Текст книги "Убийца с реки Дженеси. История маньяка Артура Шоукросса"

До этого у нас было все хорошо с сексом, но теперь у Арта начались проблемы. Он или слишком быстро кончал, или испытывал проблемы с эрекцией. Его это беспокоило, потому что он чувствовал, что не доставляет мне удовольствия. Я советовала ему расслабиться: «Не торопись. Ты должен радовать не только меня, ты должен радовать себя».

После этого ситуация немного улучшилась. Я разговаривала с ним, успокаивала, и дела у него пошли лучше, но проблемы с оргазмом у него все равно оставались. Я не знала, что с этим делать.

Он все больше времени проводил наедине с собой, часто бывал задумчивым и угрюмым, не мог заснуть. Совершал долгие прогулки, ходил кругами без всякой цели. Я пыталась понять, что с ним такое. Я знала, что он повидал какие-то ужасные вещи. Он отправился во Вьетнам, не понимая толком самого себя, не имея представления о собственной значимости. Пролитая там кровь только понизила его мнение о себе, теперь он считал себя подонком, отбросом общества, сумасшедшим убийцей. Похоже, я так и не смогла переубедить его. Арт чувствовал себя неудачником; он ничего не мог сделать как следует, он был никому не нужен. Он сказал мне, что у него никогда не было друзей. Иногда он впадал в депрессию, и я говорила: «Ничего, поплачь. Это естественное желание. Если ты немного поплачешь, хуже от этого никому не станет».

«Мне не разрешали плакать в детстве, даже когда меня шлепали», – признался он. Я никогда этого не понимала. По его словам, мать говорила ему: «Какой же ты мужчина, если плачешь». Получалось так, что всякий раз, когда он говорил о чем-то плохом в своей жизни, он винил в этом свою мать.

Он был достаточно нежен, но ни разу не смог произнести: «Я люблю тебя». Слово на букву «Л» заставляло его сильно нервничать. Я могла это сказать, а он нет. Он хотел, чтобы я все время его обнимала. Он был милым, и его легко было любить, но он и понятия не имел, как отвечать тем же. Арт хотел, чтобы кто-то был рядом с ним, чтобы он не чувствовал себя одиноко. Когда он хотел быть рядом, то становился тихим и спокойным. Он прямо поглощал мою любовь. Однажды я спросила:

– Что твои родители считали любовью?

– Давать мне то, чего я хотел.

Думаю, они никогда не понимали, чего на самом деле он хотел – чтобы его обнимали и любили. Ко мне он относился как собственник. Я была его женщиной, и он не хотел, чтобы другие солдаты разговаривали со мной. Он даже обижался на моих родителей. А может быть, он понял, что они о нем думают. Моим отцу и матери он никогда не нравился, они с самого начала говорили мне, что он ни на что не годится. Мама сказала однажды: «У меня просто такое чувство. У тебя с ним не будет ничего, кроме неприятностей. Но тебе двадцать лет, и ты меня не слушаешь. Ты влюблена, и это все, что ты видишь».

Я постоянно пыталась выяснить, что его гложет. Знала, что было бы неразумно выпытывать у него ответы, но кое-что просочилось наружу само собой. Он ненавидел власть и начальство, у него всегда возникали неприятности из-за того, что он вел себя неуважительно. Он приходил домой, негодуя по поводу сержанта или лейтенанта, и я говорила: «Это же армия. Там ты должен делать то, что тебе говорят».

Он отвечал, что хочет, чтобы к нему относились с уважением. Я говорила, что в таком случае ему лучше найти другое занятие. Тогда он просто бормотал что-то и уходил.

В таком подавленном состоянии он пребывал несколько месяцев. Я спрашивала, как у него прошел день, а он отвечал: «Не хочу об этом говорить». Арт ужинал и отправлялся на трехчасовую прогулку. Однажды он рассказал мне, что пару раз терял сознание во время таких прогулок, один раз на несколько минут, а другой – примерно на час. При этом он не мог вспомнить, где был и что делал.

Однажды ночью он вернулся, дрожа и обливаясь потом, я обняла его и спросила, что случилось. Он сказал, что думал о Вьетнаме. Потребовалось много времени, чтобы вытянуть это из него.

– Я должен был убить ее, – сказал он и заплакал.

Я спросила:

– Убить кого?

Он сказал:

– Ребенка. Девочка перевозила бомбы для Вьетконга. Вопрос стоял так: убей ты, или убьют тебя.

Он сказал мне, что тот случай в деревне Май Лай ничто по сравнению с тем, что видел он. Это не давало ему покоя, разрывало его душу. Я решила, что он отождествляет себя с детьми, потому что сам в детстве подвергался унижениям.

Однажды вечером Арт пришел домой и сказал мне, что устроил большой пожар в кустах рядом с казармами.

– Я просто бросил спичку в траву. Не хотел ничего поджигать. Но огонь занялся, а потом – фух!

У него заблестели глаза. Я заметила, что когда он делал что-то не так, то никогда не признавал вину, всегда оправдывался, говорил, что это произошло случайно.

Огонь очаровывал его, как маленького мальчика. Он зажигал спички одну за другой и бросал их в пепельницу. Поначалу я думала, что это просто нервное. У него часто случались сильнейшие перепады настроения – в одну минуту он был гиперактивен, а в следующую уже сидел, опустив голову на колени. Я заговаривала с ним, а он даже не обращал на меня внимания. Арт и раньше был угрюмым, но теперь это состояние только усугублялось. Иногда я говорила с ним три или четыре минуты, прежде чем он приходил в себя. Я дарила ему много любви и внимания, но думаю, что этого было недостаточно.

Однажды днем Арт позвонил с места службы и сказал, чтобы я не забирала его после работы – его отвезет домой сержант. Потом добавил: «Ты лучше займись ужином», – и повесил трубку. Он становился все более властным, но причину видела в том, что на него давят.

Арт пришел в девять часов, опоздав к ужину на четыре часа, и был так подавлен, что едва мог говорить. Я спросила, где он был, и он как-то вяло ответил, что гулял. Я спросила, не принимал ли он наркотики или что-то вроде того. Он ответил: «Нет. Я хочу показаться психиатру».

Тогда я не обратила на это особого внимания, но позже все-таки задалась вопросом, что произошло в ту ночь. Привиделся ли ему еще один флешбэк? Или он что-то сделал… что-то плохое? Меня бросало в дрожь при мысли о том, что он мог сотворить во время этих своих прогулок.

В общей сложности я четыре раза возила его на прием к армейскому психиатру. И каждый раз ждала на ступеньках амбулатории. После четвертого визита доктор сказал мне, что Арт выбежал через заднюю дверь. Когда он вернулся домой поздно вечером, я спросила, что случилось, и он ответил:

– Они никак мне не помогают. Не хочу говорить об этом.

Я спросила:

– Что тебя так сильно расстроило? О чем вы говорили с доктором?

– Это касается только нас с ним, – ответил он.

Утром психиатр сказал мне, что Арт отказался от дальнейших встреч, и дал мне подписать бумагу об уведомлении об этом.

Я спросила, что с ним. Врач ответил, что эта информация конфиденциальна, но Арт психически болен. Я спросила, когда у него это началось, недавно или в детстве, он только пожал плечами и добавил, что Арту пришлось убить несколько человек во Вьетнаме, но приводить подробности не стал.

Когда я уходила, он сказал:

– Держите его подальше от огня, миссис Шоукросс. Не хочу вас обескураживать, но именно так он получает сексуальное наслаждение.

В тот вечер Арт спросил, не думаю ли я, что ему самое место в психушке. Я сказала:

– Ты так сильно изменился с тех пор, как уехал во Вьетнам. Ты теперь просто другой человек. Я не хочу, чтобы из-за тебя кто-то пострадал.

Я не беспокоилась о себе. Он никогда не давал мне повода бояться, за исключением того раза, когда я внезапно разбудила его.

Я спросила его, чувствует ли он, что нуждается в психологической помощи, и он ответил «да». Я спросила:

– Ты хочешь, чтобы я осталась с тобой дома?

Я работала неполный рабочий день в заведении быстрого питания, чтобы мы могли сводить концы с концами.

Он сказал:

– Нет, Линда. Ты всегда здесь, когда нужна мне.

Я просто не могла принимать решение о его помещении в психиатрическую лечебницу. Мне еще не исполнился двадцать один год. Я позвонила его матери и отцу и сказала им:

– Не думаю, что имею право решать этот вопрос. Вы его родители. Я перешлю вам документы по почте.

Отец Арта, казалось, счел это хорошей идеей, но Бетти не согласилась и заявила:

– С моим сыном все в порядке!

Я назвала ей имя армейского психиатра и сказала:

– По крайней мере, позвоните туда и спросите, почему они хотят это сделать.

Бетти ответила:

– Ну, они могут присылать любые документы, какие хотят, но с моим сыном все в порядке.

В ее голосе звучало раздражение.

Больше ни о какой психиатрической больнице речь не заходила. Доктор дал Арту пару пузырьков с таблетками, но, похоже, от них было мало толку. Когда наш шестимесячный щенок енотовидной гончей слегка, даже не до крови, укусил Арта, он швырнул собачку в стену и сломал ей шею. Потом, конечно, разрыдался и только повторял: «Ох, Линда, я не хотел этого». Он завернул собаку в тряпицу и заплакал. Я помогла похоронить ее, а остаток ночи обнимала и успокаивала Арта.

Я все думала, как быстро это произошло: буквально в одно мгновение. Что он сделает в следующий раз, когда выйдет из себя? Складывалось впечатление, что он теряет контроль над собой. Из тихого в буйного он превращался за долю секунды, и для этого не обязательно нужна была причина. Я боялась мужа. Я все еще любила его, но мне постоянно вспоминался этот хруст собачьей шеи.

Несколько дней спустя я позвонила к нам домой около 15:00, и линия была занята. Я попробовала еще два или три раза, и оператор сказал, что никаких разговоров на линии нет. Мне это показалось странным, ведь когда я уходила на работу, с Артом все было в порядке.

Я рассказала своему боссу, что должна проверить, и он отпустил меня домой.

Арт лежал на полу ванной – в полной форме, с галстуком и всем прочим. Я потрясла его, но он не пошевелился. На раковине стояли два пустых пузырька из-под таблеток и пакетик с остатками белого порошка. Никакой записки я не нашла.

Медики увезли Арта. На каталке он выглядел так, что я уже не надеялась увидеть его живым.

Через некоторое время позвонили из больницы. Они промыли ему желудок. Если бы я нашла его пятнадцатью минутами позже, он бы умер. Может, так было бы лучше.

Когда Арт вернулся домой, я спросила, почему он пытался покончить с собой. Он сказал, что чувствует – я больше не люблю его. Я была поражена. Я любила его и всегда, изо всех сил старалась показать это.

– Я сделал тебе так много плохого, – сказал он.

Это меня тоже поразило. Он никогда не помыкал мной и не угрожал мне. У него были проблемы с психикой, и он вел себя странно, все это правда, но он не делал ничего плохого лично мне. Я решила для себя, что он привез эту проблему с войны, и мы вместе во всем разберемся. Ведь проблемы бывают у всех молодых пар.

– Что плохого ты когда-либо сделал мне? – спросила я.

Арт не ответил и просто уставился в пол. Я знала это настроение. Когда он был в таком состоянии, разговаривать с ним было бесполезно. Он просто отгораживался от тебя.

Несколько дней спустя мне домой позвонил его сержант:

– Черт возьми, где Арт? Он опаздывает на два часа.

– Не знаю. Я высадила его из машины вовремя.

Когда он вернулся домой в тот вечер, я спросила, где он был.

– Не твое дело, – ответил он.

– Ну, мне-то все равно, Арт, но сержант спросит то же самое, когда ты придешь завтра.

– Я просто гулял, – сказал он.

По выражению его лица я поняла, что давить сейчас не стоит. В тот вечер я снова задала вопрос, в чем дело, но ответа не получила.

Весной 69-го он получил почетную отставку после двухлетней службы. Мы сели в машину, вернулись домой в Клейтон и сняли коттедж за нашим семейным домом, стоивший пятьдесят долларов в месяц. Ситуация была нелегкая, но я не собиралась ставить крест на нашем браке. Я была на третьем месяце беременности и надеялась, что ребенок, особенно если будет сын, в этом смысле поможет.

Арт хотел только одного: ловить рыбу на лодке моего отца. Искать работу он отказался, но постоянно говорил о друзьях, которых потерял во Вьетнаме, о смерти и мешках для трупов. С одной стороны, он вроде бы боялся смерти, а с другой, смерть каким-то странным образом привлекала его самого. Эта тема постоянно была у него на уме.

По сравнению с тем временем, как мы впервые встретились в танцевальном зале, он очень изменился. Требовал, чтобы все делалось так, как нужно ему, и закатывал истерики, словно двухлетний ребенок. Я не могла уговорить его пойти в церковь. И еще он врал – всегда и во всем. Даже в мелочах, которые не имели никакого значения.

Я возила его на собеседования по поводу приема на работу, и он всегда выходил оттуда взбешенный. Его злило, что ветеранов нигде не уважают. Людей, казалось, возмущало, что он служил во Вьетнаме. Меня поражало, что он никогда в жизни не пользовался большим уважением, а теперь совершил что-то храброе и не получил за это признания.

Я попыталась подбодрить его:

– Ты сражался наравне со всеми. Просто эту войну не считают справедливой.

Он сказал:

– Я отслужил свой срок, а они обращаются со мной как с грязью.

Впервые за все время нашего брака он начал сильно пить. «Джонни Уокер», «Катти Сарк», «Джим Бим» – с ними он прошел путь от почти трезвенника до заядлого пьяницы. Он сидел на краю причала и пил прямо из бутылки. Потом отправлялся на долгую прогулку, часа на три-четыре. А возвращаясь, набрасывался на меня: «Ты не поддерживаешь порядок в доме… Ты растолстела…»

Врач сказал, что с весом у меня все в порядке. Просто я – полная женщина, вот и все. И в нашем маленьком коттедже всегда была чистота и уют.

Все чаще в его речи мелькало что-то вроде: «Как, черт возьми, мы будем растить ребенка?» Он все чаще впадал в мрачное настроение, когда выпивал, его выводила из себя любая мелочь. Любая. Я спрашивала: «Ты что, не собираешься ужинать?» – и он запросто мог взорваться.

В начале апреля он устроился чернорабочим на бумажную фабрику братьев Ноултон на Фэктори-стрит в Уотертауне. Он загружал бумагу в машину и срезал ее с конвейера, затем помогал сворачивать в большие рулоны и укладывать их штабелями с помощью вилочного погрузчика. Он все еще боялся садиться за руль, поэтому я возила его туда и обратно на нашем старом «Катлассе». Почти каждый вечер он открывал бутылку, как только мы возвращались домой, а потом сразу же набрасывался на меня.

Проработав на фабрике три недели, он заслужил благодарность. Случился большой пожар, и Арт вовремя его обнаружил, поэтому фабрику успели спасти. Потом она не работала целый месяц из-за ремонта. У меня даже мыслей не возникло, что Арт как-то причастен к этому пожару. Я доверяла людям.

В июне меня приехал навестить мой брат. Я поставила ужин для Арта в духовку и сказала ему, что ненадолго заеду к родителям по соседству. Казалось, он не возражал, но когда я вернулась, чтобы подать ему ужин, то увидела пустую бутылку скотча и поняла, что сейчас произойдет.

Он спросил:

– Почему тебя так долго не было?

Он был ревнивым, никогда не хотел, чтобы я близко общалась с кем-либо еще, даже с моей собственной семьей.

Я сказала:

– Арт, меня не было всего час. Я не видела брата одиннадцать лет.

– Ну, ты могла бы провести немного времени со мной.

– Я всегда здесь, с тобой.

Наверное, мне не следовало препираться. Когда я спросила, подавать ли ужин, на его лице появилось то же выражение, что и в тот вечер, когда он убил нашу собаку. Я была на четвертом месяце беременности и пыталась прикрыть руками живот, но не могла ему помешать. Он избивал меня до тех пор, пока я не потеряла сознание.

Когда я очнулась на полу, был ранний вечер, так что без сознания я пробыла недолго. Арт исчез. Я дотащилась до соседнего дома, и мои родители отвезли меня в больницу. Я была вся в крови, с синяками под глазами и с разбитым лицом, но у меня ничего не было сломано. Из-за избиения случился выкидыш, и я потеряла нашего маленького мальчика. Он был бы первым внуком моих родителей, и они тяжело это переживали. Я тоже плакала, но, может быть, это все было к лучшему.

В тот вечер мой брат пришел в наш коттедж и избил Арта. Предупредил, что, если он еще когда-нибудь поднимет на меня руку, ему конец. Арт был большой и сильный, но я думаю, он даже не защищался.

На второй день в больнице я попросила отца передать Арту, что не держу на него зла. Как можно было ненавидеть такого измученного человека? Я решила, что он избил меня из-за плохого настроения и потому что выпил.

Мой отец пришел к нам домой и нашел мужа на полу. Арт перерезал себе вены в двух местах. Пришлось отвезти его в больницу, чтобы наложить швы.

Женщина из соцслужбы спросила, хочу ли я, чтобы Арта арестовали, и я ответила, что просто хочу развестись. Я слышала, что он просил разрешения навестить меня, но отец прогнал его.

Я пробыла в больнице две недели, а когда вернулась домой, Арт отказался покидать наш коттедж. Мы с папой подождали, пока он уйдет на работу, и собрали его вещи. Мы положили их на ступеньки перед коттеджем и заперли дом.

Через несколько дней он позвонил. Я сказала, что боюсь его, не хочу его видеть и не хочу иметь с ним ничего общего. Я также сказала, что хочу развестись.

Он сказал, что против развода и что хочет все исправить.

Я ответила ему, что ничего уже исправить нельзя. Мне было невыносимо слышать, как он плачет, поэтому я повесила трубку.

Он переехал к другу в Лафарджвилл, примерно в десяти километрах к юго-востоку от Клейтона, и покатился по наклонной. Он помог паре парней проникнуть на заправку Хаммонда в Клейтоне и украсть 407 долларов. Он сжег сарай в Делафардж-Корнерс, затем поджег молокозавод Кроули. Когда его допрашивали, он признался в поджоге фабрики Ноултонов. Сказал копам, что был расстроен после потери меня и не отдавал себе отчета в том, что делает. Он сказал, что в ночь пожара в сарае долго гулял в грозу, потом сошел с дороги и сел возле сарая. Какой-то внутренний голос велел ему поджечь сарай. Там сгорело три тысячи тюков сена. Остается только гадать, что творилось у него в голове.

Я подала на развод, и в середине октября его привезли из тюрьмы округа Джефферсон на Коффин-стрит в центре города, где проходило слушание. Перед началом рассмотрения дела меня спросили, хочу ли я поговорить с ним. Я знала, что ему не придется даже особенно стараться, чтобы вернуть меня обратно. Он умел уговаривать, а у меня еще оставались к нему чувства. Поэтому я сказала: «Нет, я не хочу его видеть. Я боюсь его».

Его ввели в зал суда в тюремной одежде. Первым делом он сказал судье, что оспаривает развод. Сказал, что сожалеет о том, что бил меня и мы потеряли нашего ребенка и хочет все исправить. Было видно, что он старается не заплакать.

Судья повернулся ко мне и сказал:

– Миссис Шоукросс, я дам вам двоим немного времени побыть наедине.

Я сразу же отказалась:

– Нет! Я не хочу с ним разговаривать. Я хочу развестись.

После слушания его увели в наручниках. Выходя за дверь, он крикнул:

– Не делай этого! Линда, не оставляй меня! Я люблю тебя!

Я слышала, как он кричит то же самое в коридоре. Это был единственный раз, когда он сказал, что любит меня.

5.

Теперь, два с половиной года спустя, Линда смотрела на заголовок: «Поиски мальчика продолжаются».

В октябре 1971 года, через два года после вынесения того приговора, Линда услышала, что Арт вернулся к своим родителям на перекресток Шоукросс-Корнерс. Потом он женился на Пенни Шербино и переехал в «Кловердейл апартментс». В том же районе пропал мальчик, которого звали Джек Блейк. Для Линды связь между этими событиями была очевидна.

Она задавалась вопросом, известно ли полиции Уотертауна, что ее бывшему мужу уже доводилось убить ребенка во Вьетнаме. Она решила выложить детективу всю историю целиком – о рассказах Арта про Вьетнам, о беседах с психиатром в Форт-Силле, о ночных вылазках, убийстве собаки и всех его иррациональных поступках. Но что-то удерживало ее. Линда не сомневалась, что пропавший мальчик мертв и что она уже никак не поможет вернуть его. А как отреагирует Арт, если она обратится в полицию? Она все еще помнила, как он бил ее в живот, когда она была беременна.

Несколько раз она собиралась позвонить в полицию, но так и не нашла в себе сил поднять трубку.

Часть третья
«Не убивал я никакую девочку»

Моя жизнь – это крошечная цивилизация. Крошечная и очень хрупкая.

Паскаль Киньяр, «Салон в Вюртемберге»

1.

Теплой летней ночью Мэри Блейк узнала, что потеря одного ребенка никак не готовит мать к потере другого. На календаре было 15 июля 1972 года, со дня исчезновения Джека прошло уже семьдесят дней. Ее дочь Рози лежала в психиатрической больнице в Огденсберге. Муж Мэри, Большой Пит, пил тогда больше, чем когда-либо. От Боба, ее бывшего любовника и настоящего отца Джека, ничего не было слышно, и Мэри о нем уже не вспоминала. Но от своего пропавшего сына она не отказалась и верила, что Джек жив. Он был слишком хорошим мальчиком, чтобы умереть в десять лет. Господь просто не мог допустить такой несправедливости. И вот теперь ее восьмилетний «малыш Пит» отправился на рыбалку и не вернулся домой.

В их доме он был ближе всех к Джеку. Пит боготворил старшего брата, скучал по нему, но не мог выразить это словами. Первые несколько недель после исчезновения малыш Пит бродил как в тумане, поднимал подушку Джека, заглядывал под кусты на склоне за домом, в пещеры и под камни на берегу реки. Большие карие глаза младшего брата, казалось, не высыхали от слез. Мэри видела, как он часами сидит у окна и смотрит на пустую улицу. Иногда она становилась рядом, клала руки ему на плечи, и они смотрели на улицу вместе.

Долгое время малыш Пит отказывался делать что-либо, что напоминало ему о Джеке, – рыбачить, кататься на велосипеде, изучать незнакомые места. Он больше не гулял допоздна и избегал их общих друзей. Но в последнее время Мэри с облегчением заметила, что ее младший снова рыбачит. Она предупреждала его, чтобы тот не ходил к реке один, но Пит никогда не был таким послушным, как Джек, и она не слишком встревожилась, когда, вернувшись домой в субботу днем, узнала от других детей, что он насобирал червей, схватил удочку и умчался на своем красном велосипеде. Мэри была уверена, что сын вернется домой к ужину – через час, в крайнем случае через полтора.

К семи часам ужин закончился, а малыш Пит так и не пришел. Еще недавно, каких-то три месяца назад, она бы не беспокоилась. Ее дети всегда возвращались домой… до исчезновения Джека.

Мэри не могла больше ждать. Она не доверяла полиции Уотертауна, поэтому обратилась в офис шерифа округа Джефферсон. Офис располагался в старом доме с пристройкой для арестованных. Шериф Ирвинг Энджел жил в доме напротив вместе с женой.

Дежурный выслушал ее жалобу, а когда она закончила, сказал:

– А теперь, миссис, давайте сначала и помедленнее. Я не смогу вам помочь, если не пойму, о чем вы говорите.

– Я говорю о своем сыне, – сказала Мэри, пытаясь отдышаться. – Его имя Аллен Блейк-младший. Мы зовем его малыш Пит. Он эпилептик.

– Да, – сказал помощник шерифа, – я знаю вашу семью. Я помогал искать другого вашего мальчика.

Он пообещал постараться что-нибудь выяснить. Мэри же была рада, что для этого не пришлось ждать обычные двадцать четыре часа.

К тому времени, когда она вернулась домой, патрульные уже сообщили, что видели мальчика возле Севен-Бриджес. Он ехал на красном велосипеде, и на бечевке у него болталась пара рыбин.

Мэри сидела у окна, за которым мерк дневной свет. Часы показывали полдевятого, малыш Пит опаздывал на два часа. Его красный велосипед все не появлялся.

Она вспомнила совет доктора Россена: дышать поглубже, если чувствуешь головокружение. Мэри вышла на передний двор, чтобы увидеть малыша Пита, когда тот подъедет на велосипеде. Здесь ей был слышен шум течения. Вода в реке была не такая высокая, как в тот день, когда исчез Джек, но и она вполне могла унести мальчика, который весил не больше двадцати двух килограммов. Мэри перешла улицу и железнодорожную ветку, а затем посмотрела вниз с крутой насыпи. Река была черной, в полной мере оправдывая свое название «Блэк», и Мэри поняла, что зря тратит время. Если мальчик соскользнул в этот бурлящий поток, искать его здесь уже слишком поздно.

Мэри направилась обратно к дому. На часах было 21:30. Во рту пересохло, и она пошла на кухню попить воды.

Там малыш Пит склонился над кухонной раковиной.

– Мама! – сказал он. – Смотри, что я тебе принес!

Мэри вырвала у него из рук связку бычков-подкаменщиков и вышвырнула через заднюю дверь. Потом срезала кленовый прут и принялась за дело. Мальчишка расплакался, и из гостиной донесся невнятный голос:

– Эй, что там происходит?

– Надираю задницу твоему ребенку! – ответила Мэри.

Большой Пит промолчал. В последние дни он вообще почти ничего не комментировал.

Утром Мэри проснулась с чувством вины. Ричи был в армии, Джек пропал без вести. Малыш Пит был последним мальчиком в доме, а она отправила его спать в слезах. Он так страдал из-за Джека. И что же она сделала?

Мэри стало легче, когда сын обнял ее в ответ. Она всегда внушала своим детям, что их чувства друг к другу заменяют все богатства тех, кто живет на Вашингтон-стрит. Мать и сын прижались друг к другу, разделяя любовь и горе.

2.

Тем же летом 1972 года Артур Шоукросс пожаловался комиссии по условно-досрочному освобождению на то, что у него возникли проблемы в браке с Пенни. Казалось, он был готов принять вину на себя и выразил сомнения в том, что понимает «истинное значение любви». Воспользовавшись представленной возможностью, он обрушился на мать, охарактеризовав ее как «доминирующую личность», унижавшую своего мужа и сына.

Офицер по условно-досрочному освобождению Лайл Сильвер отправил его на обследование в психиатрическую клинику Уотертауна. Было установлено, что обследуемый функционирует на «пограничном уровне интеллекта» и демонстрирует «неполноценное моральное и социальное развитие».

Шоукросс настаивал на том, что его прошлые преступления были результатом финансовых и супружеских проблем, и это заявление психиатр из социальной службы истолковал как указание на то, что Арт не желает брать на себя ответственность за свои действия, что типично для социопатической личности.

«Когда он расстраивается, – сообщил психиатр, – то действует импульсивно… Себя он характеризует как человека, всегда чувствовавшего, что правила следует нарушать. Он нарушал их и дома в детстве, и когда учился в школе… У его матери был очень плохой характер».

Описывая свое детство как несчастливое, Шоукросс отметил, что его родители постоянно ссорились. Отчет психиатра из социальной службы завершался диагнозом «диссоциальное поведение» и примечанием о том, что условно-досрочно освобожденный, «по-видимому, не заинтересован в наших услугах».

3.

К выходным в честь Дня труда Джек Блейк числился пропавшим без вести уже почти четыре месяца, но в Рочестере, родном городе Хелен Хилл, этому случаю уделялось мало внимания, и когда друг Хелен предложил съездить на праздник в Уотертаун, ей пришлось сделать паузу и подумать, прежде чем она смогла вспомнить, с чем у нее ассоциируется это место. Она никогда не бывала ни в одном из этих городов вблизи канадской границы, но слышала их названия в погодных сводках: «Самым холодным местом в стране сегодня был Уотертаун… Массена… Огденсберг…» Они представлялись ей такими негостеприимными – пустыми, безличными, похожими один на другой, как кубики льда. Что за люди там живут? Даже названия этих мест отдавали холодом.

Хелен была миниатюрной и симпатичной женщиной с волнистыми рыжевато-каштановыми волосами до плеч, большими карими глазами и тонкими чертами лица – неподходящая внешность для самого смешного человека в семье. Друзья говорили, что она похожа на актрису Арлин Даль, а поведением напоминает комика Супи Сейлса. Племянницы и племянники были от нее в восторге: «Хотим, чтобы тетя Ини приехала. Она такая забавная».

В этой роли семейного клоуна ей нравилось забавлять свою преданную публику. Когда ее спрашивали, как она научилась так веселить людей, она объяснила, что все дело в бедности. Ее мать содержала семью, почти не получая помощи от пьяницы-мужа: постельное белье стирала в ванной, потому что они не могли позволить себе стиральную машину, работала на двух работах и ухитрялась всегда сохранять хорошее настроение. Хелен, а также ее восемь братьев и сестер выросли одной сплоченной командой. Даже став взрослыми, они то и дело наведывались друг к другу домой, нянчились с племянницами и племянниками, обменивались подарками и всегда помогали родным чем могли. Для семейной вечеринки годился любой предлог. Телефонные разговоры длились часами. В конце концов Хелен усвоила, что семейная близость – это то, что удерживает ее психику на плаву.

Прошел год, как она развелась с механиком из компании «Истмэн кодак». У него обострились проблемы с алкоголем, и ее беззаботный подход к жизни подвергся тогда нелегкому испытанию. Как только она начала привыкать к тому, как растить четверых детей в одиночку, их передвижной дом сгорел дотла, и всей толпой им пришлось переехать к матери Хелен. Она ни с кем не встречалась, но на импровизированной вечеринке познакомилась со Стэном Фишером, в обществе которого отдыхала душой. Он был радушным, симпатичным человеком и нравился ее детям. Это не было любовью, но помогло ей пережить одиночество.

Теперь же Хелен решила принять предложение Стэна съездить на выходные в Уотертаун, чтобы навестить его сводную сестру и других родственников. Она считала, что знакомить друг друга с родственниками еще рановато, но если он не возражает, чтобы компанию им составила ее дочь Крисси, которой еще не было трех лет, то такая поездка позволила бы им отдохнуть и развеяться. Уоллис, сестра Хелен, которая получила имя в честь герцогини Виндзорской, согласилась посидеть с тремя ее другими детьми: двенадцатилетним Бобом, десятилетним Томом и восьмилетней Карен Энн.

4. Хелен Хилл

В последнюю минуту Карен упросила нас взять ее с собой. Отговорить ее было трудно. У нее на все было свое мнение. Она всегда говорила мне: «Я могу это сделать, мамочка. Я могу сделать это сама!» Как я могла ей отказать? Она выглядела такой несчастной, когда смотрела на меня своими огромными шоколадными глазами из-под челки медового цвета. В это время она как раз переживала период бурного роста. «Мамочка, не оставляй меня, – умоляла меня Карен. – Пожалуйста, пожалуйста, мамочка, возьми меня с собой в Уотертаун».

Стэн сказал: «Давай заберем всех детей с собой», – но я не хотела навязывать себя и еще четырех детей людям, которых не знала. Так что мы оставили двух моих мальчиков с сестрой Уолли, а Карен забралась на заднее сиденье с малышкой Крисси. Они смеялись и хихикали всю дорогу до Уотертауна, две мои маленькие светленькие дочурки. Я рассказала Стэну, как Карен родилась в День отца крошечным комочком в три килограмма триста граммов. Рассказала ему, как пожаловалась медсестре: «Это не мой ребенок», – и медсестра сказала: «Хелен, это ваша дочь», – а я ответила: «Неправда. Посмотрите на эти черные как смоль волосы!» Я еще тогда подумала: «Боже, какая она некрасивая». Я отвезла ее домой, и через четыре недели она стала такой же блондинкой, как и остальные. Во мне есть французская и норвежская кровь, и мы решили, что черные волосы – это французское наследство, однако норвежские гены его вытеснили. Теперь ей исполнилось восемь, и она была чудесным ребенком.