Текст книги "Возвращение призраков"

28

Грейс метнулась к двери, и Эш схватил ее за локоть. Она обернулась с тревогой, страхом и замешательством в глазах.

– Погоди, – сказал он, преодолевая собственное замешательство.

– Отец...

Она попыталась вырваться, но он держал крепко.

– Пусти сначала меня.

Он оттолкнул Грейс в сторону – грубо, потому что она сначала сопротивлялась, – и бросился к двери. Грейс устремилась следом.

Эш перешагивал через две ступени, но наверху остановился, осознав, что не имеет понятия, где находится комната викария. Однако другой вопль подсказал ему это.

Дверь была закрыта, и на мгновение Эш решил, что она заперта, так туго поддавалась ручка. Он нажал крепче, налегая двумя руками, и дверь открылась. Эш ворвался внутрь и отшатнулся от увиденного.

Хотя шторы были опущены, освещение позволяло рассмотреть на полу фигуру преподобного Локвуда, вжавшегося спиной в угол. Прижимая к груди простыни, он смотрел в противоположный угол, и жалкий страх оттянул его челюсть, так что рот перекосила гримаса, а на тонких губах заблестела слюна, струйкой стекавшая по подбородку. Его белые волосы упали на лицо, зрачки так расширились, что их пугающе-бездонная чернота заняла почти всю радужную оболочку. Викарий дрожал, как припадочный, и не отрывал глаз от пустого угла.

Эш почувствовал, как за его спиной в комнату вошла Грейс. Глядя на отца, она взяла его за плечо.

—Не приближайся ко мне!

Крик вырвался у викария так неожиданно, что оба вздрогнули, но тут же поняли, что предостережение относится не к ним, а к какому-то видению в пустом углу комнаты.

– Папа! – воскликнула Грейс, не сознавая, что с детства не произносила этого слова.

Она попыталась обойти Эша, но тот снова схватил ее. Силясь вырваться, она еще раз позвала отца. Никогда еще он не казался таким старым и больным, таким сломленным; даже месяцы его болезни не подготовили ее к этому. Грейс едва не закричала, когда затравленный взгляд отца обратился к ней, и Эш почувствовал, как она прислонилась к нему.

Голос преподобного был таким же дряхлым, как и его внешность:

– Уйди отсюда, Грейс, уйди из этой комнаты, из этого дома... сейчас же... пожалуйста...

Слова звучали все тише и затихли совсем. Внимание Локвуда снова обратилось в пустой угол, и он застонал, стон перешел в долгий вздох и закончился несчастным всхлипом. Дрожащими, пораженными артритом руками викарий поднял простыни и уронил на них голову, закрыв лицо.

– Прости меня... пожалуйста, прости меня... – умолял он.

Они подумали, что эти слова относятся к тому, кто мерещился ему в углу, пока Локвуд не произнес имени Грейс:

– Прости меня, Грейс... Это тебя... Это тебя они...

Она чуть не упала в обморок, и Эш удержал ее. Он обхватил ее, хотя собственные ноги ослабли, и опустился на одно колено, держа Грейс руками за плечи и талию, прижимая лицом к себе.

И услышал тихий, издевательский смех, исходивший из пустого угла.

29

Как ни душно оказалось на улице, а было приятно выйти на воздух. Эш поспешил прочь от гостиницы, от прохладного, но удушающего заключения в ней. Ему не нравилось, что Грейс осталась одна со своим обезумевшим отцом, но выбора не было: нужно посмотреть на эти церковные записи или хотя бы на те из них, что оказались не сильно повреждены. Кроме того, Грейс, когда отошла от потрясения, настояла, чтобы он сходил в церковь Св. Джайлса один.

Когда Эш добрался до своей машины, его рубашка уже промокла от пота, и походка утратила первоначальную резвость. Он завел мотор и включил кондиционер, потом сел и некоторое время не двигался, обдумывая происшедшее в доме. Что за демон явился преподобному Локвуду в углу занавешенной комнаты? Если бы сам он не слышал этого жестокого, глумливого смеха, исходящего с другого конца комнаты, то мог бы заключить, что викарий в бреду и галлюцинирует.

Эш взял с заднего сиденья оставленный там пиджак и порылся в карманах, ища сигареты, потом закурил и бросил обгорелую спичку на пыльную дорогу.

Демон -это не совсем то слово; видимо, начало сказываться переутомление. Демоны – это из дешевых романов и еще более дешевых фильмов. Лучше называть это спиритуальным явлением. Да, такое можно допустить; и даже можно допустить зловредность подобного существа. Эш потрогал тонкий шрам на щеке и выпустил дым в открытое окно.

Но почему Локвуд просил прощения у дочери? Что, черт возьми, он сделал ей? Эш вспомнил, что произошло между ним самим и Грейс, прежде чем они услышали крик наверху. Каким-то образом они смогли проникнуть в закоулки сознания друг друга, их души слились в каком-то сверхчувственном объятии, образовали телепатический сплав переживаний и восприятии. Это было сильное и ошеломляющее ощущение, и Эш знал, что выдал секреты, долгое время подавляемые в глубинах сознания. А его собственное погружение в ее сознание оказалось заблокированным каким-то барьером. И теперь Эш гадал, есть ли связь между мольбой Локвуда о прощении и тем, что укрывало душу Грейс не только от других, но и от нее самой.

И являлось ли это частью тайны преподобного Локвуда? Почему он так перепугался? Зачем он пытался уничтожить церковные записи? И что за чертовщина происходит в Слите?

Эш сердито нажал на газ и выкрутил баранку, так что машина рванулась на другую сторону узкой дороги. Заехав на заросшую травой обочину, он быстро перешел на третью скорость, и машина устремилась в деревню. Эш последний раз оглянулся на гостиницу, потом надавил на педаль и направил машину к церкви Св. Джайлса.

Через несколько секунд он был уже у церкви, ему стоило усилий не проехать мимо, чтобы выехать из деревни, пересечь холмы и вернуться в грязный город, где единственной угрозойбыли сумасшедшие и бандиты. Но пришлось свернуть к церковным воротам и остановить машину.

С недокуренной сигаретой, по-прежнему рассерженный, Эш вылез и прошел через ворота с навесом, где в старину ставили гробы, прежде чем внести их в саму церковь. Только у двери в притвор он выплюнул окурок и растоптал его.

Обозрев старые, покосившиеся надгробия, Эш подумал, почему смерть не всегда означает окончание всего.

Когда он прошел через притвор и открыл внутреннюю дверь в церковь, его охватил знакомый холод. Здесь Эш снова задержался, и тут же понял, что не один в этом могильном мраке. Не было ни шороха, ни голоса, ни движения, кроме производимых им самим, но Эш оглянулся, чтобы узнать, кто еще разделяет с ним эту тишину. В отличие от прошлого раза, когда они с Грейс пришли в церковь Св. Джайлса, никакой шепот не предостерегал его, и все же Эш был уверен, что тут кто-то есть – чувства слишком болезненно напряглись и не могли обманывать его.

И чуть ли не с облегчением Эш различил еле слышный звук.

С ощущением, что все это уже было, он тихо скользнул в боковой неф, напряженно вслушиваясь на каждом шагу. Звук стал громче, хотя по-прежнему оставался тихим... словно кто-то мурлыкал себе под нос. Он исходил из маленького придела, где они с Грейс обнаружили осевшее тело преподобного Локвуда.

Нервозность в значительной степени ослабла, когда пение стало более мелодичным и менее угрожающим. Теперь Эш различил другие звуки и приблизился к их источнику – там слышался шорох бумаги, приглушенный кашель, что-то скребло по каменному полу.

– Это вы, Дэвид?

Ирландский акцент не оставлял сомнений.

– Фелан!

– Идите сюда, тут есть о чем потолковать.

Эш прислонился к скамейке и глубоко вздохнул, прежде чем снова смог заговорить.

– Вы меня чертовски напугали, – признался он, пересекая неф.

– Ах, у меня не было таких намерений. Сказать по правде, когда пришел, я ожидал застать вас еще здесь.

Мурлыканье возобновилось.

Эш встал у входа в боковой придел, где пространство между крохотным алтарем и жертвенником разделяла каменная фигура. Симус Фелан раздобыл откуда-то маленький стульчик и сидел, окруженный кипами пожелтевших листов и древних книг. Среди них были старые пергаменты, в большинстве своем измятые и порванные. Раньше у Эша не было времени оценить ущерб, нанесенный документам, но теперь он увидел, сколько викарий успел натворить. Книги и так были не в лучшем состоянии, пострадав от времени и вандализма; из них выпадали страницы, и у одной-двух были содраны обложки. Эш нагнулся поднять измятый лист пергамента, рукописный текст на котором выцвел и был еле различим.

– Я был бы вам очень благодарен, если бы вы ничего не трогали, Дэвид. Я потратил время, чтобы собрать листы вместе.

Хотя в голосе ирландца по-прежнему слышалась насмешка, Эш ощутил в нем и некоторую тревогу, а, приглядевшись, в улыбке различил мрачность.

– Я удивился, не застав вас здесь, когда пришел, – проговорил Фелан, словно не замечая пристального взгляда исследователя. – Ведь это входило в ваш план, не так ли? Нам следовало разделиться в наших исследованиях?

– Я не знал, что вы так скоро вернетесь.

– Микрофильмы в библиотеке сообщили мне все, в чем я нуждался. Я хотел проконсультироваться с вами, прежде чем браться за архивы. – Мрачность перешла в его глаза. – Это может оказаться хуже, чем я ожидал, Дэвид. Гораздо хуже. Но сначала скажите мне, какой негодяй устроил этот вандализм? – Он указал на свалку на полу.

Эш вкратце рассказал, как они с Грейс нашли в часовне викария в полубессознательном состоянии с разбросанными вокруг церковными записями.

– Значит, это был сам преподобный Локвуд, – задумчиво проговорил Фелан, когда он закончил. – Интересно, зачем это священнику, столпу общества, уничтожать хронику своего прихода?

– Видимо, ему не нравится какая-то история о которой там говорится?

Фелан с интересом посмотрел на него и добавил:

– История про его собственного предка.

Эш опустился на колени у изорванной бумаги и, забыв о предупреждении, поднял обрывок пергамента.

– У вас было время просмотреть все это?

Фелан издал усталый насмешливый вздох.

– Чтобы просмотреть все это, нужна неделя, а чтобы ознакомиться как следует – много больше. Но все же я нашел кое-что интересное. – Он наклонился и осторожно взял переплетенный том, который, несмотря на свою очевидную древность, был вроде бы в лучшем состоянии, чем большинство других, среди которых лежал. – Я нашел этого голубчика на самом дне сундука под кучей всякого хлама. К счастью, наш зловредный викарий не успел добраться до него.

Осторожно держа на коленях книгу в потрескавшемся кожаном переплете и с золоченым обрезом пергаментных страниц, маленький ирландец открыл ее.

– Многое здесь неразборчиво, а еще больше читается как какая-то напыщенная белиберда. Боюсь, автор не был образованным человеком, судя по его употреблению латыни. Я могу это презирать, но такой стиль делает чтение завораживающим. Кстати, этот парень может вызвать у вас интерес. – Он полуобернулся и кивнул на каменного рыцаря, лежащего на пьедестале позади. – Это сэр Гарет, он был первым Локвудом, появившимся в Слите, Не думаю, что это местечко было чем-то примечательно в тринадцатом веке, но деревня и все прилегающие земли были отданы этому рыцарю в награду за его заслуги в Пятом крестовом походе. Вы знаете свою историю, Дэвид?

– Могу сказать вам лишь, что случилось вчера.

Фелан приподнял брови:

– Несомненно, вы смеетесь надо мной. Ну да ладно, не важно. Кажется, сэр Гарет принимал участие в несколько нелогичной и неудачной попытке христианского войска завоевать Египет – наверное, все рыцари были в упоении после Четвертого крестового похода, состоявшегося лет за десять до того или еще раньше и приведшего к захвату Константинополя и образованию на востоке Латинской Империи. – Он недоуменно покрутил головой. – Вы бы решили, что наш рыцарь вернется после поражения домой отрезвленным, но ничуть не бывало. Из того, что я сумел разобрать в этих замысловатых каракулях, следует, что он вернулся с войны с несколько странными – захватывающими – идеями в голове. К несчастью для местных жителей и соседних землевладельцев, это были не христианские идеи.

– Тому есть свидетельства в книге?

Фелан улыбнулся:

– Некоторые. Но мне то и дело приходилось читать между строк, как бы благочестивы они ни казались. Я бы сказал, сэр Гарет определенно был энтузиаст. И опять же, к несчастью, его энтузиазм – нет, лучше назовем вещи своими именами: его нездоровая одержимость – заключалась в колдовстве.

– Но его потомки стали служителями церкви.

– Очень странно, не правда ли? Думаю, это сделало их власть над местными жителями абсолютной.

Пробравшийся в старое здание ветерок поднял листы бумаги у ног Фелана, и тот положил на них трость, которая была прислонена к его стулу.

– Видите ли, несколько пассажей являются прямым цитированием египетской Книги Смерти. При вашем знании оккультизма, думаю, у вас есть некоторые догадки, для чего предназначалась эта стряпня.

– Она предназначалась для того, чтобы ее читали умирающие перед смертью и отдавали власть над своим подсознательным "я" духу, который остается жить.

– Да, определенную власть над судьбой и чудесными явлениями, так следует сказать? Прекрасная перспектива, вам не кажется?

– Думаю, сэр Гарет сел в галошу, когда умер и убедился, что это все пустая болтовня, – сухо ответил Эш.

– Но болтовня ли это? А чем вы считаете призраков, привидений, духов, упырей, выходцев с того света и все такое прочее? Разве это не души тех, кому не позволено или кто сам себе не позволил отойти к величайшему блаженству? Возможно, сэр Гарет открыл для себя эту тайну и хотел поделиться своим знанием или даже править при помощи него. – Фелан остановился и улыбнулся Эшу скорее покорно, чем устало. – Но вижу, вас это не убедило, Дэвид. Вечный циник, а?

– Вы упрекаете меня? Довольно абсурдно, не правда ли?

– Не более чем призраки, терроризирующие маленькую деревушку на Чилтернских холмах. Но давайте не будем сейчас спорить об этом частном вопросе – нам еще нужно многое раскопать, прежде чем делать какие-то выводы. И все же, я полагаю, дневник сэра Гарета – неплохо для начала, гораздо лучше, чем можно было ожидать.

Погрузившись в задумчивость, он стал медленно перелистывать страницы.

Эш поднялся с колен и, подойдя к лежащей фигуре, провел рукой по потрескавшемуся камню. По телу неестественно быстро распространился холод. Встревоженный этой быстротой, Эш тут же отдернул руку.

Его отвлекли звук закрытой книги и бормотание Фелана.

– Вы что-то сказали? – спросил Эш, машинально потирая руки, чтобы согреть их.

– Мысли вслух, мой мальчик, – одна из неприятных привычек, приходящих с возрастом.

Несколько мгновений он что-то мурлыкал себе под нос, барабаня пальцами по толстой обложке книги у себя на коленях. Потом его глаза остановились на Эше, и в них не было прежнего юмора, а присутствовала только усталость.

– Как я говорил, нужно многое сделать, а времени мало.

– Я помогу вам разобраться в этом беспорядке. Может быть, я сумею прочесть относительно поздние записи, сделанные не на каком-нибудь тарабарском языке.

– У меня ощущение, что эти древние тексты дадут нам ответы, которые мы ищем, но я просмотрю все сам, чтобы убедиться, что ничего не упущено.

– Но какая польза в этих ответах? – проговорил Эш, начиная раздражаться.

– Ну, они помогут нам понять, что же происходит в Слите и почему призраки запугивают народ. А потом мы сможем убедить вовлеченных в это дело – я имею в виду живых – прекратить практику по вызову этих сверхъестественных сил.

– Погодите: вы полагаете, что это люди виноваты в появлении призраков?

– Полагаю, что да, хотя не знаю, сознательно или, может быть, подсознательно они это делают. Видите ли, я сомневаюсь, что подобные силы способны являться без какого-то понуждения или даже приглашения. В большинстве случаев подобные явления вызывает или какой-то спиритист, или чей-то восприимчивый ум, но в данном случае – кто знает? Будет интересно это выяснить.

Фелан покачал головой, опечаленный, и с видимым усилием начал вставать. Он повернулся, чтобы положить книгу, потом размял свои короткие ноги, прогоняя онемение.

– В этой церкви царит какой-то особенный холод, вам не кажется? – как бы между прочем проговорил ирландец, осматривая стены и своды потолка. – Я чувствую, что над Слитом витает зло, и некоторое время оно укрывалось здесь. Признаюсь, я готов поверить, что оно укрывалось здесь несколько столетий.

– Почему вы так решили? – спросил Эш.

Фелан насмешливо посмотрел на исследователя.

– А вы сами не чувствуете этого? Вы не ощущаете зла в этом месте? Боже правый, да оно почти что осязаемо, его почти можно пощупать! О, оно здесь, и оно было здесь гораздо дольше, чем любой из нас топчет землю. Мне кажется, что оно возрастает и убывает в зависимости от определенных факторов. Что это за факторы, – пока что я не имею ни малейшего представления, но, как говорят наши американские друзья, «мы здесь в процессе познания».

Хмыкнув, Фелан нагнулся и взял свою трость, опираясь костяшками руки на ляжку. Этообыденное движение придало всей его нелепой фигуре в твидовом пиджаке и пестром галстуке еще более причудливый, но и жизнеутверждающий характер. Вокруг него стопками лежали бумаги и документы, и солнечный луч, смягченный цветным стеклом в окне, окрасил его серебристые седые волосы в сочные тона. Фелан представлял собой резкий контраст с лежащим каменным рыцарем позади, который казался мрачным, погруженным в непроницаемую задумчивость и хмурую сосредоточенность.

– Я знаю одно, – продолжил ирландец, снова пронзив Эша внимательным взглядом, – и это я нашел в микрофильмах старых местных журналов.

Снова ветерок поднял листы на полу, и Эш взглянул в главный зал церкви, не вошел ли кто-то через притвор. Но там никого не было.

Фелан не заметил внезапного дуновения, хотя пергамент приподнялся и теперь лежал у него на башмаке.

– Кажется, внезапные исчезновения и неестественные смерти не так уж необычны в этих лесных краях. Я имею в виду, конечно, долгий период времени, возможно, сто лет и более, а судя по тому, что нам известно, еще гораздо более долгий – но местные газеты охватывают лишь этот период. За более короткий промежуток подобные инциденты привлекли бы к себе внимание своей регулярностью, вам не кажется?

За цветным стеклом над головой у Фелана замахала крыльями темная тень, и послышалось приглушенное карканье ворона. Тень вскоре исчезла, но крылья успели несколько раз хлопнуть по окну.

Фелан даже не оглянулся и постучал тростью по каменному полу, чтобы привлечь внимание Эша.

– И шутка в том, Дэвид, – мрачно проговорил он, – ужаснаяшутка в том, что большинство исчезнувших были дети.

И снова донеслось карканье ворона – на этот раз еле слышное, отдаленное.

30

Микки Данн вытер лицо рукавом, но только размазал грязь. Он дрожал, хотя в полутемной комнате, где скрывался, было скорее прохладно, а не холодно.

«Кажется, задремал», – пробормотал он про себя; его голос прозвучал странно в тишине развалин и вызвал эхо.

Когда Микки подтянул к себе ноги, они зашуршали по битому камню, и он сам испугался произведенного шума. «Не надо шуметь, – сказал он себе, не надо здесь ничего беспокоить». Никого поблизости не было, никто не знал, что Микки пришел сюда. И все же его пальцы пошарили по полу, и, нащупав арбалет, Микки поднес его к груди, направив стрелу перед собой.

В помещении было светлее, чем когда он впервые пробрался сюда, но все равно здесь царил полумрак. Микки различил большие фарфоровые чаши под затемненными окнами, а в центре комнаты помещался какой-то большой квадратный чурбан, вероятно, в прежние дни использовавшийся для рубки мяса и приготовления пищи, пока Локвуд-Холл не пришел в упадок и не превратился в заброшенную пустую оболочку. К темным окнам снаружи прижимались ветви с листьями; в тех местах, где стекла были разбиты, они тянулись внутрь, словно искали тени, а не солнечного света. Микки не мог понять, почему окна такие темные – просто покрылись грязью или закоптились дымом во время того давнего пожара? Но почему это должно его волновать? Такие стекла делают его укрытие только надежнее, а остальное не важно. Ни одна сволочь не найдет его тут.

Ему снова припомнились обрывки сна, сразу же Микки ощутил себя не в такой безопасности и съежился в полумраке. Он вспомнил, как во сне стрелял, вспомнил тлетворный запах гниющих яблок, крепко запертую дверь бомбоубежища, в которую он все колотит и колотит. Странно, этот запах гниющих яблок по-прежнему преследует его, словно он так и не проснулся.

Микки сел на корточки и прижался спиной к стене, обтирая с нее пыль. Кусок штукатурки обломился и упал на пол, обнажив кладку.

Нет, не было никакого запаха гниющих яблок, он только причудился, остался от сна. На самом деле пахло грязью и сыростью. Что это за место? Да, Локвуд-Холл, но что этоза место? Микки бродил здесь ранним утром, до смерти напуганный, уставший, как собака, он обходил пустые комнаты, коридоры без потолка и со скрипящими под ногами старыми досками. Наконец нашлась огромная квадратная комната с прекрасным надежным каменным полом. Что здесь было раньше? Теперь, когда посветлело, можно разобрать раковины у стены, частично заслоненные обуглившимися старыми шкафами, большой обгоревший чурбан в центре – нетрудно понять, что это была огромная кухня поместья. Чертовы богачи с чертовой уймой слуг и кухарок – им понадобилась такая большая кухня. Но в конце концов деньги не довели их до добра, не так ли? Чертово место все равно сгорело.

Микки выдавил слабую улыбку. Огонь не подмажeшь, это точно. И судьбу тоже. Его улыбка погасла. Да, с судьбой шутки плохи. Не она ли сыграла шутку и с ним самим, ведь он же не собирался никого убивать? Это проделки судьбы.

Микки не смог подавить рыдание и издал короткий лающий звук. Эхо снова заставило его поднять голову.

Опираясь о стену, он встал на ноги, отодрав еще часть потемневшей штукатурки и пыли. Сжимая в руке арбалет, тыльной стороной другой ладони он вытер глаза, еще больше размазав по липу грязь.

Нет, они не схватят его. О да, они могут ругать его как угодно, но не посадят в тюрьму. Баклер сам виноват – зачем болтался по лесу средь ночи? И к тому же, он, Микки, целился не в лесника, а стрелял в... это... в эту бессмыслицу, в это привидение.

– О, дерьмо, дерьмо, дерьмо! – простонал он, колотясь головой о стену позади.

Отвалился еще кусок штукатурки, и на этот раз с остатков потолка посыпалась пыль, запорошив его длинные волосы и забившись в ноздри. Микки перестал колотиться и обеими руками схватился за арбалет.

Черт, это место готово его завалить. Он с опаской посмотрел на голые балки над головой, моргая от все еще оседающей пыли. Сквозь провалившиеся этажи пробивался слабый солнечный свет, и Микки смог различить часть того, что осталось от крыши. «Хорошенько чихнуть, и все обвалится», – сказал он себе, но его смешок больше напоминал икоту.

На самом деле ничего смешного. Ему здесь не нравится, совсем не нравится. В этих старых развалинах было что-то мертвое, всегда было. Все знают, что здесь водятся привидения, потому-то никто из деревни и не ходит сюда. Впрочем, тем лучше. Он-то знает, что никаких призраков не бывает – это просто детские выдумки, – а если они отпугивают пронырливых ублюдков, так просто прекрасно. Во сне его тревожили какие-то звуки, но у Микки достаточно ума, чтобы понять, что это просто оседает само здание, да шуршит ветерок в деревьях, трескается часть кладки, копошатся какие-то зверьки. И даже та странная музыка, та еле слышная старомодная мелодия, что послышалась ему несколько часов назад, когда он поднимался по лестнице, и вернулась, чтобы вывести его из дремоты, – она тоже была частью сна, потому что исчезла, как только он открыл глаза, а его мозг проснулся. Глупо думать иначе, а он определенно не дурак, хотя Ленни и Ден порой и называли его так. Будь он дурак, то сидел бы уже в тюрьме, как, вероятно, уже сидят те двое. А он здесь, вольный, как птица, и никто не знает, где он скрывается. Он может оставаться здесь днями, неделями. Если придется – если действительнопридется.

Микки расслабил плечи, оттолкнулся от крошащейся стены и подошел к обугленному чурбану посреди помещения. Куски обвалившейся кладки и досок скрипели под ногами. Микки подпрыгнул, когда треснула длинная щепка и звук отразился от стен, как ружейный выстрел. После этого он пошел осторожнее, используя в качестве маяков светящуюся в солнечных лучах пыль, хотя и знал, что рядом никого нет, кто мог бы его услышать.

Он добрался до обгоревшего дверного проема и заглянул туда. Снаружи было чуть посветлее, и Микки вспомнил, что там был широкий коридор, по которому он пробирался в серые утренние часы и который вел в огромный зал, где располагался главный вход и куда с рухнувших верхних этажей спускались остатки двух лестниц. Давнишний пожар, должно быть, больше всего свирепствовал у фасада, хотя не пощадил ни одну часть Локвуд-Холла. Микки принюхался к сырому воздуху, и ему показалось, что по-прежнему чувствуется едкий запах дыма, запертый вместе с призраками, которые якобы населяют это место. Чертов дурень! Нет никакого дыма, никаких призраков.

Микки осторожно перешагнул через кучу мусора в коридоре, и вдруг живот сжала отчаянная боль, так что он чуть не потерял равновесие.

– Черт! – выругался Микки. Это ушиб. Черт возьми, это ушиб!Но, конечно, он знал причину. Эта боль не была новой, она возникала почти всегда, когда он выходил на «работу» с Ленни и Деном. Частично ее причиной был голод – он всегда не мог есть перед ночной прогулкой со своими друзьями-соучастниками – но в основном ее вызывало волнение (в котором он никогда не признавался товарищам). Ленни Гровер всегда смеялся над ним, когда он жаловался на боль в кишках, но самому ему было совсем не до смеха. Врач, старый доктор Степли, говорил что-то о разъедании стенок желудка кислотой, когда некоторые слишком волнуются, особенно, если в животе пусто. Доктор – старый маразматик – предостерегал его от попоек и жирной пищи и вообще рекомендовал питаться по часам. Но что это за жизнь! Жизнь – это когда делаешь, что хочешь и когда хочешь. Верно? Верно.

Новый спазм, такой же страшный, обрушился на Микки, но чуть погодя отпустил. Нужно что-нибудь съесть, хотя бы каких-нибудь лесных ягод. Можно также подстрелить хорошую жирную птицу или кролика. Впрочем, нужно соблюдать осторожность, чтобы не попасться никому на глаза. Боже, ну и холодрыга же здесь!

Микки двинулся по коридору, осторожно перешагивая через кучи мусора и крепко прижимая к груди арбалет. Под ногой скрипнула половица, он замер, встревоженный звуком, а также тем, что половица может провалиться. Потом фыркнул. И фыркнул снова, представив, что кто-то его слышит, хотя известно, что в развалинах никого нет. Но половица опасно прогнулась под его весом. «Иди осторожно, – предостерег он себя, – дерево все прогнило и прогорело».

Справа было два дверных проема, один рядом с другим, и Микки из любопытства заглянул в первой. Ничего интересного, одни головешки, но странно – дверь в другую комнату оказалась металлической. Она была опалена, но казалась достаточно прочной, а ее ручка выглядела гладкой и тусклой, словно ее часто трогали. Но это невозможно. Никто сюда больше не ходит. Никому тут не интересно.

Микки взялся за ручку и повернул. Она поддалась довольно легко, но дверь оказалась заперта. Наверное, просто перекосило. Он навалился плечом на гладкий металл. Однако дверь даже не шелохнулась.

Тогда его внимание вновь привлекла первая комната. Ничего особенного там не было, – просто сваленные доски и кирпичи, да несколько дыр в полу. Светлее, чем в помещении, где он спал, поскольку в двух низких окнах не было не только стекол, но и самих рам. Огонь здесь хорошо похозяйничал. Может быть, лучше спрятаться здесь – хотя тут тоже стоит смрад, но не такой сильный, как прежде.

Микки сделал несколько шагов внутрь и почувствовал, как под ногами просели половицы. Он поспешно попятился назад, но вдруг снова, с еще большей силой схватило живот. Микки согнулся, машинально прижав к животу арбалет, и от этого наклонился вперед. Чтобы поддержать равновесие, нога инстинктивно шагнула вперед, и пол под ним вдруг провалился.

Микки взвизгнул, а потом с криком полетел вниз.

Грязь, щебень и обломки досок какое-то мгновение – а для него целую вечность – падали вместе с ним, и Микки испытал страх, какого не знал даже в предыдущую ночь, даже ночью в бомбоубежище. Он летел и летел в темную неизвестность, с ужасом гадая, насколько глубоким окажется дно и что его там поджидает, чтобы переломать кости и разорвать плоть; сознавая, что когда упадет, остатки потолка могут завалить и раздавить его насмерть. Была и другая опасность, которая из-за быстроты падения, казавшегося столь необычно долгим, так и не пришла ему в голову.

Падение закончилось, но шум, вызванный им, продолжался. Микки был оглушен и не слышал даже собственного крика; из-за клубящейся пыли и кромешной тьмы ничего не было видно. Он был ошеломлен, и не только ужасным приземлением. Сквозь сумятицу падающих обломков, ломающихся досок, свои собственные крики Микки услышал – почувствовал? -словно разжалась пружина, и в тот же миг снизу что-то захлопнуло его разинутый рот. Крик тут же затих, а это что-то продолжало лезть через рот, давя на нёбо, пока наконец не пробилось наружу через хрящи и кости носа.

Короткий наконечник стрелы вошел в подбородок и срезал край переносицы, а оперенное древко вдавилось в шею. Микки скорчился, как заколотое животное, вдруг поняв, что произошло, но все еще не веря этому, а вокруг продолжали падать обломки и сыпалась пыль.

Этот дождь через некоторое время успокоился, но не Микки. Он больше не мог кричать, а только давился и блевал, поскольку кровь изнутри заливала горло. Его крики превратились в сдавленное бульканье.

Он ухватился за древко стрелы, стараясь крепче окать жесткое оперение, но текущая по древку скользкая кровь не давала этого сделать. Его измазанные руки совершенно покраснели; густая жидкость сочилась сквозь сжатые губы и текла из ноздрей, хлестала из всех отверстий – естественных и проделанных стрелой – и смешивалась с грязью и пылью, вызванными его падением.

Близящаяся агония толкнула Микки в безумный поход через заваленный щебнем пол. Невероятно, но ему удалось подняться. Он продолжал дергать стрелу, но его измазанные руки то и дело соскальзывали. Боль и шок вскоре одолели его, он зашатался в ночной темноте, его ноги согнулись, как у обезьяны. Он ударился о лестницу – ту, что спускалась от запертой железной двери в коридоре – и, еле удерживаясь на ногах, спотыкаясь об обломки, которые сам же обрушил, скользя в лужах собственной крови, хрипя и булькая на разные лады, побрел по подвалу.