов поносил да подгонял людей своих, веля уж причаливать, покуда Федя глядел по сторонам, силясь разгадать устройство корабля.

Память о былом лишь боле подогревала пылкую страсть в душе юноши. Резкий порыв ветра настиг судно. Паруса отогнулись, а вместе с тем и корабль знатно шатнуло. С тем Басманов был застан врасплох и, чай, вывалился бы вовсе за борт, да ощутил крепкую хватку, швырнувшую его обратно на палубу.

– Да что ж тебе неймётся! – разразился Афанасий.

Фёдор поднялся с широкою улыбкой на устах, отряхнув подол кафтана.

– Вон уже! Видно его! – радостно провозгласил Басманов да указал рукою на славный град.

– Федя, мы об чём условились? – спросил Вяземский, скрестив руки на груди.

– Об чём? – спросил Фёдор, одной ногою и вовсе вставая на сам борт, но на сей раз уж крепко ухватился за натянутую верёвку подле себя.

– Удаль свою в иной раз кажешь миру, – наказал Вяземский. – А нынче уж сберегись пару дней, покуда я в ответе за светлую твою головушку!

– Да не серчайте уж по всякому пустяку, Афанасий Иваныч! – молвил Фёдор, всё с большим замиранием сердца глядя, как там вдалеке вырисовывается Новгород.

Уж были видны множества кораблей вдоль пристаней, и купцы спешили снести свой пёстрый товар. Далёко приметил Фёдор и золотые кресты соборов, и высокие башни, и премного-премного, отчего взор юноши разбегался. Восторгом да радостью полнилось сердце его, как вдруг судно сменило курс.

– Какого лешего нас уносит? – возмущённо бросил Фёдор, ступив обеими ногами на палубу.

– К моему поместию. Оно в двадцати верстах на запад от Новгорода, – ответил Вяземский.

Басманов тяжело вздохнул да сложил руки на груди.

– Мы не за потехою приехали, а по службе царю! – напомнил Афанасий, видя, как переменился настрой Фёдора.

На те слова юноша лишь развёл руками.

– Коли избрали сызмальства судьбу – верность Христу да верность царю, – протянул юноша, медленно расхаживая по палубе.

– О боже, Федь! – взмолился Афанасий.

– Не погорит, не погнётся наш дом, покуда мы с Богом, покуда с царём! – пропел Фёдор.

– Ишь разбирает тебя, Басманов! Поди лучше, вон, Пальского проведай! – бросил Афанасий.

Фёдор продолжал песню, да без слов – лишь насвистывал её, водя рукою в воздухе. Всяко юноша послушался Вяземского. Спустившись в трюм, Басманов увидел Димитрия, сидящего на тюке. Руки князя были связаны пред ним. Взгляд Димитрия был погасшим, но лишённым того оголтелого безумия, которое накрывало его накануне. Фёдор дал знак рындам, чтобы они несколько отступились от пленника.

– Княже? – произнёс опричник, подходя к Пальскому.

Тот поднял взгляд да сглотнул. Фёдор принялся внимательно вглядываться в лицо мужчины, читая следы жуткого мучительства.

– Долго ли ещё? – тихо спросил Димитрий.

– Ночевать будем уж на суше, – ответил Фёдор.

Пальский вздохнул, коротко кивнув.

– Ты мне вот что поведай, – произнёс Басманов, потянув один из сундуков за чугунное кольцо.

Выволочив его перед Пальским, Фёдор сел напротив князя, упёршись руками в свои колени.

– Ты перед Луговским ничего не учудишь? – спросил Басманов, чуть склоняя голову набок.

Князь поджал губы да мотнул головою. Кулаки его невольно сжались, и Фёдор то приметил. Уста невольно бормотали что-то, и поначалу Басманов и вовсе речи человеческой не признал – поди прознай в бреднях сих. Да подавшись вперёд, навострил опричник слух свой.

– Молю, молю тебя, не вороти меня, не снова, – бормотал Пальский.

– Полно тебе трястись, ей-богу! – с раздражением бросил Басманов. – Дрожишь, аки вовсе не роду людского! Слово даю тебе, как воротимся в Москву, лично пригляжу, чтобы никакой напасти с тобой да с дочкой твоей не стало.

– Да не того же страшусь! – и забил Димитрий зубами, будто бы на стуже лютой. – Не ваших подвалов, и палачей не ваших…

Опричник поднялся со своего места, похлопал Димитрия по плечу. Князь тотчас же посторонился, подавшись назад. То было столь резко, что сам Пальский пребольно стукнулся затылком о борт. Фёдор пнул сундук, на котором только что сидел. Резкий звук лишь больше встревожил Пальского. Княжеский взор забегал по трюму, доверху забитому припасами да поклажей. Басманов сплюнул на пол да вышел на палубу. Там уж поджидал Вяземский.

– Паршиво, – бросил Фёдор, мотая головой.

– Но он хоть складно отвечает? Хоть человеческой речью? – спросил Афанасий.

Басманов положил руку себе на затылок, глядя на горизонт. Новгород стал делаться всё дальше, и юноша сопровождал светлый град взглядом. Затем, глубоко вздохнув, он поглядел на Вяземского.

– Поразмыслим уже в поместье, как быть с ним, – молвил Фёдор.

Афанасий кивнул. Некоторое время опричники оставались на палубе. С озера неслись холодные ветра, всё равно что стояла середина лета. Наконец вдалеке загорелся робкий огонёк. С каждою минутой он всё делался ярче, и вскоре, на радость всем путникам, то стало ясно – пристань.

В терему боярском уж готовы были встречать гостей. В основном из прислуги были девчушки, совсем юные, реже – подростки. Взрослые женщины да мужчины большею частью работали да старались не попадаться на глаза Афанасию.

Басманова сразу проводили в его покои, а Вяземский пошёл проверять, как всё приготовили для Пальского. В комнате не было ничего, чем можно было навредить себе али иному, да всяко то не могло заверить Афанасия, что всё устроено как должно.

«Ежели бесноваться станет, он и об стену, и об пол башку свою полоумную расшибёт…»

Смирившись с тем, что нынче лучше не учинить, Вяземский спустился в горницу за князем.

– Ты погоди высматривать её, – молвил Афанасий.

– Хоть жива ли?.. – в надежде спросил Димитрий.

– Жива, – кивнул Вяземский. – Но прежде – Михал Михалыч.

Димитрий смиренно кивнул, ибо, право, выбора у него и впрямь не было. Меж тем Фёдор уж впервые смог крепко заснуть с долгой дороги. Утомило его судно, утомил шум воды, вечно нашёптывающий что-то за бортом, надоели ветра, а вместе с тем палящее солнце, от которого не спастись на палубе. Нынче Басманов наслаждался покоем да тишиной.

* * *

В Слободе меж тем дела шли своим чередом. К царю наведался его брат, Владимир Старицкий. Иоанн подивился, да всяко радушно встретил гостя. При встрече они крепко обнялись. Разница меж ними была велика настолько, что диву давался всякий, кто впервые прознавал, что уж одной крови они. Владимир выглядел много моложе, нежели он был в самом деле, в то время как Иоанн из-за грозного лика своего порой казался, напротив, несколько старше. Старицкий был росту даже выше многих князей из свиты своей, но всяко уступал своему брату. При всей разнице меж ними было нечто забавное в том радушии, с которым они обнялись. Не последнюю роль сыграло то, что Владимир прибыл без своей жены и, много важнее, – матери. О нраве скверном княгини Старицкой и об отношениях её с царём ведал всякий, и уж ведал Владимир.

– Уж думал, – молвил государь, оглядывая брата своего, – сросся с мамкиной юбкой.

– Уж сам страшуся того, – усмехнулся Владимир.

Прошли они в светлую палату. Иоанн был задумчив, но внимал речам брата. Князь Старицкий расположился в резном кресле подле стола, укрытого роскошной скатертью. Из кушаний было премного сочных плодов да ягод, свежий хлеб так и пыхал жаром. Не было спиртного, ибо ведал Иоанн, что Владимир слаб к тому. Заместо водки али вина кравчие вынесли холодный квас и кислый морс из клюквы.

Князь Старицкий рассказывал о делах в своём уезде, о том, как нынче мёд ставиться стал. Иоанн медленно ходил по светлой зале, отвечал брату своему кратко, но по сути. Всяко Владимир видел, что государь нынче преисполнен множеством забот, и была меж ними негласная условность, и с тем Владимир не допытывался до дел государственных. Меж тем в залу явился холоп и с почтенным поклоном положил на стол шкатулку с шахматными фигурами. Иоанн перевёл холодный взор на стол подле Владимира.

– А как поживает Евдокия? – спросил царь, поглядывая в распахнутое окно.

– Ну как… – вздохнул Владимир, потирая шею. Князь поджал губы да раскрыл доску для шахмат и принялся расставлять фигуры.

– Как есть, так и молви, – Иоанн пожал плечами, а сам мыслями обращался к чистому небу, небуйному.

«Верно, путь их должен уж завершиться…»

– Всё никак не сладимся, если по правде, – грустно вздохнул Владимир.

Иоанн обернулся на брата.

– Нет-нет! – Старицкий вскинул руки в оправдание. – Царе, добрый брат мой, я безмерно благодарен тебе за свадьбу нашу, за то, что помиловал её, когда брат её подло так…

– Не надо о Курбском! – отрезал Иоанн, хмуро отводя взгляд.

– Право, право, что ж я… – Владимир подпёр голову рукой, продолжая расставлять фигуры.

– А ты всё её любишь? – спросил царь, не отводя взгляда от далёкого горизонта.

Владимир перестал рыться в шкатулке да с удивлением поглядел на брата.

– Люблю, – ответил Старицкий, и впрямь растерявшись.

Иоанн тяжело вздохнул, покручивая перстень на пальце.

– Всё проходит, – молвил царь, глубоко вздыхая.

– Люблю паче живота своего, – молвил Старицкий.

– И это тоже, – продолжил Иоанн.

– То Соломон говорил про скорби, – заметил Владимир.

Царь провёл рукою по каменному подоконнику, тот вобрал в себя много полуденного жара. Государь опёрся руками на него да глубоко вздохнул. Плечи его опустились великой тяжестью.

– То и есть самая великая скорбь, – горько усмехнулся Иоанн, окидывая взором далёкие-далёкие просторы, да белеющие вдалеке соборы Слободы возвышались над деревянными теремами.

Владимир порешил, и верно, что боле Иоанн обращается к себе, нежели к князю. Оттого Старицкий не стал давать ответа и всё тщетно выкладывал рисунок для игры. В шкатулке не осталось ничего, но оставалось пустое место на доске.

– Царе, тут, видать, одна запропастилась куда-то… – робко молвил Владимир, прервав тишину.

Иоанн свёл брови да едва обернулся через плечо. Излюбленною игрою были для государя шахматы, с юношества он учился сему да выучился бережно хранить каждую фигуру. Ежели бы она куда закатилась-затерялась, государь бы непременно то заметил, и оттого нынче в душе владыки поднялось много гнева.

– Быть того не может! – уж молвил царь да вдруг замер.

Руки его, уж сомкнутые в кулаки, разжались, и с усмешкою на устах Иоанн поглядел вверх, в высокие расписные потолки.

– Не чёрный ли конь? – спросил Иоанн, снимая царский перстень со своей руки.

– Именно он, брат, не иначе, – кивнул Владимир.

Государь глубоко вздохнул, опуская свой взор. Лик Иоанна сделался покойным, безмятежным. Заняв место супротив Старицкого, Иоанн положил свой перстень заместо утерянной фигуры.

Когда началась игра, оба хранили молчание. Старицкий боялся отвести взгляд от доски, будто бы фигуры могли ожить да чинить свою собственную волю. Иоанн же, напротив, имел обыкновение глядеть в стену али куда в сторону, зачастую на соперника своего. Взор царский делался рассеянным, точно глядел вскользь. Царю хватало короткого взгляда на расклад, чтобы припомнить весь ход игры, а ежели он, подобно брату своему, непрерывно глядел на доску, то рябая клетка расплывалась в глазах, дрожала, точно объятая жаром.

– Сдаётся мне, мудрейший государь, – молвил Владимир, – уж не нарочно ли ты уступаешь победу?

Иоанн поднял взгляд на брата, а с тем взял да усмехнулся, переставив ладью. Поставив мат белому королю, встал владыка из-за стола, мерно ступая по зале. Старицкий слегка ударил себя по лбу, проводя рукой по лицу. Замотав головой, князь потянулся к чаше с холодным квасом. Царь же медленно проследовал к окну, заложив руки за спиною. Владыка обернулся через плечо. Лик его был озарён победоносной улыбкой. Старицкий утёр губы, да всё изучал расклад, чудясь сам, как не приметил он замысла своего брата.