Текст книги "Гойда"

Глава 4

Липкая лужа простиралась на узорчатом ковре. Полупустую посуду с объедками роскошной трапезы мягко ласкал утренний свет зари, пробирающийся в палату. Вповалку лежали бояре, сморённые питьём. Мужчины лежали прямо в одежде, и первые лучи солнца робко скользили по их расшитым шубам.

Две осторожные фигуры замерли в дверях, выжидая да прислушиваясь. Мирный храп – не боле. На пороге стояло двое мальчишек. Меж ними было три года разницы. Оба были худы, бледны и босоноги. Дети прокрались ко столу. Тот, что был постарше, дотянулся до стола и, едва ли глядя, хватал еду. Он отдал остывший кусок мяса второму мальчишке.

Оба принялись жадно глотать, едва успевая прожёвывать пищу. Они глодали кости, точно уличные псы. Старший чуть слышно шикнул от резкой боли, пронзившей его десну, но не оторвался от спешной трапезы. Он смог дотянуться до кувшина с водой да спустил его на каменный пол, чтобы они оба могли утолить жажду.

Заслышалось грузное бормотание, и дети замерли. В углу кто-то из боярских пробуждался от пьяного сна, насилу продирая глаза. Старший из мальчишек прихватил со стола ломоть каравая, вцепился в руку младшего да дал дёру, боясь попасться на глаза. Дети затаились в пыльной комнатушке с низкими балками.

Несколько минут они переводили дух, не ведая – приметил их кто али смогли вовремя удрать прочь. Последний кусок хлеба, урванный пред самым бегством, достался младшему. Старший же прислушивался – нет ли шагов в коридоре, да вдруг резко сплюнул себе в руку. Второй мальчишка испуганно поглядел на него, боясь чего-то молвить. Меж тем же в окровавленной ладони лежал зуб. Ребёнок свёл брови, принявшись с пристрастием глядеть на это.

– Глянь, Вава! – прошептал мальчуган, осматривая выпавший зуб.

Юный Владимир глядел на своего двоюродного братца.

– Больно? – испуганно вопрошал младший, невольно прикрывая свой рот рукой.

– Не-а, – Иоанн замотал головой да провёл языком по пустой бреши в дёснах.

Мальчишку наполняла пугающая радость.

– Будешь? – молвил Владимир, не смея доедать последнюю краюху.

– Жри давай, – отмахнулся Иоанн, выглядывая в коридор.

* * *

Диву можно было даться, ежели поглядеть на Агашину работу. К своим многим летам очи её хранили былую зоркость. Старуха исхитрилась изъять всякий осколок, и нынче же оставалось-то промыть рану да наложить повязку. Впрочем, владыка коротким кивком освободил её от сих трудов. Крестьянка кивнула, поднимаясь, да упала в земном поклоне пред государем.

Её место занял молодой Басманов, безмолвно взирающий на всё. Агаша покинула царские покои. Стекло от лампады глубоко вонзилось в руку царя, когда тот исполнился кипящей злости. Фёдор смочил белое полотенце в настойке да осторожно подступился к ранам. Лик Иоанна не содрогнулся.

– Мы прокляты, – тихим, глухим голосом произнёс государь.

Фёдор тяжело вздохнул. Удручающее настроение владыки ещё сим утром было не столь тяжёлым, столь скверным.

– Часто ли ты видел, Федя, чтобы великий царь маялся да упрашивал своевольных упрямцев? – вопрошал Иоанн.

– Нет, мой добрый государь, – произнёс Фёдор, поднимая взгляд.

Всё мрачнее делался царь с каждым мгновением.

– Упрямство Филиппа будет дорого стоить земле Русской и этим тварям из земщины, – сквозь зубы процедил царь. – Не желает быть митрополитом – пущай катится к чертям!

Басманов внимал гневным речам царским, украдкою поглядывая, не разошлась ли рана на руке владыки. Чёрное пятно, выступившее сквозь перевязь, не расплывалось. Иоанн насилу унимал яростное, прерывистое дыхание.

– Что с письмом? – тихо спросил царь.

Фёдор едва вскинул брови, оборачиваясь на государя.

– Кто за сим стоит? – произнёс Иоанн, заглядывая в очи опричника.

Взгляд Басманова метнулся, и он подался несколько назад.

* * *

Хмурые тучи сгущались над домом Старицких. Тяжёлая серость заволокла небеса. Резкий стук в дверь заставил вздрогнуть княгиню Евдокию. Молодая женщина тотчас же поднялась со своего места да быстрым взором оглядела свои покои.

– Сударыня? – раздался голос из-за двери.

– Войди, – отозвалась она, помедлив.

Дверь отворилась, и крестьянин отдал поклон княгине.

– Просит Ефросинья Андреевна, сударыня, – молвил холоп.

Евдокия кивнула, храня на лице невозмутимую стойкость. Пущай сердце её и содрогнулось, предвкушая речи свекрови, полные желчного яду. Всяко неча было поделать. Сноха явилась к Ефросинье. Старая княгиня сидела у окна, поглядывая на мрачные небеса. Не успела Евдокия молвить и слова, как свекровь распалилась:

– Ты ж глянь! – Старуха всплеснула руками. – Чураешься да жмёшься по углам, точно крыса поганая! Али чего таишь – излагай, тварина двуличная.

Евдокия снесла эту брань – не впервой. Она лишь развела руками да, сглотнув ком в горле, молвила:

– Неведомо, отчего нынче сыскала гнев ваш, Ефросинья Андреевна.

Свекровь прищурилась, оглядывая сноху.

– Когда у тебя кровь шла? – вопрошала старуха.

– Второго дня как иссякла, – ответила Евдокия.

– Я ж прознаю, дрянная ты девка, – пригрозила свекровь. – Как наведался этот супостат Бельский, так и ходишь сама не своя. Поди, ещё…

– Да будьте ж милосердны, матушка! – возглас прервал речь старой княгини.

В палату зашёл князь Владимир Старицкий.

– Полно вам мучить жену мою! – молвил он, вступаясь за супругу.

– Твоя жена – от тебе за нею и приглядывать! Смотри же у меня! – пригрозила Ефросинья.

Евдокия отдала короткий поклон, сдерживая в горле жгучие слова. Молодая княгиня тотчас же покинула палату, пользуясь заступничеством мужа. Глухая безвыходная боль терзала ей сердце. Евдокия воротилась в свои покои да громыхнула дверью с большою силой. Рухнув в глубокое кресло, она закрыла лицо руками.

«Будь проклят тот день…» – в бессилии думалось княгине, покуда она вспоминала замужество своё.

Стук в дверь заставил Евдокию поднять лик.

– Свет мой, отворишь? – раздался голос супруга.

Княгиня не ведала сама, хватит ли ей сил видеть кого-либо. Владимир прождал несколько мгновений, прежде чем жена отворила ему. Едва князь взглянул на страдающий лик супруги своей, так сердце сжалось от боли. Много нежности было у Владимира к княгине, но не ведал он, как нынче утешить свою голубку. Меж ними хранилось молчание, точно зияющая бездонная пропасть, точно холодное каменное ущелье. Время шло. Никакие слова не приходили Владимиру. Он не нашёл в себе сил привлечь супругу в объятья али молвить чего доброго. Заместо того он отдал поклон да ушёл прочь.

* * *

Монастырская обитель несла свой долг пред Небом и Землею, и не было никаких злостных знамений, когда опричники ворвались в ворота. Нынешним отрядом верховодили Басмановы. Едва спешившись, Алексей переступил порог деревянной церкви, покуда сын его оставался на паперти.

– Мир с вами, добрый народ православный! – громогласно объявил Алексей с порога. – Сам я честный слуга божий и посему негоже резню затевать прямо в обители святой!

Монастырская братия да прихожане в ужасе отступали, покуда в церковь прибывали и прибывали опричники. На колчанах али на поясе болтались знамения их, и псиные оскалы казали жёлтые клыки.

– Тот, за кем мы посланы, уж, верно, ведает обо всём! – молвил Басманов, прохаживаясь по церкви. – Мой добрый совет тебе, крыса – по-доброму ступай с нами, потолкуем с глазу на глаз.

Прихожане и братия безмолвствовали, покуда ужас искажал их лица. Речи опричника не были никому ясны.

– От же ж! – Негодуя, Алексей ударил наотмашь монаха, что попался ближе всех под руку.

Рукоять сабли пришлась в висок. Выступило много крови, и вместе с тем раздался вопль ужаса. Опричники приняли то как дозволение на всяко злодеяние и с бывалым задором приступили к злостному насилию. Алексей выволок монаха за шиворот на крыльцо, бросил наземь да пнул в бок с такою силой, что монах покатился по ступеням. Во дворе к несчастному приступили прочие опричники, порвали одеяние да принялись стегать хлыстами. Алексей же подошёл к сыну. Фёдор поглядывал за бесчинством, но пока не пускался в разбой.

– Видать, нету здесь того, кого ищем, – тяжко вздохнул Алексей, глядя во двор.

Фёдор кивнул, поджав губы. Отец и сын посторонились, давая выйти двум опричникам, что волокли за волосы малолетних девиц.

– И что ж теперича? – вопрошал Фёдор.

– Ну, что, что? – протянул Алексей, кивнув на царскую братию, уж приступившую к грабежу да погрому. – Пущай тут уж управимся и дале помчим. От бы в следующем монастыре уж сыскать бы рукоблудного умельца, что письмецо сделал.

– А ежели не сыщем? – спросил молодой Басманов.

Старый воевода сплюнул, мотая головой.

– Того глядишь, умельца этого придётся искать далёко. Поди, совсем далёко ехать надобно будет, небось до самого Белоозера. От это глушь лютая.

Фёдор кивнул да обернулся. Чрез мгновение и Алексей почуял горький запах гари да оба поспешили с паперти.

* * *

Не сбылись опасения старого воеводы. На следующий же день изловили-таки умельца, что мог бы письмо ложное создать. В темницу кремлёвскую снесли всё, что надобно для письма. Алексей стоял подле монаха, покуда тот выводил буквы дрожащими охладевшими руками. Беглого взгляда хватило, чтобы завериться в том, что этот человек и есть искомый.

– От же, ничему тебя жизнь не учит! – едва ли не с сожалением произнёс Басман-отец.

Отец Тихон был бледной тенью прошлой своей жизни, но даже сейчас Алексей признал в нём опального князя. Помнил Басман и приговор – и приговор был смертным, да что-то в последний миг смягчило царское сердце.

– Однажды Господь уберёг тебя, а ты вона что, гад, – с тяжёлым вздохом опричник опустился на сухой пень. – Ну, давай уж, выкладывай.

Фёдор стоял в некотором отдалении. Он прислонился спиною к стене, скрестив руки на груди. Опричники были готовы внимать. На лице отца Тихона таяли всякие следы благоразумия. И он заговорил:

– Прибыл князь с письмом да просил меня об ремесле моём… – глухое признание тяжело давалось монаху.

– Чьих был тот князь? – Алексей подался вперёд.

– Бельских, – ответил отец Тихон.

Отец с сыном обменялись беглым взглядом.

– Так-так, – кивнул Алексей, – князь дал тебе письмо, чтобы ты, ублюдок вероломный, свёл подпись? – вопрошал Басман.

Тихон кивал, будто бы не имея воли над своей ослабшей плотью.

– Ты же помнишь, что за письмо привёз князь? – спросил опричник.

Узник продолжал кивать.

– От кого письмо? – Алексей подался вперёд, точно следя, чтобы монах не забылся.

– От Курбского, – молвил Тихон с каким-то жалким безволием.

– Кому писал Курбский? – спросил Басман-отец.

Дрожь объяла узника. Он затрясся, словно лист на ветру, заслышалось дребезжание зубов. Алексей схватил Тихона за затылок, насилу унимая дрожь.

– Всё же славно, – заверил Басман, понизив голос. – Ты же помнишь всё. Кому писал Курбский?

Монах глотал холодный сырой воздух, не в силах вдохнуть.

– Дай ответ, святой отец, и будешь волен, как степной ветер, – поклялся Алексей, положа руку на сердце.

– Сестре. Ев-евдокии… – выдавил из себя Тихон из последних сил.

Алексей хлопнул монаха по плечу да поднялся со своего места. Басман-отец коротко кивнул сыну. Фёдор отстранился от стены, наматывая на кисть удавку. Когда Басмановы вышли на свет божий из удушливого, сырого подземелья, уже вечерело. Небеса темнели, и тучи скрывали за своим тяжёлым одеялом разливы закатного солнца. Небеса грозились, но не исходили дождями али летнею грозой.

– Паршиво, – глухо бросил Алексей, рухнув на скамью.

Фёдор кивнул, садясь подле отца. Оба Басманова хранили молчание.

– Придётся доложить как есть, – произнёс младший.

Алексей глухо усмехнулся, мотнув головой.

– Ну, вот иди и доложи, что невестка царёва с изменниками якшается, – бросил Басман, подымаясь со скамьи.

* * *

Фёдор приблизился к дверям в царские покои. Молчаливые рынды не преграждали пути опричника. Басманов отворил дверь в царскую опочивальню и стал подле стены, храня молчание. Царь пребывал в молитве, стоя на коленях пред святыми образами. Чётки едва подрагивали в руках Иоанна, и деревянные бусины чуть слышно стукались друг о друга. Иоанн трижды осенил себя крестным знамением, а затем медленно поднялся в полный рост. Владыческий взор, пустой, точно завлачённый туманом, дрожал, поддетый влагой.

Фёдор поклонился царю. Иоанн уже был много омрачён. Басманов было подумывал, не разгневал ли кто государя накануне? Хмурый взор владыки хранил не христианское смирение, но безысходное, бессильное отчаяние, которое настигает душу в мгновения страшной боли. Меж тем молчание опричника затянулось. Тяжёлый вздох сорвался с уст Иоанновых.

– Что за дурные вести подстерегают меня нынче? – вопрошал царь.

– Сыскали концы, – молвил Фёдор. – Изменник – князь Бельский.

Иоанн кивнул, прищурив взор.

– И Евдокия Старицкая, – произнёс Басманов.

Иоанн молча принял эти слова. Единственным знамением какой-либо тревоги душевной были чётки – пальцы государя принялись перебирать их.

– Жена моего брата? – вопрошал царь, точно и впрямь запамятовал.

Медленным шагом владыка приблизился к опричнику.

– Да, мой царь, – твёрдо ответил тот.

Иоанн злостно шикнул, хватая Басманова за лицо. Холодные пальцы вцепились мёртвой хваткой.

– Уверен? – прошептал Иоанн.

– Руку на отсечение, – ответил опричник.

Царский лик озарился яростной усмешкой. Резкая пощёчина огрела лицо Фёдора, и занялся алый след.

– Давай уж сразу голову! – бросил царь, чувствуя подступающее яростное удушье.

– Лишь слово твоё, великий царь… – не успел опричник договорить, как громкий удар громыхнул в покоях.

То владыка в исступлённой злости вдарил кулаком по столу. Всё содрогнулось, и что стояло на краю пало.

– Закрой пасть, Басманов… – процедил сквозь зубы царь да указал на кресло своё.

Фёдор коротко кивнул, повинуясь воле государевой. Царь выдохнул, мотая головой, и лицо его исказилось в жестоком оскале.

– Пиши же слово моё, – молвил Иоанн, опираясь руками о стол.

* * *

Афанасий проснулся, сидя в кресле. Он не снимал своего одеяния, даже кольчуги, но это не помешало опричнику впасть в глубокий крепкий сон. Пару мгновений князь оглядывался по сторонам. Пробуждение точно застало Афанасия врасплох, но рассудок оживал мало-помалу. За окном заливисто щебетали утренние пташки. Вскоре князь Вяземский узнал эту комнату, эти многие книги, что стояли бугристыми рядами на полках. Знакомые покои были отведены ему в доме Альберта, чужестранного врача.

Опричник потянулся, поглядывая на стол. К большому удовлетворению, Афанасий сейчас скользил полусонным взглядом по строчкам, сочинённым накануне. Тяжёлая голова прояснялась всё боле и боле. Афанасий поднялся с кресла, разминая шею, да вышел на лестницу. Ступени протяжным скрипом возвестили о пробуждении гостя, и навстречу князю вышел Альберт.

– Я не смел тебя будить, Афанасий Иваныч, – с поклоном молвил врач.

– От и добро, – кивнул опричник. – Ты славно служишь.

Альберт положил руку на сердце и вновь поклонился в благодарности.

– Коли есть нужда тебе весточку передать кому – приноси ко двору, – молвил Вяземский, ступая к выходу. – Прогляжу, и ежели не будет никакой крамолы, передам.

– Храни вас Бог, Афанасий Иваныч! – благодарно молвил Альберт.

Опричник коротко кивнул, уж будучи в дверях.

* * *

– Свет мой… – вздохнул князь Старицкий, садясь на скамье подле супруги.

Княгиня отняла взор от рукоделия, обратясь к мужу. Веки её тяжело смыкались – сей нощью её измучила бессонница.

– Мой брат Иоанн желает видеть нас при дворе, – молвил Владимир.

Женщина шикнула от боли да отняла руки от пяльцев. Игла прошла насквозь, нанося укол. На пальце выступила крохотная капля крови. Евдокия неволею прислонила палец к устам. Взгляд её тревожно метнулся по комнате и лишь опосля воротился вновь на супруга. Владимир хотел было что молвить, но супруга мотнула головою. Отняв палец, княгиня оглядела крохотную ранку.

– Очень славно, – ответила Евдокия.

Старицкий вздохнул, поджимая губы.

– Вижу я, как ты тоскуешь, лебедь нежный мой, – молвил Владимир. – Вольна ты, не рабыня. Нету у меня над тобою никакой власти. Ежели нету воли твоей – так дай отказ свой.

– Негоже против воли царской поступаться, – мотнула головой княгиня. – Коли Иоанн Васильевич зовёт нас во столицу, нету иного пути.

* * *

Дверь кабака легко подалась, когда Фёдор переступил порог. Завидев за столом не только Генриха, но и Афанасия подле него, Басманов присвистнул, скоро направившись к ним. Немец взглядом стал искать Алёну да подал знак.

– И ты здесь, Афанасий Иваныч! – молвил Фёдор, садясь с опричниками за стол.

– Гляжу, с дельцем тем управился? – вопрошал Афанасий.

Фёдор глубоко вздохнул, постучав пальцами по столу. К ним поспела Алёна, наливая для гостя вина. Опричники сомкнули чаши да испили.

– Дельце-то поганое вышло, – цокнул Фёдор, опуская свою чашу.

– На нашей службе бывает иначе? Ты лучше вот что ответь – наводки-то мои ко двору пришлися? – вопрошал Афанасий.

– Ещё как, – молвил Басманов, положа руку на сердце. – Отгадай-ка, кто в этом замешан?

– Да говори уже! – молвил Афанасий.

И позабавило же Басманова негодование Вяземского. С ухмылкой Фёдор подался вперёд да понизил голос.

– Невестка царёва, – ответил Фёдор. – Евдокия Старицкая.

– От же сука, – протянул Вяземский, откидываясь назад.

– Не говори, – вздохнул Фёдор, пожимая плечами.

– И нам, стало быть?.. – спросил немец, касаясь своей шеи.

Басманов мотнул головою.

– Пока нет, – произнёс Федор. – Ни её, ни Бельского.

– Ещё и Бельский? – тяжело вздохнул Афанасий.

Фёдор кивнул, поглядывая на дно своей чаши.

– А ты, Афонь? – спросил юноша. – Чай, до сих пор не ведаешь, куда тебя царь-батюшка шлёт?

Вяземский вздохнул, разводя руками.

– Иоанн Васильевич сон увидал, – молвил князь, – и теперь ходи да майся, куда еду да зачем.

– Вполне себе в духе светлого нашего царя, – усмехнулся Фёдор, поднимая чашу. – За царя!

– За царя! – вторили Афанасий с Генрихом.

Много ли, мало ли сидели опричники, толкуя о службе, да Басманов заспешил, едва солнце принялось светить по-вечернему. Когда он вышел из кабака да запрыгнул на лихую Данку, поздние тени растянулись лукавыми змеями, рассекая улочки.

– А отчего ж Федьке знать не велено? – вопрошал Генрих, как Басманов покинул их.

– Так, – хмуро бросил Вяземский, – коли проболтаешь чего, пёс брехливый…

– …язык щипцами, свинец зальёте, да-да, помню, княже, – кивнул Генрих.

Вяземский с ухмылкой кивнул, заверившись, что немец и впрямь не взболтнёт чего.

– Он же захочет увязаться с нами, – вздохнул Афанасий.

– Эко ж как претит тебе эта мысль, – пожал плечами Генрих.

– Не мне, но царю, – упредил Вяземский, а взгляд его невольно опустился на руку, где уже как год виднеется отметина гнева государева.

* * *

Фёдор с поклоном доложил о жданных гостях. Владыка сидел во главе стола, уставленного кушаниями. В золотой посуде дрожали отблески свечей – в сей поздний час мрак окутал собою Кремль. Лишь Владимир не ожидал застать владыку в скверном расположении духа. Тяжёлый взгляд утомлённо взирал на супругов.

Князь Старицкий, бывший всю дорогу в большом оживлении и радости, нынче же почуял лютый холод. Фёдор стал подле трона. Владимир пуще прежнего смутился, не видя ни стольников, ни рынд. Дрожащее пламя свечей будто бы вторило его незримому, но неотступно прибывающему волнению. Княгиня боле стойко держала себя, ибо ведала она, с чем вызвал их владыка.

– Ты согрешила против меня и против державы, – молвил Иоанн. – Но я принимаю тебя как дорогую гостью.

Евдокия невольно содрогнулась от холодного голоса владыки.

– Царе, брат мой… – было молвил Владимир, как Иоанн пресёк то жестом.

Фёдор приблизился к князю и княгине, доставая из-за пазухи послание. Евдокия было подняла руку, но Басманов не отдавал письма. Князь Старицкий читал крамольные строки, полные желчи и лютой злобы, надругательств над царём. Когда Владимир внял строкам, в коих некто грозился раскрыть многие-многие тайны вражескому владыке, князь в ужасе обратил взор на брата.

– Я бы снёс оскорбления, – молвил Иоанн. – Но я не прощу измены.

– Уповаю не на закон, – молвила княгиня, и голос её дрожал, – но на вашу милость, царе. Молю об искуплении того зла, что свершила, ведением или неведением.

Меж тем Фёдор стал вновь подле царского трона, отдавая в руки государя улику супротив княгини. Царь опустил взгляд на письмо и тотчас же отвёл. Эти слова уже впились в память Иоанна, и он молился о забвении, но забвения не приходило. Иоанн мотнул головою.

– Нету в сердце моём милости, – молвил владыка, точно явя слабость свою, точно явя крест свой.

– Царе, брат мой, молю, не губи! – взмолился Владимир, борясь с подступающим удушьем.

Бумага дрожала в царской руке. Взор владыческий лишён был души – пустое стекло, в котором ежели теплится отблеск – то лишь отражение языков пламени.

– Ваня, не губи… – прошептал Владимир.

Иоанн поднялся из-за стола, и лик его оставался пустой, холодной тенью. Он занёс руку с единственною уликой в сим деле над свечой. Пламя объяло сухую бумагу быстрее, нежели кто-то сумел уразуметь, что свершилось в этот миг. Иоанн бросил догорающее письмо на серебряный поднос. Княгиня бросилась к царю, поборов всеобщее оцепенение. Она усыпала царский перстень поцелуями.

– Милосердный благой владыка! – шептала она, но Иоанн отнял руку и даже не взглянул на княгиню.

– Будь доброй женой брату моему. Лишь его любовию ты избежала наказания, – произнёс Иоанн.

Покуда речь царская отзывалась эхом под сводами, Владимир, переборов оторопь, поднялся на ноги. Не веря увиденному, князь чувствовал лишь светлую неясную радость. Братья обнялись, окутанные вечерним мраком да мягким отсветом свечей, покуда проклятое письмо рассыпалось на хлопья пепла.