Текст книги "Испанская серенада"

– Изумруды? – Сказанное губернатором не укладывалось у Пилар в голове.

Губернатор посмотрел на нее.

– Это было все, что дон Эстебан взял с собой в Луизиану.

– И Рефухио подозревается в краже этих изумрудов?

– Таковы обвинения. – Это звучало довольно туманно, но Пачеко уже потерял интерес к Пилар и вернулся к своим бумагам. Он продолжил: – Дон Эстебан также готов поклясться, что Рефухио де Карранса затеял с ним дуэль с целью убить его, а затем, когда его злодейство не удалось, поджег намеренно домашнюю часовню одного из влиятельных граждан Нового Орлеана, чтобы уничтожить все улики против себя. Этот пожар повлек за собой полное разрушение города. Этим перечень ваши грехов, Карранса, заканчивается.

Пилар почти не слышала последних слов губернатора. Она неотрывно смотрела на Рефухио. Возможно ли это? Как же так? Неужели он действительно нашел изумруды, когда обшаривал дом, и просто взял их?

Но если это так, то почему он, зная, что эти камни являются частью богатств, которые отчим отнял у Пилар, ни словом ей о них не обмолвился? Зная, как она мечтала вернуть свое состояние, он счел возможным утаить от нее такую важную находку!

Трудно было поверить, что Рефухио решил присвоить себе изумруды. Но тогда все сразу становилось на свои места. Вот почему дон Эстебан пошел на риск, отправившись за ними в погоню. Только алчность могла сделать его таким безрассудным.

Рефухио повернул голову в сторону Пилар, будто ее взгляд притягивал как магнит. Его глаза были печальными, но почему-то казалось, что он готов тут же жестоко высмеять сам себя.

Внезапно Пилар оставили все сомнения. Рефухио на самом деле украл изумруды, но скрыл от нее это. Он предал ее, одним махом перечеркнув все, что было между ними, растоптав ее чувства. И все это ради горстки зеленых камешков.

ГЛАВА 21

– А теперь я должен задать вам вопрос, Рефухио де Карранса, – сказал Пачеко, стараясь, чтобы его голос не выдавал нараставшее в нем раздражение. – Являетесь ли вы преступником, известным в Испании под именем Эль-Леон?

Рефухио невесело усмехнулся.

– Я не лев и никогда им не был, – ответил он. – Хотя кем меня, вероятно, можно было бы назвать, так это шакалом.

– Вот видите! – обрадовался сеньор Хуэрта. – Это полностью опровергает показания обвинителя. Значит, вести дальнейший допрос не имеет смысла. И так ясно, что все эти обвинения – гнусная клевета, ведь они не подкреплены никакими доказательствами.

Дон Эстебан даже подскочил на месте.

– Так я лжец, по-вашему? Нет, единственный, кто заслуживает этого титула, стоит вон там. – Он указал пальцем на Рефухио. – Это не допрос, а черт знает что такое. Я требую, чтобы все было как следует проверено.

Губернатор был в некотором замешательстве. Наконец он принял решение.

– Полагаю, что нет необходимости разбирать дальнейшие подробности этого дела. Чтобы рассудить вас по справедливости, нужно иметь веские доказательства правоты каждой из сторон, а их сейчас нет. Если такое положение вещей вас не устраивает, могу только посоветовать вам заново представить это дело к рассмотрению в Мехико-Сити. Или в Мадриде.

Сеньор Хуэрта ничуть не растерялся.

– Карранса – друг моего сына, человек огромной отваги, честный и благородный. Все обвинения, выдвинутые против него этим испанским вельможей, совершенно беспочвенны. Все действия дона Эстебана Итурбиде не что иное, как попытка втянуть правосудие в свои личные проблемы с семьей Карранса, против которой он что-то имеет. Этого ни в коем случае нельзя допустить.

– Да кто вы такой, чтобы тут командовать? – Дон Эстебан просто кипел от злости. – Вы, сеньор, лезете в дело, в котором ни черта не смыслите. Впрочем, чего еще можно ожидать в этой провинции. Карранса ведет свою собственную опасную игру, а вы, как последний дурак, пляшете под его дудку. Хорошенько подумайте над моими словами.

Отец Чарро гордо выпрямился.

– Вы что, угрожаете мне?

– А хоть бы и так. Доказательством моей правоты, и весьма красноречивым, является то, что моя падчерица сейчас здесь, вместе с Каррансой. Разве этого недостаточно?

Тут вмешался Чарро.

– Ну и что из того, что Пилар с нами? – спросил он. – Какую трогательную заботу вы проявляете по отношению к своей падчерице, публично оскорбляя ее.

Дон Эстебан ухмыльнулся.

– А, ты тоже из этой шайки. Такой же бандит, как и твой Карранса. Чувствуешь, что и для тебя запахло жареным, потому и защищаешь его так рьяно. Но твоего мнения никто не спрашивает.

– Грязная ложь! – вскричал сеньор Хуэрта.

– Господа, вы переходите все границы. Не забывайте, зачем мы собрались здесь. – Губернатор уже совершенно потерял терпение.

– Я все же скажу, – не сдавался Чарро. – Мне кажется, дон Эстебан, что у вас камень в груди вместо сердца. Неужели вы всерьез думаете, что ваша падчерица могла связаться, как вы изволили выразиться, с людьми недостойными?

Губернатор пытался призвать спорщиков к порядку, но все тщетно. Не обращая внимания на Пачеко, дон Эстебан визгливо рассмеялся.

– Что это ты вдруг заговорил о сердце? По-твоему, я негодяй, а Карранса просто ангелочек, чувствительный и любвеобильный? Ошибаешься, дружок. Для него всегда существовала только ненависть. Он признает только это чувство и никаких других. Он похитил мою падчерицу единственно для того, чтобы выставить меня на всеобщее посмешище, потому что ее позор – это мой позор. И теперь он упивается своим триумфом.

– Нет, – сказал Рефухио, как отрезал. До этого в комнате стоял шум, что-то бубнил Чарро, что-то доказывал губернатору сеньор Хуэрта, губернатор, в свою очередь, перекрикивая остальных, безуспешно пытался добиться тишины. Но Рефухио произнес одно-единственное слово, и гомон внезапно стих.

– Нет, – повторил Рефухио, уже чуть тише, потом продолжил едва слышно:

– Действительно, сеньорита Пилар Сандовал-и-Серна пользовалась некоторое время моим покровительством, хотя признаю, что не всегда вел себя по отношению к ней безукоризненно. Но готов поклясться чем угодно: у меня и в мыслях никогда не было причинить ей какой-либо вред. Единственное, чего я хотел, – быть рядом с ней, служить ей, подобно преданному рабу, и умереть у ее ног. Но больше всего на свете я мечтаю о том, чтобы она стала моей женой.

Теперь все взгляды были устремлены на Пилар. Губернатор опомнился первым и быстро спросил:

– Это правда?

Что она могла сказать, если сама не могла разобраться в ситуации. Больше всего ее смущала пропажа изумрудов. Главная причина заключалась в том, что Рефухио обманул ее. Он припрятал драгоценные камни, которые могли сделать его богачом, а она все это время была уверена, что ей не на что жить. Тем самым Рефухио лишил ее свободы, привязал ее к себе. Тогда, может статься, и остальные обвинения дона Эстебана имеют под собой какие-то основания?

Может быть, она и вправду нужна была Рефухио только для того, чтобы отомстить ее отчиму? И он занимался с ней любовью только затем, чтобы нанести своему врагу удар побольнее? И его забота о ней была продиктована только желанием сделать ее послушным орудием своей мести?

Но если это и было правдой, размышляла Пилар, то никто, кроме нее самой, не виноват в том, что она так глупо поверила этому. Она первая предложила ему сделку в саду патио. Правда, она и не предполагала, что все зайдет так далеко. Она рассчитывала, что через несколько часов, в крайнем случае, на следующий день уже будет находиться у своей тетушки, не опасаясь, что ее настигнет месть отчима. Но сделанного не воротишь.

Однако настал момент разрубить наконец этот узел. Пилар прижала руки к груди и сделала глубокий вдох. Сейчас, сию минуту.

– Не делай поспешных выводов. – Голос Рефухио звучал почти умоляюще. – Все гораздо сложнее, чем ты думаешь.

Чарро, который стоял всего лишь на расстоянии вытянутой руки от Пилар, тоже повернулся к ней.

– Дай ей высказаться, – потребовал он. – Она имеет на это полное право.

Пилар смотрела то на одного, то на другого. У Чарро было открытое, приятное лицо, которое еще больше красили ясные голубые глаза. На мрачном лице Рефухио отражалась смена чувств, обуревавших его, – раскаяние, надежда, отчаяние и еще тысяча переживаний, смысл которых оставался для Пилар непонятным. Она никогда не рискнула бы с уверенностью заявить, что точно знает, о чем в данный момент думает Рефухио или что он чувствует. Рефухио был для нее загадкой. И даже сейчас Пилар было неимоверно тяжело преодолеть чары этого мужчины. Но она должна. Так будет лучше и для него самого, и для нее, и для всех остальных. Никто не узнает о том, что они с Рефухио были очень близки, что их многое связывало.

Она заговорила твердо, собрав всю свою волю:

– Рефухио Карранса оказал мне большую услугу, и я очень благодарна ему за это. Но если я невольно дала ему повод думать, что это нечто большее, чем благодарность, то очень сожалею об этом. Чтобы окончательно внести ясность в это дело, я должна сообщить, что сеньор Мигель Хуэрта оказал мне огромную честь, попросив моей руки. И я дала согласие.

– То есть вы выходите за него замуж? – уточнил губернатор.

Пилар посмотрела на Чарро, который не мог прийти в себя от изумления. Она успела заметить невольное движение, которое сделал Рефухио по направлению к ней, но тут же сдержал свой порыв.

– Да, – ответила она. – Совершенно верно.

Чарро вдруг широко улыбнулся. Он подошел к Пилар, положил ей обе руки на плечи и притянул к себе – подальше от Рефухио.

– Родная моя, – прошептал он ей на ухо, – я буду тебе очень хорошим мужем.

Губернатор откашлялся. Он свернул документ и положил рядом с собой.

– Так. Похоже, мы со всем разобрались. Может быть, теперь мне позволено будет взять слово?

– Давно пора, – быстро вставил дон Эстебан. Губернатор взглянул на него, досадливо поморщившись, затем снова обратился к Рефухио:

– Мне представляется, сеньор Карранса, что вы действительно похитили сеньориту Сандовал, по ее настоянию или преследуя свои собственные цели, – неважно.

В такого рода подробности мы пока вдаваться не будем. Какие бы мотивы вами ни двигали, вы не могли не знать, что совершаете противозаконной поступок.

Губернатор сделал паузу, но Рефухио не воспользовался ею, чтобы сказать хоть что-то в свое оправдание. Казалось, его мысли витают где-то очень далеко, а ко всему происходящему в этой комнате он потерял интерес.

– Также совершенно ясно, что я не могу вменить вам в вину преступления, в которых вас подозревают, поскольку это не подкреплено доказательствами. То, что вы похитили эту даму, еще не значит, что вы – Эль-Леон. Поэтому я не намерен вас здесь дольше задерживать.

Слова губернатора были встречены одобрительными возгласами. Друзья Рефухио, Висенте, сеньор Хуэрта, его чаррос шумно приветствовали решение власти. Дон Эстебан в ярости стукнул кулаком по столу, так что бумаги Пачеко разлетелись в разные стороны.

– Тихо! – повысил голос губернатор, приводя бумаги в порядок. – Хватит шуметь, я еще не закончил.

– А что такое? – спросил сеньор Хуэрта. Губернатор не удостоил его ответом, снова повернувшись к Рефухио.

– Я не стану вас больше задерживать, сеньор, несмотря на то что, на мой взгляд, в этих обвинениях вполне может присутствовать какая-то доля правды. Но все, что я могу сделать, – это послать в Испанию запрос на предоставление нам описания этого бандита, Эль-Леона.

– Неслыханно! Это переходит все границы! – завопил дон Эстебан. – Я требую, чтобы вы взяли этого человека под стражу немедленно!

– Ах так, сеньор? – протянул губернатор, поднимаясь с кресла. – А не желаете ли и вы за компанию посидеть за решеткой, пока не придет ответ из Испании? Возможно, Рефухио Карранса захочет, в свою очередь, выдвинуть против вас обвинение в распространении клеветнических слухов о нем.

– Вы не посмеете!

– Вы так считаете? – Взгляд губернатора, обращенный на дона Эстебана, потемнел, в голосе слышалась угроза. – Я представляю верховную власть на огромной территории, вплоть до Рио-Гранде. Я здесь полноправный хозяин и никому не позволю указывать мне, что я должен делать.

– Но-но, полегче. У меня есть влиятельные друзья, которые помогут мне живо сбить с вас спесь!

– Я верю вам, дон Эстебан, – произнес Пачеко сквозь зубы. – Но нисколько вас не боюсь. Вы намекаете на то, что я могу потерять это место? Ну так знайте, что мое самое заветное желание – оставить эту должность и уехать обратно в Испанию. – Губернатор отвернулся от разъяренного вельможи. – Я уже принял решение и от своего слова не отступлюсь. Покорно благодарю вас, господа, за то, что вы оказали мне доверие, во всем положившись на правосудие. Всего вам наилучшего.

Они разошлись, не заставив себя долго упрашивать. По дороге на гасиенду мужчины поминутно салютовали из ружей, выражая таким образом свою радость. Ведь они одержали серьезную победу. Запрос губернатора должен будет пройти большой путь. Его отправят в Мехико-Сити, затем в Веракрус, потом через весь океан в Испанию. Он может затеряться в пути, а если и достигнет места назначения, то исчезнет в ящике стола какого-нибудь чиновника и о нем совершенно забудут. Не исключено также, что если описание Эль-Леона все-таки будет прислано в Новую Испанию, то оно будет таким неопределенным, что установить по нему личность преступника не представится возможным. И потом, пока это случится, пройдет не менее полутора-двух лет.

Само собой, многие в Севилье и Кордове наверняка знали, что Рефухио Карранса и Эль-Леон – одно лицо, а если не знали, то догадывались. Но мадридские власти, скорее всего, пребывали на этот счет в полном неведении. И они не могли действовать, основываясь только на чьих-то домыслах. Нужны были очень веские доказательства, а их сбор – дело долгое и трудное.

Так что сейчас угроз дона Эстебана не стоило бояться. Рефухио был на свободе. Они все были свободны. И еще одно событие давало повод для радости – скоро им всем предстояло погулять на свадьбе. Они весело переговаривались, хохотали, отпускали шуточки. Только Пилар, Рефухио и новоиспеченный жених были словно в воду опущенные. За всю дорогу они не проронили ни звука.

Сеньору Хуэрту первую ошеломили новостью о предстоящем бракосочетании, но особого восторга она по этому поводу не высказала.

– Это правда, сынок? – спросила она, сжав ладонями лицо Чарро.

– Да, мамочка.

– И ты будешь счастлив и никогда больше не покинешь нас?

– Да, мамочка.

Она заглянула ему в глаза, затем обреченно кивнула:

– Что же, свадьба так свадьба. Но мы должны как следует подготовиться.

– Но зачем же так спешить, – попыталась возразить Пилар.

Мать Чарро повернулась к ней:

– А какой смысл тянуть?

– Никакого смысла, – ответил Чарро вместо Пилар. – Чем скорее, тем лучше.

– Согласна? – Сеньора Хуэрта вопросительно посмотрела на Пилар.

Пилар нечего было сказать в ответ. Выдавив жалкую улыбку, она шепотом повторила:

– Чем скорее, тем лучше.

Приготовления к свадьбе начались на следующее утро.

В комнату Пилар вошла мать Чарро, за которой плелась Бенита. Девушка несла в руках ворох платьев, довольно нарядных, бледно-голубых, розовых, желтых и даже одно белое, расшитое крошечными голубыми цветочками. Все это были настоящие подвенечные платья, в которых выходили замуж женщины из этой семьи. Здесь были собственный наряд сеньоры Хуэрты и совсем новый – ее дочери, сестры Чарро, которая вышла замуж этим летом и переехала жить за Рио-Гранде, и еще несколько ее платьев, которые она носила в девичестве, но оставила дома, так как сочла их слишком легкомысленными для замужней дамы. И всю эту гору одежды Пилар предстояло перемерить. Когда она выберет себе свадебный наряд и платья для других случаев жизни, Бенита подгонит их под ее фигуру.

Сеньора велела служанке положить одежду на постель, а сама подошла к узеньким двустворчатым дверям, ведущим на балкон, и захлопнула их, затем вернулась обратно и села рядом с большим шкафом, стоящим возле стены как раз напротив кровати. Сложив руки на груди, она приготовилась руководить примеркой.

Пилар было абсолютно безразлично, что на нее наденут, но она решила, что все же лучше притвориться оживленной и довольной. Платье самой сеньоры было слишком коротко для нее, а наряды ее дочери – широковаты в талии, но в целом сидели неплохо. В конце концов, выбор остановили на белом платье. После долгого обсуждения решили, что оно самое подходящее для брачной церемонии. Этим платьем Бените предстояло заняться в первую очередь. Остальные подождут.

Пилар стояла, подняв над головой руки, которые уже начали неметь от такой неудобной позы, а Бенита сновала вокруг нее с иголкой и ниткой. Такой вещи, как булавки, в Техасе, похоже, совсем не водилось, и Бените пришлось наметывать все швы на живую нитку в тех местах, где платье нуждалось в переделке.

Пока проворные пальцы Бениты делали свое дело, сеньора Хуэрта успела задать Пилар несколько вопросов, касающихся ее семьи, воспитания, ее пребывания в монастыре. К тому времени девушка закончила один шов и перешла на другую сторону. Она натянула шелк так, чтобы он туго обтягивал талию Пилар, и воткнула в него иголку. Внезапно Пилар почувствовала, как кончик иглы глубоко вонзился в ее бок. Она вскрикнула от боли и отпрянула от служанки.

– Тысячу извинений, сеньорита, – пропела индеанка, но в ее темных колдовских глазах не было ни капли сожаления.

Зато в этих глазах Пилар увидела ревность и обиду. Девочка любила Чарро. Она все время оказывала ему разные мелкие услуги, смахивала пыль с его шляпы только затем, чтобы лишний раз подержать ее в руках, постоянно таскала для него с кухни что-нибудь вкусненькое. Теперь Пилар чувствовала жгучее раскаяние. Она не думала, что ее скоропалительное решение может поломать жизнь еще кому-нибудь, кроме нее самой.

Сеньора Хуэрта вскочила на ноги.

– Ах ты, негодная девчонка! – набросилась она на Бениту. – По твоей милости платье теперь запачкано кровью. Заканчивай побыстрее и бегом застирывать пятно.

Пилар даже не дрогнула, когда девушка снова приблизилась к ней с иглой в руке. Это была маленькая месть Бениты, попытка привлечь к себе внимание. И девочка добилась своего.

На этом инцидент был исчерпан. Пилар одели в подвенечное платье, но ей казалось, что это захлопнулась дверь ее тюрьмы, в которую она сама себя добровольно заточила. Теперь ее будущее предопределено, и ей больше никогда не вздохнуть свободно.

Пилар была не единственной, кто разгадал тайну странного поведения Бениты. Донья Луиза завела об этом разговор, когда они с Пилар остались наедине.

– Знаешь, ты ведь растоптала все девичьи мечты этой служанки и убила ее надежды, – сказала вдова, прохаживаясь по балкону и жуя конфету. – Я как-то застала ее на кухне, царапающей стол и проливающей горькие слезы прямо в суп.

Пилар вышла на балкон следом за Луизой.

– Из-за этого я чувствую себя очень мерзко, – ответила она.

– И, как бы это помягче выразиться, ты выглядишь не намного счастливее, чем Бенита. – На сей раз вдова попала прямо в точку.

– Я пытаюсь собраться с мыслями. Все произошло так быстро.

– Да уж, с этим я согласна. А что, судьба Рефухио тебя совсем не беспокоит?

Пилар подошла к балконным перилам и взглянула через плечо на собеседницу.

– Чего это ради я должна волноваться за него?

– Он прилюдно предложил тебе руку и сердце, а ты ему отказала. И теперь тебе совершенно все равно, какие чувства он испытывает после этого?

– У него были свои причины, чтобы сделать мне это предложение, а у меня свои – чтобы его отвергнуть. Я думаю, он все понял. На такие дела у него хватает сообразительности.

– Понять и смириться – совершенно разные вещи. Но мне интересно, неужели ты и вправду так поверхностно судишь о Рефухио? Действительно, он не совершает безрассудных поступков. Прежде чем что-то сделать, он должен все хорошенько обдумать. Но почему ты считаешь, что человек с трезвым умом обязательно должен быть бесчувственным чурбаном? Рефухио – необыкновенный мужчина. Я до сих пор не могу себе простить, что так легко позволила ему уйти из моей жизни.

– В самом деле? – Пилар казалась совершенно равнодушной.

– Да. Хотя, окажись я на твоем месте, я бы, вероятно, тоже предпочла выйти замуж за Чарро.

– Тогда зачем ты читаешь мне нотации?

– Я просто высказала свое мнение. Но Рефухио все же заслуживает лучшей участи.

– Ты забываешь об изумрудах. Полагаю, Энрике уже успел рассказать тебе о них?

Донья Луиза рассмеялась:

– Конечно, рассказал. И я теперь ничего не забываю. Наверное, это Энрике удалось перевоспитать меня.

– И ты сама признаешься в этом? – Пилар на миг обернулась к Луизе, затем снова отвела глаза.

– Как видишь. Забавно, не правда ли? Пилар нахмурилась:

– Только не говори мне, что ты просто играешь с ним.

– Он не из тех, над кем можно всласть позабавиться, а потом выбросить, как надоевшую игрушку, – сказала вдова, криво усмехнувшись. – Иногда он выглядит милым, смешным дурачком – и только. Но на самом деле у него есть твердые жизненные принципы, у него добрая душа и пылкое сердце. Под его влиянием я сильно изменилась – в лучшую сторону. Словом, Энрике – золотой малый. И он заслуживает настоящей любви.

– Я понимаю, – медленно произнесла Пилар.

– Сомневаюсь, чтобы ты правда поняла меня. Но какое это имеет значение, если я действительно счастлива.

– А как же поместье твоего мужа? Разве ты не собираешься вернуться обратно, чтобы вступить в законные права наследования?

– Ни за что! – Луиза ни на секунду не задумалась. – Пропади оно пропадом, – добавила она немного погодя. – Ноги моей больше не будет на корабле, и на лошадь меня теперь не усадишь ни за какие коврижки.

– А ведь если бы не боязнь мести дона Эстебана, ты так бы и осталась в Новом Орлеане. Признайся, в глубине души ты немного жалеешь, что больше никогда не вернешься туда.

– Пожалуй, да. Но тут уж ничего не попишешь. Пилар внимательно посмотрела на вдову.

– А как насчет денег?

– Энрике позаботится об этом. С его бродяжнической жизнью покончено раз и навсегда. Мой муж должен будет найти способ как следует содержать наш дом.

– Твой муж! Но как же… – Пилар запнулась, не в состоянии выразить словами мысль, которая породила смутный страх в ее душе.

– Рефухио? – Вдова добродушно засмеялась. – Тогда, на корабле, он был очень добр ко мне. Он понял, как я одинока, как оскорблена в своих лучших чувствах человеком, который женился на мне только ради того, чтобы заиметь законного наследника, а сам путался со своей мулаткой-экономкой. А потом Рефухио решил, что уже достаточно утешил меня. И его можно понять – он захотел свести нас с Энрике вместе. Это было не очень-то честно со стороны Эль-Леона, но удивительно мудро.

Может быть, подумала Пилар, Рефухио точно так же намеренно свел ее с Чарро? Что, если у него такая привычка – пристраивать кому-нибудь другому всех брошенных им женщин? Конечно, всерьез она не думала, что это может оказаться правдой, но если постараться убедить себя, то это поможет избавиться от угрызений совести.

– Получается, ты остаешься здесь?

– Да, верно. Несмотря на то что обещанными грудами золота здесь и не пахнет. Я предполагала, что вы мне все солгали про это. Не круглая же я идиотка. Но мне отчаянно хотелось убедиться в том, что я действительно сильная, как сказал Рефухио. И когда оказалось, что это на самом деле так, то больше всех удивлена была я сама. Да, апачи напугали меня до смерти, но все обошлось, потому что рядом был Энрике. И я не променяю его ни на какие сокровища. На этой земле мы найдем местечко, где будем пасти скот и растить детей. Когда-нибудь я стану старой и толстой, но это не изменит ко мне отношения моего мужа.

– И тебе этого будет достаточно? Ты никогда не будешь скучать по блеску Мадридского двора?

– Ну конечно же, буду! Когда-нибудь мне захочется кричать, топать ногами и оплакивать то, что я потеряла: друзей детства, шумные вечеринки, наряды и украшения. Я буду удивляться, как это мне в голову пришло такое – похоронить себя заживо в этой глуши. Но я всегда буду помнить, что Энрике нельзя возвращаться в Испанию. Он поймет меня, постарается рассмешить, и все сразу пройдет – я успокоюсь.

– Ты ждешь от него многого.

– Да, но он даст мне еще больше. Я получу смысл жизни.

– Чарро тоже станет хорошим мужем, – сказала Пилар, тряхнув головой.

– Не спорю. Но станешь ли ты ему хорошей женой, вот в чем вопрос.

Это было точно сказано. Пилар еще долго размышляла над словами Луизы уже после того, как та ушла. Конечно, она приложит все силы, чтобы справиться с ролью примерной супруги, но поможет ли это?

Была уже почти ночь, когда под окном Пилар раздался стон гитары. Она хотела убежать, спрятаться куда-нибудь от этих звуков, но не могла этого сделать. Ее будто завораживала мелодия старинной андалузской серенады, которую Рефухио пел в ту ночь, когда они впервые встретились в Севилье, а затем снова – на корабле. Эта песня пробуждала в ней воспоминания о фонтанах и лимонных деревьях в садах, залитых лунным светом, обо всем, что она так старалась забыть. Пилар казалось, она не вынесет этого, а Рефухио все пел и будто вкладывал в свое пение всю душу.

Пилар выбежала из комнаты на балкон и выглянула вниз, но никого не увидела. Кажется, Рефухио намеренно старался держаться в тени, чтобы не быть замеченным. Его звучный бархатный голос сводил Пилар с ума.

Поблизости никого не было. Чарро еще днем ускакал с отцом осматривать стадо, которое пасли чаррос-индейцы, и до сих пор не вернулся. Висенте, Энрике и Балтазар ушли к индейским хакале смотреть петушиный бой, который там сегодня устраивали. Хозяйка наблюдала за приготовлением позднего ужина на кухне. Донья Луиза была в своей комнате, где заканчивала вечерний туалет.

Пилар еще сильнее наклонилась с балкона, вглядываясь в темноту до боли в глазах, ее пальцы крепко сжимали перила. Затем она прошлась по балкону, высматривая внизу знакомую фигуру. Проходя мимо спальни доньи Луизы, Пилар попала в полосу света, который заставил золотом вспыхнуть копну ее медовых волос и словно растекся по ее лицу, плечам, по всей ее хрупкой фигурке, окутанной облаком легкого шелка. Донья Луиза не жалела свечей для своей комнаты. Ночной ветерок нес с собой запах степных трав, он шелестел листвой виноградной лозы, оплетавшей балкон. Издалека, оттуда, где стояли индейские хижины, доносились голоса людей. Но сейчас для Пилар существовала только музыка, которую Рефухио дарил ей.

Пилар дошла до конца балкона и повернула обратно, так и не обнаружив, где скрывается Рефухио. Он надежно спрятался от нее. Пилар вдруг захотелось, чтобы вернулись Чарро с отцом и дом наполнился шумом и смехом, чтобы донья Луиза наконец закончила прихорашиваться и вышла из своей комнаты поболтать с Пилар, чтобы сеньора Хуэрта позвала ее и попросила чем-нибудь помочь. Ну хоть бы что-нибудь случилось, лишь бы только не оставаться наедине с этой музыкой и с этим голосом.

Пилар подошла к своей спальне и вошла внутрь. Потом, повинуясь внезапному порыву, наглухо закрыла за собой дверь. Звуки песни затихли. Пилар больше ничего не слышала.

Она постояла минуту, прислушиваясь и пытаясь понять, закончил ли Рефухио петь или же дело в том, что толстые стены и массивная дверь просто не позволяют звукам проникнуть в комнату.

Пилар сделала глубокий вдох, закрыла глаза, затем медленно открыла их опять. Потом зачем-то подняла руку и потерла кожу на шее. И, наконец, двинулась в глубь спальни.

Она пыталась отвлечься, перебирая какие-то вещички, бесцельно бродя по комнате и чувствуя себя очень неуютно. Она поплотнее закрыла дверь, хотя было невыносимо душно и глоток свежего воздуха совсем не повредил бы. И вдруг Пилар словно проснулась. Какое ребячество, подумала она, так разволноваться из-за какой-то серенады.

Резко повернувшись, так что ее юбки взметнулись вверх, Пилар шагнула к двери и, решительно схватившись за ручку, рывком распахнула массивные створки, впуская в комнату прохладный ночной воздух.

Но вместе с ветром к ней ворвался Рефухио. Он бесшумно переступил порог ее спальни и остановился, прислонившись спиной к дверному косяку.

– Какой теплый и ласковый прием, – проникновенно прошептал он. – Какими еще приятными сюрпризами здесь встречают дорогих гостей?