Текст книги "Гойда"

Глава 9

Фёдор утолял жажду крупными глотками. Похмелье едва-едва клонило обратно в сон, но вскоре и эти незримые путы пали. Он отстранился от большой медной кружки, поставив её на пол, да утёр свои губы. Басманов поднялся с кровати, ступая на деревянный пол. Доски малость поскрипывали под его ногой. Фёдор, уперевшись руками о подоконник, выглянул на улицу.

Мягкое утро занималось за окном. Серое небо светлело. Холодный воздух обдавал всё его тело, наполняя ядрёной свежестью. Внизу пустовала цепь, на которой когда-то сидел лютый псина. Алёна стояла через улицу, держа корзину, накрытую платком. Она вела тихий разговор со сгорбленною женщиной и, верно, даже забыла о своих обязанностях, внимая наставлениям старшей.

Порыв ветра принёс большей бодрости Басманову. Каждый вдох давался вольнее. Очи его прикрылись от сих ощущений, а по коже прошлись мурашки. Окончательно согнав с себя сон, Фёдор оделся и вышел из покоев. Не успел он спуститься, как его вышла встречать сторожевая псина.

Пущай вид у зверюги был жуткий, да сам пёс давно запомнил Фёдора. Собака потыкалась мордой, исполосованной шрамами, в руки Басманова, покуда Генрих вышел навстречу. Коротко присвистнув, немец отозвал пса к себе, и тот покорно занял место у ноги хозяина.

– Как спалось, папаша? – спросил Штаден.

С этими словами Генрих дал знак Шуре-цыгану, чтобы нёс горячее, пока Фёдор подошёл к столу. Басманов рухнул на скамью подле стены да откинул голову назад. Лик его, лишённый всякой тревоги, всяких невзгод, сиял тихой радостью. Он едва заметно мотнул головою, переведя взгляд на Генриха.

– Самому не верится… – протянул Фёдор, и уста сами собой расходились улыбкой.

Шура не мешкал – очень скоро на столе уже дымилось да пыхало паром кушанье.

– А у тебя самого, – молвил Фёдор, отламывая ломоть хлеба, – дети-то есть?

Штаден повёл бровью да почесал подбородок. Он опустил взгляд на написанные им строки и будто незрячим взором скользил по ним.

– Нет, – наёмник пожал плечами, но взгляд его пару раз метнулся, точно бы при раздумьях.

Фёдор усмехнулся и было хотел что молвить, как дверь отворилась, и слабый ветряной порыв отозвался тихим завыванием сквозняка. Алёна отряхнула подол одеяния ото снега и, едва заприметив Фёдора, отдала поклон прямо с порога. Басманов ответил коротким кивком. Генрих меж тем вернулся к своим трудам, обмакнув гусиное перо в чернильницу.

– Между нами – об чём сочиняешь? – спросил Фёдор, заглядывая на рукопись.

Штаден улыбнулся да тяжело вздохнул.

– Обо всяком, – просто ответил наёмник.

– И обо мне? – с лукавым прищуром вопрошал Басманов.

– А ты был бы против? – вопрошал в ответ Генрих.

– Ничуть. – Фёдор пожал плечами да посторонился, покуда Алёна подала ему кружку крепкого мёду.

* * *

Ещё не было полудня, как серые бледные облака разошлись на небе. Солнце роняло золотые лучи на снежные покрова. Всё вокруг искрилось несчётными переливами, аж слепило глаза. То было раздолье для юных царевичей. В сей благодатный добрый час они вышли с отцом на прогулку. Царскую семью сопровождали трое рынд. Стража держалась в отдалении, давая детям спокойно резвиться.

Иоанн глядел на своих сыновей. Царевичи в безмерной радости, с пылким задором принялись за зимние излюбленные забавы. Снег предался обманчивой короткой оттепели и теперь был особенно пригож для игры в снежки.

В этом же дворе много лет назад сам Иоанн предавался подобным играм со своим братом Владимиром. Нынче их отношения сделались холоднее, отдалённее, но всяко эти воспоминания грели душу царскую. Весь разум государя стих, все тревоги отступили. Всё занял морозный ясный день.

Царевич Иван немногим превосходил младшего брата по росту да силе, но всяко он одержал короткую победу, повалив юного Фёдора в снег. Едва не полностью потонули оба мальчишки в сугробе, как в плечо Ивана прилетел снежок.

Оба царевича подняли взоры и тотчас же улыбнулись, завидев фигуру молодого опричника. Фёдор уже комкал в руках второй снежок, когда мальчишки поднялись. Братья, не обмолвившись ни словом, сплотились супротив Басманова. Резвости у детей было не занимать, и одно только явление опричника пуще прежнего раззадорило царевичей.

Редкий раз, как Басманов, проходя мимо царских сыновей, оставлял их без игры. Нынче молодой Басманов был полон сил и час-другой мог занять царевичей чем душа желает. Самому Басманову по сердцу было резвиться с ними, вступаться то за одного, то за другого, но чаще всего братья сплочались едино против Фёдора, как, к слову, и случилось нынче.

Прошло около получаса резвой возни в снегу. Переменный успех настигал то одну сторону, то другую. Всё это время Иоанн не сводил взору с ребяческих забав. Улыбка на устах царских всё больше занималась, покуда глядел, как славные сыновья да доблестный слуга потешаются, вновь и вновь падая в снег и вновь подымаясь из него. С великою отрадой взирал владыка на игрище, да сердце его будто оживало, мало-помалу исцеляясь от тяжких скорбей, мятежных терзаний и яростных тревог.

Когда Басманова уж вновь повалили в снег, опричник и не пытался подняться. Раскинул руки свои в стороны да глядел в далёкое зимнее небо. Солнце слепило очи, и Басманов прикрывал лицо рукой да щурился.

– Полно, помилуйте! – с широкой улыбкой на устах играючи взмолился Фёдор.

– Никакой ему пощады! – повелел Иоанн, вдарив посохом оземь.

Басманов и успел, что бросить удивлённый взор на государя, как царевичи с великим рвением вняли наставлению отца. Насилу выбравшись из сугроба, Фёдор откупился от царевичей, отдавши им в игру свой нож. Столько восторгу в сыновьих очах давно не видывал Иоанн. Дети радостно взяли оружие, достали его из ножен. Сталь точно пылала, объятая бликами яркого солнца.

Покуда мальчишки отпустили Басманова, тот отряхнул свою шубу да шапку ото снега. Приблизившись к царю, опричник силился перевести дыхание, но грудь всё вздымалась, не отойдя ещё от резвых забав. В коротком поклоне Фёдор припал к царской руке. Когда опричник полностью выпрямился, живой взгляд его метнулся обратно к детям – не порезались ли царские наследники?

Впрочем же, та тревога была пустой – царевичи были не по годам благоразумны и приняли оружие с должной осторожностью. Когда Фёдор отвёл взор, Иоанн лёгким движением отряхнул плечо слуги своего ото снега. Басманов обернулся на владыку, едва заметно поведя бровью.

– Какого чёрта? – вопрошал владыка.

Басманов повёл бровью, не ведая, о чём просит царь.

– Неужто запамятовал наказание моё: всегда держать нож при себе? – спросил владыка.

Фёдор горько усмехнулся.

– А бес его знает, как было бы лучше той ночью… – вздохнул Басманов.

Посуровел великий царь.

– Не смей, пёс, брехать об том, – повелел Иоанн. – Боле прочих дорог ты мне из братии. Тем паче что кому-то написывают с чужбины, крысы гнилодушные.

– Вели же мне сыскать… – просил опричник, да владыка упредил его жестом.

– То нынче не твоя забота.

* * *

Глубокие подвалы под Кремлём уже давно не помнили солнечного света. Холод хоронился в этих коридорах, найдя славное прибежище. Из темниц слышался скрежет да дребезжание зубов от стужи. Пару часов назад слышались крики, затем сиплый надрыв. После того уже и не описать этого протяжного звука, что вырывался из полуживого тела.

Скуратов привык ко всем орам и уж не отвлекался на них при службе. Предавшись своему честному труду, Малюта будто бы позабыл обо всём. Вдруг резкий окрик выбил опричника из сего состояния.

– Гриш! – чья-то рука обрушилась на плечо Скуратова.

Малюта дрогнул, вцепившись крепче за грубый тесак. Рукоять уже была скользкой от крови, стекающей с широкого лезвия. Подле Малюты стоял Васька Грязной, уже третий раз обратившийся ко Скуратову.

– Чего тебе? – вопрошал Григорий, лишь сейчас отошедший от труда.

– Всё потешаешься, гляжу? – спросил Васька, кивая на тело в колодках.

Ныне оно боле походило на тушу, разделанную мясником.

– Да какая ж в том потеха? – вздохнул Малюта.

В один удар Скуратов вбил тесак в пень подле колодок.

– И в самом деле, – согласно кивнул Грязной. – Аль забыл? Нынче ехать нам в деревеньку, князька тамошнего ловить.

Малюта кивнул, а мыслями устрашился, что уж потерял счёт времени. Васька пошёл прочь. Когда Скуратов вышел на улицу, и впрямь подивился тому, как сумрак опустился.

«Совсем забылся!» – журил себя Малюта, проведя рукой по бороде.

* * *

Дороги славно проложились, прибились санями-копытами. Солнце иной раз перекрывалось беглыми облаками. По Москве промчалось с дюжину всадников. Едва разносился стук их копыт, так всякую улицу, каждый переулок сковывал лютый страх. Терема стояли в тревожном безмолвии, наглухо закрывшись от чёрной своры. В этот день путь их лежал во двор князя Сицкого. Славное было место, славное.

Лошади обступили ворота, когда опричники спешились да грузили добро, с собой привезённое. Фёдор, ехавший во главе, спрыгнул с лошади и оглядел братию, прибывшую с ним.

– Не так лихо! Побьёте ещё чего! – прикрикнул Басманов, поглядывая, не идёт ли кто открывать ворота.

Заслышался частый шаг по снегу. Калитка робко отворилась, и все взоры опричников вмиг обернулись на черноокую девчушку. Она закуталась в короткий полушубок, на ногах сапоги были никак не по размеру. Чёрная коса ниспадала с плеча прямо поверх не то шарфа, не то шерстяного одеяла.

– Доброго дня, Марусь, – произнёс Фёдор, выйдя вперёд. – Василий Андреич дома?

Басманов заглянул за плечо крестьянки.

– Дома, дома, сударь! – с поклоном молвила девушка, приглашая жестом гостей. – Уж заждались вас, Фёдор Алексеич, заждались!

Басманов улыбнулся да подал знак прочим опричникам, чтобы следовали с ним. С порога Василий Андреич принял зятя желанным гостем. Не успел Фёдор и шапки снять, как они крепко обнялись да поцеловались в щёки. Князь похлопал Фёдора по плечу.

– Уж гадал, когда поспеешь! – радушно произнёс Сицкий, покуда Басманов раздевался да оправлял волосы рукою.

В доме было натоплено добро, что паче чуялось, коли зайти с морозу.

– Уж как Бог послал – так и поспели! – произнёс Фёдор, разводя руками.

Чуть посторонясь, точно в оправдание, Басманов указал плавным жестом на привезённое добро. Войдя в терем, опричники сгружали подарки хозяину. Средь них были ковры и ткани, пять шуб, платья, сарафаны да платки расшитые, украшения из серебра и три сабли. Князь щелчком подозвал крестьянских, чтобы управились с привезённым да снесли, куда велено, а сам позвал Фёдора ко столу. Прочие же опричники не остались без угощения – для них яства уже дышали манящим жаром, а холопы вынесли из погребов сладкие вина.

С Фёдором же Василий откушать хотел наедине, и кушанье в самом деле наготовлено было недурное. Басманов с большой охотой приступил к трапезе вместе с князем. Первой же мужчины выпили за здравие любимой Вари, за дитя во чреве её.

– И впрямь, под стать угощениям с царского пиру! – нахваливал Фёдор.

– Коли так – то славно! – улыбнулся Василий, утирая усы. – Да и почём мне знать, что при дворе подают?

– Так хоть завтра приходи, будешь гостем дорогим! – молвил зять, положа руку на сердце.

Василий кивнул да с улыбкой поднял чашу.

– За тебя, Федя, – произнёс Сицкий.

Басманов не скрывал любви и почтения, кои питал к тестю. Они сомкнули чаши и вновь испили доброго вина.

– А чёй-то Данилыч не приехал? – спросил Василий, почесав бровь.

– Служба, – легко и беззаботно ответил Фёдор, пожав плечами. – Нынче батюшка в Слободе порядки наводит.

Басманов опустил взгляд в свою чашу. Вино чернело мрачной влагой.

– И токмо? – вопрошал Василий.

– А что ж ещё? – Фёдор воротил взор на князя, вскинув бровью.

Сицкий пожал плечами.

* * *

Дуня стояла на коленях подле Варвары, помогая надевать сапог. Едва ли живот был истинною помехой – но сноха не могла ослушаться свекрови. Пущай и опека Светланы Александровны и казалась чрезмерною, всяко Варя берегла плод.

Дуня тяжело пережила побои, учинённые царицей. Глаз день ото дня всё слабел и едва ли оставался зрячим. Глубокие шрамы исказили прелестное молодое личико. Уж с этими грубыми рубцами неча поделать было, кроме как смириться. Горевала-горевала она за красоту утраченную да оправилась вскоре. Всё же ладилось в поместье Басмановых, и уменье Дунино к рукоделию пришлось ко двору.

Варвара меж тем взирала на крестьянку, помогавшую обуться, да думы её далеки были и порою истинно страшны. Уж месяц как бесы шептали ей страшные вещи, о коих Варвара боялась вспомнить средь бела дня, а уж лукавою нощью – и подавно. Виделись ей муки кровавые, виделось ей, как чадо губит её. Из оцепенения её вывел взгляд Дуни. Крестьянка, верно, намеревалась испросить чего, да не решалась. Варвара коротко кивнула, давая слово.

– М… можно? – робко спросила Дуня, протягивая руку к животу сударыни.

Варвара слабо улыбнулась и кивнула. Крестьянка в нежном трепете прикоснулась к животу, оставаясь на коленях. Едва её белая ручка коснулась только-только сарафана Вариного, с уст Дуни сорвался сокровенный вздох. Сердце её замирало от неописуемого восторга, искренней и светлой радости. Нежная ладонь прислонилась к животу, и Дуня неволею прикрыла рот рукой, задыхаясь от всего, что нынче поднялось в её сердце. Варвара взирала на ту перемену во всём облике крестьянской девушки, и её пробирал холодный ужас.

– Благодарю, боярыня! – молвила Дуня, кланяясь в ноги Басмановой.

Голос крестьянки дрожал, прерывался, ей не хватало духу говорить. Всё волнение сквозило в том дыхании, не облачая её горести во слова.

– Полно же тебе, – ответила Варвара, прося девушку подняться на ноги.

* * *

Фёдор оглянулся на вход в палату, и улыбка ещё боле озарила его уста. Он на сём пиру вновь вырядился в девичье.

– И впрямь явился? – сам себе молвил Басманов, переводя дыхание да отводя пряди с белого лица.

Взмахнув рукой, опричник жестом велел стольникам наливать вино пришлому гостю, а сам Фёдор радостно вышел навстречу князю Сицкому. Тесть с зятем крепко обнялись, и Фёдор провёл Василия к самому государю.

Едва князь поклонился да вознамерился припасть устами ко царским перстням, владыка поднялся с трона и крепко обнял его, аки друга верного-старинного. Видать, Сицкий сам не ожидал такого тёплого приёма, такого радушия, что сперва вовсе опешил.

Царь же отстранился, смотря в глаза князя. Не глядя владыка принял чашу, которую подал ему его любимец кравчий, его верный опричник Басманов.

– Пей же, княже, за здравие нас и детей наших! – произнёс Иоанн, поднимая поданную чашу.

– За здравие, на многие лета! – провозгласил Сицкий.

Все опричники похватали свои чаши со стола да подняли вверх. Раздался звон, и вновь и вновь ему вторили лобзанья, возгласы, да порою и смачные удары, не доходившие до злостной драки. Сицкий быстро сделался свойским за столом – а как ж иначе, ежели сам владыка принял его точно брата родного?

Застолье разыгрывалось всё боле и боле, и по мере того, как наступала ночь, пир не смолкал, но делался громче, живее. Сицкий привольно раскинулся, точно будучи в доме родном, средь давнишних друзей. Князь со снисходительною улыбкой внимал какому-то чернобородому опричнику, который рассказывал о своём походе на медведя – веришь, нет? – с одним токмо обломком от копия, а медведь, гад-то, здоровенный! Ни дать ни взять чудище! Василий вполуха слушал эти байки да по пересмешкам прочей братии усёк для себя, что и они лишь из потехи не прерывают брехуна.

Сицкий порою поглядывал за Фёдором – уж не привык он глядеть на зятька, ряженного в бабье. Иной раз Василий глядел в пёстрой круговерти на Басманова и не мог признать в нём мужчины. И дело было не токмо в летнике да украшениях. Будто бы с сим облачением Фёдор самой сущностью своей переменился – всё мелькала лебяжья плавность в каждом взмахе, в каждом обороте. Нынче князь узрел в том особую забаву, тем паче что на ум Василию пришёл тот день, когда грозные опричники пересекли порог его дома, точно клятые враги, а ныне он сидит за одним столом, слушая небылицы да глядя на игрища.

Фёдор предавался плясу с ребяческим задором, но и в пылу своих забав то и дело поглядывал на князя Сицкого. Не мог Басманов отвлечься от гостя своего званого, и всё поглядывал – славно ли, сытно ли князю. Лик того и впрямь полон был сладостного упоения да тёплого задора, Василий отвечал коротким кивком али подымал вверх чашу, едва ловил на себе взор Фёдора. Заверившись, что князю по сердцу приходится царский пир, Басманов и дале пускался в пляс, ловил юрких дураков, играя в пятнашки.

– Чертяга твой зятёк! – молвил Малюта, обрушив руку на плечо Василия. – Вообще устали не знает, бес вертлявый!

Будто слыша, об чём болтают, Фёдор ловко отскочил прочь, не давая схватить ни себя, ни даже взмывающих полов платья, ни нити презвонких бус. Князь Сицкий усмехнулся да сомкнул чаши с Григорием.

Долго ли пировала братия царская, коротко ли, да уж давно за полночь перевалило. Василий охотно предавался тому полудрёму наяву, навевавшемуся крепким питьём. Уж всё виделось-слышалось ему, точно сквозь толщу воды. Сицкий поглядывал сквозь мельтешащие фигуры причудливых дураков, как взор его, расслабленный, упоённый, вновь упал на Фёдора.

Басманов сидел прямо по правую руку от царского трона. Опирался Басманов локтем о стол да с прищуром внимал тихой речи владыки, склонив голову набок. Иоанн неспешно складывал речь свою да мерно покачивал чашу, заставляя вино биться о златые стены да ходить по кругу. Шум, стоявший везде, не давал Сицкому ответа – об чём толкуют царь с Фёдором. Не мог никак княже разгадать, что же молвил владыка, отчего Басманов вскинул брови, истинно подивившись.

Василий отпил душистого мёду да свёл брови, сам того не заметив. Разнузданность зятя на пиру не была ему в новинку – чай, не впервой глядит на Фёдора, ведомого забавами да потехами. Ясно было, на каком счету у царя Басмановы, притом оба. Сицкий скоро отогнал от себя всякие думы и предался со славною братией крамольным песням, во всё горло распевая куплет за куплетом.

* * *

Такого славного да удалого застолья давно не помнил Василий. Крепкий мёд из царских погребов оседал грузной тяжестью в висках. Крестьянский парнишка – славный малый Стёпка-заика – проводил князя до приготовленных ему покоев. Раскланявшись, холоп испросил, не надо ли чего боярину, на чём Василий отпустил того. Переступив порог, Василий малость подивился, завидев в опочивальне крестьянку. Женщина обернулась через плечо, перестав взбивать перины, и тотчас же откланялась князю.

– Полно, полно! – молвил Сицкий, широко зевнув да тряхнув руками. – Ступай себе.

– Наказано мне испросить, княже… – замялась холопка. – Ежели чем могу услужить…

Князь поглядел на женщину, хмуро сведя брови.

– Это ж чем ещё? – вопрошал будто бы сам себя Василий.

Неволею он оглядел покои – уж всё было прибрано да застелено, и, право, не было ему никакой нужды, кроме как уж забыться во сне. Холопка приблизилась, заминая в руках край своего передника. Только сейчас Василий приметил нехилую отметину – под глазом да у брови всё не сошли следы от давних побоев. Сицкий и без того уже нахмурился, а как она шепнула ему всего пару слов, так и вовсе отшатнулся в сторону. Лицо его исказило негодование, едва ли не ярость.

– Окстись, баба ты распутная! – бросил Василий. – Женатый я.

Князь поднял руку, где почтенно блистало старое да верное кольцо.

– Они все женатые, – горько усмехнулась холопка, пробормотав это себе под нос, чтобы боярин не слыхал. – Доброй ночи, княже, мир вам!

С теми словами она раскланялась, оставив Василия. Князь рухнул в постель, и его срубило мертвецким сном. В ту ночь ему не являлись никакие видения, разум и тело всецело внимали безмолвному покою. Никто не посмел тревожить гостя, покуда сам Сицкий не пробудился ближе к полудню. Обрывки вчерашнего застолья отдавались сейчас яркими вспышками. Пьяный смех, раскатистые песни, трели скоморошьих гудков да дудок. Пёстрою вспышкой пронёсся образ, будто бы взаправду девка, да глядит лукаво так, что и впрямь не верил Василий – али то спьяну привиделось?

Князь сладостно потянулся, отходя от глубокого сна, и потёр затылок. За окном уже встало солнце – уж и право поздний час для пробуждения. Подле покоев прямо на каменном полу сидел парнишка. Едва Василий отворил дверь, холоп тотчас же подскочил как ошпаренный да забормотал нескладным говором, мол, сей же час пошлёт за водою да горячим кушаньем для боярина.

Сицкий кивнул в надежде, что верно истолковал холопскую речь. Воротившись в покои, князь сел обратно на постель да провёл рукою по лицу. Ум его мало-помалу оживал, и за тем Василий и не заметил, как прошло – уж и право, сколько времени? Да в дверь постучались.

– Входи уж! – ответил князь, разминая шею.

Дверь отворилась, вошли двое холопов, неся в руках кувшин с водой, с холодным квасом, поднос с горячей похлёбкой и ломтями ржаного хлеба. Помимо крестьян, в покои зашёл Малюта. Опричник с порога отдал поклон князю. Василий был малость удивлён, что сам опричник пришёл нынче проведать его, да всяко ответил кивком, положив руку на грудь. Холопы расставили кушания да спешно пошли прочь, с опаской поглядывая на Малюту.

– Как сон твой, княже? – спросил Григорий.

Василий указал на скамью, приставленную к стене, чтобы Скуратов сел подле него – то Малюта и сделал.

– Славно, славно, – закивал Сицкий, приступая к еде.

– От и здорово, – молвил опричник, почёсывая бороду. – И впрямь отрадно глядеть, как ты с Федей нашим поладил. Малец без батьки и в самом деле чем-то переменился. Ежели и велишь, не скажу, чем именно, а всяко что-то с ним да поделалось.

Василий сглотнул да опустил ложку, поглядывая на Григория.

– Быть может, ты мне истолкуешь? – вопрошал князь. – Чёй-то Басмана сослали из столицы в Слободу?

Григорий пожал плечами.

– Чёрт его знает! Ведомо мне не боле твоего – сослали и сослали – видать, была на то воля мудрая царя нашего ясна солнышка, от и всё, и неча тут развозить…

Василий продолжал утреннюю трапезу, согреваясь добротной похлёбкой.

– Уж много слухов насочиняли, и всё врут! – продолжал Малюта, поглядывая в окно, будто бы сам с собою причитал. – И про ссору меж Басмановыми, и про… Кхм, – Малюта кашлянул в кулак да отмахнулся. – Не слушайте, княже, – всё врут.

– Ты всё тот же лукавый чёрт, Скуратов! – пожурил князь, мотая головою.

– Это я-то чёрт? – усмехнулся Малюта, разводя руками. – Они, поди, от какие сплетни городят, а я ещё чёрт! Нечестно, Вася, ох как нечестно!

Князя забавляло негодование опричника, и он продолжал внимать, кушая похлёбку.

– Причём, – продолжил Скуратов, угадывая пылкий интерес князя к своим речам, – ладно бы, гады, токмо бы про Федьку что болтали! Оно-то ясно – мальчишка безбородый, а уже боярин, да видный какой! Всяко, и меня бы самого зависть бы снедала денно и нощно! Как ж тут без гнусных сплетен? И вообще, земля слухами полнится! Да меру ж надобно знать? Ишь чего удумали – и на светлого нашего владыку уж наговаривают, плуты псоватые! Всё и слагают, прости, Господи, что в доме басманском невесть что творится! Так даже, что будто бы Федька до того на Алёшку озлобился, что всеми правдами и неправдами пробрался ко трону поближе, аки змей подлый, и всё науськивал царя-батюшку супротив Алёши. Уж не застави мя и говорить, за какие ж преступления поплатился Басман наш, да видать, эдак сыграла в государе милость к старику нашему. Оттого-то Алёшка уж не впал в опалу да не сжит со свету. А токмо так, сослан подальше. От же бесы! Я тебе то говорю, и ты им сродником приходишься, вот душу гложет! А сказать кому, так что же? Так за одни слухи такие меня самого сошлют, и уж в местечко боле далёкое, нежель Кострома, коли вовсе останусь на этом свете. От такие вот дела у нас, от такие…

На сих словах Василий поднял взгляд на Скуратова. Князь хмуро свёл брови, точно пытаясь наверняка угадать смысл речей опричника.

– Совсем уж страх потеряли! – произнёс Сицкий, не решаясь верить никакой крамоле.

– Да вот же! – согласно кивнул Малюта. – От третьего дня – задрали косолапым шестерых. От потеха была! Пущай, какой святоша и молвит, что жестокая забава, нехристианская, а всё одно – плевать, потеха славная! И от, как же ты думаешь, за что задрали чертей брехливых?

Василий мотнул головой, не желая угадывать, но готовый внимать.

– Какой-то бес их попутал шептаться, что, мол, Данилыч сынишку своего клялся прирезать своей рукой! За какой уж проступок – там всё разнится, да концов не сыскать… А есть ли разница? От ты ж отец, от мыслимо тебе угрожать чаду родному расправой? – Малюта не успел договорить, как Василий поперхнулся.

Скуратов поспешил похлопать князя по спине, и как всё унялось, подал кувшин квасу. Василий пил большими глотками, унимая боль в горле.

– От же я дурак – гнусь эту проклятую повторяю! Уж не серчай, княже! Полно, вовсе забудь этот вздор!

– От уж и впрямь вздор! – хрипло произнёс Василий, только-только отстранившись от кувшина.

– Доедать-то будешь? – Малюта кивнул на поднос с едою.

– Да уж охота отбилася… – ответил Сицкий, утирая усы.

Малюта кивнул, похлопав напоследок князя по плечу.

* * *

Холодный воздух замер. Ветер не шёл ни с одной стороны, и мелкие снежинки ниспали ровно и мерно, не отвлекаясь лукавыми кручами, не мечась из стороны в сторону. Фёдор вышел провожать тестя, да задумавшись о своём, поглядывал на протоптанную дорогу – ещё не успели снегов расчистить.

– Федя? – протянул Василий, поведя взор на зятя. – Что там с Данилычем-то?

Фёдор неволею глубоко вздохнул.

– Как есть, так и говори, – просил Сицкий.

Басманов обернулся к князю. На его лице не было ни капли дурного ребячества али ветреного беспутства, коим полнился этот белый лик накануне, в пылу застолья. Фёдор был твёрд и верен во взгляде. Безо всякой напускной удали он положил руку на сердце своё да глядючи прямо в очи Василия молвил:

– Коли спрашиваешь, так есть в тебе вера слову моему. Всё, что молвят, – всё неправда. Есть меж мной и отцом разлад, но то меж нами, и токмо. Варю никто не обидит. Даю тебе слово, отче, что не обижу твоей кровинушки.

Сицкий внял этой клятве, коротко кивая головою, но думы его не развеялись.

– Благодарю, – кивнул Василий. – Но ведь я спросил не об том.

– Но сей мой ответ. И иного нету у меня, – ответил Фёдор, пожав плечами.

Князь поджал губы да с коротким кивком принял слова зятя. Отчего-то на устах князя скользнула мягкая улыбка, а затем и вовсе смешок прервал повисшую тишину. Фёдор повёл бровью, выжидая, как Сицкий поделится своими думами, тем паче что и впрямь там потеха какая.

– Я был много боле дурного мнения об вас, Басмановы, – признался Василий, поглаживая свою бороду.

Фёдор улыбнулся.

– От правда – от токмо явилися вы в доме моём, – молвил Сицкий, вскинувши взор к небу, – так сразу мыслию моей было – будь что будет, да прирежу, если что, обоих.

– Быть может, стоило и впрямь, – просто ответил Фёдор. – Авось и поглядели бы – кто кого.

Василий беззвучно посмеялся, мотая головой. Едва Фёдор умолк, из-за спины раздался окрик – лошадь князя уж готова. Василий обнялся с зятем на прощание, добро хлопнув его по плечу.

– Береги себя, Федь, береги, – молвил напутственно Сицкий, ступая к лошади. – И передавай Данилычу поклон.