Текст книги "Земля мечты. Последний сребреник"

Хелен предположила, что миссис Лэнгли спутала Джимми и Пити, кто уж они такие. Но, как вскоре выяснилось, Пити был канарейкой и пострадал от гнусного поведения Пиблса, так как Пити пришлось оставить. Хелен не знала, что и подумать. Она не знала, что сказать, но и молчать было невежливо. Она хотела было погладить серого кота, но ее рука просто прошла через него.

– Я читаю вашу книгу, – сказала Хелен. – Очень милая книга, правда. Прекрасные иллюстрации.

– Да, так оно и есть, – сказала миссис Лэнгли и села на стул. Серый кот запрыгнул ей на колени. Хелен недоумевала, почему миссис Лэнгли не проваливается через стул… и уж тогда почему она не проваливается через пол.

– Вы сами все это рисовали? – спросила Хелен и тут же вспомнила: нет, рисунки имели другого автора, и он назывался в книге.

– Нет, – сказала миссис Лэнгли, гладя кота. – Рисунки делал Джимми. А потом он уехал… Но он вернется, и ему эта одежда понадобится. Нет ничего забавного в том, что у человека нет смены одежды, когда одежда, которая на тебе, растет, как хмель. Будь хорошей девочкой и отнеси для меня одежду Джимми в бухту. Я совсем старуха стала.

– Не такая уж вы и старая… – начала было Хелен, собираясь сказать старушке что-нибудь приятное, но миссис Лэнгли строго посмотрела на нее и оборвала:

– Ты ничего в этом не понимаешь, юная леди. Я старше, чем ты можешь вообразить, гораздо старше тебя. И то, что я говорю, не должно, думаю я, подвергаться сомнению со стороны юной девицы. Я понятия не имею, сколько мне лет. Я счет потеряла своим годам. В прошлый солнцеворот одежду туда относил старый друг Джимми, но потом он пропал, хотя и не должен был пропадать. Мы с ним были близкими друзьями. Его очень интересовало то, что я пишу, но он был такой невезучий. Я боюсь, что он тоже ушел на другую сторону. И по таким же печальным причинам. Иначе он был бы здесь, как я уже сказала. Но этот его уход вполне понятен. Я помогла ему, ведь так? Я ему сказала, что можно замешивать, а что лучше не трогать. Может быть, ты его знаешь.

Хелен пожала плечами.

– Может быть. Как его звали? Это так давно было – вряд ли я помню, если вы говорите, что он был здесь в последний раз в прошлый солнцеворот.

– Ларс Портленд. Ты тогда была совсем маленькой девочкой, да? Сундучок стоит за шкафом.

Хелен кивнула, ее смутила резкая перемена темы разговора. Ларс Портленд! Что это значило, черт побери? Знал ли об этом Джек? А Скизикс? И они ничего ей не сказали. Она убьет их обоих. За шкафом и в самом деле стоял дорожный сундучок. Хелен его видела. Но сундучок был заперт на замок, а потому она не могла заглянуть внутрь, хотя ее и снедало любопытство касательно его содержимого. Ни Скизиксу, ни Джеку она ничего не сказала, потому что они захотели бы его открыть, а Хелен не считала, что у них есть право залезать в сундучок миссис Лэнгли. Еще хорошо, что мисс Флис о нем не знала, она-то давно бы его взломала ломиком. Мисс Флис как-то раз нашла стопку старых газет, они были спрятаны под чердачной лестницей, и она часами разрывала их на части постранично, потому что вбила себе в голову, что там, в газетах между страниц, спрятаны деньги. Старики умели это делать, говорила она, прятать денежки. Но ничего в той стопке, кроме газет, не обнаружилось, а потому она впала в неистовство, оставила их в тот день без ужина, сказав, что ей было отказано в получении ее законного наследства, и теперь она не может себе позволить кормить неблагодарных детей.

Мисс Лэнгли медленно кивнула ей и показала тонким пальцем общее направление, в котором следовало искать сундучок.

– Ключ спрятан под ручкой с правой стороны, если смотреть на него спереди, и с левой, если от него отвернуться. Но если отвернуться, то ничего не увидишь, верно? – Она замолчала словно в ожидании ответа.

– Верно, мадам, – сказала Хелен.

– Хорошо. Ты проницательная молодая девица. Я и сама когда-то такой была. Поэтому-то я и позволила тебе занять этот чердак. Там, внизу, есть женщина. Как ее зовут?

– Мисс Флис, мадам.

– Очень жаль.

– Да, мадам.

Хелен ждала продолжения. Миссис Лэнгли сидела, седая, погрузившись в размышления и опершись подбородком о ладонь. Хелен некоторое время пребывала в испуге – боялась, что у старушки кончился завод, как у часов. Такое случалось иногда в луна-парке с призраками, общавшимися посредством медиумов, словно разговор с живыми людьми казался им прежде, в начале, неплохой идеей, но потом они понимали, что ничего хорошего из этого не выйдет, и потому выбивались из сил и в какой-то момент отключались, их голоса смолкали.

– Сундучок, мадам.

– Ты видела Джимми?

– Ни разу. Но теперь буду внимательней. Я в последние несколько дней видела несколько странностей, если хотите знать. Не удивлюсь, если увижу и Джимми. Как он выглядит?

– Он будет голый, как рыба, – сказала миссис Лэнгли, немного оживившись теперь, когда разговор вернулся к Джимми.

Хелен не знала, что на это сказать. Да, в таком виде узнать его будет нетрудно, но вдруг ни с того ни с сего выискивать его в толпе вовсе не казалось ей хорошей идеей.

– А почему он будет голый, как рыба? – выдавила она из себя.

– Ну, может быть, он и не будет голый, ведь может?

– Надеюсь, да, конечно. Вы поэтому хотите, чтобы у него была смена одежды?

Миссис Лэнгли внимательно разглядывала ее несколько секунд.

– А разве нет причин получше? – спросила она наконец.

– Нет, конечно. Точно нет. Мне ни одна в голову не приходит. В данных обстоятельствах ему нужна смена одежды, разве нет?

– Конечно, нужна. И ты ему отнесешь эту смену. В бухту, положишь под железнодорожный мостик. Вдоль стены там горка камней. Он выйдет из океана. По крайней мере, я так думаю. В первый раз он пришел через норку суслика, но ему это не понравилось. Слишком – как это слово? – «подземно», так он, кажется, сказал. Слишком по-кротовски. А он кротов ненавидел. Это был его единственный недостаток, если хочешь знать правду. А я к кротам хорошо отношусь, как и ко всему. Все дело в том, с чем сталкивается кротовый нос, если хочешь знать мое мнение, с которым Джимми не мог согласиться. А еще у них другие ноги. Господь дал им ноги от какого-то другого зверька – один бог знает какого.

Хелен кивнула, не зная, что сказать на это.

– А кто такой Джимми? – спросила она; вопрос ничем не хуже других.

– Так он же был моим мужем, дитя мое. Ты читала мою книгу. Твой молодой человек позаимствовал ее у меня на время, я верно говорю?

– Да, – начала Хелен. – То есть мой друг Джек позаимствовал эту книгу у вас. Но я сама попросила его сделать это. Он избавил меня от ползания по полу вон туда, чтобы достать ее. Нельзя сказать, что он совсем уж мой «молодой человек». Он… просто Джек. Живет у мистера Уиллоуби.

– Просто Джек, – невозмутимо повторила миссис Лэнгли и кивнула. – Просто Джек. – Она зажмурила один глаз, другим посмотрела на Хелен. – У меня такой «просто Джимми» был много лет. А потом я поняла, что он гораздо больше, чем просто Джимми. Он рисовал, как и ты. У него это получалось лучше, но он был старше, да? Когда он занялся рисованием профессионально, он уже был развалиной – друзья из Сан-Франциско виноваты. Все они носили экзотические шляпы и слишком много пили шампанского, и у всех у них был «артистический темперамент», а это, конечно, означает, что они могли вести себя как идиоты и как дети, и им это сходило с рук. Ах, бедняга Джимми, бедняга Джимми. Он был не так плох, как худшие из них, но и не так хорош, как лучшие. Но разве бывает иначе?

Хелен задумалась на секунду, спрашивая себя: неужели обязательно должно быть иначе. Для нее это походило на математический пазл. Но миссис Лэнгли явно и не ждала от нее никакого ответа. Ее философские мысли не подлежали оспариванию. Хелен вдруг вспомнила, кто такой Джимми. Это был Джеймс Лэнгли, человек, который иллюстрировал книгу миссис Лэнгли. Замечательные картины волшебной земли были творениями его кисти, плывущие облака, наброски ландшафтов, пастельные цвета вечера, переходящие в сумрак.

– И куда он пропал, ваш Джимми?

– Куда? Так он же в солнцеворот отправился на другую сторону, мое дитя. Много лет назад. Постой-ка. Пять раз по двенадцать это будет… сколько? У меня с цифрами плохо. Два раза он возвращался. В первый раз через нору суслика, как я уже сказала. Коты чуть его не сожрали, когда он вылез. Он весь был в земле, в веточках, и в первую ночь уснул в гостиной, надев бог знает сколько свитеров, как куколка. Около двух часов он вырос из этих свитеров и разорвал их на груди, а потом упал на пол, словно сломал себе бедро. Но на следующее утро он был в полном порядке. Он ходил уже как высокий человек, от карлика в нем ничего не осталось.

А потом, двенадцать лет спустя, он снова отправился на другую сторону, а когда вернулся, то вернулся морем. Я, конечно, скучала по нему, но он был бродягой, которого невозможно привязать, так он мне сказал. Его полотном был весь мир, и он намеревался исписать это полотно целиком. Он был ужасным романтиком, это я про Джимми говорю. Как бы там ни было, но его возвращение во второй раз по морю привело к самому удивительному совпадению. Я шла по берегу бухты, думая, что никогда больше не увижу его, и вдруг увидела его, он появился из водорослей, как бог. Уже, слава богу, наступил поздний вечер. Джимми был громаден. Представить это просто невозможно. Он оттуда каким-то образом вошел в океан, а потому у него было время уменьшиться в размерах, и его одежда задолго до его появления опала с него. Вид был ужасающий, уж ты мне поверь. Обрывки и кусочки его одеяния целую неделю прибивало к берегу, но, я думаю, нам удалось найти всё. Погода стояла отвратительная, так что народу на берегу почти не было, иначе никакой его одежды мы бы не нашли. Я не знаю толком почему. Я вроде бы помню этот его ужасный страх перед тем, что его одежда может вывести на него, что вся деревня будет его искать, чтобы выведать… тайну, наверно, так можно сказать. Мужчины были готовы убить ради этого, а то и что еще похуже. Но есть и другие, как Джимми, они бы никогда не стали.

Все Джимми этого мира ищут чего-то – какие-нибудь несколько нот чудесной музыки, которую они постоянно слышат у себя в ушах, и они уверены, что если будут слушать с достаточным усердием, то смогут уловить мелодию, запомнить ее и просвистеть в любое угодное им время. Но другие, – миссис Лэнгли покачала головой, подумав о других, – у них нет вообще никакой музыки, один лишь шум.

Этот твой парень с травами и серными спичками. Он… нет, словами не передать, на что бы он пошел. Но они впадают в отчаяние, и чем меньше они довольны своей судьбой, тем сильнее их отчаяние. Некоторые люди становятся просто одержимы ненавистью, правда? Я приглядывала за этой твоей мисс… как ты говоришь ее фамилия? Багс?

– Флис, – сказала Хелен.

– Да, конечно. Твоя мисс Флис. Я за ней наблюдала. Ты знаешь, что она разговаривает сама с собой – болтает что-то неразборчиво. Я думаю, она все ненавидит. Всех в равной мере. Она клянет свои волосы, и этот дом, и вас – детей, и погоду, и этот жалкий бульон, который готовит внизу на кухне. И она клянет саму мысль о том, чтобы приготовить что-нибудь повкуснее. Она одно ненавидит с такой же силой, как другое, а по-настоящему опасной ее делает то, что она не знает об этом. Помяни мои слова, дитя. Она даже малейшего понятия об этом не имеет. Как и твой парень со спичками. Они уверены, что и ты полна ненависти, что мир состоит из грязи. И это дает тебе преимущество. Они не могут тебя понять. Твои картины выводят их из себя. И то, что этот ваш, толстенький, любит поесть, тоже сбивает их с толку. И он часто смеется, верно? Все вы смеетесь от удовольствия. А это, вероятно, их совсем бесит. Они довольно опасны, но есть люди и похуже их, можешь не сомневаться. Они хотят пробить окно из этого мира, чтобы пробраться в следующий. Но они и его сломают. Они глупы. И это делает их невыносимыми, верно?

Хелен кивнула. Они и в самом деле были невыносимы. Она не узнала ничего такого, чего бы уже не подозревала сама. Но и подтверждение своих мыслей получить, так сказать, со стороны, тоже было неплохо. Она слишком много времени отдавала тому, чтобы казаться им веселой. Она знала об этом теперь и знала раньше. Но им от этого не было и никогда не будет никакой пользы. Их жизнь походила на существование машин, собранных слабоумными пьяницами. И все же быть веселой, прикладывать усилия было так же легко, как открыто объявлять войну. По крайней мере, так было когда-то. На сей раз Пиблс сильно ускорил события.

– Прошу прощения, мадам, – сказала Хелен. Миссис Лэнгли погрузилась в нечто подобное летаргии. Она словно парила на грани сна. К тому же она стала почти прозрачной, словно вместе с котами соскальзывала куда-то, почти ничего из своих проблем при этом не решив. – Одежда – она в том сундучке?

– Конечно, дорогая, – ответила миссис Лэнгли.

И вдруг сердце Хелен ёкнуло. Великан из моря. Джимми вернулся домой. Конечно же. Они ведь нашли его ботинок, разве нет? И очки, и запонку, и кристаллик из карманных часов. Одному богу известно, будет ли какое-то добро, если она скажет мертвой женщине, что ее живой муж вернулся с другой стороны. Но она не могла хранить эту новость в себе. Миссис Лэнгли внимательно слушала ее, наклонив голову, с надеждой в глазах. А потом покачала головой.

Это был не Джимми, сказала она Хелен. Джимми не носил очков. И часов у него не было. Никогда. Время для него не имело никакого значения. Он и его друзья-художники это особенно подчеркивали. Они всё знали про время, говорили они, и карманные или наручные часы не должны были их ограничивать. А запонки! Миссис Лэнгли не смогла сдержать смеха. Он и его друзья с юга презирали запонки. Они, вероятно, и манжеты ненавидели, если уж об этом зашла речь. Хелен нашла вещи какого-то другого человека. С другой стороны на сей раз пришел вовсе не Джимми.

Она секунду-другую не сводила взгляда с Хелен, словно предполагая, что та подняла этот разговор про запонки, чтобы не нести одежду Джимми к бухте, хотя и обещала сделать это. Но в этот момент Хелен встала и пошла за сундучком, почти непрерывно задавая вопросы миссис Лэнгли, так как опасалась, что та исчезнет, не объяснив про норы суслика, про Джимми, про «другую сторону» и все остальное. Их разговор мало что прояснил, он только сделал тайны еще таинственнее. Единственное, в чем появилась определенность, так это в том, что у Джека и Скизикса замечены те же странности, что запутали Джимми.

Хелен удалось немного растолкать мебель так, чтобы можно было вклиниться в пространство за шкаф к сундучку. Места за платяным шкафом было немного больше, чем перед книжным, так что ей не пришлось ползти по полу под столами и стульями, как Джеку. «Ее Джеку». Она смущенно улыбнулась, а потом, как ни старалась, не могла объяснить себе эту улыбку. Она нашла сундучок – старинное изделие из кожи и дерева с тяжелой крышкой на петлях. Она на секунду задумалась о правой и левой ручках, потрогала обе, поняла, что держит правую, которая словно сама приподнялась к ней в ладонь. Ключ и в самом деле оказался под правой ручкой, был подсунут под кожаный клапан.

– Я не понимаю про норку суслика, – сказала она миссис Лэнгли, засовывая ключ в скважину.

– Что такого ты не знаешь про норки сусликов, дитя? Когда мне было столько, сколько сейчас тебе, они были повсюду. Они изрыли своими ходами весь сад.

– А как Джимми мог попасть в такую нору?

Хелен откинула крышку и увидела внутри что-то вроде деревянной коробки без верха, коробка занимала приблизительно половину пространства сундучка, и в ней, как и говорила миссис Лэнгли, лежала мужская одежда и пара тяжелых ботинок.

– Почему он возвращался с другой стороны, дитя, я об этом уже говорила. Он ушел в то, что называл «сумерки», и нашел путь в другое время… Это довольно сложно для тех, кто полный профан в таких делах. Ты уверена, что ничего об этом не знаешь?

Хелен рылась в одежде, не зная, что ответить.

– Нет, – ответила она немного спустя.

– Ты что хочешь сказать – нет, не уверена или нет, не знаю ничего?

– Нет, не знаю ничего. Попробуйте мне объяснить. Я нашла одежду, она свернута в узелок. Она вся ему понадобится?

– Полагаю, что да. Ведь на нем ничего нет. Если он появится, то не сможет носить одежду, пошитую для гиганта. И для Мальчика-с-пальчика тоже. Но я сильно сомневаюсь, что он появится. Каждый раз, когда ему в голову приходила мысль убежать в кротовую нору, его пробирала дрожь. Я уверена, все дело в наросте у них на носу.

– Несомненно, – сказала Хелен. Она решила, что ей совершенно ясно, о какой одежде ведет речь миссис Лэнгли. Под ней находилось то, что в сумерках показалось ей обрывками и кусочками костюмов. Джимми это не понадобится, у него и без обнаружения кроличьего одеяния под камнями будет немало проблем.

– Наш мир – лишь один из многих, – сказала миссис Лэнгли, цитируя собственные слова из книги. Хелен закрыла крышку сундучка, слушая миссис Лэнгли. Когда он выбралась из-за шкафа туда, где горели свечи, миссис Лэнгли сидела на прежнем месте. Один из котов улегся у ног старухи, но, увидев Хелен, куда-то исчез.

– И сколько всего миров? – спросила Хелен.

– По большому счету всего один. Я написала об этом – как это сказать? – в переносном смысле. Когда пишешь книгу, появляется искушение приукрасить содержание. На самом деле в солнцеворот ты манипулируешь со временем. Джимми говорил мне, это похоже на железнодорожный поезд, точное сравнение, с остановками в пути, а каждая остановка – иная точка во времени. Запомни: все они на солнцеворот выстраиваются в линию.

– И Джимми «приходил с другой стороны» именно в солнцеворот?

– Ты и вправду умная девочка, – сказала миссис Лэнгли. – Но, кажется, твоя сильная сторона – живопись, верно? А ум и художественная натура редко уживаются между собой. Кто-то, вероятно, может сказать, что наоборот, но я постоянно видела: у Джимми от науки ум за разум заходит. Он говорил, что не позволит этому ограничивать его, как не позволяют и его друзья. И потому можно прийти к выводу, что здесь вращается миллион миров – правда? – если ты можешь переходить из одного в другой и каждый раз оказываться в каком-то новом месте. Или по меньшей мере в другом времени… Сейчас который час?

– Почти половина четвертого, кажется, – сказала Хелен.

– Отлично. Значит, здесь три тридцать, но кто знает, какое время на других остановках? Может быть, полночь. Одиннадцать тридцать пять. Четыре тридцать и еще чуток. Может, там на десять лет позднее, чем у нас, а может, на двадцать лет раньше. Кто-то из них затаился в каменном веке, я в этом не сомневаюсь. Это не имеет ни малейшего значения. Замечательно то, что ты путешествуешь вперед во времени и в то же время растешь. Ты знаешь, что вселенная расширяется – так говорит нам наука. А путешествуя назад во времени, ты уменьшаешься в размерах и можешь снова вернуться вперед, если будешь действовать быстро, через сусликову нору. Тогда ты «акклиматизируешься» – так Джимми это называл. Ты вдруг станешь одной из них. И к тому же здесь ты можешь встретить саму себя, живущую в полном неведении. Ты можешь постучать в собственную дверь и сказать что-нибудь умное, когда откроешь ее. И в это время одежда для тебя потеряет смысл. Она тебе будет не впору, если ты увеличиваешься или если уменьшаешься в размерах. И ты будешь от всей души благодарна тому, кто оставит несколько обрывков одежды где-нибудь, под каким-то камушком, разве нет? Ты прибудешь на приливной волне солнцеворота, или приползешь через сусликову нору, или просунешься через пещеру. Или залезешь в крону особо высокого дерева, потом передвинешься на ветку, которая протянулась в иной мир, – и вот тебе пожалуйста, ты уже перешла на другую сторону. А потом вернулась. Вроде того. Очень просто.

– А как вы переходите на другую сторону? – спросила Хелен. У нее голова от всех этих откровений, казалось, пошла кругом. У нее вдруг и сразу возникла тысяча вопросов. Она знала, что ответов в книге миссис Лэнгли ей не найти. Книга была чудесно озабочена вопросами, но вот на объяснения была скупа. – Что с этим луна-парком? – спросила она, не позволяя миссис Лэнгли начать ответ с первого вопроса. Старушка улыбнулась ей и только покачала головой, словно неожиданное любопытство Хелен показалось ей сродни детским вопросам.

Она начала говорить, вроде бы решив объяснить все, но в этот момент стук по люку чуть не выкинул Хелен с ее стула. За первым стуком последовал второй. Голос миссис Лэнгли сменился на шепот. Ее шаль превратилась в туман. На несколько мгновений от нее оставались одни туфли. Серый кот повис на спинке стула. Но потом туфли, кот и всё-всё исчезли.