Текст книги "Гойда"

Глава 10

Снега сходили не спеша, но всяко уж знали, что весна настаёт. Поредели сугробы, с грязью помешались. В рощах нет-нет да можно и повстречать где почки зелены. Птиц ещё слышно не было – слишком рано. Дороги безобразно размылись. Всё обратилось непроходимой вязкой канавой. Фёдор выругался себе под нос, когда Данка вновь резко повелась в сторону, оступившись в талой грязи.

– Не, чур меня! – отозвался голос немца чуть позади.

Фёдор недовольно вздохнул, разворачивая лошадь.

– Рано ещё, – мотнул головой Штаден. – Только увязнем.

Басманов недовольно цокнул, поглядев куда-то вдаль, где совсем недавно была проложена славная снежная дорога. Нынче Фёдор отступился, и они вместе с немцем стали возвращаться в Кремль, да с явной неохотою. Ежели дороги развезены, то и ступать нет никакой мощи, нечего и думать о диких дебрях – там недалеко и покалечиться о корягу али о камень какой. Вняв разуму, Басманов и не пытался скрыть досады на лице своём, да пару раз и впрямь обернулся чрез плечо, точно подыскивая тропу почище – авось! Да что там – грязища сплошь, да и только.

– Да обожди, пущай распогодится – и хоть на все четыре стороны! – молвил немец, выправляя своего коня.

– Я-то обожду, – вздохнул Фёдор, – да как переменится воля нашего царя, добрый свет, батюшки, и всё! И будет мне все четыре стороны!

Штаден усмехнулся, пожав плечами.

– Смешно ему… – вздохнул Фёдор, поглаживая Данку по сильной шее.

* * *

– Афанасий Иваныч, – доложил голос рынды.

– Пусти, – отозвался хриплый голос царя.

Ещё не переступив порога, Афанасий сразу уловил – владыка пребывает в духе скверном, гневливом, ибо подле ног Иоанна лежал несчастный крестьянин, снискавший этот гнев на себе. Не иначе как нёс весть дурную али и того хуже – просто под горячую руку попался. Царь жестом призвал рынду убрать тело с глаз долой да поднял взор на Вяземского. Очи Иоанна не остыли от яростного пламени. В этот миг Вяземский воздал хвалу, что нынче есть добрые вести.

Безмолвно Афанасий поклонился и с тем оставил на столе донос, подписанный накануне. Владыка отшвырнул посох в сторону, и тот стукнулся о стол. Резьба царственного посоха покоробилась да окропилась кровью. Иоанн схватил бумагу и принялся читать сквозь сумрак.

– От же гнида… – усмехнулся Иоанн, глядя поверх бумаги на опричника.

У Афанасия точно камень с души упал, и он ответил короткой улыбкой да развёл руками.

– Каких ещё поискать надобно, великий государь, – согласно кивнул князь.

– Я приму его последнюю исповедь, – глубоко вздохнул царь, обернувшись к красному углу своей опочивальни.

Святые образа из своего угла взирали на владыку, и, повернувшись к ним, Иоанн осенил себя крестным знамением. От гневного и злобного лик царский сделался безмерно мирным и благостным. Вяземский также перекрестился и поклонился иконам. С тем можно было и спускаться во мрак подземелий. На самом подходе губительный смрад сгущался до того жуткий, что дыхание перехватывало. Когда Иоанн ступил на сырой камень, хмурый взор государев опустился. Пол был липок от крови.

– Вы, царе, не гневайтесь – не успели прибраться, – молвил Афанасий, положа руку на сердце да отворяя тяжёлую решётку.

Владыка жестом дал понять, что нет в том никакой беды. Грузный тюремщик поднялся с низкого пня да принялся кланяться в ноги. Иоанн не повёл и бровью, и безобразный холоп отдал ключ Вяземскому и спешно отступил в тень.

Афанасий пару раз вдарил тяжёлой связкой по кованой решётке. Гулкий звон вторился и множился в далёком мраке сырых коридоров. Жалкая грязная фигура всё по-прежнему лежала, скрючившись в углу. Опричник вставил ключ в замок, и тот с резким скрежетом подался. Петли пронзительно скрипнули, покуда отворялась тяжёлая дверь.

Холодный взгляд Иоанна оставался на неподвижной фигуре, забитой, изуродованной. Афанасий было пнул в плечо узника да отшагнул тотчас же, сторонясь здоровенной чёрной крысы. Зверюга промчалась чёрным призраком мимо владыки, мимо урода-тюремщика и сокрылась во мраке сырого подземелья. Её окровавленная морда только и успела блеснуть в свете дальнего факела.

Вяземский сглотнул, невольно взявшись за свою бороду. Всяко же опричник уповал, что у царя и не было особой охоты-то потолковать с узником.

«Как же ж они не вовремя подыхают…» – думал князь, глядя на мерзкое тело с изъеденным лицом.

В смиренном ожидании Вяземский обратил взор на владыку. Тусклый свет не давал Афанасию узреть, какого нынче настроя владыка. Не последовало и брани, никакого прочего признака гнева, что не могло не радовать опричника. Царь лишь глубоко вздохнул, развёл руками, примиряясь с собственным бессилием над сим, да вышел в коридор. Очи Иоанна устремились куда-то вслед хвостатому беглецу, в темень.

Отчего-то владыка замер, не смея ступить ни вперёд, ни назад. Лик сделался строгим, а взор застыл, уставившись во тьму. Это оцепенение перешло и к Вяземскому – опричник безуспешно пытался угадать образ, сокрытый в тени, что так заворожил владыку. Прошло несколько мгновений, полных дрожащей тишины – лишь гулкие далёкие эха летали, донося сырые всплески да сквозные ветра. Наконец владыка будто бы пробудился ото сна. Он огляделся и протянул руку вперёд, едва завидев Вяземского.

– Извести крыс из моего Кремля, – приказал Иоанн, направляясь к выходу.

Вяземский с поклоном принял царский приказ. Выбравшись из подземелья, Иоанн боле всего жаждал вдохнуть свежего воздуха, чтобы развеять из памяти смрадный дух падали.

Ночь уже отступала. Ранняя заря только-только казала себя на востоке. В студёном воздухе стояла весенняя свежесть. Иоанн брёл по двору одинокой мрачной тенью. Рассудок его утихал от тех видений из подвала Кремля.

Раздался резкий свист, и сердце царёво замерло.

«Не ожидал так рано…»

Вдалеке суетились тени. Отсюда холопы казались вовсе ничтожными пятнами, спешно волочащими к обозам поклажу. После свиста последовал окрик. До Иоанна донёсся лишь приглушённый отзвук, но царь слишком хорошо знал этот голос. Молодой опричник спустился с каменного крыльца да огрел холопа нерадивого кнутом и вновь прикрикнул, веля пошевеливаться.

У самых ворот ожидал немец, уж при полном снаряжении. Фёдор оглядывал толпу да высматривал – не мается ли кто без дела, как вдруг заприметил мрачную фигуру владыки. Иоанн продолжал безмолвно взирать на спешные сборы да на молодого Басманова. Тот мял в руках кнут, сам того не замечая. Стоило опричнику сделать шаг в сторону царя, как Иоанн мотнул головой, упреждая Фёдора от ошибки.

Твёрдый в своей воле разлучиться с Басмановым, столь же уверен был Иоанн в чаянии своём избежать всяких напутствий аль прощаний. Владыка ушёл прочь. Фёдор глядел вслед удаляющейся фигуре, и сердце полнилось холодной тревогой.

* * *

Малюта похлопал прибывшего Вяземского по плечу да воротил взор во двор – ведь взаправду было на что поглядеть! В стенах Кремля выпустили молодого медведя. Злющая зверюга раздирала мужиков, у коих не было ни шансу на спасение.

Иоанн сидел на уготованном ему месте, несколько возвышаясь над ближними своими опричниками. Князь Вяземский приступил к царю, преклонил колено и поцеловал царский перстень. Владыка ответил коротким кивком. Афанасий несколько посторонился владыческого трона да опёрся руками на арку, взирая на кровавые игрища.

– Привели, – молвил Григорий, едва Афанасий подался к другу, – значит, царю нашему светлому зверюгу. Дескать, от оно – с охоты. Ну и вопрошает царь-батюшка – злобный ли косолапый? И мужики ему давай наперебой – дескать, ещё какой! И злее не сыскать! От и натравил царь-батюшка на мужиков зверя ихнего же.

– И поделом, – усмехнулся Афанасий, мельком взглянув на владыку.

Лик Иоанна был холоден да сокрыт хмурой задумчивостью.

– А Федьку-то не видать? – вопрошал Вяземский, мельком оглядывая ближних при троне царском.

Григорий кивнул.

– Сим утром отбыл в поместье евонное да немца с собою прихватил, – молвил Малюта.

– От же Басмановы, как собаки дворовые плодятся! – усмехнулся Афанасий.

– Неужто и впрямь думаешь, Федька девку свою смог обрюхатить? – тихо кашлянул себе в бороду Малюта.

– Почём же нет? – вопрошал Афанасий, точно сам себя. Вяземский пожал плечами да отмахнулся.

Григорий почесал бороду, глядя вниз, во двор.

* * *

Фёдор поцеловал руки матери, и Светлана тепло и нежно обняла своего сына. Не поспевала боярыня, не поспевала за тем, как растёт да как мужает её сын.

Меж тем крестьяне спешили занести привезённые богатства в дом – начало малость моросить, и холопские ой как страшились, кабы не попортилось хозяйское добро. Штаден хаживал мимо слуг, грозно, нелюдимо поглядывая на них. Фёдор с большой гордостью показывал матери привезённые платки да платия, летники роскошные, шубы с пышными мехами, а сребра да злату в резных ларях и вовсе было не счесть.

Боярыня не скрывала алчного огня в очах своих – прелестные дары манили, притягивали благим великолепием. Мягкие шелка да меха так и лоснились под белою рукой, и самоцветы в серьгах так и дрожали драгоценными капельками, объятыми хладным серебром. Фёдор с удовольствием глядел, как ясные очи милой матушки скачут с летников на шкатулки с длинными серьгами, а с них на шубы и многое, и многое. Светлана поцеловала сына в лоб да оглядела с головы до ног.

– Почаще приезжай, родной, – вздохнула мать, накидывая на плечи пёстрый платок.

Узорные цветы богато объяли её плечи, расстилаясь искусным шитьём.

– Служба, служба… – протянул Фёдор, садясь за стол. – Рад, что по сердцу тебе пришлось.

Басманов кивнул на плечи матери. Светлана улыбнулась и согласно кивнула, не отводя взгляда с Фёдора.

– Знается мне, вы славно поладили с Варей? – Фёдор вскинул бровь.

– Сноха – вся моя отрада нынче. Бедняжка ночи не спала, не буди пока, – молвила Светлана.

Фёдор кивнул да глубоко вздохнул, поглядывая на узоры на платке.

* * *

Варвара сидела пред зеркалом, заплетая длинную косу. Глаза её тяжело глядели в отражение, утомлённые бессонницей. Послышался стук в дверь.

– Да, входи, – молвила она да уселась полуоборотом.

Едва дверь отворилась, а на пороге стал не кто иной, как её муж, невольно Варя уставилась точно на немыслимое видение. Первым же порывом её было укрыть грудь и плечи, закутавшись платком. Этакая стыдливость позабавила Фёдора да вызвала мягкую, снисходительную улыбку.

– Фёдор Алексеич… – коротко поклонилась Варвара, поднимаясь со своего места.

– Вижу, застал тебя совсем спросонья, – молвил Фёдор, оглядев ещё не застланную постель супруги. – Обожду внизу.

Варвара часто закивала, невольно крепче сжимая в своих кулачках края платка. Когда Басманов покинул её покои, она облегчённо вздохнула. Супруг застал Варю врасплох, поэтому она не мешкала и довольно скоро уже спускалась по ступеням в светлую залу.

Басманов стоял у окна, скрестив руки на груди. Мимолётная задумчивость улетучилась с его лика, токмо он окинул взглядом жену. Фёдор подошёл к Варваре, глядя на её живот. Очи басманские затеплились нежной радостью. Он глубоко вздохнул, точно лишь сейчас заверившись, что всё это взаправду.

– Не ждала так скоро, – молвила Варвара, коротко кивая головой.

– Со славным добром прибыл, – молвил Басманов. – Привёз и жемчуга, и сребро, и злато, но всяко, голубушка, ты меня много больше одарила.

Варвара улыбнулась, неволею опустив руки на чрево. Уста Басманова исполнились доброй улыбкой.

– И за какие же грехи Бог наградил нас? – произнёс Фёдор с глубоким вздохом да смутив этим кощунством свою супругу младую.

Варвара отвела взор да сглотнула, не ведая, что и молвить в ответ.

– Коли чего нужно – проси, – наставил Фёдор, видя смущение на лице девушки.

Варвара согласно кивнула.

* * *

Мягкий вечер опустился на поместье. Мелкий дождь постукивал по кровлям, в открытые окна пробирался свежий воздух. Фёдор велел подать лучший мёд. До глубокого вечера они сидели со Штаденом, испивая сладостных напитков из хозяйских погребов.

Сгустился полумрак. Фёдор полулежал на скамье и перебирал струны поющих гуслей. Штаден сидел за столом, положившись едва ль не грудью да подпирая голову рукой. Друзья на пару тянули песнь на нерусском наречьи. Фёдор снимал звучанье слов и временами угадывал их смысл, но сложить едино не мог, да и в том нужды никакой не было. Басманов пел чисто да звонко, и отрадно было немцу хоть изредка распевать свои песни, сложенные на далёкой родине.

Фёдор играл одну и ту же мелодию, порой малость меняя мотив. Куплеты тихо лились в ночной тишине до ранней утренней звезды. Покуда же мужчины пили да играли, женщины собрались своим кругом. Сегодня они были безмолвны – точно бы сама ночь воспрещала им возносить свои сердобольные али супротив – разудалые песнопения.

Среди привычного круга сидела и Алёна да помогала с пряжей. Мерное поскрипывание колеса заполняло унылое молчание. С уст хозяйки дома сорвался тяжёлый вздох. Плечи Светланы опустились, и руки замерли, повременив с шитьём. Варя подняла очи на свекровь. Светлана, заметив смущение снохи, лишь отмахнулась да воротилась к своему рукоделию.

– Не бери в голову, родная, – молвила свекровь. – Неча тебе по всякому тревожиться.

* * *

Мало-помалу, а природа и впрямь оживала. Благоуханная весна раскрывалась своею волей, безмерно широкой, тёплой и светлой, питая чёрную землю и будто бы сам воздух. Мелкая зелёная дымка полнилась в лесах да рощах. Веточки одна за другой наливались нежными почками. Поля, открытые тёплым лучам весеннего солнца, первые скидывали тяжёлые одеяла уже грязного снега. Разнобойная поросль так и норовила пораньше явить себя белу свету и жадно тянулась к весеннему солнцу. Стадо боярских овец вышло к реке – нынче вода вышла из берегов, подтапливая корни близ растущих грустных ив. Скотина паслась, щипля сочную младую траву.

Алёна с Дуней сидели поодаль, разведя небольшой костёр, поставив прямо в огонь жестяной котелок. В нём побулькивала вода из реки. Алёна скручивала голыми руками молодую поросль крапивы, воротя стебли жгутом. Вместе с тем на её переднике покоились травы. Среди них были и только-только сорванные побеги, и сухие пучки, приготовленные загодя. Дуня тяжело дышала от жгучей боли, а глаза её полнились горячими слезами, но всяко девушка не отводила своего лица, давая Алёне заняться её шрамами.

– Всё, всё, не горюй ты ж так! – приговаривала Алёна. – До свадьбы заживёт!

Дуня шмыгнула носом и усмехнулась сквозь слёзы. Алёна меж тем протёрла самый глубокий шрам, прямо поперёк белого личика, полотенцем, смоченным тёплой водой.

– Добрая душа твоя, – молвила белокурая Дуня.

Раны жгло, но знала девица – то пойдёт к исцелению.

– Да я-то что, – пожала плечами Алёна, глядя на тяжёлую воду реки.

Девушки молча наблюдали за стадом.

* * *

Мария замерла, щурясь в едва ль не кромешной тьме. Тяжёлое дыхание супруга донеслось до слуха прежде, чем женщина увидела его фигуру, сутуло сидящую на краю кровати. Царица не ведала, куда податься. Она слышала закипающее безумие в каждом хриплом дыхании мужа. Прошлой нощью, когда Мария вознамерилась покинуть Иоанна, он вцепился в горло мёртвой хваткой и едва ли не придушил её.

Царица не могла сомкнуть глаз подле своего супруга. Иной раз царь вёл беседу с незримыми ночными гостями, и иной раз Мария ужасалась, будто бы слышала ответ из тьмы. Верно, кромешные черти много терзали царя, не отступали от него, даже когда Иоанн отдавался коротким мгновениям покоя. Мария никогда не знала, дремлет ли владыка, ибо зачастую дремал супруг с открытыми глазами. Этот опустевший стеклянный взор пробирал до леденящих душу мурашек.

Сей ночью видения не давали царю никакого покоя. Иоанн провёл рукой по лицу, и его дыхание прервала дрожь. Мария сглотнула, подалась вперёд и решилась положить руку на плечо супруга. Царь резко отстранился, схватил жену за руку и грубо отшвырнул прочь. Его глаза горели чёрным пламенем дикой ярости. Мария прижала руку к сердцу, потирая запястье. Взор её был столь же лют, столь же злобен. Супруги безмолвно глядели друг на друга, и будто бы покои стали полниться сим жгучим ядом, что стоял у обоих на устах.

* * *

Мир делался краше и краше день ото дня. Рощи и деревья принаряжались, кутались зеленью, устав от гнёта кромешной темени и льдов. Сугробы трусливо уползали к тенистым утёсам да глубоким оврагам, но и там не находили спасения от прибывающего солнца. Вскоре и последний грязный снег растаял, питая сырую землю. Весна занималась такая, что любо-дорого глядеть. Первые полевые цветы робко казали себя тёплому ярилу, подставляясь чистым небесам. Иной раз можно было приметить первых ласточек – их чёрные спинки примелькались близ поместья, и ласковый щебет лился милой песней. Под крышей на восточной стороне терема уж вилось гнездо.

Дни сделались много длиннее, а ночи утратили свои холодные ветра. С заходом солнца наступала долгожданная безмятежность. Стояла благодатная свежая ночь. Воздух был напоён покоем. С неба не сошли яркие звёзды, как Фёдора кто-то спешно будил, тормоша за плечо. Спросонья Басманов первым делом схватился за нож, припрятанный под подушкой, да знакомый голос заверил, что в том нет никакой нужды.

– Собирайся, Тео! – молвил Штаден. – Едем.

– Уже? – Фёдор продрал насилу глаза.

Голос его оставался хриплым, не пробудившись ото сна, но рассудок быстро вернулся к нему, откидывая путы недавних сновидений.

– Стал бы я с эдаким шутить? – молвил немец, кинув Фёдору его белую рубаху. – Снаряжу коней.

Басманов выругался себе под нос, спешно вставая с кровати. Он передёрнул плечами да провёл рукой по лицу, точно с тем, чтобы завериться, что ныне всё не сон. После коротких сборов Фёдор вышел из своих покоев да услышал отголосок женского крика. То доносилось из покоев его жены младой.

Его пробрало до мурашек, и не мог он сделать ни шагу. Сейчас он столкнулся с бессилием своим пред великой и священной мукой, которая пришлась на бремя Варвары. Насилу переборов себя, Басманов поспешил вниз. С каждым шагом Фёдор всё боле и боле гнал всякую тревогу, каждую бесовскую мысль. Вместе со Штаденом они поехали от поместья на север. Лошади точно истосковались по лихой езде и мчались вперёд, истомлённые скукой.

Светало по-летнему быстро, и звёзды скоро гасли одна за другой. Спустя два часа резвой дороги опричники прибыли к монастырю, раскинувшемуся у изгиба реки. Что стены, что возвышающиеся за нею церкви были деревянными.

Фёдор оставался в седле, покуда Штаден слез с лошади и принялся стучать в ворота. Ответа не было слышно. Басманов глядел на монастырские стены. В отрочестве они казались много выше – огромная, могучая крепость, готовая служить оградою от любого врага, от любого супостата. В памяти всплывали светлые образы жаркого, уже угасающего лета. Помнится, как земля благодатна была в тот год. Яблони гнулись под тяжестью наливных плодов, липы цвели, и жужжащие пчёлы роились, спеша снести сладостный нектар. То благодатное, светлое лето будто бы сейчас стояло пред глазами. Светлый праздник – Медовый Спас помнился душистым благоуханием и сладкими напитками, что разливались не токмо в поместье, но и в деревнях.

Фёдор в тот день прибыл с отцом в монастырь, освятить мёд и добротный урожай. Алексей привёз пятьдесят рублей серебра, веля молиться за земли здешние да за отчизну русскую. Под низкое звучное церковное пение сладостные дары жаркого лета окроплялись святой водой. Фёдор до сих пор помнил вкус того мёда и слаще его не ведал.

Резкое ржание Данки воротило Фёдора обратно из мира грёз. Лошадь повела ушами, слыша вдалеке тяжёлые шаги. Опричники прождали порядком, прежде чем им отворил привратник. Мужик осторожно выглянул из-за приоткрытой двери. Его маленькие глаза беспокойно бегали. Видать, пришлые застали старика врасплох.

– Прибыли за благословением, – молвил Штаден с поклоном. – Примет настоятель в послушники на сей день?

Те слова, кажись, токмо больше смутили мужика. Привратник окинул взором немца, его грубое лицо, закалённое в диких его странствиях. Опосля мужик поглядел на Басманова. Оба опричника были при оружии, и это не могло не ускользнуть от взора привратника. Штаден глубоко вздохнул, видя недоверие во взгляде старика.

– У боярина Басманова, – молвил немец, указав себе за плечо, да притом особо выделил, какого роду будет друг его, – жена нынче родит дитя. Явилися мы молить о небесном заступничестве Богоматери и Отца Нашего.

– Так вы ж боярин Басманов! – тотчас же воскликнул привратник, снимая шапку да кланяясь в ноги сперва Штадену, а опосля принялся бить поклоны Фёдору.

– Полно, полно, отворяй уже! – повелел Басманов, указывая плетью на ворота.

– Исполню, боярин! – суетливо бормотал привратник и тотчас же скрылся за жалкою калиткой.

Мужик впустил опричников в святую обитель. Басманов и Штаден осенили себя крестным знамением и направились вслед за привратником. Он привёл опричников к келье настоятеля монастыря. Тот благословил пришедших и принял щедрое пожертвование из рук Штадена.

Опричники поспели как раз к заутренней службе. Фёдор встал на клиросе. Он славно знал наизусть порядок службы и был рад отдаваться святому труду. Отчего-то в этой маленькой сумрачной деревянной церквушке в его сердце воцарился мирный покой. Незримый светлый дух твердил, что всё устроится как должно. Фёдор отслужил утреннюю службу, едва замечая, как здешние порой тихо перешёптываются, поглядывая на него.

Быть может, в ином расположении духа Фёдор бы позабавился с этих толков, но не нынче. Басманов был занят своей молитвой. Слова полнились истинной пылкостью его отчаянного, верного сердца. После службы следовала трапеза, но Фёдор никак не мог и куска взять в рот – былые тревоги ожили и точно набросились на него с новою силой, стоило ему покинуть клирос.

Настоятеля вовремя известили, что приехал боярский сын, и посему святой отец не решился давать прибывшим послушникам сколько-нибудь грязную али – не приведи Господь – срамную работу.

Штаден славно навёл порядок, помогая мудрому, но подслеповатому святому отцу в казначействе. Тем и обошлись поручения для боярского сына да спутника его.

Полдень настал незаметно. Фёдор было и не поверил, когда увидел, как ясное напористое золото льётся внутрь церкви сквозь узкие окошки. На его устах затеплилась улыбка, а в груди разлилось безмерно благое тепло. Он твёрдо принял ясное небо за доброе знамение. Он заворожённо глядел, как мелкие пылинки витают в воздухе, подсвеченные небесным золотом, и всякое тягостное терзание отступало прочь.

Басманов точно провалился в глубокий, крепкий сон – само время будто смазалось в протяжную вереницу песнопения под льющееся из окон небесное благословение. Неразборчиво плыли образы, одна служба сменяла другую, и монашеская братия в своих одинаковых чёрных облачениях будто бы стала единым пятном.

За стенами церкви догорал закат. Святая обитель жила своим чередом, исправно исполняя святое служение, когда день подходил к концу. Фёдор стоял на клиросе, бездумно глядя на монаха, обходящего церковь. Совсем ещё юный мальчонка выметал сор, мерно поскрёбывая метлой о деревянные доски. От кадила поднималась бледная полоска благовонного дыма. Двери резко отворились, и запыхавшийся холоп судорожно оглядывался по сторонам. Взор его не смел замереть, всё метался, метался с дороги, будто бы за ним гналась стая злостных чертей.

* * *

На поместье Басмановых опустилась мягкая ночь, когда трое всадников спешно прибыли к самому крыльцу. Переборовши себя, Фёдор приотворил дверь в покои своей супруги и с замиранием сердца глядел на картину пред собою.

Глаза Басманова за дорогу успели привыкнуть к полумраку, и ныне он узрел всё воочию. Варвара лежала едва ли в чувствах. Её окутывали перины и подушки, подле неё измялось узорное покрывало. Веки опухли от плача, и алые щёки блестели от непросохших слёз. Тихое, глубокое дыхание её доносилось до чуткого слуха Басманова. Он весь обратился к своим чувствам, стараясь уверовать в то, что видел и слышал. Он оцепенел и вместе с тем был всецело заворожён, не смея ступить и шагу.

Алёна сидела подле роженицы, обтирая блестящий лоб Варвары. Девушка кротко обратила взор на опричника да отдала короткий поклон. Басманов вовсе не приметил того, устремив очи на младую жену. Незримая преграда не давала ему подойти, и Фёдор вновь пересилил себя, отчаянно жаждая узреть своего первенца.

Басманов опустился на колени, сложил руки пред собой замком и упёрся в них губами. Крохотный багряно-красный младенец жадно сосал грудь матери, а своею ручкой точно ловил что-то в воздухе. В этот тихий миг, в эту тёмную ночь в душе Фёдора открылось новое дыхание, не сравнимое ни с чем доселе.

Но капля дёгтя проникла горьким ударом в его сердце – подле юноши не было отца его. Фёдор сглотнул да строго-настрого запретил себе предаваться любой скорби в этот священный миг. Лишь когда горячая слеза скатилась с щеки его, лишь тогда Фёдор и смог приметить, что плачет. Не владея собой, он рассмеялся да откинул голову назад. Утерев слезу, он вновь обратил взор на свою семью.

По мере того как Фёдор глядел на них, вместе со многими, доселе неведомыми страхами в пылком сердце вспыхивали огни, полные светлой радости, безмерно блаженного счастия. Уста Фёдора вновь и вновь шептали слова благодарности. Варвара, верно, лишь сейчас сквозь изнурённый, глубокий сон услышала своего супруга, узрела его подле ложа своего. Фёдор глядел на жену с благоговением, точно на языческую святыню. Её уста, искусанные до крови в мученических потугах, слабо улыбнулись.

* * *

Уже солнце давно село, и с неба робко поглядывали первые звёзды. Василий сидел на крыльце, посматривая по сторонам. Сердце отцовское не находило покоя до тех самых пор, как не примчался гонец с доброю вестью. Князь справлялся с тревогами и не давал пустым безумным страхам овладеть им. Мужчина взял себя в руки и смиренно ожидал, как явится Басманов с его дочерью да новорождённым Петром Фёдоровичем, ибо именно под этим именем крестили младенца на восьмой день по рождении.

Долгие месяцы разлуки изъедали отцовское сердце, пущай Василий и заверялся – по словам Басмановых да по письмам самой Вареньки, что ей славно живётся и нет ей никакой печали али беды. Василий радостно поднялся с крыльца, выходя к воротам – уж кто это, как не супруги младые с чадом? Василий не мог нарадоваться, наглядеться на дочерь свою.

В княжеской памяти она была совсем ещё юной девицей, а нынче пред ним предстала жена и мать, нежно качающая на руках своё чадо. Обхватив бело личико, князь поцеловал её в лоб да опустил взгляд вниз. Из-под белых пелён на Василия бездумно глядел младенец, и его ясные глаза были полны небесной лазури, что довольно скоро прельстило Фёдору.

Сам Басманов стоял чуть поодаль да с какой-то мягкой нежностью глядел на князя да на жену свою. Едва Сицкий поднял взор на зятя, Фёдор охотно предался радушным объятиям.

– Ну, Василий Андреич, сами теперь управитесь! – откланялся Фёдор, едва отстранившись.

– Ты чего-то? – подивился Василий. – Хоть домой зайди!

Сицкий махнул на терем и будто оскорбился столь спешным отбытием зятя. Фёдор глубоко вздохнул, аж плечи опустились.

– Служба, Василий Андреич! – протянул Басманов.

Князь поджал губы да развёл руками. Василий так и не решился ни на один вопрос – что нынче толку?

– От же… – со смирением вздохнул Сицкий да помотал головой.

Фёдор запрыгнул обратно на лошадь, махнул на прощанье да погнал прочь.

* * *

Царь стоял у окна. Изнеможённые бессонными ночами очи глядели во двор, сокрытый мраком. Мимолётна тень промелькнула, и Иоанн легко уловил, разгадал сей образ. От сердца отлегла смута, не дававшая ему покоя, знатно испивши крови из сердца царского.

– Ну что же? – сквозь зубы процедил Иоанн, нелюдимо глядя куда-то во мрак опочивальни.

Безмолвно и лукаво в ответ взирала пустая тень.

– Не сбылись твои видения, – царь развёл руками, тихо торжествуя свою победу.

Ответа всё так же не было. Воцарилась тяжёлая тишина. Иоанн слышал собственное сердце. Оно упрямо билось, борясь с невидимыми путами, снова и снова идя наперекор иным законам. Раздался стук в покои. Иоанн хранил молчание.

Стук повторился, и рынды объявили, что прибыл боярин Фёдор Басманов. Это имя заставило Иоанна отойти от того оцепенения, в котором он пребывал эти долгие дни разлуки.

– Пущай заходит, – отозвался владыка.

Дверь отворилась, запуская в покои мягкую полосу света. Фёдор тотчас же затворил за собой дверь да прильнул к ней спиною, переводя дух. Он с первого взгляда видел, сколь мрачен, сколь хмур нынче владыка, в то время как сам Басманов, утомлённый долгою дорогой, не мог скрыть светлой улыбки на устах. Весь облик Басманова полнился ясной беззаветной радостью.

Несколько безмолвных мгновений Иоанн оставался неподвижным, глядя на былое самодовольство на лице Фёдора, да что-то в нём сделалось иное, что-то переменилось. В нём воспряла иная гордость, вовсе не сродни с глупой ребячливостью.

Оба хранили молчание. Неведомо, сколько времени прошло – во мрачных царских покоях весь мир точно замирал, и там, за окном, не делалось ничего, что было бы важно.

– У меня сын родился, – прошептал Фёдор.

Иоанн коротко усмехнулся, кивнув головою.

– Правда, что ли? – вопрошал владыка.

Басманов, не ведая себя от вновь прильнувшей радости, часто закивал.

* * *

Фёдор медленно отходил от глубокого сладостного сна. Потягиваясь, он неспешно стал с кресла, на коем и заснул. На столе, подле опричника, пустовали кувшины, которые ещё вечером полнились сладким мёдом. Фёдор поддел один из сосудов за край да наклонил к себе. Тихий плеск был радостной вестью. Опричник опохмелился, испив прямо из кувшина. Отстранившись от пития, Басманов протёр сонные глаза. К нему возвращалась жизнь. Мутные пятна скоро обрисовались единой картиной. Фёдор видел Иоанна со спины, облачённого в белую рубаху. В столь ранний час Иоанн вновь трудился.

– Ты вообще спишь, царе мой? – зевая, вопрошал Басманов, потирая затылок.

Владыка усмехнулся да сел вполоборота.

– Самому бы знать, – вздохнул Иоанн, откладывая перо.

Фёдор улыбнулся словам царя и вновь зевнул, прищуривши свои ясные очи. Басманов повёлся взглядом на окно. Солнечный свет торжественно падал в покои, нарушая привычный сумрак. Занимался ясный день. Небесная лазурь торжествовала безмерно далёким величием.

– Я видел как-то славный сон, – сонно пробормотал Фёдор, продолжая глядеть в окно.

Иоанн пожал плечами.

– Мир грёз лукав, – произнёс владыка, откидываясь на спинку кресла. Его руки покойно легли на резные подлокотники.

– Будто явь не лукава, – ответил Басманов, с хитрой улыбкой поглядывая на царя.

– Явь много боле коварна, – согласно молвил Иоанн, усмехнувшись и медленно кивая.