Текст книги "Гойда"

– Кто посмел? – сведя брови, молвил опричник.

Рука его уж сама собою опустилась на рукоять шашки. Дуня мялась, не в силах сразу молить боярина о заступничестве. Суровый тон его лишь боле тревоги нагнал на её изуродованное лицо. Шрам рассёк Дуне лицо от брови до самого подбородку, и с того увечия заплыл глаз девушки. Она приоткрыла уста и тихо-тихо молвила:

– Царица, Фёдор Алексеич, – неловкий поклон её подкосил шаткую позу, и девушка опёрлась о стену, чтобы устоять на ногах.

Басманов скрестил руки на груди, глубоко вздыхая. Губы его в негодовании поджались.

– Она меня на дух не переносит… – пролепетала Дуня, теребя скромненькое платье своё. – Того и гляди, забьёт до смерти, боярин…

– Полно! – цокнул Фёдор.

Нынче раболепство этой девушки лишь раздражало опричника.

– Не горюй, – молвил Басманов, поглядев на девку перепуганную.

Дуня закивала, боясь прогневать опричника.

– Поедешь в имение наше с батюшкой, – молвил Фёдор, проходя в свои покои. – Заодно и передашь весточку матушке.

– Храни вас Бог, Фёдор Алексеич! – пылко взмолилась Дуня.

– А пока будь ниже травы, тише воды, и царице на глаза не попадайся! – напутственно молвил опричник, распахнув ворот рубахи.

Раскланялась Дуня да и вышла прочь.

Глава 2

– Это ж надо, Фёдор Алексеич! – усмехнувшись, молвила наконец царица.

Выдался славный день – ясное небо ласкало Москву в своём тепле. Редкие облака мирно плыли по небу, следуя в одни им ведомые дали. Царица Мария просила к себе Фёдора Алексеевича, и непременно его одного, дабы опричник сопровождал её на прогулке. Басманов вёл под уздцы царскую лошадь, покуда Данка вольно резвилась без хозяина. Фёдор украдкою, с тихой завистью глядел, как любимица его предаётся ретивости. Уж извалялась лошадь в траве, местами пожелтевшей к осени, и пронеслась вдоль высоких белых стен Кремля, и всё удаль не угасала в ней. Царская же гнедая лошадь плавно ступала, не резвясь и не суетясь, точно подобилась во всём нынче нраву госпожи своей. Услышав возглас Марии, Фёдор вскинул бровь да пожал плечами.

– Не подскажете ли, Фёдор Алексеич, вам лет сколько полных? – молвила царица чуть погодя.

– Уж семнадцать весною исполнилось, – ответил юноша.

Голос его был лёгок да беззаботен.

– А царю-батюшке, Иоанну Васильевичу нашему ненаглядному, уж… уж что получается? Четвертый десяток пошёл? – Мария чуть вскинула голову, укрытую расшитым платком к небесам, якобы уж силилась припомнить. – Стало быть, вдвое старше владыка тебя?

– Стало быть, – просто молвил Фёдор, пожав плечами.

Едва он молвил то, как усмехнулся, мотнув головою, подняв лицо к небу.

– И впрямь так, – добавил Басманов, пресветло улыбаясь своим мыслям.

Фёдор принялся тихо насвистывать простецкую песенку, которую сызмальства выучился играть да петь. Мария слушала игривую, ладную мелодию, как вдруг прервала её тяжким вздохом, в коем звучало премного горького сожаления.

– Забила бы тебя, будь ты не из братии, – молвила царица да мечтательно оглядела знакомые окрестности Кремля. – Как драла всякую дрянь, забывшую о стыде.

– Нам обоим же, премудрая государыня, доподлинно известно, что того вам не даст свершить владыка, – ответил опричник, и лукавая улыбка вновь озарила его уста.

– А сам-то ты будто не видишь, что странная дружба ваша. Держит тебя государь подле себя и одаривает щедро, и уж не думается ли тебе, что попросту по доброте душевной? Уж будто бы больно полюбился ты ему? – вопрошала Мария.

– Никак в толк не возьму вашей ревности, государыня, – произнёс Фёдор. – Уж с вами-то, добрая моя владычица, нам неча делить.

Царица усмехнулась, да голос её будто бы дрогнул в волнении.

– Неужто вы и впрямь любите светлого своего супруга? – насмешка в голосе опричника граничила с истинною жестокостью, притом облачённой в снисходительную жалость али огорчение.

Мария себе не могла на то ответить за все годы супружества. Слишком переменчив был владыка, не поспевала она за гневом его али ласкою – одно переменяло другое, обжигая, точно хлёсткая плеть. Нынче же с супругом всё больше было разладу, и царица неволею обхватила себя за локоть, припоминая премногое зло, что сносила она от супруга.

– Столь жестокосердного, гневливого самодура, как светлый наш владыка, возможно ль любить? – вопрошала Мария, а руки её меж тем вцепились в поводья.

То не ускользнуло от пылкого взору молодого опричника, да чай Фёдору хватило благоразумия принять вид, будто бы ничего и не видел.

– А ежели и впрямь кто полюбит царя нашего грозного, за того бедолагу и впрямь готова я молиться на воскресной службе, – добавила Мария, и голос её будто бы и впрямь сделался беспечнее.

На беду царицы, юноша был не по годам прозорлив, да к тому же изучился при дворе слышать эту едва уловимую дрожь, точно лазейку в неприступной стене. Ясно далось ему, что царица не опустится до страшного унижения, выложить начистоту все тревоги свои уж для неё равносильно гибели. Было жестокое упоение в чужой ревности. Фёдор бы нашёл усладу в этих словах, не будь он столь искренне и всецело предан государю.

Басманов в ответ лишь пожал плечами, обернувшись на Данку. Лошадь малость отстранилась от них и носилась своею дорогою. Столь много было сил да рвения, любо-дорого глядеть. Давно сошла с тропинки, да всё резвилась средь подсушенной жарким летом поросли.

– И всяко скверны дела твои да плохи. Ежели я разглядела особое положение твоё, так за братией не постоит. То лишь вопрос времени, как задымятся загривки псов скалозубых. Гришка, поди, давнишно присматривается к тебе. Того не миновать, коли добился уж милости царской. Совет мой тебе: скоромнее будь, да совет запоздалый. Уж не думаешь ты, Феденька, будто бы государь-то будет на твоей стороне, когда свора решится изжить тебя? – спросила Мария, наклонивши голову свою да заглядывая в белое лицо царёва любимца.

Басманов ничем не выдал себя, лишь поводья прихватил покрепче.

– Стало быть, надобно боле прочего владыку занимать, чтобы не смог он сыскать слуги боле славного. Авось и будет государь на моей стороне, коль и впрямь неминуема расправа, – молвил юноша.

Уж и лето прошло – а всяко никак не опалилась кожа Басманова. На белых пальцах поблёскивали прещедрые дары государя, и средь них красовался дар особой ценности. Крупное кольцо с царскою печатью уж больно приметно было – даже на большом пальце гляделось великоватым. Фёдор горделиво улыбнулся, созерцая знак царского отличия. Басманов наискось поднял взор на государыню. Не могла она вновь не приметить, сколь щедро одарен царёв любимец, как не могла и смириться с доселе невиданною злобою, что поднималась в её сердце.

– Да и право, что ж нынче толковать об том, – произнёс Фёдор, поглядывая куда-то вдаль, будто бы выискивая Данку. – Помилует али смерти позорной предаст – всё одно. Во власти я его, отныне и вовек.

После сих слов Басманов продолжил насвистывать. Мария вскинула смольные брови, поглядывая свысока на молодого опричника. Взор юноши был обращён к поросшему славному лугу, который уж степенно отцветал своё. Редкие космы высокой колосистой травы уж предались золотой сухости да пожелтели к осени. Беспечная, до дерзновенного беспечная улыбка на алых устах юноши пуще прежнего гневила государыню.

– От же полудурок! – усмехнулась царица, стиснув поводья. – И право, Федь, жаль мне тебя.

Фёдор положил руку на сердце да коротко поклонился, точно внимал предупреждениям государыни.

– Благодарствую за сердобольность вашу, – молвил опричник.

Во сердце царицы уж поднялось брезгливое отвращение к юноше. Она с мужицкою грубостью сплюнула оземь, и на лике её отразилась вся неприязнь.

* * *

На Москву опустилась ночь тихая, безлунная. Звёзды издалека лили холодный свой свет, будто бы с жадности припрятав при себе роскошное своё серебро. В доме Сицких немало находилось людей, да не слышно было ни смеху, ни шуму радостного. Напротив – в каждом мрачном углу будто бы поселилось уныние да тоска. Варя собралась с подругами своими за рукоделием. Уж отплакала девица своё – глаза докрасна довела. Нынче не было сил ни к песням, ни к причитаниям. Молча сидела она, склонившись над своим приданым, вышивая скатерть.

Подле Вари, кроме Оли да Маруси – славных девок, пущай и крепостных, сидела княгиня Евдокия Старицкая, супруга брата царского, Владимира. Семьи их были в особом ладу меж собою, и Старицкие часто бывали в гостях у Сицких, и наоборот. Они дружны были, пущай Старицкая была восьмью летами старше Варвары. Немало вечеров они скоротали за рукоделием да за песнями.

Не понаслышке знала Евдокия об участи младшей подруги своей. С тяжёлым сердцем глядела княгиня на девицу да вспоминала свои годы, как сама была отдана под венец. Супружество было для Евдокии крестом, и крестом тяжёлым. Владимир не был ей мил, равно как и жестокосердная да громогласная мать его, так и деверь её, великий князь всея Руси.

Владимир было не успел к ней посвататься, как о любви его к княжне прознал царь. Иоанн не внял даже уговорам Курбского – в те времена Андрей был первым человеком при дворе. Приходился же он Евдокии двоюродным братом. Много дружны они были и все тревоги и сомнения делили меж собою. Супружество с Владимиром Старицким разлучило их. Евдокия со смирением несла своё бремя, и весть о бегстве любимого брата едва ли не сломила её. Княгиня сделалась с супругом ещё холоднее, нежели прежде.

Князь Старицкий видел страдания жены своей, но не было у него никакой власти помочь ей. В приступе отчаяния Евдокия на коленях молила мужа дать ей свидеться с братом, да тот лишь зажал ей рот, боясь, как бы кто из домашних то не услышал да доложил о сих речах государю.

Годы шли, и Евдокия свыклась со своей болью, со своею жизнью в нелюбви. Сейчас она глядела на совсем юную Вареньку. Всем сердцем княгиня Старицкая боялась, кабы участь подруги не была хуже её собственной. Не был Владимир безгрешен – боле всех пороков его являлось малодушие, тем паче коли речь шла о матери его Ефросинье. Матушка его, княгиня Старицкая, нраву делалась всё сквернее. Нынче не давала уж жизни домашним, и сам Владимир, бывало, страдал от воли её жестокой.

Старая княгиня сноху откровенно изводила, бранила почём зря, да прилюдно. Не гнушалась и побивать Евдокию, но тут уж Владимир всяко вступался, ежели был рядом. Вся тяжкая участь её меркла в сравнении с тем, что было уготовано Варе. О Басмане – что об отце, что о сыне – уж вся Москва была наслышана. Василий всякий раз наказывал не ступать за порог, ведая, как эти черти в мантиях чёрных да с собачьими башками у колчанов беснуются в городе средь бела дня.

Сам Василий Сицкий принимал гостей внизу. То были князь Владимир Старицкий, какой и проводил супругу, да князь Иван Дмитриевич Бельский. Давно князья знакомы были меж собою, давно дружны были, и нынче князь Сицкий всяко был рад принять у себя старинных друзей своих.

Василий пытался выжечь крепкой водкой всю боль, что сжимала его сердце тугим кольцом. Иван Дмитриевич Бельский пил вместе с хозяином и был удручён ничуть не меньше князя Сицкого. Князья в печали были, не отойдя от страшной кончины ратного их друга верного, Согорского. Весть о бесславном его, отчаянном самоубиенстве потрясла князей. Бельский не успел и свидеться с Иваном Степанычем, как тот вернулся с поля ратного. Нынче уж новое несчастье подступилось к порогу и всё ждало часу своего.

– Что из Степаныча муж бы славный вышел для Вари – готов руку дать на отсечение, – тяжко вздохнул Бельский. – От же… видать, латины были милосерднее, нежели твари злостные, что у царского престола на цепи сидят.

Василий провёл рукой по лицу, выпив водки. Пуст взгляд отцовский, пуст и холоден, точно та беззвёздная глухая ночь за окном.

– На кой чёрт полез к разбойникам этим… – процедил Сицкий, зажмурившись. – Паскуды подлые, чтоб их…

Владимир Старицкий тяжело вздохнул, слушая редкие, тяжёлые да горестные причитания князей. Имеючи заведомую слабость к крепкому питью, Владимир не пил ничего, окромя квасу.

– Не гневайтесь, княже, да не горюйте, – молвил Старицкий.

Василий слабо усмехнулся речи князя. Глаза Сицкого уж остекленели, обезумели, и всякий рассудок уж утратился.

– Нынче будешь братца своего, кровопийцу, выгораживать? И гадов его? – спросил Сицкий.

Голос Василия едва ли не осип, преисполнившись лютых терзаний. Едва ли ведал, едва ли сам внимал Сицкий преступным речам своим. Владимир же, заслышав, как поносят брата его, великого государя, уж было отпрянул назад.

– Я понимаю горе твоё, – хмуро молвил Владимир, смутившись словам Василия. – А посему пропущу то мимо ушей.

Эти слова донеслись до Сицкого, точно жалкая подачка. Пущай на уме Старицкого не было ничего худого, Василий взвёлся во гневе, схвативши Владимира за ворот.

– Ты взаправду не видишь, дурка мамкин, каков Иоанн, каков суд его? – вопрошал Сицкий.

Князь уж заходился в чувствах, с трудом проговаривая эти слова, полные горячей желчи.

– Вась, остынь! – встрял Бельский да принялся их разнимать.

Едва Иван коснулся плеча его, Василий точно прозрел. Взор безутешного отца вновь сделался ежели не ясным, то мало-мальски разумным. Владимир медленно отступил прочь, с тревогою глядевши на князя Сицкого. Василий быстро ослабил хватку свою да, к превеликому стыду, опустил взор в пол. Владимир отшагнул, переводя дух – настигнувшая безумная ярость застала всех врасплох. Василий пошёл вон, пристыженный собственною гневливостью.

Старицкий уж было метнулся остановить хозяина дома, молвить, что нет меж ними никакой обиды, как ощутил на плече своём руку Бельского. Иван помотал головою, безмолвно отговаривая Владимира от затеи его. Старицкий поджал губы да коротко кивнул. Сам того и не приметил, как Владимир обхватил себя руками, глядя вслед Василию. Поступь князя Сицкого уж сделалась неровной.

– Не в твоих силах совладать с его горем, – молвил Иван Дмитриевич.

Владимир поджал губы, и тяжёлый вздох тронул его плечи. Бельский опустился обратно в глубокое кресло да поглядел в окно. Не было видно ни зги. Давненько на Руси не бывало таких ночей безлунных.

– Не станешь же ты просить Иоанна? – спросил Бельский, как бы невзначай, как бы ненарочно.

Владимир поглядел на Ивана Дмитриевича.

– О чём просить? – тихо молвил Старицкий.

– Полно, полно, – отмахнулся Бельский. – Неча тебе об том тревожиться. Опричники ему дороже крови родственной. Не испытывай судьбы, не то ещё и гнева царского сыщешь на голову свою.

– Не столь уж ты и пьян, – Владимир сложил руки на груди, – чтобы я спустил тебе речь твою. Али думаешь, не вижу я, как ты меня с братом рассорить жаждешь?

Бельский усмехнулся, откинув голову к потолку.

– И то верно, – прикрыв глаза, молвил Иван Дмитриевич. – Прости, Володюшка, прости… Тяжко мне на сердце, тяжко. Вот Согорского не стало, и Варю выдают чертям на поругание… Прости, Володь.

* * *

В полумраке едва-едва слышалась тихая безмолвная песнь. Мария устало напевала под нос себе песни юности своей, пылкой поры. Сидела она в одной сорочке до полу пред зеркалом да расплетала косы. Красою своей царица, право, гордилась, но с каждою осенью всё делались думы её сквернее. С уст её сорвалось едкое проклятье, ибо во смольных прядях серебрилось две нити первой седины.

Во гневе она обрушила руки о стол с такою силой, что едва зеркало не рухнуло плашмя. Царица хмуро выдохнула, поправляя зеркало, как резкий возглас ужаса сорвался с губ её. Мрачная тень возникла за её спиною и взирала через отражение. Мария не успела и обернуться к супругу, как Иоанн грубо вцепился в её волосы да со злобною резкостью поднял лик жены на себя. От боли царица сдавленно всхлипнула, плотно стиснув зубы.

– С чем к нему приставала, гадюка? – вопрошал царь и тем боле сжал кулак.

– Будто тебе взаправду есть до того дело! – сквозь боль процедила Мария в ответ, тщетно силившаяся вырваться из цепкой хватки.

Иоанн отпустил её, и лик его исказился презрительным отвращением. Он тряхнул рукою, будто бы прикоснулся к какой-то зломерзкой дряни, и уж силился избавиться ото всякой связи с нею. Мария держалась за затылок, едва поглаживая его. Взор её насторожился да уставился на разъярённого мужа.

– Я нуждался в тебе, – с холодящей душу твёрдостью молвил царь. – Я нуждался в тебе, покуда страдал в безутешной нощи, оплакивая покойную супругу мою. Я нуждался в тебе, жена, покуда нощь слала в ответ на мольбы мои проклятья и испытания. Я нуждался в тебе, но тебя не было подле меня. Нынче же – пущай. Я не нуждаюсь в тебе.

– Я нуждалась в тебе, царе! – взмолилась Мария в отчаянном крике. – Неужто не видел ты, муж мой, как сделаться хотела твоею женой, подругой, твоей отрадой и утешением? Научилась я ликовать на расправах, смеяться на попойках бесстыдных! Отчего ты не давал мне ни одного доброго знака? Отчего ты мучишь меня и поныне? Нуждалась отчаянно, покуда оставлял ты меня одну, как невольницу заперши в четырёх стенах, покуда уходил забавляться с…

Иоанн пресёк её возглас, огрев по щеке хлёсткой пощёчиной. Мария умолкла, не смея воротить взора на мужа.

– Отчего вы рвётесь сгубить всякого, кто дарует покой душе моей? – тихо прошептал владыка. – Никогда ты не желала быть мне супругою – так милосерден я и исполню волю твою. Носи свои сарафаны расшитые, ешь и пей угощения мои, разъезжай в граде моём, запрягши скакунов из конюшен моих.

Мария подняла взор свой черноокий, и полон он был гневного укору. Уста царицы были плотно сжаты, покуда слушала она, что глаголет государь. Иоанн глядел на Марию сверху вниз, будучи премного выше супруги.

– Твои очи сверкают лишь при земных богатствах, не так ли? – усмехнулся владыка.

Злобно царица сплюнула на пол. Царь отстранился, и лик его вновь окутал неприступный холод.

– Коли был бы Федя волен над судьбою своей, остался бы подле тебя? – спросила Мария.

Иоанн улыбнулся краем губ, разведя руками. Взгляд его точно обратился в глубь его собственной души. Горькие терзания вновь колыхнули его сердце, но не впервой было владыке унимать всякую дрожь, всякое волнение от стороннего взгляда.

– Но он не волен, – ответил Иоанн, точно скалился. – Ибо по воле Господа принадлежит мне. Как и ты. Как и вся земля Русская.

Слыша, как голос супруга полнился ледяною жестокостью, Мария умолкла. Сердце сжалось в ожидании, как гнев мужа вновь обрушится на неё. Это ожидание было сродни извращённой надежде. Иоанн же хранил пугающе холодное спокойствие, при том что голос его был злобен, безжалостен. Царь перевёл дыхание, прикрывая глаза. За несколько мгновений лик его от яростного сделался безмятежным, а затем и вовсе сменился жестокой усмешкой.

Иоанн будто бы хотел что молвить, да не стал. Мария хмуро глядела вслед супругу, покуда тот ступал прочь из покоев. Царь покинул её, не удостоив напоследок и взглядом. Рынды, что несли службу подле опочивальни царицы, и впрямь уж озадачились словами, что Иоанн бросил напоследок. Иоанн в отдалении слышал, как Мария в ярости швырнула зеркало о стену да разразилась проклятьями, но, право – то отчаянное безумие ничуть ныне не волновало душу царя. На сей раз её буйство даже не позабавило его, не поддразнивало в нём тщеславия.

* * *

Воздух уж отпустил летнюю жару. Небесное ярило позднее вставало на востоке, но всяко ещё дни были полны светом. На ранней заре опричники стояли у ворот, ожидая весь ближний круг в сборе. На сёдлах да колчанах покачивались мётла да головы псовьи, будто бы нынче мчаться им вновь по делам, по службе нелёгкой.

На деле же попросту лень было братии возиться со снаряжением своим, и решили всё оставить как есть. Заря уж разлилась по небосводу, когда прибыла братия ко двору Сицких. Фёдор Басманов вместе со Штаденом ехали во главе.

С немцем в седле, впереди него сидела Алёна. Пока путь-дорога, девка вновь проговаривала да поучала Генриха, каково ему дружкою быть. Сложно было немцу всего припомнить, оттого и решил, что проще уж Алёну с собой-то и прихватить. Чего таить – полюбилася девушка ему – славная была, научена премного, складно изъясняла всякое немцу. Труженицею показала себя на службе в кабаке, так и порешил Генрих свозить её на свадьбу Федину, заодно – чтобы припоминала ему долг дружки.

Генрих, видать, ей тоже полюбился – али девке вовсе опостылел дом её родной, и уж рада была Алёна сбежать оттудова хоть с чёртом рогатым, а всё одно – своею волей она была подле Генриха и всякое его хотенье, бывало, и вовсе упреждает. К Алёне уж привыкли опричники, видя её в кабаке при немце, знали, что уж его подруга, и лезть к ней не лезли. Дружка на свадьбе должен быть подвязанным через плечо полотенцем. Алёна же своими руками расшила то полотенце причудливым узором, где угадывались звери меж лесной поросли.

Немец и впрямь подивился сему подарку, особенно тем, что работы у девки было стокмо, что и не продохнуть. С того уж закрепилось всякое расположение немца. Прямо велел ей жаловаться ему, коли что неладное с ней учинится.

Так уж прибыли Фёдор да немец с подругою своей и спешились подле ворот. Их-то первыми и встретил Василий Сицкий, ожидая с крепостными перед воротами.

– Отворяй ворота, отче! – крикнул Штаден, стегнув плетью.

– Отворим, да погодя, выкупайте ворота, – ответил Василий.

Фёдор Басманов отстегнул один из кошелей с седла своего, готовясь, что нынче за каждый шаг ему надобно выкуп давать. Штаден же поглядывал на Алёну – авось чего ещё надо исполнить. Девка же поощрительно кивнула, выжидая, как Фёдор выплатит десять рублей тестю своему. К тому времени как выкуплены ворота были, уж и братия подоспела во главе с Басманом-отцом. Едва ль когда Алексей Данилыч столь горд был, столь весел.

Крыльцо пришлось тоже выкупать, и лишь опосля жених первым зашёл в дом, а за ним уж и отец его, и дружка, и следом братия. В красном углу стояла девица, укутанная в подвенечный наряд свой. Стояла ни жива ни мертва. Фёдор поглядел на невесту, чуть прищурившись, да отдал Василию выкуп за девицу.

– Уж думал, Федьку выкупать будем, – с усмешкою молвил Малюта, толкнув Афанасия в бок.

– Уж Луговский первой тебя про то шутил, – с тяжёлым вздохом молвил Вяземский, припоминая прескверную поездку в чёртов град.

Григорий усмехнулся, глядя, как Фёдор подходит к юной супруге своей.

– Порою и вовсе тоска берёт, как припомню нрав Михал Михалыча, – с грустью о былом молвил Малюта. – Али запамятовал уж царёв мальчишник?

– Да поди ты! Забудешь эдакое! – отмахнулся князь Вяземский, да лицо его озарилось такой улыбкою, с коей припоминаем далёкие да любимые сердцу времена.

Меж тем же Алексей Басманов радушно поприветствовал Василия. Они крепко обнялись да поцеловались в щёки. Басман-отец добро похлопал Сицкого по плечу, глядя, как Фёдор выводит невесту из дому. Почесав бороду, Алексей пригляделся и к приданому, да мельком – ещё успеет разглядеть всё. Василий же стоял, скрестив руки на груди, и всё же совладал с собою, гляделся и впрямь гостеприимным хозяином, покуда до боли ненавистные ему опричники расхаживали по дому. Басман-отец присвистнул, глядя, как братия уж позабыла, что нынче ехать им ещё к венчанию.

– Эй, черти супостатные! А ну, гойда на выход! Пошли-пошли! – махнул Алексей, повелевая братией.

Грязной хмуро цокнул – ведь едва-едва углядел он, как столы во светлице ломятся от праздничных кушаний, да на кухне всё не стихала возня прислуги. Уж когда братия вместе с домашними Сицких сели по коням, на половине пути Фёдор развернул лошадь свою.

– Езжайте и уж пока без меня затейте чего! – молвил Басманов, помогая спешиться подложной невесте своей.

Заместо Вари под фатой скрылась Оля, подруга Варькина. Девчонка едва коснулась земли, тотчас же метнулась прочь с дороги, боясь, кабы не попасть под копыта опричников. Штаден уж было положил руку на шашку, как Алёна, сидевшая позади него, принялась нашёптывать, мол, обряд такой и нету никакого ни злого умыслу, ни обману.

– Эко ж как нам без жениха свадьбу-то играть? – усмехнулся Басман-отец.

– Уж батюшка, измыслите чего! Я скорёхонько, – молвил Фёдор, пнув Данку в бока.

* * *

Варвара сидела в своих покоях, изредка выглядывая чрез приотворённую дверь. Уж стихло всё внизу, поуспокоилось. Ведала невеста, что подмену ту уж скоро признают, оттого и ожидала, как с минуты на минуту воротятся за нею. Вновь выглянула в дверь, в коридор – не слышно никого. Вздохнувши, Варвара уж высунулась поглядеть – неужто всё не нейдёт никто? Обернулась же она, лишь заслышав, как громыхнула ставня. Резкий звонкий возглас вырвался из девичьей груди.

– Да тише ты! – с усмешкой молвил Фёдор, спрыгивая с подоконника на пол, в покои невесты.

– С какого ляду в окно-то, Фёдор Алексеич?.. – вопрошала Варвара, оглядывая жениха.

Басманов затворил ставни за собою да отряхнул подол своего кафтана.

– Да захотелось, от и порешил, – ответил Фёдор, глядя на невесту.

Пуще Оли подложной одета была невеста. Точно лебёдушка белокрылая стояла девица в подвенечном платье, всё не придя в себя. Грудь её девичья в тревоге вздымалась, переживая трепетное волнение. Фёдор медленно приблизился к невесте да укрыл лицо её фатою.

– Верно, заждались нас, – тихо молвил Басманов.

* * *

Как подъезжали молодые к собору, над Москвою уж разливался малиновый звон, несомый с самой колокольни. Ведал Фёдор, что нынче при алтаре токмо их с невестою и ждут, и всяко Басманов присмирил Данку. Варвара не пускалась в расспросы – сердце девичье полнилось многими тревогами, оттого она вовсе не глядела на суженого.

А Фёдор меж тем вглядывался, напрягая острый взор свой, в высокую колокольню. Слух Басманова уловил, что ныне звонит не кто иной, как сам государь. Когда уж звон притих, Басманов всё стоял точно заворожённый, глядя да выискивая высокую мрачную фигуру в чёрном облачении. С такого расстояния да супротив солнца нынешнего звонаря и впрямь запросто было принять за послушника али монаха.

Накануне владыке не шёл сон. Фёдор был занят всеми приготовлениями до самой нощи вместе с отцом своим. Царь даже не ложился в постель, ибо ведал, что не сомкнёт нынче очей своих. Чувство, доселе неведомое, наполняло его душу.

– Да пущай, пущай, – отмахнулся Иоанн, оглядывая юношу с головы до ног.

Фёдору же показалось, что такой простой и скорый ответ, такое щедрое дозволение имело под собою премного подноготной. Басманов уж ведал о мнительности царя, о ревности его, а посему искренне подивился, получив благословение на женитьбу.

Всяко же в тот утренний час опричник и владыка взирали друг на друга. Фёдор глубоко вздохнул, положив руку себе на сердце, да склонил главу. С колокольни раздался громовой раскат самого большого колокола.

* * *

После венчания гуляли у Сицких. Новобрачных да родителей их славили все наперебой. Василий закатил поистине славный пир – ничем не обидел гостей – ни вином, ни угощением, ни музыкой али потехами. Ко двору уж свезены были и девки славные, ибо давал намёки Басман-отец, мол, подумай, чем братию задобрить бы, помимо питья да кушаний.

Фёдор с Варею сидели почётно во главе стола. Подстелили им шкуру медвежью, чтобы крепка семья была, чтобы в ладу жили.

Разгулялись, равно что со стороны жениха, что со стороны невесты. Шуму стояло на всю Москву, да всё будто бы во мгновение стихло, как прибыл сам владыка. Одеянием своим сокрыл царь всякие свои чины, всякое своё благородство. Рубище его простое, да чётки деревянные, и токмо крест златой на груди выдавал уж, что явился к ним вовсе не странник, не монах во строгой схиме али ещё какой бродяга.

Василий принял гостя, предлагая отведать угощений, да царь же явно не был в духе праздновать. Мало кто ведал, отчего переменился владыка – ибо накануне паче прочих ратовал за славные гуляния. Нынче же бессонная ночь али иная скорбь окутывала сердце владыки. Иоанн оглядывал застолие, и пущай на устах царских оставалась улыбка, уж больно недоброй она была. Взор очей царских горел тем же огнём, какой воспылал в них накануне жестокой расправы, лютой казни, но никак не на пиру.

Фёдор заметил ту перемену – ещё накануне свадьбы Иоанн был беспечен, как казалось молодому жениху – слишком беспечен, коли речь заходила о грядущем торжестве.

– И чего ж царю неймётся-то? – спросил Малюта, обратившись к Вяземскому.

Афанасий утёр усы, поглядывая в сторону государя. Не слышали опричники, о чём толкует владыка с князем Сицким, да видели, как Иоанн скоро перебирает чётки – то верный признак, что нынче владыка ох и в прескверном расположении духа. Афанасий украдкой глянул в сторону новобрачных. К Фёдору склонился дружка его, немец, да что-то нашёптывал ему. Басманов же, внимая сказу Генриха, иной раз нет-нет да и поглядывал на царя.

А меж тем и перевалило за полдень. К Басману-отцу подошёл один из конюших, что ждали снаружи. Алексей уж был изрядно весел, испив сполна угощений княжеских. Лишь парой слов Басман перекинулся с холопом да прегромко присвистнул.

Вечеряющие тени протянулись полозом по земле, когда гулянья перешли в поместье Басмановых. Путь неблизкий лежал – дорога отняла порядка нескольких часов. Будь толпа пособраннее, да чего греха таить – не столь уж выпившей, верно, быстрее добрались, но нынче уж как есть.

Крестьянские вместе с хозяйкою-боярыней, Светланой Александровной, уж ожидали, как нагрянет.

Фёдор помог спешиться невесте, возводя её на крыльцо. Варвара подняла кроткий взор на свекровь. В матери Фёдора угадывала она черты супруга своего – брови соболиные, гнутые, нравные. Бела лицом Светлана, да волосы черны как смоль – едва и выбилась пара прядей из-под расшитого платка. Женщиной она была видной, что нынче, в годах жатной осени своей, что двадцать лет тому назад, когда просватана была да отдана за Алексея Даниловича.

Взгляд у боярыни был холодный, пронзительный. Юной невестке сразу сделалось не по себе. Упала Варвара в поклоне в ноги свекрови, да Светлана подняла девицу, чуть придержавши за плечо.

– Экую ж ухватил! – громыхнул голос Басмана-отца.

Алексей взошёл на крыльцо, опёршись рукой о перила, да оглядел жену, залюбовался. Свекровь благословила молодых. Гуляния продолжились во дворе – никому неохота было заходить в терем, покуда такое раздолье!

Государя, верно, и впрямь ожидали на свадьбе, ибо было уготовано особое место, притом не лишь для Иоанна, но и для царицы, и для царевичей. Занял место своё владыка, так подле него особые слуги и прислуживали, у коих не было боле никакого поручения. Сам же великий князь, не переменявший скромного своего одеяния, верно, вовсе и не примечал холопов, что с замираньем сердца бдели, кабы волю царскую исполнить. Много боле занимался Иоанн, внимая песне юного Басманова.

В поместье держались гусли, едва ль уступающие тем, что бренчали на царских пирах. Фёдор затевал простецкие песни, чтобы уж что братия, что друзья Сицких могли подхватить, и всяко Иоанн внимал лишь одному голосу. И то не было столь уж сложно для владыки – пьяные басистые раскаты будто вовсе меркли, стоило Фёдору раскрыться да распеться. Юношеский голос силён был, силён да звонок.