Текст книги "Незнакомцы на мосту"

Я выразил серьезные сомнения в подобной возможности, поскольку в газетах говорилось о том, что «американский агент» был латышом по национальности и его арестовали, как только он оказался на территории Латвии. Его едва ли кто-то считал ценным разведчиком, и властям такой обмен не показался бы равноценным.

Абель попытался оспорить мою точку зрения:

– Но ведь и я сам больше не представляю ценности для моей организации, – сказал он. – Меня уже никогда нельзя будет использовать за пределами СССР.

– Быть может, и так, – согласился я, – но тем не менее ваш огромный опыт станет неоценимым в работе по оценке достоверности информации, полученной за границей. По возвращении в Москву вас, скорее всего, ожидает назначение главой североамериканского отдела в вашей штаб-квартире.

Он не стал возражать, но не исчерпал и своих аргументов в нашем споре, с улыбкой продолжив:

– Но ведь опыт этого латыша может стать не менее ценным для Соединенных Штатов. ЦРУ сможет извлечь для себя полезные уроки, изучив совершенные им ошибки.

Я закончил дискуссию какой-то язвительной шуткой, а затем перешел к следующему пункту своей повестки дня. Этот вопрос я нарочно откладывал до последнего, спросив теперь, готов ли он признать свою вину хотя бы в какой-то степени.

– Один из присутствовавших в зале суда, – начал я, – сказал мне, что этим утром он пристально наблюдал за судьей Байерсом, слушал его вопросы и пришел к убеждению: судья ожидает от вас хотя бы намека на готовность признать вину по некоторым пунктам обвинения.

Мне пришлось вновь объяснить ему положение дел. Если бы он, к примеру, высказал желание признать себя виновным по второму обвинению, то есть в заговоре с целью сбора, но не передачи информации, максимальным наказанием для него станут десять лет тюремного заключения. Если же признание будет сделано по третьему пункту, то пять лет.

– И я не стал бы беспокоиться, что подобным образом вы поставите в неловкое положение свое правительство, – сказал я. – В конце концов, советские власти вообще отрицают осведомленность о вашем существовании. Они полностью устранились. Вы вполне могли предпринимать свои действия исключительно по собственной инициативе.

Мы несколько минут дебатировали эту тему, а потом Абель попросил дать ему время обдумать ситуацию. Он напомнил мне о том, какой серьезный приговор был вынесен Дэвиду Гринглассу после того, как тот чистосердечно признал вину в шпионской работе на чету Розенбергов. Грингласс получил пятнадцать лет тюрьмы, а Юлиус и Этель Розенберги, его зять и сестра, были казнены на электрическом стуле 19 июня 1953 года, после того как показания Грингласса помогли уличить их. Абель поделился со мной историями, которые слышал от других заключенных, о том, какое жалкое существование вел теперь в тюрьме Грингласс – другие узники презирали его, оплевывали и даже пытались мочиться ему в пищу.

Впрочем, полковник поспешил добавить:

– Разумеется, нельзя сравнивать положение русского агента с трудностями американского коммуниста, – но в его тоне отчетливо слышалось то же презрение.

Мы расстались, согласившись лишь, что ему следует самым серьезным образом рассмотреть все аспекты возможного признания в суде своей вины по одному из пунктов обвинительного заключения.

Пятница, 27 сентября

Представитель обвинения позвонил нам и сообщил, что для нас организована возможность проинспектировать «захваченные доказательства» в штаб-квартире ФБР завтра в десять часов утра. На 14.00 в тот же день назначили наш допрос Хейханена.

Честно говоря, я сильно сомневался, что разговор с Хейханеном окажется для нас столь уж полезным, но допросить его было необходимо, чтобы получше узнать этого субъекта и сделать набросок внешности в помощь нашему частному сыщику.

Суббота, 28 сентября

Ровно в 10.00 мы вошли в штаб-квартиру ФБР в Нью-Йорке на пересечении Шестьдесят девятой улицы и Третьей авеню, и я отметил для своих помощников еще одну странную иронию судьбы в деле полковника Абеля.

13 октября 1953 года Абель разместил часть своего оборудования и инструментов, для которых не находил ежедневного применения, на складе «Линкольн». И так совпало, что ныне это здание превратилось в недавно заново отделанные офисы ФБР. Таким образом, некоторые улики, попавшие в руки федеральных агентов, уже, без сомнения, размещались однажды в том же строении, но как не привлекавшая внимание собственность никому не известного художника Эмиля Р. Голдфуса.

Доказательства, собранные теперь под крышей нынешнего центра ФБР, поистине могли внушить робость. Их разложили перед нами в удлиненной формы хорошо освещенной комнате подобием гигантского шведского стола в ресторане. Всего же они занимали двадцать пять столов. И было бы совершенно справедливо описать их как полный набор оборудования для проведения крупной шпионской операции.

Агенты ФБР держались с нами подчеркнуто вежливо. Нас не ограничивали во времени, дав возможность переходить от стола к столу и осматривать каждый экспонат, внимательно читая таблички с описанием его предназначения. Мелкие предметы аккуратно вложили в целлофановые пакетики.

Сначала мы обозрели наиболее инкриминирующие из улик. В их число входили: 1) пустотелые ручки отверток, карандаши и прочие контейнеры, включая даже станок для бритья, которые, разумеется, могли использоваться для сокрытия микропленок; 2) микрофильмированные письма к Абелю от жены и дочери из России, а также микрофильм с расписанием будущих радиопередач из Москвы; 3) пустотелый кусок эбенового дерева (тот, который мы обсуждали несколькими днями ранее), содержавший полный набор шифровальных таблиц, нанесенных на очень нежную бумагу, обладавшую необычными свойствами и напоминавшую тончайшую серебряную фольгу. Я догадался, что подобный материал мог быть легко уничтожен подвергавшимся опасности агентом. Возможно, даже попросту пережеван, проглочен и переварен в желудке.

Отвертки с пустотами в ручках отличались мастерским изготовлением. Внешне они выглядели старыми и даже немного заржавевшими. Но стоило вам повернуть ручку, и на ваших глазах происходило чудо. Внутренняя медная обшивка находилась в превосходном состоянии, и простая, невинная на первый взгляд отвертка превращалась в водонепроницаемый контейнер для микропленки.

На обозрение был выставлен также токарный станок и большое количество обыкновенных инструментов, с помощью которых наверняка изготавливались отвертки-контейнеры и прочие приспособления. В распоряжении Абеля имелась целая фотолаборатория со всеми необходимыми химикатами и изрядным числом дорогих фотоаппаратов. Он достиг такого мастерства, что мог уменьшать фотографическое изображение до размеров булавочной головки. Подобные микрокадры, которые было практически невозможно обнаружить, впервые разработала немецкая разведка в годы Второй мировой войны.

Отдельный стол отвели под его библиотеку, которая включала в себя книги по использованию атомной энергии для работы теплоэлектростанций, экземпляр теории относительности Эйнштейна (Абель читал Эйнштейна, как многие из нас читают романы Эрла Стенли Гарднера: для развлечения), несколько книг по истории искусств, учебники математики и руководства по системам статистики. Присутствовал и набор карт, казавшихся обычными дорожными картами США, на которых некоторые районы были обведены карандашом. Но следовало признать, что отмеченные на картах квадраты являлись важными с точки зрения организации национальной обороны США.

Среди прочих бумаг выделялись две чековые книжки, показывавшие поступления и снятия денежных средств в 1954 и 1955 годах; обложки от спичек с шифрованными записями на обороте; на одной из них были указаны звание, личный номер и адрес Алана Уинстона во время его службы в армии. Кроме того, некая женщина по имени Глэдис в июле 1954 года прислала Абелю почтовую открытку с дружеским посланием. По какой-то причине он решил сохранить ее.

Пока мы медленно двигались среди нагромождения улик, я разговорился с одним из агентов ФБР. Он оказался уроженцем Тикондероги на севере штата Нью-Йорк, и в ходе беседы неожиданно выяснилось, что много лет назад мы с ним играли друг против друга в полупрофессиональный бейсбол, когда я временно работал юридическим консультантом в летнем лагере для мальчиков, располагавшемся неподалеку от его родного города. После обзора производившей тягостное впечатление массы уличающих нашего клиента материалов подобная беседа помогла несколько развеяться.

Около полудня мы отправились обедать и за едой в местном магазине деликатесов, при котором имелось кафе, говорили о сокрушающей мощи улик, имевшихся у обвинения. Конечно, ничто не стало для нас подлинным сюрпризом. Мы о многом читали в газетах, нас ознакомили с письменными показаниями обвинителей, которые включали в себя список большинства материальных доказательств, и, конечно же, Абель сам описывал изъятые у него вещи. Однако собранные в одном месте, они превращались в нечто, имевшее совершенно иную силу. Я попытался натянуто пошутить:

– Не думаю, что у нашего клиента много оснований жаловаться на необоснованность своего ареста.

Никто из моих помощников даже не улыбнулся.

К часу дня мы вернулись в здание ФБР и встретились с Джеймсом Фезерстоуном – молодым членом группы обвинителей, которого уже несколько раз видели в зале заседаний. Ему предстояло препроводить защитников к месту допроса Хейханена. Он попросил нас оставить наш автомобиль и поехать вместе с ним. Других сопровождающих лиц не было, а он водил машину без опознавательных знаков министерства юстиции, но с официальными государственными номерами.

Мы пересекли Манхэттен, а затем направились к северу по Вестсайдскому шоссе вдоль берега реки Гудзон. Я сидел впереди вместе с Фезерстоуном, но мы практически не разговаривали. Он полностью сосредоточился на ведении машины, временами посматривая в зеркало заднего вида. Вероятно, за нами следуют другие агенты ФБР, подумал я.

Воображение рисовало мне сцены, как Абель и Хейханен ехали тем же маршрутом, направляясь в Пукипси, или к Медвежьей горе, или к какому-то иному месту назначенного с кем-то рандеву.

Мы выбрались за черту города и оказались в округе Вестчестер, а уже вскоре достигли городка под названием Элмсфорд. Здесь мы свернули к западу и двинулись дальше по указателям в сторону моста Таппан-Зи, переброшенного через Гудзон и соединяющего Тарритаун на восточном берегу с Саут-Найяком на западном. Недолго проследовав в этом направлении, мы свернули с шоссе на стоянку перед придорожным рестораном «Маффин мэн».

– Подождите меня здесь, – сказал Фезерстоун. – Я скоро вернусь. Мне необходимо сделать всего один телефонный звонок.

Правительственные агенты вели себя таинственно и проявляли чрезмерную осторожность, но меня это нисколько не удивляло. На самом деле мне трудно было их в чем-либо винить. Хейханен мог действительно находиться в опасности, а КГБ наверняка назначил цену за его голову как ключевого свидетеля. Без него обвинение имело бы бледный вид.

Молодой прокурор вернулся и сообщил, что нам предстоит подождать еще около пятнадцати минут, предложив всем выпить кофе в «Маффин мэне». Внутри оказалось довольно многолюдно. Команда защиты заняла столик в углу и заказала кофе, пока Фезерстоун снова отправился по каким-то своим делам. Причем с официальным правительственным юристом успели пообщаться несколько человек в обычных деловых костюмах. Стало очевидно, что агенты ФБР по особо важным делам просто наводнили ресторан.

Когда мы допили свой кофе, Фезерстоун подошел к столику и объявил:

– Теперь можно ехать дальше.

Мы последовали за ним наружу, но как только подошли к краю тротуара, рядом остановился еще один черный седан. За рулем сидел агент поистине мощного телосложения. Мне оставалось только предположить, что в студенческие годы этот человек играл за полузащитника или защитника[12]12
  Полузащитник и защитник – в американском футболе эти две позиции на поле требуют от игроков особой физической силы.


[Закрыть].

Водитель отнесся к нам откровенно грубо, даже не удостоив нас взглядом, не говоря уже о приветственном кивке, когда мы усаживались в его автомобиль. Затем он сразу же помчался на предельной скорости снова в сторону моста Таппан-Зи, но, не проехав и полмили, воспользовался круговым разворотом перед питомником для растений и стал возвращаться обратно. Мы опять оказались перед «Маффин мэном», проскочили через стоянку, выехав с противоположной стороны на параллельное шоссе, ведущее в Нью-Йорк. Пролетев мимо какого-то мотеля, остановились прямо позади него на заправочной станции. Но, прежде чем заправщик у колонки успел протянуть руку к бензобаку, наш автомобиль рванул с места и поехал назад той же дорогой. И, конечно же, опять впереди замаячил знакомый ресторан. Повернувшись к нашему мрачному водителю, я как можно вежливее спросил:

– Вам так нравится запах из «Маффин мэна»?

Ответа не последовало. Ни слова не говоря, бывший защитник внезапно свернул на стоянку перед мотелем. Мы выбрались из машины, и нас проводили в комнату на втором этаже одного из корпусов. Дверь номера стояла открытой, и внутри расхаживал взад-вперед подполковник Рейно Хейханен, известный также под именем Маки. Я бы сразу узнал его по описанию Абеля. При номере имелся балкон, на котором несколько крупного сложения мужчин – несомненно, агенты ФБР по особо важным делам – расположились с тем неуклюже расслабленным видом, какой дается только людям военных профессий.

Комната выглядела так, словно в ней никто не жил, если не считать телевизора, работавшего очень громко. Очевидно, перед нашим прибытием Хейханен смотрел передачу, а сейчас не попытался ни выключить телевизор, ни хотя бы присесть. Представлялось очевидным, что номер специально сняли для нашей встречи, и никто, кроме самих адвокатов, не рассчитывал, что она продлится слишком долго.

– Я есть главный свидетель обвинения, – заговорил Хейханен, первым прерывая молчание. – Вы защитники Марка и потому можете говорить со мной. У меня есть право не говорить с вами, и я не говорить до суда.

Эту небольшую речь явно отрепетировали. Его английский язык был вполне понятен, но говорил он медленно, не совсем правильно и с заметным балтийским акцентом. Мне стало понятно профессиональное недовольство Абеля своим помощником, не желавшим чаще общаться с настоящими американцами.

Я нуждался во времени, чтобы присмотреться к нему, и потому проигнорировал его слова, начав задавать вопросы самого общего характера. На каждый из них звучал стандартный ответ:

– Я не говорить до суда.

Абель оценивал его рост в пять футов и восемь дюймов, вес – в 175 фунтов. Сейчас он выглядел намного тяжелее – свыше 255 фунтов. Ему точно перевалило за тридцать пять лет, как считал Абель, но, вполне возможно, могло быть и сорок пять. Его бледно-голубые глаза бегали, зачесанные назад черные волосы уже редели. Зубы казались ровными и очень белыми. На лбу образовались залысины, но волосы он густо красил. Черных усов и бровей тоже явно коснулась краска. Он поразительно походил на изгнанного короля Египта Фарука.

Тело выглядело расплывшимся, но когда-то он, несомненно, обладал большой физической силой. Широкие, чуть покатые плечи и крепкие мускулистые руки свидетельствовали об этом, но вот только руки дрожали на протяжении всей нашей встречи. Казалось очевидным, что этот человек еще при жизни проходит все круги ада, прибегая к помощи водки, и становилось понятным, отчего правительство так стремилось ускорить начало суда. Будь я прокурором, меня бы беспокоило, как он поведет себя на свидетельской скамье по время открытого судебного заседания.

– Когда вас арестовали? – спросил я, и этот вопрос вывел его из равновесия.

– Я не быть арестован, – ответил он. – Я под охраной, но не арестован.

На заднем плане события телевизионной драмы стремительно развивались. Гангстерский боевик шел на большом экране, и по странному совпадению бандит вдруг громко произнес: «Я, быть может, и преступник, но мне тоже полагается адвокат». Дверь номера оставалась открытой, дюжие охранники дежурили в коридоре.

На все вопросы относительно своего прошлого как советского агента Хейханен твердил:

– Почему не спросите Марка? Он знает ответ лучше.

А потом сказал нарочито громко, словно хотел, чтобы его слова слышали охранники:

– Спросите Марка, он знает. Он получал сообщений по радио обо мне. Он знает обо мне все в последние месяцы.

Подобно многим до него, Хейханен только сейчас начал понимать, что жизнь большинства перебежчиков не перестает быть адом в одночасье. Когда он перешел черту, его прежние страхи сменились новыми. Он пытался избежать жизни, которую возненавидел, но ему некуда было деться от брошенной семьи, родины, прошлого. Абель и его назначенный судом защитник напоминали Хейханену, чем ему пришлось пожертвовать, о том, что он хотел навсегда забыть: чувство вины, сомнения, страх. В военное время я знавал многих предателей. Несчастные случаи, пьянство, так называемые нервные срывы и самоубийства были очень распространены среди них. Благополучно переносили переход на сторону противника только те, кто делал это по искренним идейным мотивам.

Наконец Хейханен выдавил из себя, что будет лучше для него самого и для «генеральный прокурор», если он больше ничего не скажет.

– Я больше не говорить, – заявил он. – Вы зря тратить время напрасно.

– Как вам будет угодно, – ответил я, а потом, когда уже поворачивался, чтобы уйти, с улыбкой добавил: – Мы с вами еще побеседуем на свидетельской трибуне.

Хейханен улыбнулся в ответ, блеснув белыми зубами. И с улыбкой, появившейся на лице, он словно всем телом расслабился и вдруг стал даже казаться моложе. Ему, очевидно, принесло облегчение окончание этого эпизода.

На обратном пути в город я выполнил тщательный набросок лица Хейханена. Нарисовал его сначала в том виде, в каком он предстал перед нами сегодня, потом ниже на том же листе повторил изображение, убрав усы и немного высветлив волосы и брови.

Единственной особой приметой Хейханена оказался небольшой шрам на правой щеке. Внутри этот человек был сейчас, конечно же, сплошной открытой раной. Несмотря на очень надежную охрану, он жил в постоянном страхе. Какой из него получится свидетель обвинения? Поживем – увидим.

Воскресенье и понедельник, 29–30 сентября

Сознавая вероятность, что нас заставят открыть слушания в суде уже на этой неделе, я провел воскресенье, работая над своим вступительным обращением к жюри присяжных. Задача оказалась не из легких; защите явно не хватало фактического материала. После восьми или девяти часов составления черновика и его бесконечной переписки мое вступительное слово превратилось в сжатую речь, выдержанную в умеренных тонах. Прежде всего присяжным следовало внушить, что под судом за преступления представала не Советская Россия.

Тем временем мои помощники трудились над вопросами для кандидатов в члены жюри. В судах штатов защита имела право задавать такие вопросы прямо, но в федеральном суде это становилось прерогативой председателя. Однако адвокаты могли заблаговременно передать свои вопросы судье, и Байерс дал понять, что хотел бы следовать принятой процедуре.

В понедельник после обеда я работал у себя в офисе, все еще сражаясь с текстом вступления, когда, к моему удивлению – и, уверен, к еще большему изумлению телефонного диспетчера, – мне поступил звонок.

– Мистер Донован, это Рудольф, – сказал голос.

– Какой Рудольф? – спросил я.

– Рудольф Абель.

Я сначала решил, что меня разыгрывает один из приятелей, но мне действительно звонил полковник. Он объяснил: подобно тому, как я имел возможность звонить ему, уведомив за десять минут до звонка старшего надзирателя Крински, он сам мог звонить мне абсолютно на тех же условиях. Он сказал, что решил связаться со мной, поскольку ему настоятельно необходима была наша срочная встреча. Как он выразился, возникли «новые важные вопросы», которые он хотел бы обсудить. Я пообещал непременно навестить его завтра в тюрьме.

Ближе к вечеру наш частный детектив прислал свой первый отчет, и он, как выяснилось, стал важнейшим событием дня. На тексте донесения стоял внушительный штамп «Секретно». Десять страниц, помеченных для идентификации только инициалами: «Кому: Дж. Б. Д.», «От кого: Ф. Ф. З.».

Используя все известные ему от нас данные и мои любительские рисунки, сыщик отследил жилье Хейханена (или Юджина Маки, как его знали по месту обитания) в Ньюарке по адресу Берген-стрит, дом 806, – пришедшая в упадок трехэтажная каркасная постройка. Хейханен жил здесь в 1955–1956 годах. Квартиру он нашел по объявлению в газете и подписал трехлетний договор аренды в марте 1955 года. Но примерно год назад он и его «жена» внезапно и бесшумно съехали, не оставив после себя ничего, кроме нарушенного арендного договора.

Наш человек описывал район Берген-стрит как «затрапезный», объяснив, что он состоял из небольших лавчонок и жилых домов, заселенных наполовину неграми, наполовину белыми. Дом Хейханена, по его словам, находился в сильно запущенном состоянии.

Рядом располагались два подходящих под описание бара, но ни в одном не обнаружилось польского аккордеониста. Впрочем, он мог на самом деле оказаться цыганом и легко срываться с насиженного места. Соседи утверждали, что Хейханен пил по большей части дома, что выглядело разумно. Среди местных жителей он считался нелепым чудаком, чью компанию они не особенно приветствовали. Зато пил он очень много, постоянно заваливая коридор пустыми бутылками из-под пива, водки и виски. Разумеется, это не могло не привлекать к нему повышенного внимания.

Хейханена хорошо знали в парикмахерской «У Дэйва», находившейся через дорогу от его жилища, в булочной в доме 808 по Берген-стрит, в магазине «Звездный кредит», где он за наличные купил холодильник, и в химчистке, расположенной кварталом ниже. Вот что было о нем известно, если цитировать записи нашего детектива.

Он напивался каждый день. Со своей «красавицей блондинкой» женой они часто ссорились, причем бурно, и тогда он избивал ее. Он никогда нигде не работал, но ему хватало денег и на выпивку, и на машину. Полицию вызывали часто, хотя к ответственности его не привлекли ни разу. К себе в квартиру он никого не впускал, а стекла в окнах покрыл защитной краской, чтобы внутрь нельзя было заглянуть с улицы.

Соседи готовы были терпеть его пьянство, но им не нравилось, как он относился к «финской» жене, которую все в один голос описывали как женщину исключительной привлекательности. Один мужчина, заявивший, что сам никогда бы не поднял руку на такую красотку, будь она его женой, сказал, что Хейханен избивал ее «с немилосердной жестокостью».

«Крики, доносившиеся по ночам из их квартиры, звучали просто жутко, – рассказывал другой сосед. – Люди всегда вызывали полицию. Я сам позвонил копам однажды, но они даже не смогли войти внутрь, плюнули на это дело и уехали».

В подтверждение унижений, которым он подвергал жену, рассказывали такую историю. Однажды утром они купили в булочной буханку нарезанного хлеба, а затем он швырнул хлеб прямо в дверь булочной, рассыпав ломти и приказав жене ползать на коленях, собирая их. Она покорно подчинилась.

Жене Хейханена было лет около тридцати пяти. Она отзывалась на имя Ханна, но не говорила по-английски и, быть может, поэтому выносила физическое насилие над собой, не обращаясь ни за сочувствием к соседям, ни за помощью к полицейским.

Но 24 мая 1956 года, по всей видимости, и ее терпение иссякло. В 8.30 утра кто-то позвонил в полицию, и дежурный офицер шестого участка принял сигнал о «пострадавшем» в доме 806 по Берген-стрит, который нуждался в медицинской помощи. Случай расследовали сержант Гаварни и патрульный Кьюэл. В их рапорте говорилось: «Юджин Маки, 36 лет, случайно порезал себе правую ногу, когда упаковывал вещи, и перенес обширную кровопотерю. Его доставили в медицинский центр Мартленд, где им занимался доктор Кантер».

Сержант Гаварни рассказал нашему сыщику, что они застали Хейханена (или Маки), лежавшим на постели с ногой, грубо обмотанной тряпкой, чтобы остановить кровотечение. Порез оказался глубоким и потребовал наложения трех швов. По описанию полицейского, они видели большую лужу крови при входе в комнату, а часть ее растеклась по полу дальше. Кровью были местами забрызганы даже стены. Он припомнил, что жена осталась дома, когда «Скорая помощь» увезла мужа в больницу.

В полиции Хейханену поверили на слово: он упаковывал вещи с помощью ножа, и лезвие случайно соскользнуло. Копы даже не поинтересовались, что именно упаковывал пострадавший и куда собирался ехать. Зато им бросилось в глаза дорогое фотографическое оборудование при крайне скудной прочей обстановке в квартире.

Но вот среди соседей Хейханена его образ жизни вызывал гораздо большее любопытство. Помимо пьяных скандалов многое другое казалось им странным. «Чем он занимается? Как зарабатывает на жизнь? – спрашивали они друг у друга. – Зачем так тщательно заделал окна? Почему держит во дворе огромную и злобную собаку?»

Молодая женщина, работавшая в химчистке, рассказала, что Хейханен потом арендовал пустующий магазин с намерением открыть фотоателье. Но, переехав в новое помещение, они с его несчастной супругой продолжали вести крайне уединенный образ жизни.

Привлекла внимание соседей и машина Хейханена. Она могла целыми днями стоять на одном и том же месте у тротуара, но затем куда-то пропадала на несколько недель кряду. Даже штат, откуда он приехал в эти края, оставался тайной за семью печатями. Автобусному контролеру, чья будка располагалась на углу через дорогу от его квартиры, Хейханен якобы рассказывал, что раньше жил то ли в Иллинойсе, то ли в Индиане.

Остальные страницы отчета нашего детектива были заполнены всевозможными мелкими фрагментами информации, какую собирает любой сыщик, чтобы получить более детальное представление о личности человека, оценить его роль в местном обществе, дополнить описание образа жизни. Хейханен иногда оплачивал аренду банковскими чеками… Имел домашний телефон… Жена почти все время проводила вместе с ним… Недавно в районе побывало ФБР и беседовало с полицейскими… Автомобиль хозяин застраховал в компании «Линкольн мьючуэл кэжуалти» на Вашингтон-стрит… Его почтовый ящик выглядел искореженным, словно его однажды кто-то изуверски взломал.

Одним словом, данные отчета выглядели так, что подобного человека практически невозможно было бы посчитать подполковником советской военной разведки, занимавшимся важной секретной работой. Его профессия требовала предельной осторожности и сдержанности, а он между тем делал все возможное и невозможное, чтобы привлечь к себе нежелательное внимание. Неудивительно, подумал я, что Абель относился к нему свысока и подвергал сомнению целесообразность его пребывания в этой стране.

Вторник, 1 октября

Мы с Абелем провели утром вместе два напряженных часа. Он принес с собой три листа юридических аргументов, надиктованных ему «тюремными адвокатами». Здесь-то и содержались «новые важные вопросы», упомянутые им в столь неожиданном телефонном звонке. Некоторые юридические положения были подкреплены точными цитатами статей законодательства и ссылками на реальные прецеденты.

К примеру, в бумаге говорилось: «Могут ли два различных преступления: 1) сбор и добыча информации, 2) добыча и передача информации – объединяться в одно уголовное дело, считаясь идентичными деяниями? См. дело «Петерсон против окружного апелляционного суда, штат Аляска», 297. Ф. 1002. Преступления не могут объединяться в одном обвинительном заключении как два различных нарушения закона, если оба являются результатом одних и тех же действий или преступного воздержания от таковых».

– Где, скажите на милость, вы это взяли? – спросил я. – Кто снабдил вас столь детальными юридическими данными?

– Другие заключенные, – ответил он. – Заключенные из категории особо опасных. Я же говорил вам, что получаю информацию «изнутри».

Я внимательно прочитал меморандум и несколько минут обдумывал изложенные в нем аргументы. Что касается полковника, то он, вероятно, уже готовился сегодня же покинуть тюрьму предварительного заключения в соответствии с положениями меморандума, после подачи мной соответствующего обращения к властям и ходатайства об освобождении под залог.

Пустив в ход весь свой такт и как можно более внятно, я принялся объяснять ему, что в меморандуме действительно затронуты важные вопросы, но защита уже успела рассмотреть каждый из них. И втолковал причины, заставившие нас не использовать ни один из предлагаемых вариантов.

Точка зрения. Мы ставим власти перед выбором, какой из двух пунктов выдвинуть в качестве обвинения, поскольку они оба касаются одного и того же правонарушения.

Возражение. Есть все основания предполагать, что в таком случае власти изберут пункт первый, предусматривающий в виде наказания смертную казнь. Мы же рассчитывали на известную слабость доказательств обвинения именно по этому пункту и имели возможность обратиться к жюри с просьбой вынести как раз по первой части обвинительного заключения оправдательный приговор, оставив им возможность проявить гибкость. Пункт второй предусматривает максимальное наказание в виде десяти лет лишения свободы. Мы, конечно же, зависим от того выбора, который сделают присяжные, надеясь, что выбор окажется в нашу пользу. Но это намного лучше, чем заведомо лишать их альтернативы.

В такой же манере я аналитически разобрал и все остальные десять параграфов, оформленных вроде бы юридически точно. Как всегда, Абель слушал меня внимательно и терпеливо. Когда я закончил, он сказал, что подчинится нашим суждениям, которые, что он повторял неоднократно, считал разумными и более заслуживавшими доверия.

Я рассказал Абелю о нашей встрече с Рейно Хейханеном в прошлую субботу. Он склонился вперед и приложил ладонь за правое ухо. Это была его любимая поза, когда он выслушивал что-либо. Хотя сам он никогда не признавался мне в этом, некоторые знавшие его люди полагали, что ему приходилось напрягать слух, поскольку он страдал частичной глухотой. Однако это никогда не сказывалось на его способности давать быстрые и продуманные ответы на любые вопросы при условии, что он вообще хотел отвечать на них.

Когда я описал ему, как у Хейханена дрожали руки и его усилия скрыть дрожь, Абель заметил:

– Это результат его пьянства. А выпивка лишь усугубляет чувство тревоги. Каждый трус начинает топить свои страхи в алкоголе.

Я дал ему взглянуть на свой набросок портрета Хейханена, и он кивнул, но затем все же мягко высказал замечание, чтобы я посадил глаза немного ближе друг к другу.