Текст книги "Гойда"

* * *

Генрих зашипел от боли, когда Алёна затягивала перевязь на его плече. Девушка хмуро оглядывала тело опричника. На нём уж выступили кровавые подтёки, а каждый вздох отдавал хрипом.

– Живой? – вопрошал Басманов, переступая порог покоев немца.

Генрих усмехнулся, глядя исподлобья, да кивнул. Басманов поставил два ведра с чистой водою подле Алёны.

– Лучше бы выпивки принёс, – вздохнул немец. – Ты кравчий, в конце-то концов!

Фёдор усмехнулся бодрости духа друга. Было что-то во взгляде его, какое-то живое упоение битвой. Глаз залился кровью, но взор был уставлен куда-то в тёмный угол под потолком, под каменным сводом. Видать, пылкость, не остывшая ещё с бою, пьянила, притупляла ту боль, которая, несомненно, терзала Генриха изнутри.

– Сукин ты сын, – усмехнулся Басманов, отходя к выходу.

Алёна обмочила полотенце в чистой воде, отирая тело Штадена. Фёдор заверился, что коли того и выходит кто, так то будет эта Алёна, явившаяся из ниоткуда. Басманов отправился в погреб. Спустившись по холодным ступеням, Фёдор застал крестьян врасплох. Стольники да прочая прислуга подорвались со своих мест – кто где сидел – кто на скамьях, а кто и вовсе на голом полу. Басманов окинул беглым взглядом здешних слуг да приметил нечто, что смутило кравчего. То была бочка, стоявшая будто наготове, выставленная из ряда.

– Это ещё что? – вопрошал Фёдор, подступаясь к бочке.

– То к царской трапезе, боярин, – лепетал худощавый долговязый холоп.

Басманов свёл брови, подивившись, однако, что будто бы владыка столь рано уж отдал приказ о приготовлении к трапезе, а тем паче что сей приказ обошёл стороною царского кравчего.

– Пришлые уж страшились оплошать, от спозаранку всё и готовили, – доложил холоп, видя смущение на лице Фёдора.

– Кто нынче прислуживает при столе? – Басманов резко отстранился, пристально глядя на холопа.

– Так это, как его?.. – Холоп сглотнул, силясь припомнить имена, и Фёдор опередил его.

– Ерёма небось? – спросил Басманов и, не дожидаясь ответа, бросился прочь.

В мгновение взмыв по ступеням, Фёдор задел плечом дверной косяк. Будто вовсе не чувствуя удара, он летел дальше. Забываясь в этой спешке, он миновал коридор, бросившись ко светлой палате, где едва-едва занялась трапеза.

То лицо, отмеченное поперечным шрамом, и впрямь маячило тут, подле владыки. Стоило Басманову явиться, как всё настроение царя переменилось. Иоанн пристально посмотрел на опричника. Царица с царевичами взволнованно глядели, не ведая, что нынче грядёт. Юноша щёлкнул рындам и жестом повелел схватить холопа. Ерёму заломали в один миг, выкрутив ему руки со страшной грубостью. Сам же Фёдор подступился ко столу, глядя на вино.

– Кому и чем служил ты доныне, пёс? – строго вопрошал Басманов, беря царскую чашу со стола. – От чёрта с два ты в стольниках ходил – давно бы тебя розгами забили за работу такую!

– При князе Горчакове, боярин, смилуйтесь! Мясником служил! – взмолился Ерёма, срывая голос от боли.

– Стало быть, Горчаков тебя подослал, как крысу чумную? – вопрошал опричник, поднося чашу к себе.

– Пощади, царь-батюшка, не губи! – вновь восклицал холоп. – Скверный раб я твой, но покорный, верный!

– Либо ты донельзя криворукий, либо ты обманом навязался в стольники, чтобы царя сгубить, – произнёс Басманов, глядя на тёмное вино, что ласкалось в хладных объятиях златой чаши.

Царевичи затаили дыхание, в ужасе переглянувшись меж собой, едва заслышали грозные слова. Фёдор протянул чашу холопу. Рынды освободили Ерёме одну руку. Крестьянин ухватил чашу и испил до дна без малейших раздумий под пристальным взором владыки да кравчего его.

Холоп отдал чашу Басманову, а сам склонил главу, боясь поднять очи. Несколько мгновений стояло тяжёлое безмолвие. Прошло слишком много времени. Фёдор свёл брови, заглядывая в лицо холопа. Крестьянин не предался никаким тяготам яда. Басманов пуще прежнего нахмурился, возвращаясь ко столу. Под пристальным взором государя Фёдор вновь наполнил чашу вином. Бросив косой взгляд на холопа, что стоял ни жив ни мёртв, опричник поднёс чашу столь близко, сколь было возможно, чтобы услышать запах.

Тихо хмыкнув себе под нос, Фёдор пригубил, испив маленький глоток, и весь обратился своим чувствам. Раздался тихий, низкий смешок владыки.

– Значится, – протянул Иоанн, жестом веля воротить его чашу, – парень попросту криворукий?

Ерёма, уж не помня себя со страху, часто закивал. Басманов цокнул да отмахнулся от крестьянина.

– Пошёл вон, – повелел Фёдор, и холоп тотчас же подчинился и как ужаленный дал дёру.

Басманов глубоко вздохнул, беря кувшин с вином, и, обойдя стол, наполнил чаши царской семье, не обделив притом и юных царевичей.

– Так, Фёдор Алексеич, – обратилась царица, когда опричник подался к ней, наливая вина, – уж молвите наверняка – пить али нет?

– Пить, всяко пить, моя царица, – ответил кравчий, поднимая свою чашу.

* * *

Ох и славный же пир затевался – громкая песнь да игра наполняла воздух, а дух от кушаний стоял на всю палату. Пришлось отворить окна настежь, впуская прохладный ночной воздух, да и тот быстро полнился застольным жаром. Морозов поперхнулся мёдом, как увидал молодого Басманова, разрядившегося к пиру. Длинный подол развевался в разные стороны, поспевая за лихой поступью, пестря расшивкой да цветами огненными. Скуратов похлопал Морозова по спине, усмехаясь в рыжую бороду.

Штаден отлежался денёк, и то лишь по настоянию Фёдора, и уж нынче явился на пир. Рука его была подвязана на груди. Немец был бодр да резв и уж выпил сполна, чтобы заглушить боль, ежели оная подступится к нему.

Переводя дух, молодой Басманов на время отпустил ряженых дружков своих резвиться без него. Сам же Фёдор, исполнившись долгом кравчего, взял кувшин терпкого мёду да неспешно обходил столы. Как дошла очередь до немца, Фёдор с особой улыбкой подступил к другу. Генрих протянул свою опустевшую чашу, и Басманов принялся наполнять её да нарочно залил за края.

Немец, видать, не ожидал того от кравчего, и резко отвёл руку, и лишь боле расплескал питьё, заливая рукав и подол кафтана. Фёдора, равно как и братию, разобрал весёлый смех. Генрих коротко усмехнулся и поднялся из-за стола. Смекнув, что немец не оставит эту выходку без ответа, Басманов метнулся прочь, а Штаден следом за ним, вдогонку.

Быть может, наёмник-то и изловил бы молодого опричника – едва ль Генрих не прихватил подола юбки, да не бывать тому. Фёдор успел укрыться, и не где-то, а за царским троном, и немец благоразумно отказался от затеи, не подступаясь ко владыке боле, нежели дозволено. Молодой опричник переводил дыхание, и с уст его сходил жар.

– Эко ж, царь-батюшка, – обратился к владыке Фёдор, наклоняясь к Иоанну, – глянь-ка, как Андрюшка разохотился, бес нечистый! А это он ещё побитый, пёс!

Штаден поджал губы да прицокнул, мотая головою, и всё не сводил взора с Фёдора. Чай, Басманов лишь откажется от святого заступничества царского – и несдобровать. Но широкая улыбка играла на устах Иоанна, покуда он прислушивался к запыхавшейся речи Басманова.

– И как же присмирить его? – вопрошал царь, оглядывая Генриха с головы до ног.

– А пущай-ка уличных девок приберёт к рукам, наведёт порядок? – молвил Фёдор, плавно опуская руку на плечо Иоанна. – Всяко ж нет управы на потаскух, коли взять да воспретить.

– Стало быть, ты, Федюш, просишь нынче, чтобы блуд воцарился во столице Руси православной? – вопрошал владыка, взирая на Басманова.

Фёдор не отвёл взгляда и, верно, вовсе не смутился того тона, овладевшего голосом владыки. Несколько мгновений затишья сменились и вовсе строгим молчанием, как царь поднял руку с вином пред собой.

– Пущай, – молвил владыка, и пир вновь исполнился звоном, песней, руганью да перебранками, игривым присвистом да удалыми куплетами.

Глава 8

Страшный вопль издирался, разносясь по площади. На тяжёлых цепях свисали жестяные крюки, впившиеся в плоть мужчин и женщин. Нынче казнили люто – повесивши за рёбра. Смерть никак не приходила к несчастным, невзирая на отчаянную мольбу. Тела содрогались в страшных мучениях, покуда горькая смола стекалась, смешиваясь с горячей кровью.

Молодой Басманов прищурился, когда порыв ветра нагнал к нему душный дым с факела. Фёдор выждал пару мгновений, прежде чем поднёс пламя к ещё живому телу. Жадное пламя охватило того и впилось в плоть. Истошный вопль сколь скоро вспыхнул, столь скоро и заглох, оборвавшись жутким хрипом. Огонь терзал плоть, уродовал до неузнаваемости, возвещая страшной вонью гари о своём жестоком пиршестве.

Фёдор отступился несколько от пожарища, оглядывая толпу. Его чёрная фигура очерчивалась на фоне бесовского пламени. Сотни лиц, искажённых лютым ужасом, застыли, уставившись на зверства, учинённые по жестокой царской воле. Народ застыл, охваченный незримыми оковами.

Жаркий дым вздымался ввысь, неся смердящий запах палёной плоти и горькую смолу. Порыв ветра пролетел над площадью, вдыхая силу в кровожадное пламя.

Фёдор отставил факел, отирая руки от копоти. Басманов единожды оглянулся через плечо, после чего ступил на помост. Поднявшись к владыке, он подступился к трону. Иоанн прикрыл глаза, с улыбкой улавливая, как горький запах гари проел одеяния и волосы опричника. От Фёдора не ускользнула эта слабая, мимолётная улыбка, этот лёгкий просвет на жестоком царском лике.

* * *

С выжатого полотенца водица вылилась в деревянное ведро, отдавшись звонким плеском. Алёна вновь протёрла плечо немца.

– Болит? – вопрошала девушка, отгибая руку Штадена.

– Нет, – отвечал Генрих, да и сам давался диву.

Не иначе как уж суждено ему было с рукой прощаться, когда тот супостат здоровый перетянул плечо. Да вот же – не стал Генрих калекою, хоть порой плечо и ныло, ежели напрягать больше всякой меры.

Едва Алёна перекинула полотенце чрез изножье кровати, немец взял её руку, привлёк к себе и поцеловал ладонь. Руки пахли настойкой из дурманов поздних трав. Генрих привык к этому запаху, и уж больно он ему полюбился. Штаден завлёк её с собой в объятия, поваливая в мягкие перины.

Немец приблизился к самому уху девушки и тихим шёпотом твердил откровения, покуда томное дыхание вторило его горячему сердцу. Алёна упёрлась руками в плечи Генриха, отстраняя его ровно настолько, чтобы заглянуть в глаза.

– Что нынче молвил ты? – вопрошала она.

– От вернусь – скажу по-вашему, – обещал Штаден, беря её нежные ладони, отводя в стороны.

* * *

– Не может быть! – усмехнулся Штаден, указывая ножом куда-то в сторону берега, разминая шею.

Афанасий обернулся через плечо, поднимаясь с мешков, набитых грязным тяжёлым песком.

– Явились не запылились… – утомлённый долгим ожиданием, протянул Афанасий, тряхнув плечами.

Тёмные волны Москвы-реки бились о причал, о борт корабля. Звонкий их плеск занимал ту тишину, что стала в ожидании государя – токмо его и ожидали опричники. Государь явился с Фёдором и Малютой. Штаден и Афанасий поклонились и припали к царскому перстню.

– Гляди – не привези из-за моря хворь какую, – молвил Басманов, крепко обнимая Штадена.

– Да ваши шельмы, поди, любую проказу выведут! – усмехнулся немец, улыбаясь собственным мыслям.

– Давай-ка не испытывать милосердия Божьего? – молвил Фёдор. – Береги себя!

С таким напутствием Басманов спровадил немца на судно. Вяземский обменялся парой слов с Малютой, коротко поклонился Фёдору да поднялся следом.

* * *

Каждый день выдавался холоднее предыдущего. По-осеннему вспыхивали леса. Земля теряла тепло палящего лета, и тяжёлая поступь далёкой зимы уже витала где-то в воздухе. Дни становились короче. Сумерки, казалось, застали врасплох пьяницу. Мужик со вспотевшим красным лицом шатко ковылял по переулку, пока не добрёл до прославленного кабака. Как говаривали, то было единственное место в столице, где прислуживали блудливые девки. Но сейчас пьянчуге было не до слухов, не до торговок телом – тем паче что в дырявых карманах и так не было ни гроша.

Проходя мимо кабака, мужик прислушался – иной раз гулянья щедры были на угощение, и мёд тёк рекой. К досаде же, на сей раз всё шло своим чередом, без громких распевов да розыгрышей.

Алёна славной была хозяйкой – питья в заведении всегда было вдоволь, и деньгам она знала счёт. Она верховодила цыганом Шурой, который прямо сейчас стоял да присматривал за девками. Шурка скверно понимал по-русски и на удивление хорошо справлялся со своей службой. В тот вечер хозяйка сидела в своих покоях, запершись изнутри на два оборота ключа. Лёгкий холодок подступил к её сердцу – смутное предчувствие точно кольнуло её.

* * *

Чёрная ночь дарует свой покров. По холодной сырой земле близ речного брега вновь и вновь мелькали босые белые ноги. Песок и глина оставались грязными пятнами и непременно бы замарали длинные подолы юбок, если бы на девичьих телах было бы накинуто хоть какое одеяние. Звонкий пересвист разносился во тьме.

Глухой удар камня о пень расшиб башку чёрной курице – благо птица не успела вскукарекнуть, иначе бы было всё насмарку. Чёрная вода реки безмолвствовала. Притаилась, точно пред греховным таинством, присмирила волны свои да едва-едва дрожала, лаская серый песчаный берег.

Корни деревьев корчились изломанными арками, завивая свои узоры, а звёзды, далёкие северные звёзды кротко взирали на землю. Переливистый смех да сокровенные пения – всё укрылось тьмой. Одна из ночных девиц повела головой, прислушиваясь к тихому шелесту рощи. Несколько мгновений она улавливала звуки из чащи – не иначе как мелькнула тень всадника – да в такой-то тьме кромешной много ль разглядеть можно? Девушка всё напрягала ясные очи свои, выискивая силуэт средь деревцев, да так дельного ничего не приметила. Так и воротилась она к своим подругам да пустилась в пляску кругом, ибо уж коченела.

* * *

В столице народ ежели и мог уповать, так токмо на Суд земской. Иной раз и впрямь добивались честного да праведного суждения, и премногие челобитные уж исполнял Челядин. Но пущай княже и был верховным судиёю, всяко же последнее слово было за опричниками. Они сидели много поодаль, и, верно, мало им нынче было дела до того, какой исход решается.

Многие скорбные лица приходили просить заступничества, и многим внимал Челядин с верным другом своим князем Даниловым. Из видных князей нынче никого боле не приметили. Скучая, толком-то без дела, так и сидели нынче при суде Басмановы да Григорий Скуратов. Алексей повёл головой, приметя девицу. Лицо её почти всецело укрывал платок, но всяко Басманов признал, что не так давно-то видал её. Скуратов, как Фёдор, заметя оживление Басмана, тоже приметил пришлую.

Девушка низко поклонилась, подойдя к опричникам в обход князей Челядина и Данилова – у земских и без неё много было люду. Алексей ухмыльнулся, довольно быстро признав блудливую девку, кою приводили в кабак не так давно. Её волосы торчали жёсткими космами, медленно и неровно отрастая.

– Чай, соскучилась по нам? – ухмыльнулся Скуратов.

Девица улыбнулась, да, видать, через силу, и всяко отдала поклон слугам государевым. Во взгляде её исподлобья было что-то лютое, свирепое. И всяко же голосок её звучал тихо и спокойно, когда она наклонилась к Басману-отцу и прошептала несколько слов. Опричник оборвал её на полуслове, поднявшись, он грубо схватил за затылок, стянул платок назад.

– Ой не ври, плехавая ты мразь! – приговаривал Алексей, отпустив девку, да огрел по лицу.

– Не вру, боярин! – взмолилась она, упав на колени и не смея поднять взора.

– Вон пошла, коли язык твой гнилой ещё дорог! – сплюнув, бросил Алексей.

Девка суетливо поднялась на ноги да ринулась прочь, боясь сыскать больший гнев. Басман опустился на своё место, и лик его суровый и впрямь омрачился.

– Отче? – вопрошал Фёдор.

Алексей угрюмо цокнул, мотнув главой.

– Вот сучка, будто нам делать нечего! – негодовал Басманов. – Поди, ещё за ведьмами чёртовыми давно не гонялись!

– Ведьмы? – нахмурился Малюта.

Басман-отец угрюмо кивнул. Фёдор потёр подбородок, глядя вслед доносчице.

– А эту девку по-любому прирезать пора, – произнёс молодой опричник.

Алексей и Григорий поглядели на Фёдора, не разумея смысла.

– Ежели и впрямь ведьмы беснуются нынче на земле Русской, стали бы они абы кому об том похваляться? – Фёдор пожал плечами.

– Думаешь, она одна из ихних? – молвил Басман, почёсывая бороду.

– А коли она лжёт слугам царским, то всё одно, что лгать самому царю, – просто заключил Фёдор. – Всё одно – девке несдобровать.

– Сперва бы разобраться, правду ли сказала, – молвил Малюта.

– И то верно, – кивнул Басман. – От чего не хватало – по болотам носиться в ночи кромешной! Там, поди, глаз выколешь да не видать ни черта!

– У вас, батюшка, верно, полно и прочих забот? – спросил Фёдор.

Алексей перевёл взгляд на сына.

– Уж совладаю-то с грешницами языческими, коли у тебя самого дел невпроворот, – продолжил молодой Басманов.

Старый воевода глубоко вздохнул да кивнул, потерев переносицу.

– От и славно, Федь, от и славно, – произнёс Алексей.

* * *

Из густого тумана вышла лодка, проплывая меж мусора, что бился подле причала. Дохлые рыбы белели своими животами, ведомые слабыми волнами. Падаль выносилась на берег, где очень скоро к своей расправе приступали чайки али поганые уличные коты с худыми боками и длинными лапами. Запах стоял поистине скверный, и князь Вяземский был много обрадован, когда наконец завидел старого лодочника.

Генрих со своею поклажей отбыл несколькими минутами ранее. Вяземский сошёл на лодку, готовясь к долгой переправе. Туман навеял смутную тревогу. Дряхлые руки лодочника бесконтрольно тряслись, и Афанасий и впрямь диву давался, как старик хоть что-то зрит сквозь здешний туман. То ли чутьё князя сыграло злую шутку, то ли плотная пелена, окутавшая всё вокруг, нагоняла скверные мысли, но всяко Афанасию почудилось, будто бы они сошли с пути.

Когда жалкое судёнышко постепенно стало сбавлять ход, опричник и вовсе обратился весь во внимание. Бдительность его обострилась боле, когда судно встало. Лодочник видел замешательство на лице опричника. Он осторожно глядел на князя, верно, будто бы сам боясь, как бы Вяземский не порешил его. Старик беспомощно поднял руки и будто начал выжидать какое-то время. Пущай испуг и сошёл с лица Вяземского, но не смятение.

– Какого чёрта? – вопрошал Афанасий, оглядываясь да пытаясь разуметь, за какой напастью они стали посреди пролива.

Едва ли старик понимал речь князя да решил уж делать своё дело. Под хмурым, пристальным взором опричника лодочник обратился за борт, к одинокому деревянному буйку, схваченному тухлым илом. Недоумение Вяземского ничуть не угасло, а лишь возросло, когда старик достал две стеклянных бутыли. Первый сосуд был полон до самого горла, верно, водой – несколько пузырей воздуха покачивались, стремясь вырваться у самого горлышка. Вторая же бутылка хранила небольшой клочок бумаги. Мутное стекло не могло дать боле.

Лодочник, видимо, был напуган не меньше князя и выжидал, как тот примет сии дары. Вяземский взял маленькую бутылку, ножом выбил тугую пробку. Поглядывая исподлобья, князь извлёк бумагу. Слабого света с масляного фонаря, что болтался на носу лодки, хватало, чтобы опричник разобрал размытый почерк.

«Видать тебя воочию риску больно много, да как же отпускать без гостинца? Многие лета Фёдору Алексеичу и низкий мой поклон. М. М.»

– Сукин же ты сын, Михалыч… – пробубнил себе под нос, убирая коротенькое письмецо.

* * *

Раннее утро едва-едва развеяло ночные сумерки, когда Фёдор, злой и угрюмый, спешился во дворе Кремля. Люди под его началом также оставляли своих лошадей. Басманов стегнул оземь пару раз, прежде чем отдать, нет, бросить свой хлыст конюхам.

– Чего ты? – вопрошал Алексей, видя хмурый вид сына, когда молодой Басманов приступил к трапезе.

Плечи Фёдора заметно осунулись, чёрны брови были хмуро сведены. Молодой опричник отмахнулся, мрачно глядя пред собой. Из груди вырвался усталый вздох, и Басманов чуть подался назад.

– Впустую мотались гадскою нощью! Битый час, как бараны, ходим-бродим кругами как проклятые! – негодовал Фёдор. – Продрогли насквозь, повязли в болотах! Каждый камыш помяли, всё рыскали, жабам на потеху!

– И что же? – вопрошал Малюта.

– А то – отыщешь эту девку брехливую – уж не гнушайся ничем, Григорий Лукьяныч! – злобно бросил Фёдор.

После трапезы Фёдор поднялся к себе, резко захлопнул дверь и бросился на кровать.

«Какого же чёрта…» – крутилось в его голове.

Он глубоко вздохнул, сложив руки замком и уперевшись в них губами.

* * *

Алёна обернулась через плечо, оттирая жирное пятно со стола, когда услышала, что дверь резко отворилась. Коротким кивком она поприветствовала вошедшего.

– Фёдор Алексеич, – молвила она.

В столь ранний час гостей не было, и Фёдор застал хозяйку наедине, как того и хотел. Опричник же не спешил с приветствиями. Храня мрачное безмолвие, он затворил за собой дверь. Фёдор глубоко вздохнул, не спеша прохаживаясь. Как сейчас у него пред глазами стоял тот чёрный, ночной холодный речной берег. Воздух, напоенный влагой и поздними травами.

Едва ли девушки, простоволосые и нагие, казались земными созданиями в той безлунной темноте. Фёдор помнил, как украдкой из рощи узрел то богохульство, но одно лицо заставило отречься от своего замысла и развернуть своих людей. Сейчас Басманов глядел на Алёну, на славную травницу и знахарку, что больно ловко прислужилась при дворе.

– Ты ж ведаешь, с чем я пришёл, – со вздохом произнёс опричник, опуская руку на рукоять сабли своей.

Алёна сглотнула, пристально глядя на Федора. Суровый вид его явственно твердил – врать али юлить уже поздно.

– Ты Андрюшку-то… – молвил Фёдор, мотая головой.

– Не ворожила, – кротко, но пламенно и верно ответила Алёна.

Басманов поднял взор свой, полный хладного презрения.

– И милость ваша, Фёдор Алексеич, – молвила она, – не оттого ли, что ведомо вам – без врачевания моего остался бы без руки Андрей, а ране и…

Фёдор ударил о стол, прерывая речь её.

– Не смей бежать, – наказал Фёдор. – И обо всём доложу Генриху, как воротится с чужбины. Чай, уж недолго ждать. Уж он и порешит, что с тобой, сука ты подлая, ему и поделать.