Текст книги "Возвращение призраков"

Баклер в ужасе оторвал глаз от прибора; до него вдруг дошло, свидетелем чего он стал. Звуки представляли собой стоны и причитания, иногда вопли, а пляшущие обломки были частями человеческого тела.

Без прибора ночного видения они казались еле различимыми бесформенными образами, но теперь, зная, что это, он мог различить движущиеся очертания. Они искали Друг друга, соединялись и сливались вместе, постепенно становясь единой массой.

Зачарованный, возможно, загипнотизированный, лесник придвинулся поближе, опустив прибор – в нем больше не было необходимости, поскольку мгла стала светлее, а фигуры в ней приобрели более отчетливые очертания. У самой земли что-то зашевелилось и начало подниматься.

До Баклера дошло, что как ни дико это выглядело, но фигуры в тумане представляли собой расчлененное тело, его части крркились, колыхались, ища целое; только их было очень много, они сгрудились, слишком многие теснились в одном месте, так что им приходилось разъединяться и начинать свое фантастическое кружение снова и снова.

Разбросанные части вдруг закружились смерчем, и каждый кусок, большой или маленький, превратился в размытое пятно света. Баклер не вспомнил бы о дыхании, не сделай за него это инстинкт. Лесник покачнулся и, чтобы успокоиться, схватился за ствол дерева, пальцы обхватили грубую кору, голова шла кругом, подкатилась тошнота. Закрыв глаза перед слабым и все же почему-то ослепительном свечением, он все-таки справился со рвотой.

Когда он открыл их опять, движение в тумане затихло, приняло более строгий порядок. Баклер понял, что был прав: это было тело, пытающееся собрать себя воедино; теперь части стали более отчетливыми, их формы более узнаваемыми.

Но по-прежнему частей оставалось слишком много...

Еще один кусок, побольше, зашевелился на земле и тоже, как и предыдущие, начал подниматься, послав более мелкие части – пальцы, глаза, языки и прочие члены – в возбужденную сутолоку, так что они сбились в рой – как мухи над собачьим дерьмом, подумалось леснику.

– Боже святой на небесах! – прошептал он, когда постепенно сформировалось два тела; грубые швы указывали места соединения, один глаз у одной из голов неловко высунулся из глазницы, ступня нелепо перекрутилась на одной лодыжке, из отверстия в плече свисала какая-то поблескивающая трубка.

Лесник почувствовал слабость в коленях и выронил прибор ночного видения, так как обеими руками схватился за дерево. Ему хотелось убежать, но не было сил. Хотелось закричать, но звуки застряли в горле. Хотелось закрыть глаза, или хотя бы отвести их, но вращение впереди не позволяло и этого.

И вот, наблюдая – вынужденныйнаблюдать, не в состоянии вырваться из гипноза – Баклер заметил, что по ту сторону тумана что-то движется.

* * *

Гровер, Крик и Микки бросились через лес в надежде убежать от страшного низкого стона за спиной, но он оставался с ними, доносясь не справа и не слева, не сзади и не спереди – он был везде, вокруг, в дюйме от головы.

Они проламывались сквозь кустарник, не обращая внимания на производимый шум, спотыкаясь о корни и рытвины; ветви и кусты, казалось, нарочно цепляли и хлестали их, словно сам лес был заодно с мучительным звуком. Они не пытались понять, что это, а просто убегали; им не было дела, что это. Они лишь знали, что никогда в жизни так не пугались. Возможно, безлунная тьма, сквозь которую они бежали, делала звук таким жутким, ведь невидимое и непонятное – союзники страха. Возможно, сама глубина и мрачность этого душераздирающего вопля так напугали их, что проникли до самого дна души, распространили всеподавляющее и гнетущее чувство отчаяния. Как бы то ни было они не задумывались о причинах этого страха. Им хотелось только оказаться подальше от этого чернильно-темного леса, и они бежали, насколько позволяли вдруг одеревеневшие ноги.

И таков был их страх, и таково желание спастись, что когда молодой Микки с разбегу налетел на дерево и, издав испуганный визг, упал с рас сеченной губой, Гровер и Крик продолжали, спотыкаясь, бежать дальше и оставили товарища ле жать в лесу среди гниющих листьев и древесным корней.

Кровь потекла по его пальцам, когда он поднес их ко рту и попытался крикнуть:

—Денни! Деннис! Я поранился!

Их не было, и если бы не непрерывный стон, наполнявший его уши, а теперь еще и добавившийся звон в голове от удара, Микки услышал бы, как они проламываются сквозь лес все дальше и дальше.

Микки медленно поднялся на колени, его лицо онемело от удара о дерево. Он пошарил вокруг по рыхлой земле в поисках арбалета, который до того крепко держал в руках. Все еще стоя на коленях и по-прежнему напутанный – и он был бы напуган еще больше, если бы такое было возможно, поскольку Гровер и Крик теперь бросили его, – всхлипывая, Микки проверил свое заряженное оружие.

– Ублюдки! -выругался он, морщась от боли в разбитых губах. – Дерьмовые ублюдки!

Он встал на ноги и заковылял прочь, прижимая к груди арбалет и не соображая, что идет совсем не в том направлении. Он спотыкался о корни, царапался о деревья, и стон, перешедший в завывания, гнал его вперед. Микки вытащил из кармана брюк скомканный носовой платок и приложил к рассеченной губе, чтобы остановить кровь; слезы застилали глаза, еще больше затрудняя видимость.

– Денни! -снова крикнул он, уже не думая, что его может услышать лесник или кто-нибудь еще, устроивший эту жуткую шутку. – Деннн-ни-и-иссс!

Он споткнулся, пополз и его палец, скользнув через скобу арбалета, нажал курок. Микки услышал, как стрела вошла в ствол дерева в нескольких ярдах впереди.

Бормоча ругательства и охваченный паникой, он полез в мешок на плече за другой стрелой. Хотя дома он сто раз сидел в шкафу, привыкая к темноте, его пальцы не слушались указаний головы. Он даже умудрился выронить стрелу, и ее пришлось искать в пыльной земле, но в конце концов арбалет был заряжен, Микки снова встал на ноги и похромал по лесу, прерывисто дыша, что-то бормоча и всхлипывая.

Довольно скоро он набрел на поляну, где мерцал странный свет. Микки быстро заморгал, чтобы лучше видеть. Его онемевший рот открылся, а глаза вдавились в глазницы, когда внутри странного свечения он увидел две бледные голые фигуры, нелепые, как будто они были наскоро склеены или связаны, и некоторые части плохо подошли – вроде повернутой не в ту сторону ступни, ягодицы, висящей на нескольких нитях, или плеча, слишком развернутого назад. Одна голова начала поворачиваться, чтобы посмотреть на него, но Микки не хотел этого, он не хотел, чтобы этоувидело его и решило познакомиться. Нет, ему совсем не хотелось этого.

Арбалет был уже нацелен. И Микки пришлось опять нажать курок, на этот раз преднамеренно. Это было легко. Даже не потребовалось подумать. Он просто сделал это. Просто нажал.

И когда стрела унеслась, она не встретила ничего в странной оболочке серого свечения, но Микки услышал резкий вскрик, звучащий более по-человечески, чем завывания двух нелепых, кое-как собранных существ перед ним.

17

Вода стремительно сомкнулась над головой, и невидимые силы соединились, чтобы бросить его в темные глубины. Он кричит, но звук заглушается бульканьем. Он тонет, погружается глубже, глубже, его руки барахтаются в потоке и хватаются за шелковистые водоросли. Из темноты к нему скользит фигура, к нему тянутся крохотные бледные пальчики. Несмотря на заполняющую рот воду, он зовет ее по имени, а когда она приближается, видит ее улыбку; ее темные волосы обрамляют призрачное личико, локоны вьются и колышутся в струях. Она приблизилась, и ее улыбка превращается в оскал, такой злобный, такой лютый, что он снова кричит и пытается убежать...

Эш заворочался в постели и поднес руку ко лбу, словно отгоняя наваждение сна.

Теперь его призрачное видение изменилось: это больше не его сестра, не ребенок, а женщина, но с той же злобной улыбкой и с тем же безумным взглядом. Ее тонкие руки скользят по его шее, просторная рубашка колышется, ее губы приближаются к его губам, глаза светятся безумием... и желанием. Ее губы прижались к его рту, и он ощущает их давление, чувствует, что она вытягивает его жизнь, как вода отнимает дыхание. Он больше не борется, отдает себя в ее объятия. Его поглощает тьма...

Эш что-то бормочет во мраке комнаты, но слова бессвязны, неразборчивы, они часть его сна.

...И с облегчением он обнаруживает, что снова один. В черноте появляется слабое мерцание – эта чернота невесома, никаких кружащихся струй, но она давит так же, как вода, что хотела поглотить его – и вскоре к свечению присоединяются другие, и он видит огоньки свечей. Их все больше, они становятся пламенем, которое заливает комнату мягким, неровным светом. Но от свечей нет тепла, нет успокоения, а только нарастает ужас. Потому что в их свете на ярусах вдоль черной стены постепенно проступают очертания каменных гробов. Но ужасно не только это. Прямо перед ним, в середине мавзолея – ему знакомо это место, он уже приходил сюда – стоит еще один гроб, меньше остальных, сделанный из дорогого блестящего дерева, обитый изнутри белым атласом. В нем что-то шевелится, маленькая ручка ложится на край гроба. Девочка садится и смотрит на него, ее зловещая улыбка неподвижна, холодные глаза не моргают...

Простыни Эша промокли от пота. Не просыпаясь, он сбрасывает одеяло, открывая грудь ночи.

Он стонет во сне, и слезы сначала размывают, а потом растворяют картину вокруг. Теперь он на широкой водной глади, залитой лунным светом. Поверхность спокойна, – ни ветерка, который смог бы нарушить это умиротворение, – но вскоре слышатся слабые крики, голоса доносятся, кажется, издалека, возможно, с другого края огромного озера. Но откуда-то он знает, что это не так; что крики эти – стоны, вздохи, стенания – гораздо ближе. Он знает, что они исходят из самого озера. Тонкая, прозрачная поверхность воды колышется. Пробегает рябь. Расходятся круги. И из воды поднимается рука, а за ней другая – рядом, от того же тела. Стон переходит в визг, хотя звук остается все еще под водой. Появляется еще одна рука, ее пальцы тянутся вверх, с них стекает влага. Еще рука. Еще. И из поверхности воды вырываются сразу миллионы рук. А с ними вырывается многоголосый крик, и озеро превращается в хаос звуков и движения. Руки поднимаются, за ними показываются головы – глаза выпучены, рты разинуты, – и головы поворачиваются к нему, пытаются позвать его. Но голоса искажены, словно горло прогнило в воде, заполнившей через него легкие. И даже не это самое ужасное...

У него вырвался не то крик, не то жалобный стон.

...Потому что головы, смотрящие на него через залитую лунным светом водную гладь, – маленькие...

Его нога дернулась под простыней.

...И все, хватающие воздух ручки, – крошечные...

Он заметался и застонал.

...И все широко раскрытые, но маленькие глаза хранят ужас своей ранней смерти.

Во сне он издал долгий, протяжный стон:

– Н-н-е-е-ет...

...И дети-утопленники застонали вместе с ним, умоляя о спасении, упрашивая помочь им. Но он знает, что не может, что слишком поздно, что они уже умерли и уже ничто не спасет их. И тогда они умоляют присоединиться к ним в этом водяном склепе...

Веки Эша задрожали. Он почти проснулся. Но сон не отпускает его.

Картина – раскачивающиеся, умоляющие руки, маленькие бледные головки, качающиеся на воде, как призрачные буйки, серебрящаяся поверхность озера – исчезает, и он уже на сжатом поле. Он думает, что один здесь – он чувствует отчаянное одиночество, – но видит маленькую фигурку в белом, стоящую у деревьев в отдалении. На маленькой девочке лишь один белый носок, и Эш зовет ее по имени, но его зов глохнет в собственных ушах, будто он не издал ни звука. «Джульетта!». Она не отвечает, она вроде тех детей в озере. Она бесстрастна, потому что мертва; и это ее месть ему. Он будет видеть ее – он всегда будет видеть ее, – но она никогда не отзывается и не узнает его. Это его наказание и кара его умершей сестры.

Тишину комнаты нарушает его бормотание. Во сне он снова и снова повторяет имя сестры.

Он смотрит и слышит шум вырывающегося пламени, мертвенно-бледное лицо умершей сестры согревается желтым светом. Он ищет источник этого пламени и видит позади горящий стог сена, слышит крики изнутри, крики, переходящие в смех, отдаленный смех, а когда он снова оборачивается в поисках девочки, ее уже нет; на месте, где она была, кружится вихрь сухих листьев, а внутри вихря постепенно что-то вырисовывается. Листья разлетаются, и на месте вихря остается изуродованная огнем фигура мужчины с напоминающей слюнявую гримасу похотливой улыбкой на почерневшем, истлевшем лице. Испускаемые фигурой мысли каким-то, образом проникают в сознание Эша, они грязны и противны...

Эш переворачивается на бок и бьет кулаком по матрацу. Но так и не просыпается, хотя какой-то частицей своего подсознания ожидает продолжения кошмара.

Он бежит от отвратительного зрелища, и на бегу сухой, колючий лист касается его щеки. Эш чувствует, что лист, – а за ним другие, – летит сзади, словно преследуя его. Он пытается прибавить скорость, но шаги – все медленнее, ноги тяжелеют, дыхание затрудняется. Листья вьются вокруг, острыми краями царапают кожу, а он руками смахивает их с лица и бежит дальше, но его движение становится вялым. Он замечает красноту на ладонях и пальцах, краснота лоснится и блестит, и он понимает, что это кровь...

Эш выгнул спину, его зубы оскалились, как в агонии. Сознание, по-прежнему далекое, пытается вырвать его из глубин этого кошмарного сна.

Он пытается сбить лист, прилипший к щеке, как какой-то кровососущий паразит, и тут чувствует, что вещество изменилось: лист стал мягким, и от движения за ним потянулись длинные усики.

Эш отрывает от лица окровавленные куски сырого мяса и бросает на землю, продолжая бежать, не позволяя изнеможению остановить его. Он видит отрубленную руку, и прежде чем она успевает схватить его за запястье, он с криком отбрасывает ее, но тут же перед ним начинает парить какая-то полоска плоти, волоча за собой длинный, мокрый хвост, ища для себя естественное место – это язык пытается проникнуть в его собственный рот. Со скрежетом сжав зубы, Эш обеими руками отталкивает скользкий, противный кусок мяса и отворачивается. Он отбрасывает чужой язык, но к его телу прилипают другие члены, их число быстро растет, словно они собираются задавить его, воспользоваться им, чтобы создать собственную законченную форму. Он отталкивает, отрывает, отбивается от них, но они все прибывают; он скользит по чему-то мягкому и слизистому, какому-то внутреннему органу, который поблескивает в траве и испускает пар. Эш падает, его пальцы зарываются в землю, и он прячет лицо в траве. Он ощущает громадную тяжесть на спине, на шее, на плечах, на ногах, чувствует, как члены скользят по нему, они ищут места, куда можно внедриться, и он перекатывается на спину, чтобы раздавить их, и не может удержаться от крика, когда видит пространство над собой, усеянное членами и органами, невероятным множеством частей и кусков человеческих тел. Они застлали видимость, затруднили дыхание, и он не знает, сколько тел нужно расчленить, чтобы получить столько обрывков, кусков, органов; он пытается подняться, опираясь локтями о землю, но вся эта нечисть во столько слоев навалилась на него, она так давит, что он не в силах пошевелить и пальцем. И все же борется, так как знает, что, если уступит их весу, они вытянут из него жизнь, чтобы самим снова жить как единое целое. Он сопротивляется, его шея напрягается в мучительных попытках поднять голову, плечи дрожат от усилий, и спина наконец-то отрывается от земли. Но они не уступают, давят на него, заполняют глаза и рот; он кричит снова и снова, и поднимается, поднимается, поднимается...

И просыпается.

Эш застыл во мраке комнаты; только полоска света из прихожей сверкала под дверью, и несколько мгновений он не мог понять, что сидит в постели. По голому телу катился пот, и дыхание вырывалось короткими толчками. «Это всего лишь сон», – сказал он себе.

– Всего лишь сон, – повторил он приглушенным, испуганным голосом. Его дыхание стало глубже, дрожь прошла. Сновидения потеряли свою яркость.

Он проснулся, и он спасен. Спасен от кошмаров.

Но если это былвсего лишь сон, а теперь он не спит, почему же у кровати стоит маленький мальчик и смотрит на него? Почему его так хорошо видно в темноте?

И почему мальчик так неподвижен и молчалив?

И почему теперь он постепенно меркнет... растворяется... исчезает?..

18

Глаза Грейс Локвуд вдруг открылись.

Единственная простыня, укрывавшая ее, была перекручена и измята; одна нога высунулась до колена, так что простыня лежит на бедре. Грейс посмотрела на потолок, в сознании бушевали мысли и образы. Сон... он был так реален; и в то же время так запутан.

Стянув измятую простыню с груди, она лежала в темноте, успокаивая дыхание, стараясь осмыслить остатки образов, продолжавших ворочаться в голове, но как ни пыталась сосредоточиться, они разлетались – как сухие листья на буйном ветру.

Она вспомнила детские лица, их широко раскрытые глаза и умоляющие, крохотные ручонки, хватающие воздух, словно просящие... кого-то. Но не ее. Она была просто свидетельницей, словно наблюдала чей-то кошмар. Грейс вспомнила огонь, такой яркий, что во сне она заслонила глаза руками. Вспомнила другой вихрь – нет, нет, это был вовсе не вихрь, а каскад кусков человеческой плоти.

Грейс содрогнулась, хотя видение быстро поблекло, и его воздействие слабело под воздействием возвращающейся реальности. Но память хранила другие образы, сжавшиеся до смутных впечатлений.

Она, наблюдатель, следила за Дэвидом Эшем. Позади него, у группы деревьев, стояла маленькая девочка в белом. На девочке был лишь один носок, что выглядело нелепо, и она тоже смотрела на Дэвида.

Девочка улыбалась. Но улыбка ее была неприятной.

Грейс не могла понять, откуда знает, что имя девочки было Джульетта.

19

Она знала, что это Дэвид, еще до того, как открыла дверь. Она знала это даже до того, как он позвонил. До того, как услышала снаружи подъезжающую машину.

Она знала, что это он, потому что ждала его. По крайней мере, так она говорила себе, идя к двери.

– Дэвид...

Он с мрачным видом стоял на крыльце. Нет, не мрачным. Грейс чуть не улыбнулась, когда разглядела. В его взгляде виделась подавленность, под глазами тени. Дэвид Эш выглядел так, будто его посещали призраки.

– Можно мне поговорить с вашим отцом? – спросил он.

«Боже», – подумала она, услышав подавленность даже в его голосе.

– Конечно. Отец в саду.

Грейс отступила в сторону, чтобы дать ему пройти, но Эш вошел и встал рядом. Теперь она увидела в его глазах замешательство. И что-то еще, что-то скрываемое, но не совсем скрытое. Она почувствовала, что это страх.

– Вы слышали деревенские новости?

Страх просочился в нее, запустил длинные холодные пальцы ей в душу; почему-то захотелось отойти и заткнуть уши, чтобы не слышать, что он скажет ей. Что-то в Слите было не так, и ей не хотелось об этом слышать, потому что она разделяла страх, таившийся в Дэвиде Эше. Она не понимала причин этого страха, но не могла и отринуть, преодолеть его.

– Я недавно вернулась из муниципалитета, но там ничего не слышала.

– Это только что узнали. Хозяин «Черного Кабана» сказал мне в гостинице, что этой ночью в лесу убили лесника. Стрела из арбалета попала ему в сердце.

– О Боже! – проговорила Грейс, и Эш протянул руку, чтобы успокоить ее. – Надеюсь, это не Джек Баклер? – Не веря, она покачала головой. – Это был такой добрый человек, так любил животных...

– Хозяин назвал мне это имя. Полиция связалась с Джинти узнать, не было ли в баре прошлой ночью незнакомых или кого-нибудь, кто вел себя подозрительно. Он сказал мне, так как ему пришлось им сообщить, что единственный постоялец в гостинице – я. Несомненно, на определенном этапе они захотят со мной поговорить.

– Я не понимаю, Дэвид. Вчера кого-то забили чуть не насмерть, несколько недель назад мальчик утонул в ванне – а теперь это.

– Мне нужно знать, что еще здесь произошло. Не только недавно, а за последние несколько лет.

– Но тут нет никакой связи, все это не имеет между собой ничего общего.

– Кроме самого Слита.

– Но как это может...

Он прервал ее:

– Понятия не имею. Но иногда место – это может быть даже комната или дом – приобретает атмосферу, способствующую злу.

– Это бессмыслица.

– Поверьте мне, такое бывает. Вы не скажете отцу, что я приехал?

– Я отведу вас к нему. – Вместо этого Грейс, поколебавшись, сделала полшага к Эшу, так что их тела сблизились. – Вы выглядите... усталым. Вы хорошо себя чувствуете?

– Плохо спал, вот и все.

«И видел сны, Дэвид?» – про себя спросила она. Не его ли сон она подглядела?

– Кто такая Джульетта? – спросила Грейс, на этот раз вслух.

Похоже, вопрос ошеломил его. Его глаза на мгновение встретились с ее, скрытый страх, который она заметила раньше, порвал цепи и вырвался на свободу.

– Как вы узнали про нее? – Его тон был лишен всяких эмоций, но Грейс ощутила, как по телу его пробежала дрожь.

– Вы приснились мне этой ночью, – ответила она. – Странный, запутанный сон, я ничего не могла понять. Я не много запомнила, но знаю, что видела девочку, смотрящую на вас. Она ничего не говорила, ничего не делала, но откуда-то я знала, что ее зовут Джульетта. Возможно, вы говорили с ней или позвали ее по имени – точно не помню.

Его холодный взгляд на несколько мгновений приковал ее к месту, потом Эш опустил голову и сказал:

– Джульетта была моя сестра. Она утонула, когда ей было одиннадцать лет.

Для Грейс это стало ещебольшим потрясением. Да, она видела воду, она видела, как кто-то тонет; она едва ли не чувствовала, как вода заливает ее легкие. Но девочка была тут ни при чем. Как и Грейс, во сне она была лишь наблюдателем, свидетелем.

Грейс обрела голос.

– Простите, Дэвид. Я не знала...

– Конечно, откуда бы?

Она вздрогнула от горечи в его голосе. Эш больше ничего не сказал, и Грейс отвернулась и пошла к задним комнатам.

– Грейс.

Она остановилась и оглянулась.

– Послушайте, и вы меня простите, – сказал он. – Просто, ну... то, что произошло тогда, я бы предпочел забыть.

– Я чувствовала это, Дэвид. Сама не знаю, как, но я ощутила часть того страдания, что вы испытали. Наверное, прошлой ночью я видела ваш сон. Ваш кошмар, правильнее сказать.

– Вы... – Он посмотрел куда-то мимо нее. – Вы видели его весь?

—Там было все так перепутано, и в общем-то ничего не происходило. Падающие листья, детские лица... – Она раздраженно покачала головой. – Ясно я запомнила только девочку. Она была в белом. И что-то еще, не могу точно вспомнить... Ах, да. На девочке был лишь один носок. Довольно глупо запомнить такую вещь.

Но, похоже, Эш так не думал. Он с таким напряжением уставился на Грейс, что ей захотелось снова отвернуться и выйти на солнечный свет, потому что никогда еще дом не казался ей таким унылым, даже в день похорон матери.

– Вчера вечером вы говорили мне, что не обладаете даром телепатии, – сказал Эш. – Думаю, вы ошиблись.

– Если бы обладала, я бы, конечно, знала об этом, – быстро ответила Грейс.

– Может быть, этот дар – некоторые называют его проклятьем – большую часть жизни дремал в вас. Может быть, он был у вас в детстве, а потом на годы вы утратили его. Иногда взрослые занятия вытесняют определенные способности. Или, может быть, вы сами отрицали эту способность, потому что боялись ее. Поверьте мне, я один из тех, кто знает правду об этом.

– Вы сами телепат. – Это был не вопрос.

– Иногда.

– Я не думала, что это проявляется иногда.

– События – травмы – могут отключить эту способность.

– И вы думаете, что это случилось со мной?

– Нельзя сказать наверняка. Но вчера, когда я впервые встретил вас у церкви, что-то произошло между нами.

– Я ощутила, будто в меня ударила молния. Вы предполагаете, что между нами существует какая-то телепатическая связь?

Она вспомнила свое ощущение, когда прошлым вечером входила в ресторан, и схожее чувство всего несколько минут назад, когда Эш вошел в дом, «знание» о его присутствии; ни то ни другое нельзя было назвать ударом молнии, но тем не менее, это было особое ощущение.

Эш последовал за ней через прихожую и теперь оказался рядом. Она положила ладонь ему на грудь:

– Вам снилась Джульетта, да?

Он кивнул.

– И прочее.

– Какой-то вихрь? Детские лица?

– Да.

Ему не хотелось подробно описывать все эти ночные, видения.

– Что все это означает, Дэвид? Почему я так реагирую на вас?

Он коснулся ее пальцев у себя на груди.

– Дело не во мне, Грейс. Дело в самой деревне. Здесь что-то происходит, но я пока не пойму, что именно. Три инцидента – смерть Саймона Преддла, вчера парень, чуть не забитый до смерти, а теперь убитый ночью лесник – это три проявления таинственных сил. Метафизическими проявлениями были и призраки, которых видели ваш отец, Эллен Преддл и Рут Колдуэлл. И я.

– Вы?

– Этой ночью я видел – думаю, что видел – призрак мальчика.

У Грейс захватило дыхание.

– Саймона Преддла? – спросила она.

Эш покачал головой.

– Этому мальчику было лет шесть-семь. Я уже видел его вчера, перед тем, как приехать в Слит.

Ее пальцы переплелись с его. Ее удивление перешло в недоверие, а оно в свою очередь сменилось тревогой, все в течение быстрых секунд.

– Я не уверен, что он был частью моего кошмара, – проговорил Эш, пытаясь убедить самого себя. – Но несколько мгновений он казался совершенно реальным.

– Неверующий уверовал.

Они вместе повернулись на голос. В дверях в конце зала стоял преподобный Локвуд, свет из сада очерчивал его ссутуленную фигуру. Одна рука тянулась к косяку в поисках опоры.

– Отец?

Грейс подошла к нему, протягивая перед собой руку, опасаясь, что он сейчас упадет.

При ее приближении священник выпрямился.

– Со мной полный порядок, дорогая. Но, возможно, работать в саду еще рановато, даже в этот час. Впрочем, ты не принесешь мне стакан воды?

– Хорошо, но ты сядь и отдохни.

– Сяду. Вы не присоединитесь ко мне на улице, мистер Эш?

Пройдя вперед, Эш прищурился – свет из открытой двери бил слишком ярко и только в трех или четырех футах от викария понял, как плохо тот выглядит. Его здоровье, которое и при первой встрече казалось не очень крепким, словно стремительно ухудшилось за ночь.

Локвуд заметил удивление в глазах исследователя и устало улыбнулся:

– Кажется, вы и сами плохо провели ночь, мистер Эш.

Это замечание еще больше удивило Эша. Неужели он так же плохо выглядит, как и викарий? Он сомневался в этом, поскольку знал, что викарий психическинездоров, и тяжесть его болезни усиливалась тревогой за свою деревню.

– Ночь слишком жаркая для хорошего сна, – сказал он.

– Ах, если бы причина была только в этом! Мне ночь показалась вполне прохладной. Там, на террасе, есть кресла – присядем?

Эш вышел вслед за викарием наружу, и Локвуд, усевшись в широкое кресло с толстыми подлокотниками, выдвинул от стола стул попроще. Сама терраса была скромной, с заросшей лишайником балюстрадой и четырьмя ступеньками, спускающимися в сад. Оттуда виднелась беседка, где Эш с Грейс вчера разговаривали, а за ней простирались лес и бывшие владения Локвудов. Не успели мужчины сесть, как к ним присоединилась Грейс. В одной руке она держала стакан воды, а в другой потрепанную соломенную шляпу, какую мог носить крикетный судья. И то и другое Грейс протянула отцу.

– Я должен это надеть? – пожаловался викарий.

– Нет, если предпочитаешь свалиться от солнечного удара. – Грейс села за стол напротив Эша и подарила ему скорую улыбку, прежде чем обратиться к отцу: – Я хочу, чтобы сегодня ты отдохнул, а потом, думаю, мы сходим к доктору Степли, чтобы он осмотрел тебя.

– Ничего подобного ты не сделаешь.

Как бы плохо викарий ни выглядел, в его отказе слышалась сила.

– Но, отец...

– Я сказал нет. Все, что мне нужно – немного отдохнуть, это же предпишет и доктор. Отдых и успокоительное. Боюсь, это все, что может предложить нынешняя медицина. – Он посмотрел на исследователя. – Есть какие-нибудь результаты для нас, мистер Эш?

– Слишком рано, – ответил тот. – Но определенно, в Слите происходит нечто ненормальное.

– И что же именно?

Эш поймал встревоженный взгляд Грейс и понял, что она не хочет без необходимости волновать отца в подобном плачевном состоянии здоровья, но ему не представлялось возможным уйти от прямого ответа:

– Для начала, привидения.

– Для начала?

Пожилой человек чуть повернул голову в сторону, краем глаза наблюдая за исследователем.

– Есть и другие инциденты.

– Парень, которого чуть не до смерти избил отец Рут?

– Да.

– И?..

Эш, извиняясь, посмотрел на Грейс:

– Этой ночью убит лесник.

– Джек Баклер? Неужели наш старый добрый Джек Баклер?

– Боюсь, что он. Полиция уверена, что его убил браконьер.

Викарий покачал головой, больше с сожалением, чем с недоверием.

– Где его убили? – спросил он наконец так тихо, что Эшу пришлось наклониться, чтобы расслышать.

– Где-то в бывших угодьях Локвудов. Это произошло этой ночью.

– В угодьях Локвудов, – повторил викарий. – Значит, это продолжается.

Эш с интересом взглянул на него:

– Это продолжается?.. – напомнил он.

Локвуд бросил взгляд на дочь, его худое тело напряглось.

– Трагедии в Слите, – сказал он Эшу. – Они продолжают косить нас.

Эша удивил взгляд, промелькнувший между Локвудом и его дочерью. Он уже открыл рот спросить, но викарий опередил его:

– Недавно я подслушал, как вы рассказывали моей дочери, что видели дух мальчика. Вы можете объяснить это?

—У меня был кошмар. Возможно, я не до конца проснулся.

– Ага, и сон продолжался. Кого вы пытаетесь убедить, мистер Эш, нас или самого себя?

Исследователь не смог ответить на этот вопрос. И сменил тему:

– Мне нужно провести некоторое исследование истории Слита. В частности, я бы хотел побольше узнать о вас и ваших предках. – Второе замечание подсказал обмен взглядами между отцом и дочерью минуту назад.

– О Локвудах? – Грейс была больше удивлена, чем возмущена. – Вы, надеюсь, не думаете, что наше семейство как-то связано с привидениями? – Она сдержанно улыбнулась, подчеркивая полную абсурдность такой мысли.

– Я думаю, что поколения Локвудов играли важную роль в истории местной общины. И мне бы хотелось как можно больше узнать о них.

Преподобный Локвуд устало покачал головой.

– Я бы рекомендовал вам не слишком погружаться в дела давно минувших дней, мистер Эш. Они не могут иметь отношения к происходящему в Слите сегодня.

Эш не был так уверен в этом, поскольку многие призраки – или «психические рецидивы», как он предпочитал классифицировать их – были непосредственно причастны к прошлым событиям.

Викарий не скрывал своего раздражения, правильно истолковав его молчание: