Текст книги "Убийца с реки Дженеси. История маньяка Артура Шоукросса"

Часть пятая
Тяжелый труд

1

Меня отправили в тюрьму на срок от 0 до 25 лет. Первые 8 лет из них были трудными.

Артур Шоукросс

В исправительном учреждении строгого режима «Грин-Хейвен» в городе Стормвилл, расположенном в 72 километрах к северу от Нью-Йорка, на узком холмистом участке между рекой Гудзон и границей Коннектикута, Артура Шоукросса быстро сочли душевнобольным. Охранники докладывали, что с ним можно вести обычный разговор, но на «чердаке» у него определенно что-то было не так.

Он не проявлял интереса к работе, предпочитая заниматься живописью на стекле. Время от времени он сползал на пол и терял сознание. «Боль в груди», – такая запись есть в его личном деле, и сделана она в декабре, через шесть недель после перевода из «Аттики» ради его собственной безопасности. «Потерял сознание».

Четыре дня спустя в другой записи сказано: «Боль в правой части грудной клетки – обнаружен на этаже блока В. Прописано: демерол, вистарил, донатол, далман. Диагноз: миозит мышц правой стороны».

Циничные охранники заподозрили притворство. Одна из записей гласит: «Заключенный, похоже, чудесным образом выздоровел после того, как его доставили в больницу на носилках, после всего устроенного им переполоха». Другие подозревали у него детскую потребность во внимании.

После дополнительных психиатрических обследований ему был поставлен диагноз «опасный педофил-шизофреник», страдающий «поведенческим расстройством, характеризующимся взрывными вспышками гнева и/или насилия». Было также отмечено, что в депрессивном состоянии он слышит голоса, предается фантазиям «как источнику удовлетворения» и имеет «орально-эротическую фиксацию с потребностью в материнской защите».

Заключенному, казалось, наскучили попытки разобраться в себе, и он был совершенно равнодушен к двум своим юным жертвам. После того как комиссия по условно-досрочному освобождению установила для него минимальный срок в пять лет, он продолжал демонстрировать то же равнодушие и эмоциональную холодность, которая заставляла более ранних диагностов определять его как типичного эгоцентричного социопата. Но время от времени он утверждал, что расстроен и даже подавлен своими преступлениями. Психотерапевты не знали, чему верить.

Один из первых экспертов отметил, что заключенный «просит помощи в понимании того, почему он это сделал». Тот же эксперт предложил тюремным врачам протестировать Шоукросса на «возможное органическое поражение». Это был ранний намек на то, что его загадочное поведение может иметь физические причины. Последующее обследование не выявило никаких неврологических нарушений. Шоукросса охарактеризовали как «нормального психопатического индивида», то есть вменяемого, но страдающего поведенческими дефектами, включая отсутствие совести и эмпатии. Этот диагноз подходил половине заключенных в «Грин-Хейвене» и некоторым охранникам тюрьмы.

В течение первых нескольких месяцев за Шоукроссом пристально наблюдали как для его собственной безопасности, так и для защиты окружающих. Насильники, доносчики и бывшие полицейские находились в самом низу иерархии из 2050 заключенных мужского пола, но для детоубийц там существовала особая преисподняя. При въезде в «Грин-Хейвен» ему посоветовали не высовываться, держать рот на замке и никогда не обсуждать свои преступления. Но прошло совсем немного времени, и все тайное стало явным. В январе 1973 года, через два месяца после перевода из «Аттики», в тюрьме появилась статья из «Фронт пейдж детектив» под заголовком «Труп Карен был ключом к могиле Джеки». Текст сопровождали две безошибочно узнаваемые фотографии убийцы.

Месяц спустя в печать вышел номер «Тру детектив» со статьей под названием «„Друг“ детей был убийцей». Фотография Шоукросса соседствовала там с подстрекательским снимком бедной Карен Хилл, лежащей лицом вниз в грязи под мостом на Перл-стрит. Забота о чувствах особо щепетильных читателей проявилась в том, что редакция заретушировала ее голые ягодицы.

Прошел слух, что детоубийцу собираются изнасиловать. Шоукросса предупредили об этом, и в тюремном досье появилась запись: «Расстроен, плачет». Эта угроза напугала его так, что на следующий день он отказался присутствовать на обычной встрече с комиссией по условно-досрочному освобождению. После приказа выйти из камеры он укусил двух охранников, порезал еще одного острым предметом, разбрызгал краски по стене и поджег постель. Десять надзирателей сгребли его в охапку и отнесли в лазарет. Сначала он вроде бы присмирел, но когда снова начал бушевать, его пристегнули ремнями к каталке и накачали торазином.

Три дня спустя, когда двое охранников подошли к его камере, Шоукросс закричал:

– Убирайтесь! Убью обоих. Подождите, пока я выйду. Я убью вас обоих! – Не в первый уже раз он разорвал свои вещи и устроил поджог. На этот раз его успокоили с помощью валиума.

В блоке защиты А-1, где содержался сорок один человек, постепенно восстанавливался порядок, и только Шоукросс оставался проблемой. В январе 1974 года он продемонстрировал свое давнее неприятие терапии, отказавшись присутствовать на беседе с психиатром. Он жаловался на частые головные боли, и ему назначили дарвосет, сильное обезболивающее.

Первоначальная враждебность к нему со стороны других заключенных если и смягчалась, то почти незаметно. Всякий раз, когда он выходил из своей камеры, его встречали плевками и свистом, закидывали всем, что попадалось под руку. Второго сентября 1974 года его втянули в драку, из-за чего он потерял некоторые привилегии, а после еще одной стычки неделю спустя в его личном деле была сделана следующая запись: «Порез на кадыке и правом глазу, ушиб верхней губы и лба».

Но Шоукросс был силен и крепко сложен, так что к тому времени, когда он отсидел три года своего заключения, прежняя вендетта свелась к обзывательствам и рукоприкладству. Большую часть времени он оставался в изоляции от других заключенных. В тюрьме находилось девятьсот убийц, некоторые из них отбывали пожизненное заключение без возможности условно-досрочного освобождения, так что любой из них мог убить другого заключенного, не получив за это ни одного лишнего дня. Шоукросс был вынужден искать общения в других местах.

2. Артур Шоукросс

У меня был секс в тюрьме с женщиной [сотрудницей]. И при этом никаких проблем с оргазмом. Она была крепкого сложения и старше меня. Это было великолепно.

Может быть, потому, что когда я это делал, то очень спешил закончить и убраться оттуда. Я не хотел, чтобы меня обнаружили… Она рассказывала мне о своей семейной жизни, и я просто разговаривал с ней и гладил по голове. Потом я похлопал ее по плечу, и она заплакала. Она обнимала меня и плакала. Так все и началось.

3. Пенни Шербино

Я не могла добраться до «Грин-Хейвена» – у меня не было ни денег, ни машины. По телефону он сказал:

– Пожалуйста, Пенни, я умоляю тебя поверить мне. Как кто-то мог подумать, что я обижу ребенка?

Потом он заплакал, совсем по-детски. Разве так может вести себя тот, кто убивал голыми руками?

Я просто выбросила из головы мысль о том, что он виноват. Мне еще нужно было растить двоих собственных детей. Я верила, что Арт отсидит свой срок, выйдет на свободу, и мы продолжим с того места, где остановились. Но мне было тяжело. Бывало, я лежала в постели и думала о том, что вышла замуж за худшего из подонков. Что там, в тюрьме, его могут убить в любой момент.

Мы переписывались в течение трех или четырех лет. Потом он перестал писать. А еще через какое-то время я получила наконец письмо, от которого меня чуть не стошнило. Он прямо признался в убийстве двух детей – написал об этом своей собственной рукой! И даже не выразил сожаления. Он сказал мне, что я – единственная, кто по глупости считает его невиновным.

Я написала в ответ, что он – отвратительный тупой сукин сын, и надеюсь, что он умрет. Мне приятно было написать ему: «Пошел на хер…»

Из-за него у меня мозги пошли набекрень. Я не могла из-за него ходить на свидания. Кем может оказаться следующий парень? Убийцей с топором? Я почти не выходила из дома.

Когда он подал на развод из-за «жестокого и бесчеловечного обращения» – можете поверить в такую наглость? – мои родители разозлились на меня за то, что я сдалась и подписала бумаги. Я сказала:

– Это большая и наглая ложь. Я хочу выбраться из этой передряги любым возможным способом и готова ради этого на все.

Он сказал, что хочет развестись, потому что переписывается с помощницей медсестры в округе Делавэр и собирается жениться на ней, когда выйдет на свободу. «Бедная женщина, – подумала я, – сколько всего я могла бы ей рассказать!» Но я промолчала и постаралась забыть о нем. Теперь он стал просто темной тучей в моем прошлом.

4. Мэри Блейк

Шоукросса посадили, но наша жизнь от этого не изменилась. Большой Пит пил больше, чем всегда, а дети попадали в неприятности один за другим – пьянство, наркотики, хулиганство, домогательства – чего только не было. Иногда им прилетало по заслугам, но по большей части свиномазые подставляли их. Копы так и не простили нам того, что мы написали в газеты. Они даже арестовали меня за мелкую кражу в универмаге «Николс» на Арсенал-стрит. Я ничего не взяла, но мне влепили штраф в семьдесят пять долларов.

Однажды Ричи, мой старший сын, подрался с какими-то парнями возле бара по соседству. Я услышала об этом и побежала туда. Какой-то коп кричал:

– Ну же, Ричи, где нож?

– Какой нож? – спросила я. – У него нет никакого ножа. Вы, копы, холодное пиво в телефонной будке найти не можете. Вы ни на что не годитесь. А ты вот только и делаешь, что пытаешься залезть в трусики моей дочери.

Он начал кричать в свою полицейскую рацию.

– Да, – сказала я, – тебе будет лучше вызвать подкрепление!

Подошли еще несколько копов, и один из них, должно быть, чувствовал себя виноватым, потому что сказал:

– Миссис Блейк, я хочу, чтобы вы знали, я искал вашего сына три дня, будто он был моим собственным ребенком.

– А кто, черт возьми, сказал, что ты этого не делал?

Тут он вспыхнул, а я схватила его за значок и спросила:

– Скажи, у тебя там правда есть сердце?

А он – мне:

– Вы задержаны, леди. Я отвезу вас в участок.

Он бросил меня на заднее сиденье патрульной машины, а когда привез в участок, спросил:

– Кто-нибудь может внести за вас залог?

– Зачем? – сказала я. – Ты ведь меня арестовал. Почему же ты хочешь, чтобы я ушла?

Мой сын Ричи вышел сухим из воды, но я осталась на ночь в тюрьме и заплатила пятнадцать долларов за нарушение общественного порядка. Позже сына отправили в тюрьму за кражу со взломом. Думаю, они решили, что мы поквитались. Что после этого я больше не буду хватать их полицейские значки и называть их в лицо отбросами. Я же сделала вывод, что свиномазых в городе больше, чем Блейков.

Однажды моя сестра Нэнси выглянула из нашего переднего окна и крикнула:

– Мэри, быстрее! Это Джек!

Я выбежала из кухни, но его уже не было. Нэнси сказала, что он смотрел на наш дом, а потом зашел за дерево.

Мы с детьми осмотрели все окрестности, заглянули в переулки и сараи, даже облазили несколько пещер вдоль реки, проверили домики на деревьях и пустые гаражи. Кто-то решил, что надо бы проверить дом старушки Эгнис Томас по соседству с нашим. У нее был кардиостимулятор, и они с Джеком очень дружили – он разгребал для нее снег, подстригал газон и любил захаживать к ней в гости. После того как он пропал, Эгнис наняла несколько человек, и они повесили на столб яркий фонарь, чтобы Джек мог найти дорогу домой. Она горевала по Джеку и сказала мне, что если он действительно умер, то стал самой яркой звездочкой на небе, и там никогда не будет темно.

Как бы то ни было, моя дочь Робин постучала в дверь, но никто не ответил. Робин вошла и увидела, что Эгнис лежит мертвая на полу в гостиной.

Я верю, что Эгнис увидела Джека в тот день, и ее хватил удар. Да, я знаю, что копы нашли какие-то кости и рубашку, но это все можно и подделать. Я подумала, что никто ни разу не показал мне тело Джека. Ни разу. Кто лежал в том гробу на кладбище Норт-Уотертаун? В официальных отчетах не говорилось о деформации стопы. И кроссовки, которые там нашли, выглядели новехонькими, хотя большую часть мая шел дождь, а одежда, пролежи она на открытом воздухе четыре месяца, протухла бы и сгнила. Свиномазые подбросили это все, чтобы люди думали, будто там останки Джека. Зачем они это сделали? Не знаю. Не спрашивайте меня, их спросите.

После того появления Джека, когда его увидела Нэнси, я задумалась о его настоящем отце. Почему он больше не звонит? Может, он забрал Джека и устроил так, чтобы Шоукросс взял вину на себя? Возможности у него на это были. В Уотертауне деньги решали все, а у Боба их хватало с избытком.

Однажды он проезжал мимо, увидел меня, остановился, опустил стекло и спросил:

– Почему ты не навестила меня в больнице?

– О, ты разве был болен?

Он сказал, что был очень болен.

– Прости, Боб, – сказала я. – Я ничего об этом не знала. Но я, скорее всего, все равно бы не пришла к тебе.

Я хотела попросить его рассказать мне правду о нашем сыне, но не смогла произнести об этом ни слова. Он просто уехал, и мне тут было нечего поделать. К тому времени у меня хватало проблем с малышом Питом.

5. Аллен «Пит» Блейк

Мне стало на все насрать. Я думал – у меня забрали моего брата, моего лучшего друга. Я ненавидел копов за то, как они помыкали моей мамой, как легко потом отпустили Шоукросса. Я хотел поквитаться со всеми. Как будто весь город говорил нам: вы, Блейки, бедняки, вы – мошенники, вы – грязь. Вы, Блейки, просто собаки.

Какая-то женщина сделала мне замечание, и я погнался за ней по подъездной дорожке. Она крикнула: «Лучше бы он и тебя отымел в жопу, как твоего брата!» И это была наша соседка! Я ничего не мог с этим поделать. Я был зол на весь мир.

Я начал тайком красть пиво из отцовских запасов. Я крал таблетки и всякую всячину у старших сестер и у брата Ричи. Иногда я забывал принять лекарство от эпилепсии, но никогда не забывал о наркоте. Я подсел еще раньше, чем мне исполнилось десять.

Мама часами смотрела в окно, хотела увидеть Джека на нашей подъездной дорожке. Я хотел сказать: «Эй, мам, я жив! А Джек мертв!»

Однажды я разбил камнем окно в доме. Мама пригнулась как раз вовремя. Потом я разбил еще несколько окон.

Судья Сандерс сказал мне: «Я отправляю тебя в школу для мальчиков на восемнадцать месяцев. Посмотрим, научит ли это тебя чему-нибудь».

Я плюнул в него. Пришлось позвать пятерых сотрудников службы пробации, чтобы надеть на меня наручники. Он был прав насчет школы для мальчиков. Я многому там научился.

6.

Шли месяцы, и фантазия Мэри Блейк о выжившем сыне превратилась в твердое убеждение. «Джек жив, – настаивала она, и ее дети удивленно поднимали брови. – Я видела так много знамений от Господа, но я держу это в себе, потому что мне никто не поверит. Я – мать, и я – экстрасенс».

Логика ее фантазий требовала, чтобы она поверила, будто Артур Шоукросс пострадал от той же системы правосудия, которую она критиковала в течение многих лет.

– Я не думаю, что он убил Джека или Карен. Он не убивал ни его, ни ее, – объясняла Мэри. – Он подлый человек, но зачем называть его убийцей? Все равно что назвать убийцей моего сына, малыша Пита, потому что он становится злым под наркотой. Однажды я сказала ему: «Если ты продолжишь принимать эти наркотики, ты можешь стать таким же, как Шоукросс».

День ото дня Мэри становилась все циничнее. В ее доме полицейских больше не называли свиномазыми; это слово стали считать слишком вежливым для них. Мэри говорила так: «Свинья – это не отбросы, понимаешь? Свинью можно съесть всю, целиком. Я люблю свиней. Но я против законников».

Прошло совсем немного времени, и воровство стало систематическим семейным занятием.

– Одна из моих дочерей приносила краденый кофе, – вспоминала Мэри. – «Тейстерс чойс». И мясо. Я могла бы каждый день есть стейк, если бы захотела. Мои дети воровали на рынке «Пи-энд-Си», уносили краденое в штанах. Иногда их ловили. Малыша Пита часто арестовывали уже с девяти лет. Иногда мои дети воровали в магазинах толпой. Один клал вещи в тележку и подкатывал ее к другому, и они перекладывали вещи под одежду, пока кто-то еще загораживал проход. Господь присматривал за ними, ведь он знал, что если они не украдут, то и не поедят. В то время мы питались по талонам. Моим детям приходилось ходить в краденом. Если бы они этого не делали, их арестовали бы за непристойное обнажение.

Ситуация становилась все хуже. Однажды ночью малыш Пит пришел домой пьяный.

– Мам, – сказал он, – вот тебе тридцать баксов.

– Где ты их взял? – спросила Мэри и заметила кровь на его кроссовках. – Господи, что случилось?

Заплетающимся языком малыш Пит рассказал, как украл упаковку пива и бумажник у старика, которого ударил на улице палкой.

Первой мыслью Мэри было вызвать полицию, но она сказала себе: «Копы никогда ничего для меня не делали. Они повесят все на Пита, а ведь он этого не хотел. Посмотрите на него! Бедный ребенок просто напился».

Газета «Уотертаун дейли таймс» упомянула об этом нападении, было объявлено небольшое вознаграждение.

– Я никогда никому ничего не рассказывала, – призналась Мэри много лет спустя. – Я ненавидела законников. Почему я должна сдавать им своего сына? Если говоришь правду, толку от этого никакого. Если лжешь, тебе верят. Да и потом, это не имело значения. Тот старик позже сам умер от пневмонии.

7. Хелен Хилл

В конце концов я и дети перебрались обратно в Рочестер. Я скучала по маме и остальным родственникам. Когда мы вернулись домой, я каждый день навещала могилу Карен. Я смотрела на ангела на ее надгробной плите и разговаривала с ней. Я больше не хотела уезжать от нее.

Однажды ночью она пришла ко мне, одетая в свое розовое погребальное платье. Она шла, раскинув руки, и кричала: «Мамочка, мамочка, иди сюда!»

Я подумала: «Боже мой, она дома!»

– Карен, мамочка здесь, – сказала я и пошла к ней навстречу, но она стала пятиться. – Карен, перестань. Стой спокойно, милая! Я не могу до тебя дойти.

Потом я проснулась.

Говорят, время лечит, но мне становилось только хуже. Я не могла управлять своей жизнью, не могла делать самые элементарные вещи. Я убегала с рынка в слезах. Плакала, когда смотрела кино. Я больше не была семейным клоуном. Я плакала и не могла остановиться, не могла взять себя в руки. Это было несправедливо по отношению к моим детям и ко всем остальным.

Я решила покончить с собой, но не могла придумать, как это сделать. У меня еще оставалось что-то от былого тщеславия, и я говорила себе: «Не делай ничего, что изуродует тебя. Ты должна лежать в гробу красивой. Не калечь себя, не прыгай с моста».

Я взяла таблетки у нескольких врачей и однажды ночью, пересчитав их, решила, что мне хватит. Я попросила сестру и шурина приехать, чтобы попрощаться с ними. Гэри вошел и сказал:

– Хелен, ты неважно выглядишь. Тебе нужно перестать ходить на могилу каждый день.

Я сломалась и напрочь забыла о своем плане.

– Мне нужна помощь, – сказала я. – Вам лучше отвезти меня в больницу.

В психиатрическом отделении было так много неуравновешенных людей, что я боялась выходить из палаты. У меня были долгие беседы с психотерапевтами о моем горе, и это лечение спасло мне жизнь. Когда я вернулась домой через месяц, я уже знала, что справлюсь.

Но я по-прежнему не могла видеть людей. Каждый день после работы я спешила домой. Я думала, что если буду в своей квартире и моя дверь будет закрыта, никто не сможет прикоснуться ко мне, никто не сможет сделать мне больно. Я смогла выжить, но боль так и не прошла. Окружающие говорили, что мне следует обратиться к психологу, но я не хотела этого делать.

Потом начались мигрени. Моя семья посоветовала обратиться к неврологу, но я подумала, какой в этом толк? Мне нужно было привести ее в дом, если я собиралась вымыть голову. Я думала, кричала она мне или нет. Почему я ее не слышала? Может быть, сушилка работала слишком громко?

Друзья посоветовали мне перестать наказывать себя. Они звонили, передавали свежую информацию о лечении головных болей, о новейших методах, но я не слушала. Я не принимала лекарств. Я решила, что это мое наказание.

8.

В «Грин-Хейвене» Артур Шоукросс устроился основательно. Здесь его наказывали за хранение контрабанды, кражу продуктов питания, драки, беготню по коридору, громкие разговоры по ночам, но это были незначительные правонарушения, которые, растянувшись на несколько лет, не повлияли на общую оценку его поведения. Он продолжал сопротивляться психотерапии и отказался записаться в тюремную программу для преступников, совершивших половое преступление. Некоторые из его психотерапевтов считали, что он не способен осознавать свое поведение, другие же пришли к выводу, что он слишком упрям, чтобы пытаться это сделать.

«У нас недостаточно информации из первых рук о его дезадаптивном поведении, начиная с раннего подросткового возраста, – констатировал психолог Майкл Бочча в начале четвертого года тюремного заключения Шоукросса. – Три развода, отсутствие жизненных целей…»

Как и большинство других экспертов, Бочча обратил внимание на некоторые странные противоречия: «Он говорит нам, что заслуживает большего наказания, чем получил за свои преступления, тяжесть которых по-прежнему преуменьшает». Несмотря на стойкое сопротивление убийцы и его «неполную искренность в разрешении глубоко укоренившихся внутрипсихических и межличностных конфликтов», Бочча рекомендовал обратиться к психологу-консультанту или перевести заключенного в учреждение, где ему будет доступна интенсивная терапия.

Полгода спустя, 27 мая 1977 года, психотерапевт отметил в досье Шоукросса: «Не хочет посещать групповую терапию… Испытывает сильный стыд и раскаяние в содеянном [с Карен Хилл] и не считает, что готов или заслуживает освобождения. Нравится жизнь в институциональной среде…» Психотерапевт также сообщил, что Шоукросс страдает депрессией из-за убийства и видит Карен Энн Хилл в ночных кошмарах.

Другому представителю тюремной администрации тридцатидвухлетний заключенный сказал, что не знает, почему убил двух детей, но «меня сейчас не должно было быть в живых». Офицер отметил, что условно-досрочное освобождение может быть сопряжено с риском и назначил еще одну психиатрическую экспертизу. Доктор повторил более ранний диагноз: «Антисоциальное расстройство личности [социопат] и шизоидное расстройство личности… психосексуальные конфликты».

После пяти лет тюремного заключения Шоукросс, казалось, приспособился к роли одиночки в тюремном блоке. «…склонен к упрощенным, по-детски неглубоким отношениям, – писал еще один психотерапевт в 1977 году. – Большую часть времени проводит в одиночестве. Не способен устанавливать отношения со сверстниками, но проявляет большое доверие к официальным лицам».

Его попытки добиться условно-досрочного освобождения обычно отклонялись. Всякий раз перед заседанием комиссии по условно-досрочному освобождению газета «Уотертаун дейли таймс» предупреждала жителей округа Джефферсон о «возможном освобождении Шоукросса», и в «Грин-Хейвен» приходили гневные письма. Дэвид К. Ноултон из «Ноултон спешлти пейперс» напомнил властям о совершенных Шоукроссом поджогах, включая пожар на заводе на Фэктори-стрит, причинивший убытки в размере 280 000 долларов. Столь же откровенно высказывались различные окружные прокуроры округа Джефферсон, начиная с Джона Ф. Бастиана в 1976 году. Преемник Бастиана, Ли Клэри, написал: «Если этот человек будет освобожден, ни у кого в округе не останется веры в систему уголовного правосудия».

Отдел по условно-досрочному освобождению штата Нью-Йорк согласился с этим мнением. «Освобождение этого человека и его возвращение в общество сейчас, учитывая отсутствие у осужденного изменений в поведении, может привести к убийству еще нескольких детей», – писал офицер по условно-досрочному освобождению в 1977 году. Четыре года спустя офицер по надзору по имени Томас Коннолли провел «приятное», по его словам, интервью с Шоукроссом и сообщил комиссии свое мнение: «В настоящее время категорически против условно-досрочного освобождения… Заключенный явно опасен и способен на ужасные преступления».

Даже, казалось бы, освоившись в тюремных условиях, Шоукросс оставался изгоем. Администрация исправительного учреждения отметила, что он переписывается с двумя своими сестрами, Донной и Джинни, матерью Бетти и подругой по переписке в округе Делавэр, но с младшим братом Джеймсом и отцом, бывшим морским пехотинцем Артуром Гаем Шоукроссом, практически не общается[11]11
  Говоря об этом позже, Шоукросс-старший, казалось, почти гордился этим отчуждением. Он сказал следователю полиции штата Нью-Йорк, что редко общался со своим сыном-заключенным. «Моя жена часто писала ему, – сказал Шоукросс и затем решительно добавил: – но я никогда этого не делал». (Прим. авт.)


[Закрыть].

Примерно раз в месяц он разговаривал с матерью по телефону, описывая тюремную жизнь в выражениях, которые иногда казались неуместными («Полицейские застукали двух парней за этим занятием прошлой ночью»). Бетти Шоукросс была настолько подавлена преступлениями своего сына, что редко выходила за пределы Шоукросс-Корнерс и своим родственникам говорила, что ее определенно не интересует сексуальная жизнь мужчин за колючей проволокой.

Время от времени мать отправляла по почте посылку и добросовестно пересылала сыну ежемесячный чек по нетрудоспособности из Министерства здравоохранения. «Он такой же, как всегда, – разочарованно призналась она подруге. – То, как он говорит, то, о чем он говорит, – совершенно не изменилось».

Какое-то время он говорил своей матери, что подумывает стать верующим, но вскоре оставил эту тему. Затем намекнул, что женился в тюрьме, но один из родственников проверил эту информацию и сообщил, что это всего лишь очередная выдумка. Никто из родителей ни разу его не навестил.

Отбыв половину срока, Шоукросс начал пользоваться тюремными возможностями. Бросив школу после девятого класса, он лишь теперь получил диплом об окончании средней школы, а потом и сертификат класса «В» по окончании курса садоводства от Университета штата Пенсильвания. Также Шоукросс получил свидетельство столяра и в разное время работал слесарем, мастером по ремонту наушников, поваром, садовником, дворником, клерком и мастером-электриком. Психотерапевты отмечали, что он время от времени читает научно-популярную книгу и продолжает совершенствовать свое мастерство в рисовании по стеклу.

Впервые в его тюремных документах появилось неожиданное слово «старательный». Советник по исправительным учреждениям Уильям Ф. Хатчинсон писал: «Более расположен и открыт в отношении к другим людям, завоевал уважение сотрудников благодаря скромному поведению и добросовестному выполнению предписанных обязанностей».

Инспектор по имени Джон Бичи сообщал: «Он не из тех парней, которые устраивают беспорядки или что-то в этом роде. Люди такого типа обычно ведут себя здесь очень тихо».

Но какого именно типа был этот человек, который голыми руками убил двоих детей и, казалось, умел контролировать эмоциональные импульсы не лучше барракуды? Год за годом бихевиористы приступали к анализу личности убийцы и получали неизменно разочаровывающие результаты. Как и в большинстве тюрем, психиатрическая экспертиза и терапия были представлены здесь на самом низком уровне, и это обстоятельство, по-видимому, не вызывало недовольства у заключенного. Во время диагностических интервью он движением головы отвечал «да» или «нет» или складывал руки на животе и молчал. Иногда он дремал или игнорировал спрашивающего, так же как игнорировал других. В редких порывах разговорчивости он преуменьшал серьезность своих преступлений или намекал на то, что находился во власти неконтролируемых импульсов. Чаще всего он просто не хотел об этом говорить.

Его долгая и задокументированная история «обмороков» привлекла внимание врачей, но исследования показали, что мозг и нервная система в полном порядке. В период пребывания в «Аттике» ему поставили диагноз «обмороки» (остановка дыхания и кровообращения) и в его личном деле часто появлялись пометки: «потерял сознание», «найден на полу», «упал в обморок», «головокружение», «падение с лестницы». Психотерапевты задавались вопросом, не были ли эти случаи инсценированными.

В «Грин-Хейвене» этот вопрос про убийцу остался без ответа, как и многие другие. Казалось, он старел быстрее, чем его товарищи по заключению: в возрасте тридцати пяти лет его темно-каштановые волосы начали седеть, он раздался в поясе, плечи резко поникли, как будто лишний вес тянул их вниз. Тюремные задиры усвоили, что он сохранил былую силу, но его мышцы, казалось, были уже не такими упругими. Кожа вокруг зеленых глаз начала покрываться морщинками. Он жаловался на боли в животе, депрессию, перепады настроения, головные боли, другие недомогания. Были ли эти жалобы искренними, или он просто искал внимания? Никто не мог сказать наверняка.

В одном интервью он бессвязно рассказывал о том времени, когда ему было семь или восемь лет и его мать «обнаружила письмо от любовницы отца из Австралии». Далее в отчете говорилось: «С этого момента мать никогда не позволяла его отцу чувствовать себя главой семьи. Заключенный сказал, что в течение многих лет его мать ругалась на отца, обливала его кофе, всячески оскорбляла. Заключенный отметил, что его мать занималась хозяйством, а отец просто приносил домой деньги и не обращал внимания на детей».

Позже психиатр сообщил: «Он заявил, что у него было очень несчастливое детство, потому что его родители постоянно ссорились. Он был одинок, чувствовал себя в семье нелюбимым и нежеланным».

В качестве оправдания убийства двух детей эти объяснения казались недостаточными и банальными. Психотерапевты привыкли слышать, как заключенные обвиняют своих родителей в совершенных ими преступлениях, и мало кто воспринимал жалобы Шоукросса всерьез.

Воспоминания, в которых он пытался оправдать совершенные преступления, были неискренни и полны упущений. Сначала он говорил, что ничего не помнит, позже проявил некоторое раскаяние, но отказался говорить о деталях. Видя, что его неохотные признания не производят впечатления на тюремные власти, он «признал, что совершил преступление [Хилл], и больше не притворялся, что потерял сознание или не помнит деталей, – говорилось в очередном отчете. – Заключенный утверждает, что он полностью понимает, что произошло при совершении преступления в отношении Карен Хилл».

Новая, расширенная версия выглядела в описании психолога так: «Утверждает, что справлял нужду и, когда появилась девочка, испугался, что это может быть сочтено как нарушение условий УДО». Вместе с тем признается, что был под железным мостом и «думал о сексе». Эксперт отметил, что заключенный «все еще отрицает, что помнит о своих действиях в отношении девочки после того, как схватил ее».