Текст книги "Гойда"

– Ты она чё послушай, Гриш, – молвил Алексей, хлопнув Скуратова по плечу. – Сам же знаешь – служба наша – тяжкая. Авось чего приключится с тобою? Знаешь же чего – так выкладывай. А то ведь, не дай-то Бог, как снесёшь сию-то тайну в могилу – а нам потом всё допытывать, кто чьих. Так что давай-ка, говори.

Скуратов глубоко вздохнул, разводя руками.

– Видать, приказ да замысел был за Бельским. Улики никакой нет. Да всяко царь, гляди, и на слово поверит, – произнёс Григорий.

Услышав этот гадский род, Алексей сплюнул наземь.

– От же паскуда блудливая, из могилы ж кровь пьёт, – рыкнул себе под нос.

– И не говори, тот ещё гнилой потрох, – кивнул Малюта да откланялся. – От нынче этим делом и маюсь. Словом и делом.

Ударив себя в грудь, Скуратов пошёл прочь.

* * *

Обезглавленное тело Челядина висело на воротах, подвешенное за ноги, и голодное вороньё жадно клевало его. А меж тем в светлых палатах затевался шумный пир. Окна были отворены настежь, впуская прохладу весеннего вечера.

И в самый разгар пылкого веселия Фёдор повёл головою на зов, который уловил лишь он один. Оправив летник, он присвистнул ближнему скомороху да кинул ему свои гусли, а сам же отошёл к окну да принялся чего выглядывать. Когда он обернулся на владыку, царь и опричник встретились взглядами.

Фёдор приблизился к царскому трону, минуя резвящихся дураков да девок, приведённых на потеху. Опёршись о царский трон рукой, Басманов наклонился к царю и шепнул пару слов. Иоанн коротко кивнул. Поднявшись, Фёдор прошёл вдоль стола да стянул чашу прямо из-под носа Штадена. Басманов тотчас же посторонился, уж упреждая выпад немца. Генрих был проворен, но всяко друг его успел залпом допить крепкий мёд, прежде чем немец ухватил его за шиворот.

Фёдор засмеялся да бросил чашу на пол, и сталь гулко отозвалась. Прежде чем отпустить Басманова, Штаден потрепал друга по голове, немало спутавши и без того шальные пряди. С какой-то нерусской присказкой Генрих отпустил Фёдора и даже чуть оправил летник. Они коротко обменялись латинской речью, и Фёдор покинул застолье. Во дворе Басманова пробрала дрожь от хлынувшей к его телу прохлады. Он чуть растёр свои руки и спешно пришёл к конюшне.

– Что случилось, ну? – вопрошал Фёдор, подходя к своей Данке.

Опричник заслышал её голос ещё на пиру. Он точно знал нрав своей любимицы, и не была никогда лошадь брехливой. Посему и смутился он, заслышав Данку. Конюшие переглядывались меж собой, готовые внимать приказам опричника. Фёдору же до холопов не было никакого дела. Он обнял свою Данку и нежно гладил её по шее, морде, по тёплому носу и тихо шептался с нею как с разумною.

– Что не так? – спрашивал Басманов, ласково трепля гриву.

Так и не понял он, что встревожило его любимицу, да только тревога унялась и Данка сделалась смирной и боле не звала никого.

– Али попросту соскучилась, а? – усмехнулся Фёдор, перебирая чёлку лошади. – Ну-ну, не балуйся. С утра поедем, обещаю.

На сих словах Данка резко выдохнула, вызвав детскую радость на лице Фёдора.

– От и славно, подружка, от и славно, – Басманов напоследок похлопал лошадь по крутой шее.

Выйдя с конюшни, он уж было собрался скорее воротиться на пир – всё же легковато был одет и жар давно оставил его тело. Да токмо чуйка одёрнула его, и Фёдор глянул куда-то за угол, как сердце его замерло. Он тотчас же прижался к стене, как бы его самого оставили б незамеченным. Фёдор с замиранием сердца вглядывался в полумрак, разглядывая фигуру мальчишки. Последние сомнения отпали, когда ребёнок обернулся и молодой опричник увидел лицо.

То был чёртов сынишка Колычёва. Басманов ужаснулся, видя этого мальчишку при дворе, но пуще прежнего подступил хлад к сердцу его, когда тот обернулся, точно его кто окрикнул. Подле мальчугана стояла тяжёлая фигура Малюты. Скуратов, верно, приглядывал за мальчишкой, чтобы тот и впредь оставался незамеченным. Фёдор сглотнул вставший ком в горле, и в памяти его ожили слова Скуратова.

«Поди, травили её… От дознаём нынче, беседуем по-свойски… Мало ль – авось есть в чём покаяться?» – пронеслось в голове Басманова.

То, что мальчишка Колычёв жив – и без того скверно, и чёртов Скуратов тут как тут.

Фёдор сам не заметил, как прикусил губу до крови, и взгляд его беспокойно бегал из стороны в сторону. Воротившись на пир, Басманов казался пуще прежнего развесёлым. Он громко присвистнул, видя, как без него уж затеялась схватка. Генрих сцепился с кем-то из крестьянских, уж явно забавы ради – немец широко улыбался, подзывая соперника на своём наречии и уж готовясь к большой охотой продолжить мордобой.

Холоп был мужиком здоровым и мордатым, да видать, его и напоили славно, что уж всяко не ведал страха сцепиться с опричником. Фёдор с большим оживлением глядел, как занимается драка, обходя шумное пиршество, когда крестьянин обрушил Генриха об стол.

Фёдор вытянул полотенце из-под тяжёлого блюда и спешно отёр пот и кровь с лица Штадена. Хлопнув друга по плечу, Фёдор шепнул ему пару слов, вызвав у немца ухмылку. Басманов, верно, чем-то раззадорил наёмника, отчего тот с пущей яростью вернулся в драку.

* * *

Малюта провёл утро в тяжком ожидании. Отчего-то посланные холопы где-то запропастились.

«Привести мальчишку – эдакий труд!» – негодовал про себя Скуратов. Того поймали за руку, как в погребах кувшин обтёр едкой дрянью. В потёмках сырых подвалов и впрямь у него тайник целый был припрятан за рухлядью. Верно, что не впервой сим промышляет мальчуган.

То сразу доложили Малюте, и опричник пригрозил каждому язык клещами вырвать, коли проболтаются о мальчишке. Ой и много ж уговоров применил, чтобы с мальчиком разговориться, чтобы убедить Сёмку Колычёва признаться, кто он и роду какого и кто надоумил его от так вот поступиться.

Лишь когда Скуратов заверил, что он и поручил сберечь мальчишку от гнева царского, токмо тогда и изложил Сёма, как он бежал с усадьбы отцовской. Назвавшись холопом Бельского, воротили мальчишку князю земскому. Иван и надоумил мальчика, как сможет Сёма отомстить за отца своего и за всю кровь неповинную, пролитую на земле русской.

Внимал Скуратов рассказу мальчишки да припоминал наверняка – за Колычёвыми посылали Фёдора Басманова.

«Ты ж у нас воин славный, Федюш, – думалось Григорию. – Неужто с мальчишкой не совладал? И прежде ж рука не дрогнула ни пред детьми, ни пред бабой али стариком, а нынче ж что? Даже сродника своего, Юрку горемычного, и того прирезал… Эдак с чего ты нынче так-то сплоховал?»

Так и думал Скуратов, потирая руки да всё предвидя, как Фёдору придётся пред царём изъясняться. Право, и сам Малюта не прочь послушать – отчего же нынче милость в Басманове проснулась к мальчишке?

Сёму Скуратов прятал от прочих глаз, ибо ведал, что только Фёдор, паскуда, прознает – пиши пропало. Мальчишка и свет божий видывал лишь ночами, а всё прочее время хоронился, где придётся. Знал Малюта, что ежели бить мальчугана, так никакому слову его веры не будет – поди, нехитрое дело, дитё запугать побоями, он тебе и не такое выдаст, да на любой лад. От и ждал нынче Скуратов, как приведут к нему Сёму Колычёва, целёхонького и невредимого. Да отчего-то крестьяне, верно, не торопились.

«Верно, позабыли, так я уж напомню сволочам!» – уж подумал Григорий, вставая с кресла, как вдруг, точно вторя его мыслям, в коридоре послышались спешные шаги.

Скуратов сам отворил дверь. Холоп, мчавшийся со всех ног, опёрся рукой о стену, чтобы не налететь ненароком на опричника, да как пал на колени.

– Григорий Лукьяныч, помилуй, боярин, не гневайся, молю! – взвыл холоп, не переведя духу.

– Да полно тебе на земле валяться-то! – добродушно молвил Скуратов, поднимая крестьянина с полу. – Чёй же стряслось-то?

– Мы за мальчишкой глаз да глаз, ай подошёл к нам этот… ну, Андрей Володимирович, не здешний который… мол, на псарню надобно ему помощника, мол, делов там на раз, два и обчёлся… – тараторил сквозь сбитое дыхание несчастный.

– И всего-то? – усмехнулся Малюта, хлопнув мужика по плечу. – Эдак ты ж меня кошмаришь?

– Дык… опосля того мальчишку-то мы и сыскать не можем… – сглотнул крестьянин.

– Ну и бог с ним, сам сыщу, – ответил Скуратов, пожав плечами. – Аль ещё чего?

– Нет, боярин, храни вас Бог, Григорий Лукьяныч! На сём всё, – доложил крестьянин.

Малюта ухмыльнулся чуть шире, вцепился в затылок холопа да долбанул о стену со всею своей силой. Отвратительный звук вторил каждому беспощадному удару, и лицо холопа обратилось омерзительным месивом. Когда ярость Скуратова остыла, он отшвырнул его да напоследок пнул в живот – мужик даже не дрогнул. Переступив через изуродованное тело, Малюта пошёл прочь.

«Это ты зря, зря…» – думал Скуратов, бредя по коридору.

Рынды расступились, давая Малюте предстать пред владыкой. Для Скуратова не было, увы, никаким удивлением, что подле царя вновь вился молодой Басманов. Он сидел на окне, тихо наигрывая на гуслях да подпевая, покуда владыка восседал на троне, задумчиво смотря куда-то пред собой. Появление Малюты изменило его взгляд, и царь коротко кивнул пришлому опричнику. Фёдор остановил игру, но не встал со своего места и даже не отложил инструмента.

– И что же? – вопрошал Иоанн, протягивая свою руку.

Малюта глубоко вздохнул и поцеловал царский перстень.

– Отравитель отделан, добрый мой владыка, – доложил Скуратов.

– И кто же замыслил то преступление? – спросил царь.

– Бельский, – сокрушённо кивнул головой Малюта.

Царь поджал губы и кивнул.

– Кто ж ещё… – горько усмехнулся Иоанн, мотая головой, осеняя себя крестным знамением.

Оба опричника – что Фёдор, что Григорий – последовали тому примеру.

Повисло недолгое молчание.

– Какой уж спрос с мертвеца? – вздохнул владыка, подпирая голову рукой.

– И право, – согласно кивнул Скуратов да украдкой поглядел на Басманова.

Фёдор холодно смотрел на опричника. Малюта совладал с собой.

«Вынюхал-таки, сука татарская», – подумал Скуратов и на сём откланялся государю да пошёл прочь.

* * *

Генрих обернулся через плечо на свист. Собаки, окружавшие его, всё так же смирно сидели на месте. Штаден жестом велел им оставаться на месте и, оглядев свою свору, развернулся к ним спиной да пошёл к деревянной ограде. Там уж стоял Фёдор, опёршись на забор. Генрих вытер руки о подол своего одеяния – немец только-только закончил с кормёжкой.

– Без тебя б пропал, – вздохнул Фёдор, с улыбкой глядя на Генриха.

Немец пожал плечами.

– Я-то думал, дело какое-то будет уж под стать… – отмахнулся он.

– Спасибо, – молвил Басманов, точно не слыша слов друга.

* * *

Иоанн переступил порог опочивальни супруги. Подле ложа царицы сидела старая знахарка Агаша. Крестьянка так уморилась заботой об государыне, что усталость уж закрывала ей глаза. Посему Агаша даже не заметила появления владыки. Когда холопка всё же увидела государя, так вздрогнула и тотчас же поднялась со своего места. Иоанн же жестом велел не тревожиться об том.

Агаша с поклоном отступила от ложа царицы. Мария лежала целый день, не вставая. Её сухие губы потрескались, и чернела запёкшаяся кровь. Взгляд лениво и неохотно шевелился, и в самих глазах виднелась нездоровая желтизна. Царица сглотнула, увидев своего грозного супруга, и попыталась сесть ровнее, но день, проведённый в пленительной немощи, дал о себе знать. Каждое движение давалось с большим трудом.

Мария свела брови, готовясь к любым словам своего мужа. Иоанн же не говорил ни слова. Его тяжёлый взгляд медленно блуждал по супруге, по её ослабевшим плечам, по чёрным волосам, спутанно лёгшим как придётся. Царь коснулся её подбородка и направил измождённый лик на себя.

– Говорила же, – молвила царица, отчего-то даже с какой-то радостью, – я праздная.

Иоанн усмехнулся и сразу же поджал губы, продолжая смотреть на жену.

– Гляжу, тебе лучше носить в своей крови яд, нежели во чреве дитя? – вопрошал Иоанн, и пущай слова его были жестоки, говорил он их безо всякой желчи, без злости.

Иоанн сел на кровать рядом с супругою. Слегка коснувшись её руки, царь с прискорбием отметил, что кожа у неё липкая от пота, а тело теряет живительный жар и уже стынет.

Глубоко вздохнув, Иоанн осенил Марию крестным знамением.

– Аминь, – молвил царь, поцеловав холодную кисть супруги.

Мария безмолвно и заворожённо глядела на мужа своего, и, когда Иоанн покинул покои, с уст государыни сорвался глубокий вздох. Она скрестила руки на груди да глядела пред собой, покуда Агаша взбивала подушки.

– От знай я, как он переменится, – негодовала Мария, притом что сил в ней и впрямь не было уж-то много, – сама бы давно и отравилась!

Агаша улыбнулась, радуясь такому оживлению государыни.

* * *

Малюта довольно улыбнулся, ибо явился не зря. Он успел застать Генриха в его кабаке. Григорий махнул Штадену, и тот встал из-за стола да кивнул Малюте, приглашая к себе.

– Я ненадолго, Андрюш, – молвил Скуратов.

Немец уж налил им обоим водки, протягивая чарку Григорию. Малюта всё же не стал отказываться от сего гостеприимства.

– За царя, – молвил Штаден.

– За царя, – кивнул Малюта.

Штаден довольно шикнул да сел за стол, указывая на место подле себя.

– Ты бы это… – молвил Скуратов, садясь напротив да точно собираясь с мыслями.

Генрих повёл бровью, точно и не догадываясь, о чём нынче неймётся потолковать Григорию Лукьянычу. Видать, то не сильно-то пришлось по сердцу Малюте. Он цокнул да мотнул головой, а пальцы его принялись стучать об стол.

– Ты оно что, – продолжил Скуратов. – Головушку-то свою на плечах имей. Всякое ж бывает.

– Бывает, – согласно кивнул немец, наливая ещё водки.

– От, положим, – молвил Малюта, – ты ж и впредь будешь за Фёдора Алексеича впрягаться?

– Впрягаться? – переспросил Генрих, точно не разумея смысла слова сего.

Малюта усмехнулся.

– Коли встрянете в неприятность, – произнёс Скуратов, – так будете каждый сам по себе. И Федька-то выслужится пред добрым нашим владыкою. А вот ты…

Генрих беспечно пожал плечами.

– Стало быть, я выслужусь пред Федькою, чтобы он словечко за меня замолвил пред добрым нашим батюшкой, – ответил немец.

Григорий косо посмотрел на Штадена. Всяко та беспечность – поди знай, напускная ли? – много позабавила опричника. И разразился Скуратов весёлым смехом, да и Генрих заодно.

* * *

Наконец болезнь оставила Марию. Женщина встала на ноги после долгого бездействия. Каменный пол был много теплее, нежели стоило ожидать от середины весны – за окном ещё не сошёл весь снег. Мария первым же делом прильнула к окну. Нежное солнце заливало всё вокруг – куда ни глянь, так и разливалась Божья благодать.

Она подставила своё лицо, бледное и измученное болезнью, навстречу ясным лучам. Их манящее золото расплывалось ласковым теплом. Улыбка никак не унималась на устах Марии. Сердце её радостно забилось совсем иной, светлой и простой радостью, когда она ощутила на плечах своих нежные, мягкие объятия.

– Наконец-то, – едва-едва прошептала она, исполненная сокровенного трепета.

* * *

Иоанн жестом велел пойти прочь, и крестьянка спешно удалилась. Фёдор глубоко вздохнул, опускаясь на колено подле трона своего владыки. Он осторожно обхватил руку государя и, смотря на то безмолвное дозволение, припал в коротком поцелуе.

– Соболезную, царе, – кротко произнёс он, и его слова отдались эхом под расписными холодными сводами.

Иоанн кивнул, принимая сочувствие и даже находя в том странное утешение.

– Во сне – в мире и покаянии – не самый скверный исход, – молвил Иоанн.

Отчего-то на сердце владыки было много больше скорби, нежели сам он ожидал того.

Глава 5

– Вовсе уж стыду не ведает, паскуда! – сплюнул опричник, бормоча полушёпотом. – Нет, вы видали? Сучёныш басманский гроб царицы нёс!

– Поди, по его-то недосмотру и отравили государыню! – кивнул второй.

– Али, – мужик прочистил горло, глухо прокашлявшись, – очень даже по досмотру, да по особому. Видать, из ревности.

– Коли не того хуже – с прямого дозволения государя, – мотнул головой второй.

– И что ж нынче? Смотрины царские затевать будут?

– Затевать-то будут, да знать бы – покуда невест сыщем, не припасти ль какого паренька безбородого аль двух?

– Ты ж, поди, сыщи ещё, да чтоб подлее был да блудливей, нежели басманский…

Не успел договорить опричник, как и смекнуть тех знаков, что подали ему мужики за столом, как резко ударился об стол лицом. Хлынула горячая кровь из сломанного носа, и к застолью подсел Василий Сицкий, хмуро ухмыльнувшись опричникам. Князь и не подал виду, как приложил мужика. За ним следовал и Алексей Басманов. Всякие толки стихли.

– Что ж сделалося с харей-то твоей? – вопрошал Басман-отец, будто бы и вовсе не видел, где побился языкастый опричник.

Мужик прикрывал нос рукой, откуда всё вновь и вновь выступала кровь, да отмахнулся ото всякого расспроса.

– От и славно, – бросил Алексей, озираясь по обедне, али кто ещё чего сострить удумал.

* * *

Глубокий вздох сорвался с уст Иоанна, и пальцы его медленно скользили по холодным подлокотникам. Фёдор поджал губы, остановив чтение. Он отложил письмо в сторону, да наклонивши голову вбок, всё ждал, как владыка заметит, что речь смолкла.

Несколько мгновений тянулась эта тишина. Царь всё оставался в своих раздумьях. Безмолвие, право, затянулось много более, нежели ожидал Фёдор. Опричник сложил руки перед собой замком, упёршись о них губами.

– Чего умолк? – вопрошал Иоанн, поднявши очи к опричнику.

Фёдор вскинул брови, будучи застигнутым врасплох голосом владыки.

– Мне почудилось, ты и вовсе не внимаешь мне, – ответил Басманов да бросил косой взгляд на письмо.

– Не почудилось, – просто молвил царь, чуть поведя плечом.

Басманов глубоко вздохнул, поджав губы. Он перевёл взгляд на Иоанна, на его плечи, опущенные в усталом безволии, на его лицо, обратившееся холодной маской. Иоанн прикрыл тяжёлые веки и откинул голову назад.

– Всё проходит, – произнёс Фёдор.

Горькая улыбка озарила взор Иоанна.

– Устал я, Федь, – признался великий государь.

* * *

Владимир глядел на озёрную гладь. Вдалеке плыли точки – какие-то птицы уж воротились с юга. Взгляд князя был опустошён и будто бы слеп. Он сжимал свои руки, не чувствуя боли на обкусанных костяшках пальцев. Как вернулся из столицы, так и ходил княже, поникший да нелюдимый, чурался всякого люда. От и нынче в час вечерний всё сидел подле озера да пялился бездумно, хоть тени сгустились уж давно.

А меж тем в боярском тереме своё шло. Евдокия явилась к свекрови. Уж изучившись, она не поднимала взгляда на старуху. Молодая княгиня ожидала застать Ефросинью в скверном духе да яростном. Сама же старуха указала на место подле себя, не мучая сноху никакой работою.

– Вавка-то наш совсем вгрустнул, – вздохнула Ефросинья, сокрушённо мотая головой.

Евдокия кротко кивнула, воочию видя, что делается с мужем её.

– Все мы нынче сами не свои, – вздохнула она.

Старуху аж перекосило от одного только голоса снохи. Ох и лют был, ох и ненавистен был тот взгляд, коим Ефросинья глядела на неё.

– Ты же, сука, в чёрный платок куталась по Бельскому? – желчно вопрошала старуха.

Евдокия не молвила ни слова в ответ, поджав губы, к коим подступала колотящая дрожь.

– Дура, – злобно процедила Ефросинья, ругая сноху. – Поделом скоту. Подлюга. Ввязался сам и чуть нас не угробил, упырь. Теперь ещё и Челядина порешили, и дружков евонных!

Евдокия силилась перевести дыхание – гневные речи свекрови будили в ней и без того бушующую тревогу.

– Эко ж их, надобно ж в жизни ловчей быть! Она, погляди-ка, на братца всего – ушлый ублюдок! – бросила Ефросинья, смотря на сноху.

Евдокия подняла взгляд на старуху.

– Чёрт бы побрал Андрюшку, – цокнула старуха, мотая головой. – Удрал-то раньше всех, дерьма кусок! Поведай-ка мне, девка, как нынче связь держишь с ним?

Евдокия тотчас же замотала головой, как вдруг свекровь грозно ударила рукой по столу. Сноха вздрогнула, поджав губы.

– Пущай-ка теперь твой брат поганый послужит, – молвила старуха. – Ванька рехнулся – от и режет народ свой на потеху. Положилася ты на дружка своего Бельского да шайку евонную, и что ж? Гниют, твари. А мне гнить рановато. А Вавке уж и подавно. Нынче мы сами по себе. Меня Вавка за стару дуру держит – как о стенку горох. А от за тебя, паскуду позорную, каждый раз вступается. Надоумь его.

Евдокия с замиранием сердца внимала словам свекрови, и страх неистовый наполнял сердце её.

* * *

Свора опричников нагрянула в имения Бельского. По дороге пожгли деревни да выискали ближних дружков князя. Огонь поил небеса горьким дымом, и серые клубы вздымались вновь и вновь и разносились молодыми ветрами. На широком открытом дворе сгребали девиц да делили меж собой прелестных от дурнушек. Ежели девица была пригожа собой, молода да здорова, то путь ей был лишь в Москву, ко двору. Прочих опричники делили – местами с бранью, таская девок за длинные косы. Особо верных князю Бельскому уж выставили в ряд, готовясь вешать на воротах.

– А ты, видать… – молвил один из мужиков уже с петлёю на шее.

Алексей перевёл взгляд на него да быстро просёк, куда мужик всё смотрит. Морозов волочил по земле девицу за волосы. Она рвалась диким зверем, крича во всё горло. Басман прикинул, что, видать, девчушка кем-то да приходится висельнику. Фёдор краем уха подслушивал да уж вешал прочих – один за другим висельники предавались последней агонии. Он было обернулся на Алексея, да решил не ввязываться-то – всяко отец управится со своим.

– Видать, – сглотнув, продолжил мужик, сжимая руки, связанные пред ним, в кулаки, – ты-то будешь Басманом?

Алексей пожал плечом да кивнул, опёршись ногой о бочку, подставленную изменнику под ноги.

– Одно токмо и радует, – произнёс мужик, стиснув зубы да вздымая голову кверху, и, набравши в грудь воздуха, продолжил во всё горло: – Что не токмо наши дети отданы царю на поруганье да расправу.

Вся братия обратилась к сему возгласу. Холод сковал тело и душу Фёдора, как только он взглянул на отца, не будучи в силах сдвинуться с места. Басман едва-едва не выбил бочку из-под ног мужика, как вовремя одёрнул себя. Алексей лихо снял петлю, повалив приговорённого наземь. Пару мгновений Басман и сам провёл в оцепенении, но, едва пробудившись от него, выдохнул сквозь зубы.

Афанасий Вяземский, что был и впрямь поодаль, спешно вышел чрез толпу да был уж готов вмешаться, коль в том будет нужда. Меж тем Басман подобрал с земли своё копьё, брошенное уж за ненадобностью. Наступив мужику коленом на грудь, Алексей одним ударом рассёк ему бровь до крови. Тех мгновений обуявшей огненной боли с лихвой хватило, чтобы Басман раскрыл эту поганую пасть да вставил древко с такой силой, что зубы мужика впились, оставляя отметины на дереве.

Опричник спешно оглянулся вокруг да прихватил первый попавшийся под руку булыжник. Грубые удары в неистовой ярости дробили зубы и челюсть мужика. Он хрипло дышал, захлёбываясь горячей кровью, покуда удары безжалостно вновь и вновь разрывались издирающей болью. Братия с большим рвением глядела, как Басман расправляется со здешним князьком. Средь прочих глаз, алчно взирающих на мордобой, были глаза Фёдора.

Опричник в ужасе внимал отцовской слепой ярости, и каждый грубый хруст, каждое алчное до жизни всхлипывание сквозь кипящую кровь било в самое сердце его. К горлу подступило незримое удушье, и каждый миг этого мерзотного зрелища раздирал душу в клочья. Фёдор не мог отвести взгляд, и он смотрел, едва-едва дыша.

Наконец Алексей поднялся во весь рост и бросил булыжник – камень попал прямо в глазницу несчастного. Фёдора пробрали холодные мурашки, когда он услышал хриплое дыхание через залитый кровью, растерзанный и обезображенный рот. Алексей перевёл взгляд на братию.

– Дим, подсоби-ка! – Басман обратился к Хворостинину, указывая на край копья.

Опричник понял просьбу и наступил на древко, прижимая край к земле. Алексей встряхнул руками да повёл плечами, подходя к другому краю копья, что малость приподнялся над землёй. Стиснув зубы, Басман резко наступил, пригвождая в землю всё древко целиком. То уж напоследок размозжило безобразное лицо, и отвратительный хрип наконец-то стих.

* * *

За обедней братия была тиха. Афанасий поглядывал – не явилися ль Басмановы? Но сих видных опричников было не видать до самого окончания трапезы. Не у одного-единственного Вяземского пред глазами стояла расправа над брехливым мужиком, и не один-единственный Вяземский припомнил и слова, что сыскали эдакую ярость.

По окончании трапезы Афанасий послал за Кузьмой с порученьем, а сам поднялся в свои покои. Князь хотел было приступить к своей службе – премного работы было, премного, да всяко дело отчего-то не шло. А меж тем явился и Кузьма.

– Не прибывали в Кремль, – доложил пришлый. – Ни отец, ни сын.

– Как прибудут – дай знать, – хмуро молвил Вяземский, отпуская мужика.

* * *

Фёдор сидел поникший. Плечи его тяжело опустились. Грудь, точно прибитая каменной плитой, сжималась тугой глухой болью. В горле стоял ком. Водка вновь ожгла рот его, и Басманов резко шикнул, стиснув зубы до скрипа. Генрих приобнял друга за плечо, но Басманов лишь мотнул головой.

– Ты ж не понял… – молвил Фёдор, мотая головой.

Басманов подпёр голову рукой, коротко шмыгнув носом.

– Это меня он хотел прибить, – процедил Фёдор сдавленным шёпотом.

Едва Генрих хотел что молвить, дверь скрипнула. Немец обернулся и застыл. Фёдор же холкой чуял, что неча и оборачиваться. Он стиснул зубы ещё сильнее.

– О, Андрюш, и ты здеся? – холодно молвил Басман-отец, не сильно-то пытаясь дать беззаботности голосу своему. – Тебя там ищут. Поди-ка, прогуляйся пока что.

Фёдор всё сидел спиной к отцу, прикусив губу до крови и вовсе не чувствуя боли.

– Уж коли ищут – так пусть пожалуют сюда, – молвил Генрих, пожав плечами.

– Полно, полно… – произнёс Фёдор, похлопав друга по плечу. – И впрямь, пойди пока…

Опричник обернулся и встал со своего места, тотчас же отведя взгляд. Генрих глубоко вздохнул и, коротко кивнув, оставил Басмановых. Фёдор взял чарку для отца, налил ему водки, а опосля – и себе. Бросив короткий взгляд, Фёдор позвал Басмана сесть подле себя.

Под тяжёлой поступью отца пару раз скрипнул пол. Алексей сел да глубоко вздохнул, глядя на сына, сидевшего к нему вполоборота, чуть подавшись вперёд. Фёдор заламывал себе руки, будто бы почуяв взор его, унялся, но сам не заметил, как руки вновь принялись заламываться. Алексей молча мотнул головой, устремляя свой взор куда-то в тёмный угол пустого кабака.

– А сам как думаешь, – наконец вопросил Басман-отец, – злюсь ли я на тебя?

Фёдор свёл брови и кивнул.

– Ага, – с глубоким выдохом протянул Алексей. – И того словами не передать. От же ж сука, не думал я, что и вовсе способен ко злобе такой лютой. Много грехов на роду нашем… И нынче, и братоубийца, – продолжил Басман, глядя на сына. – И теперь это на всю жизнь с тобой, до самого гробу и там на Судилище страшном. Али думаешь, и Царь Небесный не спросит с тебя?

На сих словах Фёдор поднял взгляд на отца, не смея молвить ни слова поперёк, и голова его невольно мотнулась из стороны в сторону. Алексей умолк на пару мгновений, и то дало будто бы короткую передышку тому закипающему отчаянию в душе Фёдора.

– И сердце моё страждущее до сих пор оплакивает убиенного, и вместе с тем нету мочи мне смерти желать тебе. Нет мне покоя посему. И едва ли будет. Ох уж ты и подкинул забот мне на старости лет, от уж спасибо тебе, сынок, – вздохнул Алексей, постукивая пальцами по столу.

– Прости, – в глухой беспомощности выговорил Фёдор сквозь ком в горле.

Его волнение заглушало всё, и сколь бы ни было глупо да наивно, он всяко молвил своё. На дрожащих губах Фёдора горело столь многое, столь пламенное, терзающее и рвущее, но воли нынче не хватало на то. Алексей глубоко вздохнул, поглядев на сына.

– А от ещё… – молвил Алексей, взяв чарку водки.

Фёдор сглотнул да кивнул, готовый внимать и боле.

– А сам как думаешь, – вопрошал Басман-отец, – дам ли я хоть одной мрази на тебя рот разевать?

Фёдор свёл брови, переводя взгляд на отца. Алексей глубоко вздохнул да поджал губы, мотнув головою и подымая чарку. Сын дрожащей рукой взял свою. Они согласно стукнулись и выпили разом.

– Ты – мой сын, Федь, – Алексей обрушил руку на плечо опричника.

Фёдор аж вздрогнул от сего прикосновения, а внутри всё металось и спуталось, и никак не хватало воздуха.

– И я своими руками порву пасть каждой шавке, пусть токмо вякнет, – молвил Алексей, откинувшись назад. – И мне плевать, за кем будет правда. Плевать, Федь.

– Отче… – молвил Фёдор, сам не ожидая, сколь сильна дрожь в его голосе нынче.

– За тебя, Федь, – молвил Алексей, наливая им ещё водки.

Басман-отец пролил мимо, и вовсе не оттого, что рука его дрогнула, а с того, что сын его вскочил с места да крепко обнял своего старика.

* * *

Евдокия напрягала глаза, читая бледные чернила. Строки расплывались, огонька свечи едва-едва хватало. Она цокнула и тотчас же бросила послание в огонь.

– Чёрт… – тихо прошептала она, обхватив себя руками.

Осторожный стук в покои Владимира гулко разнёсся по уснувшим коридорам. Евдокии уж подумалось, что супруг давно спит, но скорые шаги разуверили её в том. Владимир отворил дверь и выглядел взволнованно.

– Голубка моя? – вопрошал князь. – Отчего же тебе не спится нынче?

Евдокия мотнула головой, поджимая губы.

– Не спится, княже, не спится. Меня пугает то, что вижу я, – молвила она, точно делясь великим сокровенным.

Владимир замер, ужаснувшись недавними видениями в столице.

– Ты ещё всего и не видела, свет мой, – молвил князь, распахивая дверь перед супругой да радушно приглашая её войти.

– Коли это гложет твою душу, поделись со мною, – произнесла Евдокия, медленно ступая по опочивальне.

– Что?.. – вопрошал Владимир, потирая переносицу. – Ох, свет мой, ни за что, нет… Тебе и без того хватает тревог… И полно об этом, полно…

Когда князь поднял взгляд, его супруга уже сидела на его ложе. Владимир и впрямь был несколько смущён сим. Меж тем она согласно кивнула.

– И право, право… – молвила она. – Полно об этом. Оставим всякие волненья и всякую скорбь. Просто будь подле меня.

Владимир всё не мог перебороть подступающего смущения, сел на постель. Евдокия подалась к мужу, и мягкая улыбка осветила её лицо. Князь был в растерянности. Его сердце, терзаемое тревогами и тяжкими, жестокими думами, отчаянно искало покоя, и сейчас он был подле нежной своей голубки. Но что-то в его беспокойном сердце твердило, что нынче негоже предаваться тому, о чём и молвить боязно. Но Евдокии были чужды эти запреты. Она подалась вперёд, запечатлев осторожный поцелуй на щеке супруга.

– Что?.. – Владимир отпрянул в недоумении, безуспешно подыскивая слова в своём ослабшем рассудке.

– Будь подле меня, душа моя, – прошептала Евдокия.

Щекочащий холодок пробежал по телу князя, когда жена коснулась его шеи, заводя руку к затылку. Мягкое поглаживание отзывалось внутри его, пробуждая его тело. Дурманящее сладострастие сливалось с постыдным волнением. Каждое прикосновение к супруге он совершал с трепетной нежностью, граничащей со страхом. Евдокия обращала взгляд мужа на себя, но он не мог, не смел на неё смотреть.