Текст книги "Старая дорога"

Клифтон, затаив дыхание, ждал появления Антуанетты. Она вышла вслед за братом и монахом и на секунду задержалась на ступеньке вагона – тоненькая, мальчикоподобная богиня в серой курточке и шароварах, в маленькой шотландской шапочке с пером сбоку. Клифтону хотелось броситься к ней, помочь ей, но он не в силах был сдвинуться с места.

Она была совсем не похожа на ту Антуанетту Сент-Ив, мягкую, всю в кружевах, какую он видел в доме на улице Нотр Дам. Сейчас, от кончика маленьких, хорошо обутых ножек и до золотистых кудрей, выбивавшихся из-под шапочки, она вся дышала какой-то новой силой, которой он не подозревал в ней до сих пор. Он никогда не думал, что серые шаровары да шапочка с пером, как будто бросавшие вызов всему свету, могли произвести такой эффект.

Он шагнул вперед, стараясь припомнить, что он намерен был сделать и сказать. Первым увидел его Гаспар и, не веря себе, уставился на него поверх своего узла. В эту минуту Бим с лаем бросился к Клифтону и так его толкнул, что шляпа свалилась у него с головы и откатилась к ногам старика с корзиной яиц. Джо последовал примеру собаки, и не успел Клифтон прийти в себя после их приветствий, как Сент-Ив, опустив наземь свой узел, уже тряс ему руки, совсем заслонив собою маленькую серую фигурку в шотландской шапочке.

И, чтобы испортить ему радость этой минуты, на которую он возлагал такие надежды, мадемуазель Сент-Ив взяла его шляпу из рук Джо, смахнула с нее пыль своим носовым платком и передала ее ему, проговорив совершенно равнодушным, без малейшего оттенка удивления, голосом:

– Немножко газолена, и от этого жирного пятна следа не останется, мсье.

И, не прибавив больше ни слова, она прошла мимо Клифтона к ожидавшей ее тележке.

Глава XVII

– Необычайно! Поразительно! – восклицал Сент-Ив. – Так это вы были в машине, управляемой этим сумасшедшим Люсьеном Жанно? А сестра моя, плутовка, молчала, когда все мы ломали себе голову – кто бы мог разделять с Жанно безумную забаву, смотреть на которую нельзя было без дрожи! Но мне следовало бы догадаться по ее бледности, по тому, как она дрожала, после того как все закончилось. Было мгновение, когда казалось, что Жанно прикончит вас.

– Если она была бледна и дрожала, то, очевидно, за Жанно, так как не знала, что я там, – сказал Клифтон.

Монашек залился смехом.

– Наша прелестная Антуанетта не так тупоумна, как ее братец, – сказал он, и Клифтону показалось, что лицо его больше прежнего похудело и осунулось. Он проводил глазами девушку, Джо и собаку и закончил:

– Думается мне, что она прекрасно догадалась, мсье, а что касается жирного пятна на вашей шляпе – газолен действительно вычистит его! – И с этими многозначительными словами он отошел от них и присоединился к Антуанетте.

Клифтон шел рядом с Сент-Ивом. Он больше не строил никаких планов. Его уверенность заколебалась. Он рассчитывал, что его спешный приезд в Метабетчуан произведет совсем иное впечатление на девушку, ради которой он решился на этот шаг. Он хотел этим доказать свою преданность ей, свою твердую решимость бороться за нее с такой же непоколебимой энергией, с какой он защищал бы свое собственное дело. Потерпев неудачу, он сразу почувствовал себя несчастным. Ему стало ясно, как смахивал его поступок на водевильный трюк. Жирное пятно на шляпе! Была минута, когда ему хотелось придушить Гаспара и Альфонсо, и в особенности Бима.

Антуанетта уже взобралась в допотопный экипаж. Джо уселся рядом с ней. Оба они смеялись, глядя на тощего Бима, вскочившего вслед за ними. Вот Антуанетта с улыбкой обернулась к брату Альфонсо: ее красивые зубки сверкнули, и задорное перо закачалось. Но когда Гаспар потащил Клифтона к экипажу, дружески пожимая ему руку, она встретила его холодным взглядом.

И тут же, как бы одумавшись, обратилась к брату:

– Пожалуйста, возьми Джо и Бима с собой, Гаспар. Я поеду с капитаном Брантом. Мне надо сказать ему кое-что.

У Клифтона сердце встрепенулось.

Он спустил вниз Джо и, кстати, справился у него – где его знаменитое ружье?

– Хотел бы я иметь сейчас при себе старое чучело совы – то, что приносит счастье, Джо, – сказал он достаточно громко, чтобы Антуанетта могла слышать. – Очень оно мне пригодилось бы сейчас.

Глаза девушки холодно смотрели на него.

Гаспар Сент-Ив поспешил объяснить:

– Когда мы бываем в этих местах, сестра не выносит гостиниц и душных комнат, мсье. Нас уже ждет ужин на берегу озера. Садитесь и…

Клифтон взобрался на сиденье. Девушка отодвинулась как можно дальше. Клифтон взглянул на расстояние между ними, потом на нее.

– Места для совы как раз хватило бы, если бы она была со мной, – мрачно проговорил он.

– Где ваши вещи? – крикнул ему вдогонку Гаспар.

– У братьев Прайс.

– Так вы можете захватить их дорогой.

– Капитану Бранту не понадобятся его вещи, брат, – сказала мадемуазель Антуанетта очень мило, но тоном, не допускавшим возражения, – я задержу его всего на несколько минут.

Большая черная лошадь тронула. Клифтон смотрел на девушку, но шапочка спускалась с этой стороны и закрывала от него ее глаза.

– Жаль, – вслух подумал он.

Она сидела очень прямо, крепче, чем нужно, сжимая вожжи маленькими руками.

– О чем вы жалеете? О том, что вы не вполне джентльмен?

– Нет, о том, что я не сижу с той стороны, где ваши волосы не прикрыты шапочкой. Отсюда я вижу лишь ваш подбородок и кончик носа, и выражение у них такое кровожадное, что я немного испуган. Можно мне пересесть?

– Если вам угодно.

Неожиданное согласие озадачило его, и он чувствовал себя преглупо, когда она остановила лошадь, чтоб дать ему возможность перейти. Несмотря на отчаянные усилия, какие он делал, чтобы не покраснеть, он чувствовал, что лицо его пылает, когда усаживался на новом месте, по другую сторону. Ее холодность и сострадательная улыбка на губах действовали на него удручающе. А была она чарующе хороша. Волосы ее горели в лучах заходящего солнца. Губы алели. Но в глазах, которые умели быть такими мягкими, была ледяная холодность и снисходительное презрение.

Она пустила лошадь рысью. Они миновали склад братьев Прайс, спустились с холма. Озеро святого Иоанна мягко поблескивало, освещенное заходящим августовским солнцем. Здесь, в этом зеленом раю, и в конце лета холмы и луга были зелены, как весной. Воздух был свежий, ароматный. Цвели цветы. Пели птицы. Небо было совсем бирюзовое. А прямо перед ними вилась дорога, которой исполнилось уже двести лет, дорога, которую проложили сначала индейцы, протоптали потом стада, которая заканчивалась далеко на севере, у девственных необитаемых лесов.

Покосившись на девушку, Клифтон заметил, что краска прилила ей к щекам, и глаза загорелись.

– Красиво, – рискнул он сказать. – И… это очень старая дорога.

– Не трудитесь, – оборвала она. – Мне это известно. – Она еще на полдюйма отодвинулась от него.

– Забудем, прошу вас, о живописной обстановке, кэптен Брант, и поговорим о другом. Вы, конечно, считаете себя очень умным человеком. Это свойственно людям, которые, как вы, любят эффектные выступления. Вы сделали себя смешным и… невыносимым. Вы могли бы, пожалуй, позабавить меня, если бы не избрали меня мишенью ваших эксцентричностей. Я употребляю мягкое выражение. Другие назвали бы это манией. Но я знаю, вы были на войне… Эти ужасные годы могли оставить след. Контузия, например, или…

Она приостановилась, подыскивая слово.

– Продолжайте, Немцы были снисходительней ко мне. Каждое ваше слово убивает меня. И все это – только за то, что я люблю даже пыль, которую поднимают ваши ноги!

– Любите? – Она бросила на него гневный взгляд. – Любите и… оскорбляете?

– Осторожней! – резко остановил он ее. – Вы правите в яму. Дайте сюда.

Она сердито передала ему вожжи. Она была удивительно хороша в своем негодовании. – Я… я руку дал бы на отсечение, я убил бы себя скорее, чем позволил бы себе сознательно оскорбить вас. Что я сделал?

– Что? – В голосе ее была нотка удивления и… отчаяния. – Кэптен Брант, вы потеряли всякое чувство приличия… О, я не нахожу слов.

Она резко повернулась к нему. Глаза ее метали молнии, щеки пылали.

– Вы начали – с первого же вечера – у меня в доме. Я простила. Я даже позволила вам повторить оскорбление позже, по уходе Хурда. Я думала, что вы сами опомнитесь и пожалеете.

– Я не стыжусь того, что люблю вас, и не жалею об этом, – мягко сказал Клифтон.

– И в ту же ночь, – продолжала она, не слушая его, и покраснела еще больше, – вы объявили Ивану Хурду, что намерены жениться на мне.

– И намерен, да поможет мне бог, – с отчаянием подтвердил Клифтон. – Это не оскорбление, Антуанетта. Если… если мне это не удастся, я не хочу жить на свете.

– О, если бы Гаспар был здесь! – почти прорыдала девушка. – Вы называете меня Антуанеттой. А телеграмма, которую вы прислали мне в поезд!.. А история с гидропланом, и теперь это… это… Вы или с ума сошли, или… не знаю. Вам бы пора знать, как вести себя. Ведь вы… почти могли бы быть мне отцом…

Удар попал в цель. Она взялась за вожжи, и он безвольно уступил их. Он понурил голову. И в эту минуту нежная душа Антуанетты Сент-Ив возмутилась тем, что она наделала. Она быстро вскинула глаза на его расстроенное лицо; и изменившимся голосом, в котором и следа не осталось горечи, воскликнула:

– О, простите меня! Это было дурно, неверно, неблагородно. Я не думала того, что сказала. Но, может быть, так было нужно. Вы говорили мне такие вещи… совсем неожиданно… А теперь вам надо идти. Прошу вас!

Она задержала лошадь.

Он медленно, как под бременем возраста, которым она попрекнула его, вылез из шарабана. Он взглянул на нее. Лицо его вдруг постарело, и в глазах появилось выражение усталости.

– Я люблю вас, Антуанетта, – почти шепотом сказал он. – Люблю, как Крепин Маролэ любил Аделаиду двести пятьдесят лет назад, и я готов сражаться за вас. Но… – Прежняя усмешка на миг заиграла у него на губах. – Но… я старше Крепина… за эти века… произошла ошибка…

Она ударила черную клячу концами вожжей. – Вы моложе, чем был когда-либо Крепин, – крикнула она, и глаза блеснули так мягко, что сердце его забилось по-новому, пока он провожал ее глазами. Она не обернулась ни разу и исчезла за поворотом…

Не доходя до городка, он услыхал пение и шумные голоса и вскоре поравнялся с Сент-Ивом и всей компанией. Сент-Ив нес в руках его мешок.

– Вот ваши вещи, – сказал он и, пропустив остальных вперед, добавил: – Она прогнала вас, мсье?

– То, что от меня осталось, – кивнул Клифтон.

Сент-Ив расхохотался и снял шляпу, подставляя голову под прохладный вечерний ветерок.

– Да, она у меня умеет быть маленьким тираном. И за это-то я и люблю ее. Я захватил ваши вещи, потому что знаю: она пожалеет о том, что наговорила. В чем дело, приятель?

Клифтон посмотрел Сент-Иву прямо в глаза.

– Я люблю вашу сестру. Она это знает и недовольна. Я люблю ее так, как не любил никто ни одну женщину с начала времен…

Лицо Гаспара нахмурилось.

– Это неверно, мсье, – заворчал он. – Это бессовестная ложь! Ни одна женщина не была так любима, как любима мною Анжелика Фаншон. И если вы повторите…

– Значит, вы поймете меня, Гаспар! Мне жизнь не в жизнь без нее.

– Пф! – фыркнул Сент-Ив. – Только-то? Я не стану жить без Анжелики. В этом разница, не правда ли? Угодно вам признать это или выберем другой способ: трава здесь мягка и…

Клифтон с изумлением смотрел на него.

– Да вы разве не слыхали? Я люблю вашу сестру! Вы не возмущены, не расстроены?

– Что же из того? Любите, конечно! Надо быть слепцом и глупцом, чтобы не любить ее… Для меня это не новость с сегодняшнего утра. В суете отъезда она забыла ваше письмо на кровати, я и прочел его. Она не знает, конечно. О, если бы я мог написать так Анжелике. Пять лет жизни отдал бы за это. Я исполнился еще большим уважением к вам. Только вы должны взять обратно свои слова насчет Анжелики.

– Я ни слова не говорил о ней.

– Вы дали понять, что она не настолько хороша и прекрасна, чтобы можно было любить ее так, как, по вашему мнению, вы любите мою сестру.

– Беру свои слова обратно. А теперь, дайте мне мой мешок.

– Я понесу его.

– Я иду в другую сторону.

– Вы идете в эту сторону, – и Гаспар быстро зашагал вперед, чтобы нагнать Альфонсо и Джо.

– Но она отослала меня… Она сердита…

– Она еще больше рассердится, если узнает, что вы поймали ее на слове.

– Еще немного – и она ударила бы меня.

– А потом выплакала бы себе все глаза. Уж я знаю, поверьте мне. Она в поезде перечитывала ваше письмо, закрываясь журналом. И я поклясться готов: она знала, что вы в гидроплане, и была мела белей, когда казалось, что вы вот-вот шею сломаете. Да, мудрец сумел бы сказать, кто из нас глуп: вы или мы оба…

Спустя некоторое время за поворотом дороги открылся небольшой, прятавшийся за деревьями лужок на берегу озера и на нем две палатки. От костра тянуло смолистым дымком, и у огня суетился, звеня сковородками и котелками, человек.

Сент-Ив просиял.

– Утка! Жареная утка с луком! – объявил он. – А во всей стране вы не найдете человека, который умел бы так зажарить утку, или рыбу, или оленя, как Наполеон Плант.

Клифтон отошел в сторону. Но никаких признаков Антуанетты или Джо и Бима не было.

– Они у озера, – сказал Сент-Ив и крикнул так, что за полмили должно было быть слышно. Девичий голос раздался в ответ, и на откосе замелькали силуэты Джо и Бима.

Гаспар крепко ухватил Клифтона за руку.

– Пойдем, друг!

Клифтон смотрел на стройную фигурку, которая шла от берега. Джо и Бим в одну минуту были подле него. Но, держа за руку одного, трепля по костлявой голове другого, он не сводил глаз с подходившей, и сердце трепетно билось в груди.

Она сняла шляпу, распустила локоны, и свежий ветерок играл ими, рассыпая их по плечам. Она не пыталась подобрать их. «Она – совсем ребенок, – думал Клифтон, – дивный, прекрасный ребенок». Его удивляло, что радостная улыбка не сбежала с ее уст и тогда, когда она увидела его, не угасло мягкое сияние, теплившееся в глазах. Он стоял неподвижно, слегка нахмурившись, не выпуская из рук руки Джо.

Она поздоровалась с Гаспаром и повернулась к нему.

– Как медленно вы шли, а я умираю с голоду! – сказала она. – Нельзя сказать, что вы оба знаменитые ходоки, мсье Клифтон. – Она быстро отвернулась.

Ошибся он? Или она в самом деле назвала его Клифтоном? И не мелькнуло ли в этот миг что-то совсем новое в ее лице?

Глава XVIII

Позже Антуанетта Сент-Ив сидела подле костра и щеткой расчесывала себе волосы, одну вьющуюся прядь за другой, а Джо сидел рядом на земле, поджавши ноги, и не спускал с нее глаз.

Она тихонько смеялась и говорила с ним, и только отдельные слова долетали до Клифтона. Глядя на них, он думал, что одна немногим старше другого. В минуту раздражения Антуанетта Сент-Ив сказала правду, хотя и просила у него извинения потом. Он стар. Он с горечью признался себе в этом, глядя на группу у костра. Вот она притянула к себе Джо и стала щеткой причесывать упорно торчавший хохол, потом нагнулась и поцеловала мальчика в кончик веснушчатого носика. Маленькая, и хрупкая, с рассыпавшимися по плечам кудрями и небольшим красным ротиком, она сама казалась совсем ребенком, неотразимо милым ребенком.

Клифтон слышал, как она сказала:

– Пора спать, Джо. Скажи дяде Клифтону спокойной ночи, поцелуй его. А когда ты уляжешься, я приду, укрою тебя.

Джо подошел к Клифтону и поднял мордочку.

– Она сказала, чтобы я поцеловал вас, – как бы оправдываясь, объяснил он.

Клифтон нагнулся к нему.

– Слушайся ее во всем, Джо, всегда. Все, что она говорит, хорошо.

Он проводил мальчика в большую палатку, где должны были спать мужчины. Когда он вернулся, Антуанетта сидела у огня одна и вполголоса напевала что-то. Она подняла на него глаза.

– Я смотрел на вас издали и думал, какой вы прелестный ребенок, – сказал он. – Вы не сердитесь на это заявление, чисто отеческое?

– Сержусь, и очень. Нехорошо попрекать меня. Я просила извинения за вырвавшиеся в сердитую минуту слова. Напоминать мне их – не по-рыцарски. Спокойной ночи, кэптен Брант! Я иду к себе.

– Мы должны раньше порешить, как быть с Джо и Бимом, – холодно возразил Клифтон. – Они мои. Я заплатил за них двести долларов и заберу их, если мы с вами не поладим. Скажите мне, прежде всего, на что вам Джо?

– Он нужен мне, по-настоящему нужен, кэптен Брант. Я люблю Джо, я хочу заботиться о нем. Это придает мне мужества… отвлекает мысли, помогает…

– Тогда вы должны вернуть мне понесенные расходы или компенсировать чем-нибудь, мадемуазель. Я предпочитаю последнее.

– Вы хотите… чтобы я заплатила вам?

– Вот именно.

– Сколько?

– Я продам Джо, с Бимом в придачу, за один из этих локонов, до которых иначе вы мне и кончиком пальцев не позволите коснуться, конечно. Вот моя цена.

Он понял, что поднес зажженный фитиль к взрывчатому веществу. Слова сорвались у него неожиданно для него самого. Тот самый маленький бесенок или божок – почем знать, – который непрестанно навлекал на него немилость Антуанетты Сент-Ив, проявил себя снова, и при данных обстоятельствах упорство его доставляло Клифтону какое-то удовлетворение с оттенком торжества. В серых глазах его собеседницы удивление сменилось огоньком, который он видел уже в них раньше.

Она отодвинулась от него. При свете костра глаза ее пылали.

– Есть у вас ножик? – запинаясь, спросила она.

Он достал из кармана нож и отогнул лезвие.

– Как бритва, острое, – сказал. – Будьте осторожны.

Сталь блеснула. Острый край лег на локон, который она отделила левой рукой.

– Стойте! – крикнул вдруг Клифтон. – Не надо! Пусть остается на месте и считается моим. Я буду думать по крайней мере, что кусочек вас принадлежит мне. А Джо и Бима я все равно отдаю вам… Мне легче палец свой отрезать, чем…

Готово! Он услышал скрип ножа. Больно полоснул его по сердцу ее презрительный взгляд, когда она бросила к его ногам нож и локон и, молча повернувшись, скрылась в своей палатке.

Раскрытый нож лежал у его ног. Отблески огня играли на локоне, упавшем на лезвие, которое отделило его. Он поднял их и, услыхав голос возвращавшегося Сент-Ива, положил нож в карман, а локон – в одно из отделений своего бумажника.

Сент-Иву он сказал, что ляжет на песке, и, взяв свой мешок, спустился на берег. Ночь была прохладная, темнее обыкновенного, но все же не настолько темная, чтобы не видно было, куда идти. Белый песок как будто сохранил в себе что-то от дневного освещения. Клифтон нашел между двумя утесами местечко для своего мешка, а сам отправился вдоль берега.

Пройдя с четверть мили, он заметил, что не один: неслышно ступая, брел за ним Бим. Он потрепал его по голове и сказал ему несколько слов. Много миль прошел он, и неуклюжая тень Бима все время не отставала от него. Запоздавшая луна выглянула из-за разорванных туч. Было уже за полночь, когда он вернулся к скалам, подле которых оставил свой мешок. Он разостлал одеяло и сел, прислонившись спиной к одному из валунов.

Теснясь и обгоняя друг друга, быстро мчались тучи пониже луны; на озере и вокруг него было так тихо, что Клифтон подумал: уж не перед бурей ли такое затишье? Что-то предвещавшее ее было в воздухе. И Бим был неспокоен, ерзал тревожно в своем углублении в песке и изредка скулил.

Бим же обратил его внимание на то, что кто-то приближается к ним по берегу озера. Из-за поредевших в одном месте туч выглянула луна и осветила медленно шагавшую У самой воды фигуру с опущенной на грудь головой. Это был брат Альфонсо. Он прошел, заложив руки за спину, и потонул во мраке. И было в нем нечто, говорившее не только о тоске одиночества, так что Клифтон не решился окликнуть его.

Немного погодя согбенная фигура прошла мимо уже в обратном направлении, и снова повернула, пройдя шагов сто. Так ходил монах взад и вперед перед скалами, пока не протоптал тропинку у самого края воды, и каждый раз все ниже как будто опускались его плечи. Напряженную тишину нарушил опять-таки Бим, хрипло залаяв. В первое мгновение монах будто и не слыхал ничего, но затем он повернулся лицом к скалам и увидал сидевшего под одной из них Клифтона.

Клифтон поднялся. Снова выбившийся в это время из-за сгущавшихся туч лунный луч осветил изможденное лицо с глазами, поразившими Клифтона, – так они горели даже в полумраке. Но голос монаха, когда он заговорил, звучал совершенно ровно и спокойно.

– Pardon, monsieur, если я помешал вам; ночь тревожная; мне не спится.

– И мне тоже, – отозвался Клифтон, – думается, будет буря. – Они взглянули друг другу в лицо, и монашек улыбнулся, хотя глаза продолжали гореть странным огнем.

– В такую ночь и в такой час человек может проверить собственные силы, – сказал он, положив руку на руку Клифтона, – я этим и занимался. И вы тоже. К чему же вы пришли, друг?

– К тому, что я глупец и человек калибра много меньшего, чем тот, какой приписывал себе. А вы?

– Давайте погуляем.

Они вместе спустились на берег, и немного погодя брат Альфонсо ответил на заданный Клифтоном вопрос.

– А я пришел к тому, что я всего лишь – человек, – шепотом сказанные слова прозвучали трагично.

Клифтон долго не находил слов и молча шагал рядом. Наконец сказал:

– Я завтра расстаюсь с Сент-Ивом, чтобы быстрее двинуться на север. Но я встречусь с Гаспаром Сент-Ивом в Фелисьене в тот день, когда он должен будет сразиться с Аяксом Трапье.

– Да, Сен-Фелисьен… Аякс Трапье… Но вы не рассчитывали ехать так скоро… Что-то заставляет вас торопиться, друг? То, что случилось под вечер на дороге и позже, у костра, вероятно? – голос его пресекся.

– Вы знаете?

– Я застал Антуанетту в слезах, и она рассказала мне. А… у костра… я видел сам. Вы бежите от Антуанетты Сент-Ив!

– Она будет рада этому.

– Слепец! – прошептал монашек как бы самому себе. – Слепец! А я-то как ясно вижу! Она могла бы ударить вас, а она дала вам то, о чем вы просили. Если бы она сделала это для меня, я всю жизнь славословил бы небо.

– Это была плата за Джо и Бима, – объяснил Клифтон, стараясь разглядеть в полумраке выражение лица собеседника.

– И с этим вместе отдала вам свое сердце, – не слушая, продолжал Альфонсо и тронул руку Клифтона холодной, как лед, рукой. – Я знаю Антуанетту Сент-Ив с детства, – тихо сказал он. – Она любит вас.

– Немыслимо! У меня нет на этот счет сомнений. И я даже охотно расстанусь с тем, что получил, если вам угодно взять это себе. – И, поискав в бумажнике, он вложил локон в руку брата Альфонсо.

Далеко на западе зарница прорезала небо, глухо прокатился гром, а вокруг на мгновение все замерло настолько, что даже ропот волн озера казался приглушенным. И в это мгновение Клифтон понял, что он угадал. Он почувствовал, как страстно сжала локон рука его спутника. Клифтон нащупал в темноте его плечо и осторожно положил на него руку.

– Вы тоже любите ее?! – мягко шепнул он.

– Больше жизни, – сказал тот голосом, который шел как будто издалека, оттуда, где нет ни страстей, ни жизни, ни тепла. – Я любил ее, еще ребенка – тогда, когда повредил себе спину в Мистассини, спасая ее. А сейчас люблю ее, женщину.

Он отвел руку Клифтона, и немного погодя, когда Клифтон окликнул его, ответа не последовало.

Снова вспыхнула молния, другая, третья. Они освещали тяжелые черные громады туч.

– Буря скоро разразится; пойдем в палатку Гаспара, – сказал он.

Отозвался только Бим. Клифтон прикинул расстояние и стал взбираться на берег, на свет фонаря, горевшего у палатки Гаспара. Крупная капля дождя упала ему на руку, другая – на лицо. Он побежал, прислушиваясь к далекому реву ветра и шуму дождя, одновременно надвигавшихся. Палатка Антуанетты тонула во мраке. Девушка, вероятно, спала.

Он вошел в палатку Гаспара, большую палатку, которая могла бы приютить с полдюжины человек. Фонарь был приспущен; при свете его Клифтон увидел крепко спавшего на перине Гаспара; тут же похрапывал повар. Джо свернулся калачиком на куче одеял подле них. Еще одна постель, предназначенная, вероятно, для брата Альфонсо, пустовала.

Дождь, как молотками, забарабанил по парусине – словно тысячи крошечных кулачков, ища защиты от ярости бури, добивались, чтобы их впустили. Затем разразился потоп. Клифтон постарался усесться поудобней, оперся спиной о какой-то ящик. Ему вспомнилась ночь вроде этой, которую он много лет назад провел в глинистой местности к востоку от озера святого Иоанна. Он чуть не утонул в грязи и воде. Он и сейчас еще чувствует вкус и запах глины, липким покрывалом обволакивавшей его. Даже глина и дожди Фландрии не могли бы сравниться со здешними.

Но сейчас дождь еще хуже. Он идет сплошной стеной. Палатка оседает под его тяжестью. Гремит гром, сверкают молнии. Удивительно, как могут люди спать!

Дождь сопровождался резким ветром, к шуму которого стал присоединяться все усиливавшийся рев, заставивший Клифтона подняться на ноги.

Он растолкал Сент-Ива и крикнул ему:

– Ураган! Хорошо, если он заденет нас лишь краем. Иначе палатка не выдержит. Вам надо пойти к вашей сестре.

Сент-Ив вскочил на ноги и сбросил с себя пижаму, но не успел он натянуть на себя белье и платье, как буря, в своем диком разгуле, ринулась на них. Клифтон видел, как Джо и повар вскочили, как подхлестанные; первым был на ногах Джо, испуганно таращивший глаза. Рев бури оглушал; казалось, что и земля, и воздух разлетаются на куски.

Одна стенка палатки треснула, как лопнувший шар. Последнее, что видел Клифтон, – это обнаженную фигуру Сент-Ива, сражавшегося со своим платьем. Но тут фонарь разлетелся вдребезги, и палатка рухнула, покрыв их своими мокрыми складками.

Клифтон успел громко крикнуть Джо, чтобы он не боялся и лежал смирно. Сам он свалился, как от удара дубинки, и лежал на спине, крепко сжимая в руке электрический фонарик. Тут же барахтался Гаспар, и проклятия его покрывали рев урагана.

– Я позабочусь об Антуанетте! – крикнул ему во весь голос Клифтон. – Оставайтесь здесь с Джо!

Он перевернулся навзничь и с трудом стал выбираться из-под палатки. Это удалось ему наконец. Буря умчалась дальше, рев ее постепенно замирал в восточном направлении. На смену ей снова пришел дождь. Он лил потоками. Стон стоял в воздухе. Стонало озеро. Весь мир, казалось, стонал.

Клифтон направлял свой фонарик в одну, в другую сторону, стараясь определить направление. Потом побежал и наткнулся на смятую палатку мадемуазель Сент-Ив. Из-под распластанной мокрой парусины слышался слабый голос: «Гаспар! Гаспар!»

– Я здесь! – отозвался Клифтон.

Он никогда не думал, чтобы парусина могла быть такой чертовкой. Он дергал ее, приподнимал, тащил – все безрезультатно. А голос Антуанетты, полный ужаса, по-прежнему призывал брата. Клифтону не приходило в голову вывести ее из заблуждения даже тогда, когда он добрался до нее и почувствовал, как две руки судорожно обхватили его шею. У него хватило присутствия духа, чтобы сдернуть с койки одеяло и завернуть в него стройное тело девушки, потом он взял ее на руки… В эту минуту вдали у дороги, в четверти мили расстояния, блеснул огонек. Там жили поселенцы.

– Мы пойдем туда, – прокричал он. – В той палатке все благополучно… Джо невредим, другие тоже…

Она все еще думала, что это Гаспар; дождь хлестал их; кругом все стонало; да и голова ее была завернута в одеяло.

Он близко-близко прижимал ее к себе, руки ее тесно обхватили его шею. Он чувствовал у себя на груди ее теплое, нежное, мокрое личико. Рот ее был так близко к его рту, что он поцеловал его, и было это так сладко и чудесно, что он поцеловал еще и еще раз.

– Не бойтесь, – сказал он не слишком громко.

Он вышел с ней на дорогу. Она прижималась личиком к его щеке. Он касался губами ее волос и целовал их, потом поцеловал глаза, один за другим.

– Милый Гаспар! – услыхал он ее слова.

Он задыхался. Антуанетта высвободила из-под одеяла руку и погладила его по щеке. Потом спросила о Джо, о брате Альфонсо и… о Клифтоне Бранте. При этом последнем имени рука ее чуть посильнее прижалась к его щеке. Он нагнулся, чтобы не проронить ни слова.

– Я надеюсь, что он не вернется, – говорила она. – А если вернется, ты должен отделаться от него, ради меня, Гаспар. Я ненавижу его!

Дождь утих было, но сейчас хлынул снова. Под шум его Клифтон мог говорить, не рискуя быть узнанным.

– Ты не увидишь его больше, – сказал он, – он уходит навсегда.

Он почувствовал, как она вся вдруг напряглась. С полминуты царило молчание, хотя он не сомневался, что она слышала. – Он негодяй, – добавил он и с горечью закончил: – Жаль, что он любит тебя.

Одеяло, дождь, завывание ветра, плеск воды под ногами – все помогало ему не выдавать себя. Он ускорял шаги и, нагнувшись к ее мокрым волосам, нежно ласкал их губами. Она чувствовала, сколько было в нем заботы, нежности, обаяния. Как не ценить такого брата! И ручка ее снова погладила его по щеке.

Домик поселенцев уже близко. Еще несколько минут – и всему конец. А там пойдут годы, в течение которых он будет вспоминать эту ночь. Как ошибся брат Альфонсо! Она презирает, ненавидит его. Но не в силах будет отнять у него этой минуты, когда он в темноте шлепал по грязи и по воде, держа ее в своих объятиях. Она узнает правду – завтра, сегодня, может быть… В ее глазах он будет немногим лучше Ивана Хурда…

Вот изгородь, калитка; он толкнул ее и, задыхаясь, почти захлебываясь от дождя, дошел до спасительного коттеджа. Дверь не была заперта, и, открыв ее, он громко крикнул, что разбудить обитателей домика.

Вошел он смело. С ним произошла удивительная перемена. Теперь, когда все кончено, он не станет прятаться. Было бы трусостью предоставить разоблачение Гаспару.

Комната была слабо освещена. Он остановился посредине со своей ношей на руках. Антуанетта с головы до ног завернута в одеяло. Вода потоками лила с них и быстро собиралась в лужицы у ног, на чисто выскобленном полу. Из соседней комнаты, широко раскрыв от удивления глаза, смотрели на них мужчина и женщина в длинных, до пят, ночных рубахах.

Клифтон молчал. Положение сейчас выяснится, и он предоставит девушке рассказать, что произошло. У стены стоял старый диван, на который он и опустил ее. Он прежде всего увидал ее маленькие голые ножки. Потом насквозь промокшее одеяло спустилось, открывая ее голову и плечи и одну белую, обнаженную и дрожавшую руку. Мокрые локоны ее плотно легли вдоль щек и по плечам. Клифтону хотелось упасть к ее ногам. Но он стоял неподвижно, и свет лампы падал прямо на него. Она улыбалась, стараясь отнестись юмористически к такому нелепому приключению. Но вдруг увидала его, и в глазах ее сразу отразился ужас и недоумение.

– Вы! – задыхаясь, крикнула она.

Она спрятала обнаженную руку. Пальцы ее вцепились в мокрое одеяло, натягивая его. Если бы взгляды могли убивать, Клифтон пал бы мертвым. Он в этом не сомневался.

Он попятился к дверям, слегка склонившись. Лицо его было мертвенно-бледно. Он сознавал, что для него все кончено. Глаза и губы, которые он так недавно целовал, проклинали его, хотя после первого вырвавшегося у нее восклицания Антуанетта Сент-Ив не произнесла больше 4 ни слова.