Текст книги "Триумф времени"

– Значит, мы их опережаем?

– Не обязательно, – сказал Шлосс. – Если они уже сейчас добрались до центра, то очень возможно, что они проделывают массы всяческих вещей, пользуясь довольно маломощным экраном. Тем не менее, они наверняка бы уже засекли нас и предприняли бы какие-нибудь действия в отношении нас, если бы именно так обстояло дело. Так что давайте предположим, что мы их опережаем, пока инструменты не сообщат нам об обратном; как мне кажется – это довольно безопасное предположение.

– А сколь еще долго лететь до центра? – спросил Хэзлтон.

– Наверное, еще несколько месяцев, – ответил Ретма. – Если мы правы, предполагая, что эта кривая на своей вершине имеет плоский характер.

– А необходимая аппаратура?

– Последняя установка будет готова в конце этой недели, – сказал Амальфи. – И мы сможем начать отсчет, как только прибудем на место… при условии, что сможем научиться обращаться с оборудованием, работающим в десятки и сотни раз эффективнее своей обычной эффективности, без того, чтобы взорвать что-нибудь в процессе. Поэтому, мне кажется, нам лучше всего начать практиковаться сразу же, как только будет готова полностью вся система.

– Аминь, – пылко произнес Хэзлтон. – Могу я воспользоваться вашей логарифмической линейкой? У меня имеется несколько подготовительных упражнений, так что мне лучше бы начать сразу же, сейчас.

Он покинул комнату. Амальфи в замешательстве посмотрел наружу, в ночь. Он почти что предпочитал, чтобы Паутина Геркулеса уже бы оказалась там, раньше их и, соответственно, произвела бы по ним какие-нибудь выстрелы; эта неопределенность – в том, что есть таки кто-то или нет, прячущийся впереди – в соединении с совершенно неизвестной природой их противников – оказалась гораздо более раздражительной, чем открытая битва. Тем не менее, пока этому ничем нельзя было помочь; и если Он действительно первым прибыла на место, это давало всем им довольно значительное преимущество…

И их единственное преимущество. Единственная защита, которую Амальфи удалось придумать и соорудить наспех для планеты Он, полностью зависела от того, действительно ли Он находился в метагалактическом центре, таким образом позволяя использовать почти мгновенно множество слабых результирующих сил, которые можно использовать для производства сильных возмущений – эффект «лютик против Сириуса», так охарактеризованный Боннером. И в этой области он обнаружил, что Мирамон и совет Ониан странно несговорчив, даже пассивен, словно установка защиты для целой планеты оказалась слишком сложной концепцией для их понимания – в это весьма трудно было поверить в свете весьма трудных концепций, которыми им удалось овладеть и приспособить в работе, с тех пор как Амальфи впервые встретился ними, когда они еще были дикарями по колено в грязи и жестокости. Что ж, если он все еще и не понимал их, ему не удалось бы улучшить свое понимание даже за несколько оставшихся месяцев; и по крайней мере, Мирамон полностью согласился с тем, чтобы Амальфи и Хэзлтон руководили Онианскими техниками при сборке их исключительно теоретически работоспособных электронных приборов, представлявших собой с виду мешанину деталей и проводов, собранных таким образом, что было возможно легко протестировать их и, если необходимо, быстро внести изменения.

– Некоторые из них, – сказал Хэзлтон, разглядывая только что завершенное скопление проводов, линз, антенн и металлических зерен с унылым уважением, – должны оказаться довольно эффективны в случае необходимости. Я только бы хотел знать, какие из них окажутся таковыми.

В чем, к сожалению, и заключалась именно сама вполне уже предопределенная ситуация.

Но стрелки указателей, фиксирующие стрессы и потоки в пространстве вокруг планеты Он продолжали падать; а те, что указывали на эффективность работы Онианского оборудования – продолжали подниматься. 23 мая 4104 года указатели обеих установок неожиданно подскочили до крайних высот и сумасшедше забились об ограничители, и вся планета неожиданно задрожала от ужасного, оглушающего рева спиндиззи, заработавших выше пределов возможного. Рука Мирамона мелькнула на пути к главному ручному переключателю так быстро, что Амальфи не смог определить, он ли это или Отцы Города отключили энергию. Скорее всего и Мирамон не знал этого; по крайней мере, он рванулся отключить энергию исключительно в подсознательной реакции.

Рев смолк. Тишина. Уцелевшие посмотрели друг на друга.

– Ну что ж, – произнес Амальфи, – совершенно очевидно, что мы прибыли на место. – По какой-то причине он чувствовал себя довольно таки в весьма приподнятом настроении – совершенно нерациональная реакция, но он не стал медлить, чтобы попытаться проанализировать ее.

– Да, похоже что так, – сказал Хэзлтон, моргнув. – Но черт возьми, что произошло с указателями? Я могу еще понять, что локальная аппаратура сошла с ума – но почему то же самое сделали и указатели для внешнего пространства, вместо того, чтобы упасть до нуля?

– Мне кажется – это шум, – ответил Ретма.

– Шум? Какой шум?

– Для работы указателя тоже требуется какая-то энергия – немного, но все же. Соответственно, указатели потребления энергии отреагировали столь же дико, как и сами машины, из-за того, что работали на пределе своей эффективности, и поскольку, никаких входящих сигналов для регистрации не оказалось, они зарегистрировали сигналы, вызванные их собственной работой.

– Мне это не нравится, – сказал Хэзлтон. – Имеется у нас какая-нибудь возможность определить, какой уровень безопасен для работы _л_ю_б_о_г_о прибора при таких обстоятельствах? Я бы хотел ознакомиться со сгенерированными кривыми по этому эффекту, с тем, чтобы мы смогли бы провести подробные вычисления – но, похоже, в подобной сверке записей не окажется так уж и много смысла, если мы в процессе сожжем все наши машины.

Амальфи взял единственный прибор на пульте управления Он, «принадлежавший» ему – микрофон связи с Отцами Города.

– Ну, как вы там, все еще живы? – спросил он.

– ДА, МИСТЕР МЭР, – пришел соответствующий ответ. Мирамон, похоже, удивился. Так, как все, о чем у него имелись познания, умерло, даже свет – сейчас они сидели, купаясь лишь в едва различимом сиянии зодиакального света – этого пояса весьма разреженного ионизированного газа в атмосфере Он, вызванного к жизни магнитным полем планеты, да плюс еще призрачного сияния нескольких ближайших галактик – и неожиданный голос из динамиков обеспокоил его.

– Хорошо. От чего вы питаетесь?

– МОКРЫЕ БАТАРЕИ, СОЕДИНЕННЫЕ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНО, С НАПРЯЖЕНИЕМ В ДВЕ ТЫСЯЧИ ПЯТЬСОТ ВОЛЬТ.

– В_с_е_, полностью?

– ДА, МИСТЕР МЭР.

Амальфи усмехнулся в почти полной темноте. – Очень хорошо, примените ка ваши вычисления по эффективности для определения стандартов на ситуацию с приборами.

– СДЕЛАНО.

– Сообщите мне операционное состояние линии мистера Мирамона, идущей к вам вниз, позволяющей вам включить хотя бы контрольные огни на его пульте, так чтобы он смог рассмотреть показания приборов.

– МИСТЕР МЭР. В ЭТОМ НЕТ НЕОБХОДИМОСТИ. МЫ УЖЕ ПЕРЕКЛЮЧИЛИ ГЛАВНЫЙ ОТКЛЮЧАТЕЛЬ И УСТАНОВИЛИ ЕГО НА НЕОБХОДИМЫЙ УРОВЕНЬ ПОГЛОЩЕНИЯ. МЫ МОЖЕМ РЕАКТИВИРОВАТЬ ВСЕ СИСТЕМЫ НЕМЕДЛЕННО.

– Нет, не делайте этого, мы не хотим, чтобы спиндиззи снова…

– СПИНДИЗЗИ ОТКЛЮЧЕНЫ, – сообщили Отцы Города с исключительной невинностью.

– Ну как, Мирамон? Ты им доверяешь? Или ты хочешь, чтобы сперва они все подготовили и распечатали данные, чтобы ты мог снова включить всю планету, сразу, целиком?

Он услышал, как Мирамон тихо втянул в себя воздух, чтобы ответить, но он так никогда и не узнал, каков должен был быть ответ, потому что в тот же самый момент весь пульт Мирамона снова ожил.

– Эй, – завопил Амальфи. – Подождите же приказов, вы там внизу, черт возьми!

– ДЕЙСТВУЕМ ПО ПРИКАЗАМ, МИСТЕР МЭР. ПОСЛЕ НАЧАЛА ОТСЧЕТА МЫ ДОЛЖНЫ ДЕЙСТВОВАТЬ ПРИ ПЕРВОМ ЖЕ ПРОЯВЛЕНИИ ВНЕШНЕГО ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ. ОТСЧЕТ НАЧАЛСЯ ТЫСЯЧУ ДВЕСТИ СЕКУНД НАЗАД И ДВЕНАДЦАТЬ СЕКУНД НАЗАД ВНЕШНЕЕ ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ НАЧАЛО СТАНОВИТЬСЯ СТАТИСТИЧЕСКИ ЗАМЕТНЫМ.

– Что они хотят этим сказать? – спросил Мирамон, пытаясь разглядеть показания сразу всех приборов на его пульте. – Я думал, что понимаю ваш язык, Мэр Амальфи, но…

– Отцы Города не говорят на языке Бродяг, они говорят на своем, Машинном языке, – угрюмо ответил Амальфи. – И то, что они сказали, означает, что Паутина Геркулеса – если это именно то – наступает на нас. И похоже – довольно быстро.

Одним быстрым, плавным движением руки Мирамон снова выключил свет.

Темнота. И затем, медленно просачивающееся сквозь окна башни, расположенные по ее окружности – сияние зодиакального света; и еще, где-то вдали – туманные кольца галактик – островов вселенной. На пульте перед Мирамоном сиял один-единственный оранжево-желтый огонек – индикатор нагрева вакуумной лампы, размерами меньше, чем желудь; но в этих сумерках сердца и места рождения вселенной, он был почти ослепляющим. Амальфи пришлось повернуться к огоньку спиной, чтобы сохранить адаптацию своего зрения к темноте, необходимую для того, чтобы он вообще мог что-то разглядеть здесь, в башне, на вершине горы его имени.

Пока он ждал, чтобы его зрение вернулось к нему назад, он задумался над скоростью реакции Мирамона и ее мотивами. Естественно, что Онианин никак не мог верить в то, что ожерелье сигнальных огней на башне, расположенной на вершине какой-то горы может быть настолько ярким, что его можно заметить из космоса; в действительности, даже затемнение даже такого большого объекта, как вся планета не могло служить никаким военным целям – прошло уже более двух тысячелетий с тех пор, как любой, в достаточной степени оснащенный противник полагался только лишь на свет, с помощью которого можно было что-то разглядеть. И где же все-таки за всю свою жизнь Мирамону удалось заполучить этот рефлекс затемнения? Это не имело никакого смысла; и все же Мирамон установил полное затемнение с обученной уверенностью боксера, наносящего выверенный удар.

Когда же освещение начало увеличиваться, он получил свой ответ – и у него не осталось времени раздумывать над тем, как Мирамон мог это предугадать.

Все началось так, словно собиралось повториться уничтожение межзвездного посланца – только наоборот, в своем процессе включающее теперь в себя все мироздание. Высоко в Онианском небе начали ползти щупальца зеленовато-желтого света, сперва едва заметные, призрачные, как зодиакальный свет, но затем – более явственно, с намеренным усилением и поползновением, которое казались ужасно жизнеподобными, словно масса зеленовато-золотых червей-нематодов, видимых в свете фазово-контрастного светового источника. На пульте пробудились к жизни счетчики заряженных частиц и Хэзлтон прыгнул к пульту, чтобы прочесть совокупные показания.

– Откуда это все поступает – вы можете определить? – спросил Амальфи.

– Похоже, излучение идет от примерно сотни дискретных источников, окружающих нас по сфере, диаметром примерно в один световой год, – ответил Мирамон. Но голос его прозвучал занято; на своем пульте он производил какие-то действия, с клавиатурой, назначение которой Амальфи было совершенно неизвестно.

– Гммм. Без сомнения – корабли. Ну что ж, теперь то, по крайней мере, мы знаем, откуда они получили свое прозвище. Но что именно они используют?

– Ну, это легко определить, – ответил Хэзлтон. – Это антивещество.

– Как это может быть?

– Посмотрите на частотный анализ этой вторичной радиации, которая доходит до нас и вы все поймете. Каждый из этих кораблей по сути своей должен представлять собой ускоритель частиц огромных размеров. И они посылают потоки тяжелых атомов антивещества с сорванными оболочками точно по гравитационным искривлениям пространства – геодетикам – прямо в нашем направлении. Когда они достигают нашей атмосферы, антивещество и вещество взаимоуничтожается…

– И планета получает дозу гамма-излучения высокой энергии, – докончил за него Амальфи. – И похоже, они должны знать, как это делать, уже довольно долгое время, так что они и получили свое прозвище благодаря этой технике. Хеллешин! Ну и способ для завоевания планет! Они могут либо полностью стерилизовать население, либо вообще убить его, по желанию, даже не приближаясь близко к планете.

– Мы уже все получили дозу стерилизации, – тихо произнес Хэзлтон.

– Сейчас это едва ли может иметь значение, – еще тише ответила Эстелль.

– Да и смертельная доза радиации едва ли тоже будет иметь какое-то значение, – произнес Хэзлтон. – На то чтобы развиться, лучевой болезни требуются месяцы, даже в том, случае, если она смертельна.

– И все же они достаточно быстро могут нас вывести из строя, – хрипло произнес Амальфи. – Мы каким-то образом должны их остановить. Нам нужны эти последние дни!

– Что вы предлагаете? – спросил Хэзлтон. – Ничего, что мы подготовили не может подействовать на сферу да еще на расстоянии в один световой год… за исключением…

– За исключением гравитационного всплеска, – завершил Амальфи. – Надо использовать его – и быстро.

– Что это такое? – спросил Мирамон.

– Мы установили все ваши спиндиззи на один импульс, который их перегрузит и вызовет сгорание. В положении, в котором мы оказались, результирующий единственный волновой фронт должен свернуть пространство в узлы на – ну, в общем, мы точно не знаем, насколько далеко этот эффект распространиться, но на довольно большое расстояние.

– Может быть, даже до самых границ нашей вселенной, – заметил доктор Шлосс.

– Ну и что из этого? – спросил Амальфи. – Все равно она будет уничтожена через десять дней…

– Если только вы не уничтожите ее раньше, – сказал Шлосс. – И если нашей вселенной не окажется здесь, при проходе антивселенной – все наши шансы – впустую; тогда мы ничего не сможем предпринять.

– Она все-таки может быть здесь.

– Но уже не в полезном качестве – не в том случае, если вещество в ней связано в миллиарды гравитационных водоворотов. Уж пусть лучше эта Паутина убьет нас, чем мы сами уничтожим будущую эволюцию двух вселенных, Амальфи! Неужели даже сейчас, ты не можешь отказаться от того, чтобы сыграть роль Господа Бога?

– Ну хорошо, – вздохнул Амальфи. – Посмотрите на эти дозиметры, а затем – посмотрите на небо. Что вы можете предложить?

Сейчас небо представляло собой одну ровную по интенсивности сияющую пелену, словно сплошная облачность, освещенная тусклым солнцем. Снаружи, склоны более низких по сравнение с ними гор, покрытые лесом, были полностью лишены какой-либо тени, словно намекавшие на то, что окна, расположенные по окружности башни в действительности представляли собой часть плоской фрески, сделанной неумелой рукой. Счетчики перестали трещать и теперь выдавали лишь приглушенный грохот.

– Только то, что я уже предложил, – безнадежно произнес доктор Шлосс. – Накачаться антирадиационными лекарствами и надеяться на то, что мы сможем продержаться на ногах эти десять дней. А что еще нам остается? Они нас поймали в ловушку.

– Прощу прощения, – сказал Мирамон. – Это вовсе не так уж и неоспоримо. У нас имеются некоторые собственные ресурсы. И я только что запустил один из таковых в действие; возможно, этого окажется достаточно.

– Что это такое? – спросил Амальфи. – Я и не знал, что вы установили какое-либо оружие. И как долго нам придется ждать, чтобы оно подействовало?

– По одному вопросу – за раз, – попросил Мирамон. – Конечно же, у нас имеется установленное оружие. Мы никогда не говорим об этом, потому что на нашей планете имелись дети и по-прежнему они есть, благослови их боги. Но нам пришлось принять к сведению тот факт, что когда-нибудь мы можем столкнуться (или можем быть атакованы) с враждебным флотом, учитывая то, насколько далеко мы вырвались за пределы нашей родной галактики, и как много звездных систем мы посетили. Таким образом, мы разработали несколько систем для защиты. Одну из них мы никогда не собирались использовать, но сейчас мы использовали как раз именно ее.

– И что это такое? – спросил напряженно Хэзлтон.

– Мы никогда бы вам не рассказали об этом, за исключением приближающегося конца, – сказал Мирамон. – Вы уже хвалили нас как химиков, Мэр Амальфи. И мы применили достижения химии в физике. Мы нашли возможность «отравить» электромагнитное поле с помощью резонанса – почти таким же образом, как катализатор воздействует на процесс химической реакции. Таким образом, «отравленное» поле распространяется по несущей волне и соответственно – по контролирующему полю, почти по любому сигналу, являющемуся постоянным и подчиняющемуся уравнениям Фарадея. Вот, взгляните.

Он указал на окно. Свет показался им ничуть не ослабшим; но теперь, он словно был покрыт рваными чумными пятнами. В течении секунд, эти пятна распространялись и соединялись друг с другом, до тех пор, пока свет не оказался заключенным в изолированные светящиеся облака, быстро поедаемые по краям, словно мертвые клетки, разлагаемые энзимами бактерий гниения.

Когда небо стало полностью темным, Амальфи смог разглядеть сотни лучей, состоящих из едва различимых глазом частиц – хотя возможно, что это была и оптическая иллюзия – тянущихся к планете Он; по крайней мере, было похоже, что их сотни, хотя в действительности едва ли возможно разглядеть больше пятнадцати с любой из точек на поверхности планеты. Но и эти уже быстро съедались, и отступали в тьму.

Счетчики снова начали выбивать дробь, но все-таки полностью еще не остановились.

– Что произойдет, когда эффект доберется назад, до кораблей? – спросил Уэб.

– Он отравит сами приборы, – сказал Мирамон. – А существа в кораблях пострадают от полного нервного блока. Они умрут, как умрут и сами корабли. И не останется ничего, кроме сотни мертвых корпусов.

Амальфи издал долгий, хриплый вздох.

– Ничуть не удивительно, что вас не заинтересовал наши breadboard приспособления, – сказал он. – С такой штукой вы и сами могли бы стать какой-нибудь иной Паутиной Геркулеса.

– Нет, – твердо ответил Мирамон. – Такими мы бы никогда не могли стать.

– Боги звезд! – воскликнул Хэзлтон. – Так все кончилось? Так быстро?

Улыбка Мирамона оказалась холодящей. – Я сомневаюсь, что мы когда-нибудь еще услышим о Паутине Геркулеса, – сказал он. – Однако то, что ваши Отцы Города называют отсчетом – продолжается. До конца этого мира осталось только десять дней.

Хэзлтон вернулся назад к дозиметрам. Какой-то момент он тупо неотрывно смотрел на них. Затем, к полному изумлению Амальфи, он начал смеяться.

– Что тут такого смешного? – проворчал Амальфи.

– Сами посмотрите. Если бы люди Мирамона когда-либо и столкнулись к Паутиной Геркулеса в реальном мире – они бы проиграли.

– Почему?

– Потому что, – ответил Хэзлтон, вытирая свои глаза, – пока он отбивался от них, мы все получили дозу радиации, превышающую смертоносный предел. Мы все, сидящие здесь, мертвы точно так же, как если бы в нас не существовало никаких признаков жизни!

– И это что – шутка? – спросил Амальфи.

– Конечно же шутка, босс. Все это не имеет ни малейшей разницы. Мы больше уже не живем в таком «реальном мире». Мы получили дозу. Через две недели нам станет плохо, мы начнем лысеть и нас начнет тошнить. И через три недели мы все умрем. И вы _п_о_-_п_р_е_ж_н_е_м_у_ не замечаете шутки?

– Я ее вижу, – ответил Амальфи. – Я могу еще от четырнадцати отнять десять и получить четыре; ты хочешь сказать, что мы будем жить до того момента, когда умрем.

– Не переношу человека, который просто уничтожает мои шутки.

– Это шутка – довольно старая, – медленно произнес Амальфи. – Но, может быть, она все еще и смешна; и если она была хороша для Аристофана, то, думаю, она достаточно хороша и для меня.

– Ну хорошо, я тоже считаю, что эта шутка чертовски смешная, – произнесла Ди с холодной яростью. Мирамон переводил взгляд с одного Ново-Землянина на другого с выражением полного изумления. Амальфи улыбнулся.

– Только не говори так, если так не думаешь, Ди, – сказал он. – Все таки, это всегда было шуткой. Смерть одного человека столь же смешна, как и смерть всей вселенной. И пожалуйста, вообще отказывай нам в последней шутке. Быть может, это единственное наследие, которое мы оставим после себя.

– ПОЛНОЧЬ, – сообщили Отцы Города. – ОТСЧЕТ – НОЛЬ МИНУС ДЕВЯТЬ.

8. ТРИУМФ ВРЕМЕНИ

Когда Амальфи открыл дверь и вновь вошел в комнату, Отцы Города сообщили:

– Н-день. НОЛЬ МИНУС ОДИН ЧАС.

В этот час все имело свое значение; a, быть может, и ничего; все зависело от того, что именно стоило вложения своего значения за время жизни в несколько тысяч лет. Амальфи покидал комнату, чтобы сходить в туалет. Теперь он уже никогда не сделает этого, как этого не потребуется и никому из присутствующих; кончина всего уже столь близка, что она обгоняла и физиологически ритмы самого тела, с помощью которых человек определял время с тех пор, как впервые подумал о том, чтобы вести его отсчет. Неужели диурез столь же достоин оплакивания, как и любовь? Что ж, может быть и так; у чувств тоже должны быть свои плакальщики; и никакое чувство, никакие мысли, никакие эмоции не являются ничего не значащими, если это последние в своем роде.

Так что – до свидания, а скорее всего – прощайте все напряжения и облегчения, от любви до мочевины, от входов до выходов, от полной тишины до шума, от пива до кеглей.

– Что нового? – спросил Амальфи.

– Больше ничего, – ответил Гиффорд Боннер. – Мы просто ждем. Присаживайся с нами, Джон, и давай-ка выпьем.

Он сел за длинный стол и посмотрел на бокал с выпивкой, стоявший перед ним. Вино было красного цвета, но в нем одновременно чувствовался едва заметный намек на присутствие и голубого цвета, независимый и не добавляющиеся к фиолетовому цвету даже в этом тусклом свете флюоресцентных ламп по среди мертвого центра безграничной тьмы. Когда он поднес бокал к губам и наклонил его, чтобы отпить, небольшой пузырек поднялся из глубин вина и небольшие капельки влаги покатились вниз. Амальфи осторожно пробовал вино на вкус; он был пронзительным и явственно чувствовался привкус корицы – Ониане не стали великими виноделами, так как их климат был слишком плохим для этого – но даже вкус и этого вина доставил ему неизъяснимое удовольствие, заставившее его вздохнуть.

– Через полчаса мы все должны одеть костюмы, – сказал доктор Шлосс. – Я бы оставил нам и несколько больше свободного времени, но ввиду того, что многие из нас не одевали космических скафандров уже многие века, а кое-кто и вообще – никогда, этот срок пришлось уменьшить. И нам не следует испытывать вероятность того, что кое-кто из нас окажется недостаточно подготовлен.

– А я думал, что мы будем окружены какого-то рода полем, – заметил Уэб.

– Ненадолго, Уэб. Позвольте мне еще раз все разъяснить, чтобы удостовериться в том, что все присутствующие поняли все четко, до конца. В момент действительного перехода, нас будет защищать силовое стазис-поле, в тот самый момент, когда время всех желаний и целей уже будет позади – и оно станет всего-лишь еще одной координатой в пространстве Гилберта. Этот момент перенесет нас в первую секунду времени на другую сторону, после катастрофы. Но затем поле пропадет, так как спиндиззи, генерирующие его, будут уничтожены. И тогда мы обнаружим, что занимаем столь же много независимых ячеек четвертого измерения, сколь имеется людей в этой комнате, и каждая из этих ячеек будет пуста. Впрочем и сами космоскафандры не на долго сохранят вам жизнь, потому что вы будете представлять собой единственное тело с организованной материей и энергией в вашей личной, особенной вселенной; и как только вы потревожите метрическую структуру этой вселенной, вы сами, ваш скафандр, воздух, содержащийся в нем, энергия ваших аккумуляторов, все это начнет рваться в разные стороны, создавая пространство по мере расширения. Каждый человек, таким образом, будет представлять собой свой собственный моноблок. Но если вы не оденете костюмы для перехода, даже и того, что я рассказал, не произойдет.

– Мне не хотелось, чтобы вы были столь живописны, – пожаловалась Ди, но в сердце своем, в действительности, она не особо возражала. Ее лицо, как отметил Амальфи, несло на себе печать какой-то странного напряженного выражения, словно как в тот раз, когда она заявила, что хотела бы родить для Амальфи ребенка. Какой-то инстинкт заставил его повернуться и посмотреть на Уэба и Эстелль. Они сжимали руки, успокаивая друг друга. Лицо Эстелль было совершенно безмятежно и глаза ее сияли, словно сейчас она была ребенком ожидающим начала подготовленной вечеринки. Выражение лица Уэба оказалось гораздо труднее определить: он слегка хмурился, словно не мог до конца разобраться в том, почему он более уже так не беспокоится о чем-либо, как прежде.

Снаружи, донесся тонкий завывающий звук, который неожиданно поднялся до воя и так же снова умер. Сегодня в горах было снежно, пурга.

– А как насчет этого стола, бокалов, стульев? – спросил Амальфи. – Все это тоже с нами отправится?

– Нет, – ответил доктор Шлосс. – Мы не хотим рисковать любой возможной конденсацией материи поблизости от нас. Мы применим модифицированную технологию, которую мы использовали при создании Объекта 4101 – Алефнуль в будущем; мебель начнет переход вместе с нами, но затем, последнюю доступную нам энергию, мы направим для толчка ее на микросекунду в прошлое. И какова будет дальнейшая ее судьба, мы можем только предполагать.

Амальфи с отсутствующим выражением поднял бокал. На ощупь он был как шелк; Ониане изготавливали отличное стекло.

– А эта система координат, в которой я окажусь, – спросил Амальфи. – Она что, действительно не будет иметь никакой внутренней структуры?

– Только ту, которую вы сами наложите на нее, – сказал Ретма. – Поскольку, это не будет пространством, оно не будет иметь и своей метрики. Другими словами, ваше присутствие в нем будет невыносимым…

– Благодарю вас, – угрюмо ответил Амальфи, к очевидному изумлению Ретмы. Через мгновение, ученый продолжил, воздержавшись от каких-либо комментариев:

– Что я пытаюсь сказать, так это то, что ваша масса будет создавать пространство для своего размещения в нем, и оно примет метрическую структуру, которая уже существует в вас. Что произойдет после этого, будет зависеть от того, каким образом вы раскроете свой костюм. Я бы порекомендовал прежде всего выпустить кислород из ваших баллонов, так как для начала вселенной, вроде нашей, потребуется довольно значительное количество плазмы. Самого кислорода, в момент когда вы начнете избавляться от него, оставшегося внутри костюма будет вполне достаточно для вас. И как последнее действие – разрядите аккумуляторы вашего костюма; это будет эффектом поднесения спички, чтобы вызвать взрыв.

– А как велика может оказаться вселенная в результате в конце концов? – спросил Марк. – Я похоже, припоминаю, что настоящий моноблок был вроде бы велик, в то же время и сверхсконцетрирован.

– Да, это будет маленькая вселенная, – сказала Ретма, – быть может всего-лишь пятьдесят световых лет в диаметре в наибольшем своем объеме. Но это будет только в начале. Как только примется за действие постоянное созидание, все больше и больше атомов начнет добавляться к целому, до того времени, когда ее масса окажется достаточной, чтобы сформировать моноблок для следующего сжатия. По крайней мере, так мы это себе представляем; Вы должны понять, что все это – несколько умозрительно. У нас просто не хватило времени изучить все, что мы хотели бы узнать.

– НОЛЬ МИНУС ТРИДЦАТЬ МИНУТ.

– Ну вот, – сказал доктор Шлосс. – Все – в скафандры. Мы сможем продолжить переговоры по радио.

Амальфи осушил бокал с вином. Еще одно последнее действие. Он забрался в свой скафандр, медленно припоминая свое давнее знакомство с этим гротескным аппаратом. Он побеспокоился о том, чтобы радио было включено, но затем обнаружил, что ему больше нечего сказать. То, что ему предстояло неожиданно умереть, в сущности оказалось для него ничего не значащей реальностью, перед лицом такой величайшей смерти, чьей маленькой частицей он будет. И ни один из комментариев, приходивших ему в голову не казался ему чем-то большим, чем абсолютная чепуха.

Пока они проверяли друг друга в скафандрах, звучала кое-какая техническая беседа, с особенным вниманием в отношении Эстелль и Уэба. Но затем и этот разговор прекратился, так как и все остальные, а не только Амальфи, заметили, что слова просто невыносимы.

– НОЛЬ МИНУС ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ.

– А вы понимаете, что должно произойти с вами? – неожиданно спросил Амальфи.

– ДА, МИСТЕР МЭР. НАС ВЫКЛЮЧАТ В МОМЕНТ НОЛЬ.

– Что ж, хорошо.

Тем не менее, он задумался, допускали ли они мысль о том, что их могут снова включить в будущем. Конечно глупо думать о них, как радующихся чему-то хотя бы отдаленно напоминающему эмоции, но тем не менее, он решил не говорить ничего, что могло бы огорчить их. Они были машинами, но кроме того, они являлись еще и старыми друзьями и союзниками.

– НОЛЬ МИНУС ДЕСЯТЬ МИНУТ.

– Все это происходит вдруг так неожиданно быстро, – прошептал голос Ди в наушниках. – Марк, я… я не хочу, чтобы это произошло.

– И я не хочу этого, – ответил Хэзлтон. – Но это произойдет все равно. Я бы хотел, чтобы мне удалось прожить более человечную жизнь, чем я прожил. Но все произошло так, как произошло, так что теперь более нечего сокрушаться.

– А я бы хотела верить, – сказала Эстелль, – что во вселенной, которую я сотворю, не будет места горю.

– Тогда не сотворяйте ничего, моя дорогая, – сказал Гиффорд Боннер. – Оставайтесь здесь. Созидание означает горе, всегда и всегда.

– И радость, – произнесла Эстелль.

– Что ж, да, и это.

– НОЛЬ МИНУС ПЯТЬ МИНУТ.

– Мне кажется, что оставшуюся часть времени, мы можем обойтись и без отсчета, – сказал Амальфи. – Иначе далее они продолжат отсчет каждую минуту и последнюю они будут отсчитывать по секунде. Мы все хотим того, чтобы вырубить это бормотание? Кто-нибудь хочет сказать «да» или «нет»?

Все молчали.

– Очень хорошо, – сказал Амальфи. – Прекратить отсчет.

– ОЧЕНЬ ХОРОШО, МИСТЕР МЭР. ДО СВИДАНИЯ.

– До свидания, – пораженно произнес Амальфи.

– Я бы не хотел говорить то же самое, если вы не возражаете, – сдавленным голосом произнес Хэзлтон. – Это слишком близко приближает ко мне утрату вас всех, чтобы я мог это вынести. Я надеюсь, все сочтут, что я и так сказал это.

Амальфи кивнул головой, и только затем понял, что этот жест невозможно разглядеть внутри шлема.

– Я согласен, – сказал он. – Но лично я не чувствую себя обделенным. Я любил всех вас. И у вас остается моя любовь, которую вы можете забрать с собой, как она остается и со мной.

– Это единственная вещь во вселенной, которую можно отдать и по-прежнему хранить, – сказал Мирамон.