Текст книги "Незнакомцы на мосту"

– Если бы его глаза и в самом деле располагались так широко, – сказал он, – разыскать его стало бы слишком простой задачей.

Абель рассказал, что посвящал Хейханену уйму времени, надеясь сделать из этого никчемного человека хорошего помощника. Он даже пытался убедить себя, что полнейшая с виду непригодность Хейханена к работе стала частью хитроумного советского плана навести на него ФБР, чтобы он смог играть затем заранее предназначенную ему роль тройного агента. Глубочайшая вера Абеля в советскую власть и в силу ее разведывательной службы просто не позволяла ему признать очевидный промах КГБ, приславшего ему столь опасно некомпетентного ассистента.

Затем мы с Абелем провели обзор доказательств, выставку которых ФБР устроило для защитников в субботу утром. Абель отрицал, что имел в своем распоряжении какое-либо оборудование, позволявшее посылать вовне мощные радиосигналы. По его словам, генератор был слишком слаб для передач на большие расстояния, и я согласился с его утверждением по поводу чрезмерно большого риска перехвата в случае попыток наладить передачи из такого места, как центр Бруклина, находившегося менее чем в миле от бруклинской судостроительной верфи военно-морского флота США.

Что касалось открытки от Глэдис, полковник объяснил, что она была знакомой негритянской танцовщицей. Он как-то ссудил ее деньгами и выполнил ряд художественных фотографий для рекламы выступлений в ночных клубах. По его мнению, она никак не могла дать каких-то относящихся к делу показаний, поскольку знала его всего лишь как художника и фотографа Эмиля Голдфуса.

Тем не менее со свойственной им тщательностью агенты ФБР разыскали и допросили Глэдис, и позднее один из членов обвинительной группы с довольным видом подкалывал меня по поводу «подружки Рудольфа», которая, по его словам, оказалась внешне не слишком привлекательной, и мой интеллектуальный клиент мог бы подыскать себе кого-то более достойного, чем она.

Среда, 2 октября

Мы предприняли самую последнюю, явно запоздалую попытку обратиться к судье Байерсу с просьбой о переносе начала процесса на 1 ноября, чтобы у нас был достаточный срок для подготовки.

– Ваша честь, – сказал я, – надлежащая защита, как вам прекрасно известно, всегда требует времени. Могу вас клятвенно заверить: если мы убедимся, что слушаниям ничто больше не мешает открыться ранее указанной даты, мы немедленно поставим об этом в известность и суд, и обвинителей.

– Мистер Донован, я буду настаивать на отборе жюри присяжных уже с завтрашнего дня, – ответил судья. – Если после этого защите все еще потребуется дополнительное время, я рассмотрю возможность отсрочки в разумных пределах.

Судье нельзя было отказать в последовательности. Он с самого начала заявил, что изберет жюри 3 октября, а потом отправит его членов по домам, но я никогда не допускал мысли о том, насколько серьезно он собирался осуществить свою угрозу. И все же он оказался верен слову, причем в данном случае его слово было законом.

Мы с Томпкинсом пообедали вместе. Нам удалось прийти к договоренности, что обвинение и защита должны согласиться на компромиссную дату 15 октября как подходящий день для выбора жюри. По моему предложению, мы нанесли судье Байерсу еще один совместный визит, застав его в кабинете и в самом неуступчивом настроении.

Я сказал ему, что при сложившихся обстоятельствах и при таком походе к вопросу с его стороны «моя обязанность – обратиться в апелляционный суд США и попросить в срочном порядке вынести запрет на начало вами судебных заседаний».

Его это несколько озадачило.

– Апелляционный суд? – переспросил он. – Задержка начала заседаний суда?

Подобные действия представлялись ему крайне необычными, сказал он, но это было моей прерогативой. Он повторил свои заверения, что если жюри удастся избрать завтра, он примет к рассмотрению любой наш запрос о дополнительном времени. Мой ответ стал таким же твердым и неуступчивым: неправильно в деле подобной важности избирать жюри, а потом позволять его членам вернуться к обычной работе и общественной жизни в Бруклине на десять или более дней.

Таким образом, в 16.00 в здании на Фоли-сквер началась действительно необычная сессия под председательством главного судьи апелляционного суда США Дж. Эдварда Лумбарда. В суде стояла тишина, поскольку время для заседания было позднее и мы оказались одни в просторном и красивом зале.

Мне оставалось немногое добавить к тому, о чем мы твердили вновь и вновь. Томпкинс заявил, что, хотя обвинение было готово к началу суда, прокуроры не возражали против нашего запроса о разумной отсрочке. Я повторил нашу точку зрения, что принуждение нас к началу процесса завтра будет означать лишение Абеля возможностей для получения адекватной защиты, поскольку нам попросту дали для ее подготовки слишком мало времени. Я добавил заранее продуманный текст о том, как много усилий мы уже потратили на составление всевозможных документов, подчеркнул особую важность нашего иска по поводу незаконности ареста и изъятия имущества, решение по которому пока так и не было принято окружным судьей Райаном.

Ближе к окончанию наших выступлений газетный репортер передал записку прокурору Томпкинсу, который прервал дискуссию, сообщив о том, что судья Райан все-таки принял решение.

– В свете новых событий, – тут же заявил судья Лумбард, – я считаю, что дело следует теперь целиком передать на усмотрение председателя суда. Абсолютно уверен, что судья Байерс сумеет сделать так, чтобы ни в чем не ущемить законных прав обвиняемого.

Мы поспешили покинуть здание суда, чтобы выяснить подробности решения Райана. В его вердикте говорилось, что мы поступили верно, подав иск на Манхэттене, где было захвачено имущество Абеля. Он также признал наш иск независимым юридическим разбирательством, отдельным от общего уголовного процесса. Но, с другой стороны, продолжал он, учитывая все обстоятельства, он считал неэтичным принимать иск к рассмотрению и отвергал его, давая разрешение подать такую же петицию в суд Восточного округа.

Нас попросту отфутболили. Времени, чтобы начинать новое гражданское дело в Бруклине, уже не оставалось, и нам пришлось принять тот факт, что решение судьи Райана едва ли будет оспорено апелляционным судом.

Теперь предстояло еще очень многое сделать, поскольку неизбежной необходимостью стало обратиться утром к судье Байерсу, чтобы он включил наш иск о незаконности ареста/изъятия собственности как часть общего уголовного дела в Бруклине. Мы хотя бы оставляли себе шанс все еще использовать свои аргументы, но только уже в рамках общей апелляции, если нам вообще представится возможность ее подать.

И мы решили работать весь вечер (всю ночь, если понадобится), чтобы составить план защиты к моменту открытия процесса на следующее утро.

Обсудили, какой состав присяжных для нас предпочтительнее. Я напомнил коллегам, что в данном случае, кто бы ни заседал в жюри, мы должны помнить, что матч начинается при счете 0:2 в пользу соперников. Однако перед теми, кто готовился защищать полковника Абеля, вставали и особого рода проблемы.

В Бруклине подавляющая часть кандидатов в члены жюри присяжных традиционно состояла из евреев или из католиков. Обычно, защищая обвиняемого в преступлении, караемом смертной казнью, я бы постарался избрать в жюри как можно больше евреев. История извечного преследования этого народа делала их в массе своей сочувствовавшими обвиняемым. Более того, их веками впитанное стремление к законности, которую они распространяли на всех, часто подвигало их оправдывать человека, если только его вина не была доказана стопроцентно.

Но недавнее циничное решение русских вооружить арабов для возможной агрессии против Израиля встревожило значительную и наиболее влиятельную часть еврейской общины Бруклина. При подобных обстоятельствах логично было предположить, что найдется не столь уже много людей иудейского вероисповедания, которые не испытывали бы заведомой предубежденности против представителя Советского государства. По крайней мере, риск выглядел слишком очевидным.

Что до католиков, то, по нашему мнению, их подход к такому делу будет отличать глубокое моральное осуждение коммунизма и всех его сторонников. Всеми способами нам нужно было не позволить включить в жюри католических экстремистов, для которых процесс превратится в суд над коммунизмом советского образца, а не в разбор конкретных преступлений, совершенных определенным обвиняемым, нарушившим американские законы.

Мы также пришли к соглашению, что присяжные из числа негритянского населения со стоящей перед ними расовой проблемой (особенно после принятия в 1954 году Верховным судом решения об интеграции) нам полезны, поскольку умственный и эмоциональный настрой заставит их отстаивать конституционные гарантии каждой личности, пусть даже крайне непопулярной.

В целом мы сделали вывод, что должны рассматривать кандидатов в индивидуальном порядке как отдельно взятых американских граждан, но отдавать предпочтение интеллектуально развитым людям, поскольку любое недопонимание, любая неверная трактовка событий наверняка будет выгодна обвинению. Это становилось особенно важным, если учесть, что мы надеялись главным образом на оправдание Абеля по первому пункту обвинительного заключения (участие в заговоре с целью передачи информации – единственному пункту, предусматривавшему высшую меру наказания), пусть даже жюри признает его виновным по двум другим пунктам.

– Мы добились определенных успехов, – сказал я своим помощникам, – но мое мнение, прямо выраженное Рудольфу при первой встрече, нисколько не изменилось. Потребуется чудо, чтобы спасти ему жизнь.

Четверг, 3 октября

От моего дома на Западной Проспект-парк авеню до здания Федерального суда, которое расположено на ухоженной площади в центре Бруклина, пятнадцать минут езды. Но если Флэтбуш-авеню и параллельные улицы забиты транспортом, на дорогу может уйти час. В этот день я добрался за полчаса и, войдя в здание суда, мог только порадоваться, что прибыл рано. Перед входом в зал заседаний выстроились длинные очереди праздных зевак, хотя он был уже забит зрителями под завязку. Бдительные охранники рьяно проверяли входящих на наличие оружия, словно опасались, что суд закончится перестрелкой.

– Всем встать!

Ровно в 10.30 одетый в синий мундир судебный дежурный офицер открыл дверь позади председательского стола, и в дверном проеме показалась рослая и прямая фигура судьи Байерса. Стремительной походкой он прошел к столу и занял свое место в высоком кресле.

Прежде чем он приступил к выбору жюри, я попросил у судьи разрешения приобщить к прочим материалам дела наш иск по поводу ареста и захвата имущества, отвергнутый судом на Манхэттене, объяснив, что такой вариант был предложен самим судьей Райаном. Байерс дал согласие, заявив:

– Этот суд примет вашу петицию, и мы рассмотрим ее как уже прошедшую процедуру рассмотрения в суде Восточного округа, – но добавил при этом, что решение не окончательное. – Мне еще необходимо ознакомиться с содержанием иска.

Затем он обернулся к трибуне жюри, на которой уже разместились двенадцать первых кандидатов. Задав им несколько предварительных вопросов, он сказал:

– Я кратко изложу, какого рода дело будет нами рассмотрено. При этом не стану вдаваться в излишние подробности.

Мне даже стало интересно, многие ли в этом переполненном зале – особенно на трибуне присяжных – не знали, «какого рода дело» предстояло рассмотреть. И если кто-то действительно не знал этого, тот, стало быть, не смотрел телевизор, не читал газет и журналов, не общался с соседями по Бруклину.

– Обвинительное заключение предполагает участие подсудимого Абеля в трех различных заговорах, – продолжал судья. – Заговор есть тайное соглашение между двумя или более персонами, и для того чтобы стать уголовно наказуемым, такой заговор должен состоять в покушении на нарушение закона. Порой очень приблизительно и неверно он трактуется как партнерство. Между тем партнерство на самом деле представляет собой совместное действие… Теперь позвольте поинтересоваться, есть ли среди вас те, кто возражает против участия в работе присяжных по той причине, что предстоит разбирательство уголовного дела? Ни у кого не вызывает тревоги исполнение обязанностей присяжного в суде такого рода? Был ли кто-либо из вас в прошлом связан с каким-либо государственным ведомством: федеральным, на уровне штата или города?

Присяжный номер один (поднимая руку): Я в данный момент являюсь офицером запаса вооруженных сил.

Присяжный номер десять: Примерно десять лет назад я некоторое время работал на полставки в почтовом отделении.

Судья Байерс: Для тех из вас, кто состоял на государственной службе, создаст ли этот факт предубеждение, которое помешает вам вынести справедливый и беспристрастный приговор?

Присяжный номер один: В моем случае создаст, сэр.

Судья Байерс: Ваша кандидатура снимается.

Полковник Абель, опрятно и консервативно одетый в свой серый костюм и сдержанно модный галстук, сидел позади меня. Время от времени мы общались. Пару раз он услышал нечто, заставившее его улыбнуться. В газетах писали потом, что он выглядел «подвижным», «совершенно раскованным», а один репортер отметил: «Он излучал уверенность в себе… Смеялся и оживленно разговаривал со своим назначенным судом адвокатом».

Судья Байерс вновь обратился к кандидатам в присяжные, а потом сказал:

– Подсудимым по этому делу является Рудольф Иванович Абель – это правильное произношение ваших данных?

Абель: Да, сэр. (Рудольф улыбнулся, отвечая на вопрос.)

Судья Байерс (к присяжным): Кто-нибудь из вас с ним знаком?

(Ответа не последовало.)

Судья Байерс: Кто-нибудь из вас читал о нем? Пусть поднимут руки те, кто читал. Номера один, пять, шесть, восемь, девять, одиннадцать.

Шестеро из двенадцати кандидатов в будущие члены жюри присяжных, находившиеся на трибуне, признались, что читали о деле.

– Прочитанные вами материалы, – продолжал судья, – где бы вы ни ознакомились с ними, привели вас к какому-то мнению о вине или невиновности подсудимого?

Номер шесть: Меня привели.

Судья Байерс: Номер шесть, у вас уже сформировалось определенное впечатление?

Номер шесть: Мнение.

Судья Байерс: И это мнение не может измениться после рассмотрения доказательств?

Номер шесть: Полагаю, что может. Да, может, сэр.

(Этот кандидат по фамилии Рэндалл ранее сообщил судье, что работает клерком.)

Судья Байерс: Что ж, это представляется мне очень важным, и я считаю себя вправе воспользоваться вашим примером. Позвольте всем напомнить, что при рассмотрении уголовного дела обвиняемый считается невиновным, согласно так называемой презумпции невиновности, с самого начала судебного процесса и до тех пор, пока жюри не вынесет свой вердикт. Для преодоления препятствия в виде презумпции невиновности на представителях государства лежит бремя обязанности установить вину подсудимого, чтобы в ней никто не имел оснований усомниться. Это положение полностью применимо к нашему делу.

Вы утверждаете, что уже сформировали определенное мнение. Теперь вы должны сказать мне, изменится ли ваше мнение под давлением улик, скажется ли на нем способность или неспособность государства доказать обвинения в соответствии со всеми требованиями закона?

Номер шесть: Мне кажется, если доказательства будут указывать на вину или невиновность, то я сумею в этом разобраться. Но пока я остаюсь при своем мнении.

Судья Байерс: Хорошо, но необходимо никогда не упускать из вида, что улики в поддержку обвинения должны быть представлены исключительно государством и доказывать вину подсудимого полностью и несомненно.

Если же государству не удастся предоставить подобных доказательств, помешает ли ваше предварительное мнение, которое вы, по вашим словам, выработали, осуществлению вами долга присяжного справедливо и беспристрастно?

Номер шесть: Боюсь, что помешает, сэр.

Судья Байерс: В таком случае вы свободны.

Судебный помощник выкликнул фамилию, и другой мужчина занял место, освобожденное на трибуне присяжным номер шесть. Пока происходила замена, судья опросил остальных кандидатов, читавших о деле, сформировали ли они тоже определенное мнение о нем. Все заявили, что предварительной точки зрения не имеют. И он продолжил, задавая им рутинные, чисто формальные вопросы. Знакомы ли кандидаты лично с кем-либо из группы прокуроров? Или же с защитниками? Работали ли члены их семей на правительство или, быть может, являлись соискателями такой работы? Имелись ли среди их знакомых судьи или другие сотрудники судебных органов?

Затем судья Байерс спросил:

– Окажут ли на вас воздействие угрожающие письма, телефонные звонки или другого рода сообщения, которые могут стать результатом огласки факта вашего избрания в качестве присяжных по данному делу?

В этот момент в зале воцарилась абсолютная тишина. Услышав столь драматическим тоном заданный вопрос, никто из кандидатов в присяжные даже не шевельнулся. Но затем одна из женщин-кандидаток подняла руку. Судья кивком показал готовность выслушать ее.

– Считается ли золовка близким членом семьи? – спросила она. – Я только что вспомнила, что сестра моего мужа работает на правительство.

Судья с улыбкой произнес:

– Вот вам трудный вопрос. Многие считают золовок своими близкими родственницами, а многие – нет. Расскажите о своем случае подробнее.

Женщина сообщила, что ее золовка работала чиновницей в ФБР, но сама она считала, что подобная семейная связь с ней – не повод для какого-либо предубеждения.

– А теперь прошу с особым вниманием отнестись к следующему вопросу, – сказал судья Байерс. – Он касается вас всех. Есть ли в составе ваших семей люди, которые в настоящее время проживают в странах, находящихся по ту сторону так называемого «железного занавеса»?

Судья зачитал полный перечень подобных государств, а потом поочередно оглядел каждого кандидата. Когда никакой реакции не последовало, он продолжил:

– Что ж, насколько мне понятно, судя по вашему молчанию, никто из вас не имеет родственников, проживающих сейчас за «железным занавесом».

Затем он перешел к вопросу о смертной казни, спросив:

– Среди вас есть принципиальные противники применения высшей меры наказания? Повлияет на ваше решение касательно вердикта тот факт, что подсудимому может быть вынесен смертный приговор в том случае, если его признают виновным по первому пункту обвинительного заключения?

Никакой реакции с трибуны присяжных.

Затем уже по нашей просьбе судья задал следующие два вопроса.

– Покажутся ли вам более достоверными показания свидетеля, если он заявит, что в прошлом являлся русским шпионом, который сейчас пошел на сотрудничество с властями Соединенных Штатов? Окажет ли недавняя война в Корее или нынешняя международная обстановка в целом воздействие на вашу способность вынести справедливое решение по поводу виновности подсудимого в преступлениях, вменяемых ему правительством в столь сложный для всех нас исторический период?

После чего настала наша очередь задавать кандидатам вопросы, которые могли послужить причиной для отвода защитой кандидатур присяжных, причем как с объяснением причин отвода, так и без. По распоряжению судьи любые вопросы нам следовало задавать только через него.

Когда Фрайман однажды в нетерпении попытался задать вопрос кандидату напрямую, судья резко осадил его:

– Как было условлено вчера, все вопросы могу задавать только я сам.

Вскоре стало также очевидно, что Байерс не собирался легко соглашаться исключать кандидатов из состава жюри, когда мы приводили повод для отвода, каждый раз вступая в пререкания. Когда я отметил, что кандидат номер двенадцать был служащим военно-морского флота, а потому не может быть включен в состав жюри, судья возразил:

– Он гражданский служащий… Нет, я не приму этого довода как причину для отвода кандидата.

– Но обвинения касаются вопросов национальной обороны, ваша честь.

На что Байерс лишь упрямо повторил:

– Он вольнонаемный гражданский служащий. Я не исключу его.

И в придачу к нежеланию судьи исключать кандидатуры претенденты сами в равной степени неохотно уступали свои позиции. По большей части они давали заранее продуманные ответы с таким расчетом, чтобы не вызвать возражений ни у одной из сторон. Статус присяжного «по делу самого Абеля» придал бы им значения в глазах соседей, в клубе любителей бриджа и в любой окрестной таверне. И вообще, это было интереснее, чем стать членом жюри присяжных по какому-нибудь другому делу – например, о заурядном угоне автомобиля.

Одна седовласая женщина с особенно подозрительной настойчивостью стремилась стать членом жюри. Она заявила, будто ничего прежде не слышала ни о самом Абеле, ни о деле против него. Она дошла даже до утверждения, что не имеет никаких предубеждений против коммунизма. Мы отчаянно пытались выяснить ее мотивы. Наконец – через судью, разумеется, – мы задали вопрос: есть ли у нее дети?

– У меня был сынок, но его убили на военной службе, а еще у меня есть дочь, – тихо ответила она. Не расслышав ответа правильно, судья Байерс переспросил:

– Так вы говорите, что ваш сын находится на военной службе?

– Он был убит, – повторила она. – Он служил летчиком, и его убили коммунисты в Корее.

По нашей просьбе судья затем спросил:

– Как вы считаете, потеря сына окажет влияние на ваше суждение по данному делу?

Кандидатка номер два (с особым нажимом): Нет, ни в малейшей степени.

Ее настойчивые заверения в чистоте собственных помыслов и неправдоподобные утверждения, что она ничего прежде не слышала об Абеле, оказались более чем красноречивы, и защита решила пойти в ее случае на первый отвод без обязательного объяснения причин. Бедная женщина видела в этом суде способ поквитаться за несчастье, случившееся в ее жизни. Я не мог не сочувствовать трагической потере ею сына, убитого «красными», но суд в Соединенных Штатах был не подходящим местом для разгула эмоций и сведения счетов.

Новые кандидаты занимали места на трибуне взамен отвергнутых. Повторялись те же вопросы. Когда судья снова спросил о родственниках во властных структурах, один из будущих присяжных ответил:

– Моя мать работает на почте в Хобокене.

Затем место под первым номером занял Джон Т. Даблинн, шестидесяти семи лет от роду, который сообщил, что работает в городском управлении министерства общественных работ (оператором и ремонтником завода по очистке канализации и бытовых отходов в Роквэй-Парке). Когда судья спросил его, читал ли он что-либо об обвиняемом, Джон невозмутимо ответил:

– Только о том, что его вроде бы повязали.

Судья Байерс: А о предстоящем суде?

Мистер Даблинн: Нет, помню только заголовки о его аресте.

Судья Байерс: У вас есть какое-либо мнение по поводу дела?

Мистер Даблинн: Нет.

И только сейчас кандидат впервые получил возможность взглянуть на обвиняемого мастера шпионажа через зал судебных заседаний. Увиденное несказанно поразило его, и даже через несколько месяцев после суда он заявлял одному репортеру:

– Знаете, он выглядел так, что если бы я встретил его на улице, даже внимания не обратил бы.

Всего было для рассмотрения тридцать два человека. Еще восемь кандидатов отвели с объяснением причин, но к 15.15, то есть за каких-то три с половиной часа, было избрано жюри в составе двенадцати присяжных, которые устроили обе стороны. Таким образом, жюри оказалось сформировано в короткие сроки, без длительных и утомительных препирательств и споров.

Мистера Даблинна провозгласили старшиной присяжных.

В целом члены команды защиты сошлись во мнении, что нам удалось выбрать в присяжные сравнительно интеллигентную публику. Тревогу вызывали лишь двое: гражданский служащий военно-морской базы и некая миссис Мактаг, муж которой тоже занимал гражданскую должность врача, но при армейском лагере в Бруклине.

После ужина мы подвели итоги дня, еще раз проанализировали состав жюри и заглянули немного вперед. Завтра предстояло избрание четверых запасных присяжных.

Пятница, 4 октября

Я проснулся рано, хотя выспался хорошо, и сел за легкий завтрак, разложив утренние газеты перед собой по всему столу. Мэри снова обвинила меня в том, что уделяю Абелю гораздо больше времени, чем семье. Она была, разумеется, совершенно права. Я лишь возразил, что, увы, не она находилась под судом, заверив: в ту же минуту, когда против нее выдвинут обвинения, грозящие смертной казнью, я мгновенно перераспределю свое время. Она спросила:

– Интересно, как тебе это удастся, поскольку ты и станешь жертвой убийства, за которое меня приговорят к смерти.

Одна из желтых газет сообщала, что Хейханен, возможно, не будет давать показаний. «Надежный источник» информировал корреспондента, что Хейханен боялся выступать свидетелем, зная, что в таком случае репрессиям в России подвергнутся его мать, двое братьев и сестра. В репортаже говорилось, что Томпкинс отказался обсуждать с газетчиком своего основного свидетеля.

Заседание суда в это утро прошло быстро и гладко. За тридцать минут мы избрали четверых альтернативных присяжных: троих мужчин и женщину. Судья привел их к присяге, а потом даровал защите обещанную отсрочку начала процесса до понедельника, 14 октября. Прежде чем распустить жюри по домам, он строго запретил его членам обсуждать дело с кем бы то ни было, включая «членов собственных семей».

– Если кто-то попытается завести с вами разговор о деле, пожалуйста, незамедлительно сообщите о таком факте суду. Кроме того, вы должны избегать чтения любых комментариев, которые могут появиться в печати… Ваш долг как присяжных состоит в том, чтобы сохранять беспристрастность, и для достижения этой цели вами должно быть сделано все возможное.

Поскольку представители обвинения представили три новых аффидевита по поводу нашего иска относительно законности ареста и конфискации имущества, где прокуроры излагали версию событий 21 июня, в значительной степени противоречившую нашей, мы попросили судью Байерса назначить официальные слушания по этому вопросу. Судья велел прийти к нему во вторник, заявив, что разберется с ситуацией «в соответствии со своим пониманием ее сути». И резко добавил:

– Но учтите, я не допущу, чтобы эту проблему использовали как дополнительный повод для задержки начала процесса.

Суббота, 5 октября

Я взял выходной день и после обеда отправился играть в карты с членами клуба «Мотаук». Эд Кигли, старший почтмейстер Бруклина, поинтересовался, как мне нравится «его здание суда». Он объяснил, что, поскольку постройка официально числилась за почтовым управлением США, он считался домовладельцем. Я же пожаловался на нехватку помещения для совещаний, хранения папок с бумагами и прочего. Он тут же отправился сделать телефонный звонок, а вернувшись, информировал, что отныне защита может иметь в своем полном распоряжении его собственный зал для совещаний. И до конца процесса мы охотно пользовались его любезностью, наслаждаясь каждый день свежесваренным кофе.

Вечером я допоздна работал дома над новым черновиком вступительного слова, которое собирался отрепетировать на следующий день перед «жюри» в составе Дебевойса и Фраймана.

Воскресенье, 6 октября

Защита встретилась после обеда в небольшом офисе в здании Ассоциации адвокатов Бруклина на Ремсен-стрит. Мы все согласились, что мое первое обращение к жюри должно стать кратким, но зато наши мнения разошлись в том, насколько подробно в нем следует упоминать о тех уликах и свидетелях, которые имело в своем распоряжении обвинение. Стоило ли, например, сразу брать быка за рога и описывать в самом начале презренное и жалкое прошлое Хейханена?

Мы могли констатировать, что ни жюри, ни мы сами не знали пока, что именно с его помощью попытается доказать государство, а потому придется дождаться его выступления, прежде чем выносить окончательное суждение. Но, с другой стороны, мы не имели собственной доказательной базы, и наш успех или неудача во многом зависели от результатов сурового перекрестного допроса, а в таком случае, вероятно, нам следовало заранее предупредить жюри, кто такой Хейханен на самом деле.

Мы сами не станем прибегать к помощи свидетелей – здесь наши точки зрения тоже совпадали. Не было никакого смысла вызывать в суд соседей, которые охарактеризовали бы личность подсудимого с самой положительной стороны, потому что в действительности эти люди никогда не знали полковника КГБ Абеля. Им был знаком небогатый и доброжелательный живописец Эмиль Голдфус с Фултон-стрит в Бруклине. Нам представлялось очевидным и нежелательным появление на трибуне для свидетелей самого Абеля, но я сказал ему, что окончательное решение по этой проблеме мы оставляем за ним, предложив ему дождаться окончания изложения обвинением своих аргументов, и только потом сообщить нам о своих намерениях. Сам я считал и не скрывал своего мнения от Абеля, что подвергнуть его перекрестному допросу станет безрассудной авантюрой с нашей стороны.

Распределяя между собой роли в зале суда и намечая наилучшие пути работы единой командой, мы решили, что я произнесу вступительную и итоговую речи и возьму на себя перекрестный допрос основных свидетелей обвинения. Между тем два моих помощника будут выдвигать возражения чисто технического и процессуального характера по ходу изложения прокурорами своего взгляда на дело. Иными словами, пока я изучал свидетелей обвинения и анализировал вероятные пути ведения перекрестных допросов свидетелей, сравнивая их показания с информацией, полученной от Абеля, моим соратникам предстояло непосредственно отслеживать ход допросов и ловить противника на некорректных формулировках и прочих вероятных нарушениях.

Но вызывало немалую тревогу то, что судья Байерс может не позволить нам провести столь эффективную совместную операцию.

Вторник и среда, 8–9 октября

До начала процесса оставалось менее недели, когда во вторник мы отправились в суд и вынудили правительство к участию в слушаниях по нашей жалобе на арест и захват имущества. За два дня мы допросили четверых офицеров иммиграционной службы и одного из агентов ФБР, участвовавших в налете на отель «Латам». Записи их показаний занимали четыреста тридцать семь страниц.

Мы документально оформили историю, получившую в газетах название «полуночной встречи и предутреннего рандеву» между ФБР и сотрудниками службы иммиграции. Нашей целью было наглядно показать, что при аресте офицеры иммиграции превратились в простые пешки для ФБР. Более того, указывали мы: налет и арест, совершенные без соответствующих ордеров, стали уловкой ФБР, чтобы арестовать Абеля и его собственность, как можно дольше скрывая этот факт от общественности. Если бы Абель «пошел на сотрудничество», все это выглядело бы как блестящая контрразведывательная операция. Когда же смелый маневр закончился неудачей и министерство юстиции решило выдвинуть обвинения, там забыли – и хотели заставить забыть нас, – что их люди уже грубо нарушили конституционные права человека, если уж ему суждено предстать перед судом за преступные с точки зрения наших законов действия.