Текст книги "Блуждающий огонь"

Глава XV

Спи, они на море, несчастный! Ропот волн теперь усыпляет тебя; его рука не служит более тебе подушкой, и твоя рука не вытрет более его лба. Он недостаточно близко, чтобы повредить тебе или спасти тебя. Земля – для него; море должно быть твоей могилой!

Дана

Весь длинный летний вечер тело дона Франческо Караччиоли не снимали с веревки, к общему негодованию не только его сограждан, но и иностранцев. Затем тело положили в шлюпку, привязав к ногам тяжесть, отвезли на добрую милю дальше и бросили в море. Между суеверными людьми и любителями чудесного возникла легенда по поводу его всплытия, две недели спустя, как бы в укор погубившим его.

Что касается Джиты, то она незаметно исчезла – Рауль удалил ее от такого тяжелого для нее зрелища, пока внимание Вито Вити и его товарищей было отвлечено совершавшейся казнью. Куф не долее минуты оставался в виду «Минервы» по окончании ее, а затем отправился на свой фрегат, который полчаса спустя на всех парусах вышел из Неаполитанского залива. Но оставим на время «Прозерпину» и перейдем на ялик Рауля.

По совершении казни над доном Караччиоли Джита и ее дядя ничего другого не желали, как снова вернуться к своему скромному существованию, так как к свиданию с знатными родственниками привело их лишь то, что они оба совершенно лишены были светского честолюбия, которое ставит положение и богатство непременными условиями счастья.

Выйдя за пределы тесно стоявших судов и лодок, Рауль направил свой ялик к садам Портичи, достаточно удаленным от обычных мест стоянки судов и в то же время не настолько, чтобы к ним нельзя было доехать в час. По мере того как легкий ялик подвигался вперед, Джита начала успокаиваться; она осушила глаза и огляделась, как бы спрашивая, куда это ее везут.

– Я не спрашиваю у вас, Рауль, как вы очутились здесь в настоящую минуту, но я хотела бы знать, куда вы нас теперь везете. Наш дом в настоящее время в Санта-Агата, по ту сторону залива; мы ежегодно проводим там месяц у сестры моей покойной матери, имеющей все права на привязанность с нашей стороны.

– Если бы мне не было уже все это известно, Джита, меня бы здесь не было. Я был сегодня утром у вашей тети, а оттуда последовал за вами в Неаполь, где узнал о суде и приговоре над вашим дедом; я видел, как вы вошли на корабль английского адмирала и, ловко спровадив вашего лодочника, поджидал вас. Все это произошло так же естественно, как непосредственно само чувство, побудившее меня еще раз сунуть свою голову в пасть льву.

– Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить, Рауль, – заметила Джита с упреком, не заглушившим, однако, преобладавшего оттенка нежности в ее голосе.

– Вам все известно, Джита. На мою глубокую и горячую любовь вы холодно отвечаете положительным отказом выйти за меня замуж; вы бежите от моих преследований в Порто-Феррайо, рассчитывая на весь риск для меня в посещениях этого враждебного французам острова; наконец, вы здесь, среди англичан и других врагов Франции, – и что же? Вы видите, чего вы этим достигли: сам адмирал английского флота Нельсон не в состоянии помешать Раулю Ивару последовать за той, которую он любит.

Рауль положил весла. Вокруг стояла такая тишина, что, казалось, сама природа затаила дыхание; присутствие старика дяди, вечно погруженного в собственные размышления и не замечавшего ничего, происходившего перед ним, не могло помешать объяснению влюбленных.

– Я могу только повторить то, что я уже вам говорила, – отвечала Джита. – Я не покину своей родной земли, а вы не откажетесь от вашей славной республики, которой вы так гордитесь. Я – итальянка, вы – француз. Наконец, что всего важнее, я призываю Бога, поклоняюсь Ему и обожаю Его; а вы пропитаны новыми идеями вашей нации. Неужели всего этого не достаточно, чтобы развести нас, хотя бы мы чувствовали взаимное расположение?!

– О Джита, любовь преодолевает все преграды, она выше всего в мире! – с горечью воскликнул Рауль. – Но оставим этот разговор до другого раза. Теперь я должен прежде всего позаботиться о том, чтобы доставить вас в дом вашей тети, если вы не пожелаете вернуться в ваши башни на «Блуждающем Огне».

– Разве здесь «Блуждающий Огонь»? О Рауль! Какая неосторожность! Наконец ваш экипаж возмутится против вас за то, что вы его так часто подвергаете серьезной опасности ради удовлетворения вашей прихоти.

– Мой экипаж в меня, он любит риск и приключения. А что до большой опасности, то я пришел к такому убеждению, что нет лучшего способа скрыться, как замешаться в толпу, – здесь, среди этого множества самых разнообразных судов, мой люгер пройдет незамеченным. Однако вот и рыбак, который нас сейчас примет.

Лодочка Рауля подходила в эту минуту к речке, на которой спокойно стоял привязанный к берегу ялик, и рыбак, до тех пор сосредоточенно следивший за своей удочкой, поднял голову, пытливо вгляделся в подъезжавших и, узнав Рауля, вытащил лесу из воды, убрал рыболовные принадлежности и двинулся навстречу. Внимательно всмотревшись в переодетого рыбаком человека, Джита узнала в нем Итуэля Больта, которому достаточно было сказать несколько слов, чтобы ввести его в курс всех ближайших событий. Когда ялики стали борт о борт, Рауль и его пассажиры перешли на лодку Итуэля, а свою лодочку Рауль привязал к берегу, рассчитывая, что ее владелец, чьей собственностью он воспользовался без разрешения, найдет ее в какой-нибудь счастливый день. Затем, взяв каждый по веслу, переодетые гребцы сильными взмахами быстро направились к противоположной стороне залива.

Лодки, разбегающиеся по всем направлениям Неаполитанского залива, не обращают на себя ничьего внимания, настолько это привычное здесь явление; а потому в море на своей легкой шлюпке, взятой с их люгера, Рауль и Итуэль чувствовали себя в полной безопасности.

Солнце уже низко стояло над горизонтом, но еще можно было различить предметы. «Прозерпина», подвигавшаяся в том же направлении, пользуясь благоприятным ветром, летела на всех парусах и скоро почти поравнялась с лодкой Рауля. Чувствовалось что-то преднамеренное в этом настойчивом приближении, и наши гребцы не могли этого не заметить; и когда судно круто повернулось к ним, то и Джита испугалась.

– Ничего не бойтесь! – закричал Гриффин по-итальянски. – Мы хотим только предложить взять вас на буксир. Ловите веревку, вот!

Веревку бросили, и так как она попала на голову Итуэлю, то ему ничего не оставалось, как схватить ее. При всей своей ненависти к англичанам и этому судну в особенности, Итуэль обладал склонностью, общей его соотечественникам, по возможности беречь себя от излишнего утомления; к тому же ему показалось даже забавным заставить английский фрегат тащить лодку французского корсара. Рауль продолжал грести, наблюдая, чтобы лодка не наехала на фрегат.

Все это случилось так внезапно и неожиданно, что Джита не могла удержаться и шепотом высказала Раулю свое опасение, как бы с фрегата не открыли переодетых перевозчиков.

– Не тревожьтесь, дорогая Джита, – отвечал ей так же тихо Рауль, – они далеки от мысли, что мы можем быть здесь. Во всяком случае, «Блуждающему Огню» нечего опасаться их в настоящую минуту.

– Вы судовщики с Капри? – спросил Гриффин, стоявший на палубе рядом с капитаном Куфом и двумя итальянцами.

– Да, синьор, – отвечал Рауль простонародным говором и насколько возможно более изменяя свой голос. – Мы судовщики с Капри и возили вино в Неаполь. Да вот запоздали, хотели посмотреть на то, что происходило на «Минерве». Ну, уж и знать же ваша! Они, кажется, меньше беспокоятся о жизни князя, чем мы у себя о каких-нибудь жалких перепелах. Простите, Джита, надо им отвести глаза!

– Не знаете ли вы, какое судно прошло мимо вашего острова сутки тому назад?

– Там много судов проходит, синьор, – турецкие, английские, русские.

– Это все ваши союзники, а я говорю о враждебном судне. Не заметили ли у вас французского люгера день или два назад?

– Как же, как же… Я понимаю теперь, о чем вы говорите, синьор. Именно такое судно и прошло совсем возле нас, – это верно, я видел своими глазами. Это было вчера вечером, а по свирепому виду экипажа надо полагать, что то были французы.

– Рауль! – остановила его Джита, испуганная его неосторожностью.

– Они заподозрили бы нас, Джита, если бы мы стали отрицать то, что им уже известно. Да, синьор, судя по оснастке и матросам, это – французское судно.

– Не пристанете ли вы к нам и не подниметесь ли на борт, приятель? – продолжал Гриффин. – Тут у меня имеется дукат, который, вероятно, придется вам по карману.

– Берегитесь, Рауль! – удерживала его Джита. – Я вижу там вице-губернатора и подесту, они узнают вас, и тогда все пропало.

– Напротив, малейшее колебание может нас погубить; доверьтесь моей находчивости, Джита. Когда же и где видано, чтобы нищий отказывался от дуката, синьор!

Рауль шепнул два слова Итуэлю и затем ловко поднялся на борт «Прозерпины». Никто не мог подозревать его в образе неаполитанского лаццарони, да к тому же свет падал от одной луны, а чиновники Порто-Феррайо далеко не отличались догадливостью. Рауля, как отчаянного храбреца, даже забавляло это новое приключение.

Случайно подесте поручено было предлагать ему вопросы, причем Гриффин служил переводчиком.

– Подойдите сюда, приятель, – не без важности начал Вито Вити, – и говорите нам только одну правду. Да обдумывайте хорошенько свои ответы, от них многое зависит.

– Слушаю, синьор, и постараюсь отвечать вам очень обдуманно, потому что от этого действительно многое зависит.

– Что, у вас там на острове все говорят так, как вы?

– У меня несколько французский акцент, синьор, потому что моя мать была француженкой, а нам всегда хоть что-нибудь да передается от матери.

– Это совершенно верно. Ну а теперь скажите мне, где и когда видели вы французский люгер?

– Я так полагаю, синьор, что я должен вам сказать сначала, где я его видел, а потом – когда?

– Вот именно, сообщите нам сначала, где вы его видели?

– Вот видите ли – как вам сказать? – он направлялся к Искии, куда должен прийти ночью, потому что с суши дул хороший ветер с вечера и до рассвета.

– Это прямо противоречит сообщению, сделанному нам тамошним епископом, – заметил Гриффин. – Он нам указал как раз противоположное направление: по его словам, люгер огибал мыс, чтобы войти в залив Салерно.

Рауль внутренне содрогнулся, так как сообщение епископа было совершенно верным. Однако он не растерялся.

– Если вы имеете сведения от нашего епископа, ваша светлость, то я не удивляюсь ошибочности его показания – он почти слеп. При всем нашем уважении к нему, мы совершенно не полагаемся на его указания там, где наши глаза могут нам служить; но что касается евангельских истин, то там мы верим каждому его слову, потому что он изучил священные книги, когда еще обладал хорошим зрением.

– Можно ли положиться на показания этого чудака? – заметил капитан Куф. – С другой стороны, если он не лжет, то мы совершенно напрасно прогуляемся в Салерно. Нелегко гоняться за «Блуждающим Огнем» на одном фрегате; нам надо бы иметь в своем распоряжении два судна. Он слишком подвижен и слишком смел.

– Я удивляюсь, почему Нельсон не дал вам другого судна в подспорье, ведь дело не в битве, а в поимке, и, конечно, небольшой французский люгер подвижнее огромного английского фрегата.

Рауль не мог не проворчать проклятия сквозь зубы, но заметил это один только вице-губернатор, который стоял к нему ближе других.

– Раз этот корсар встанет между Искией и Прочидой, нам будет труднее его выгнать оттуда, чем выманить лисицу из ее норы. Что же до атаки на лодках, то, я полагаю, с вас пока достаточно того, что уже было.

– Я того же мнения, капитан. Наши матросы все еще под впечатлением понесенной неудачи и, пожалуй, утратили некоторую долю самоуверенности, – подтвердил Гриффин с откровенностью действительно храброго человека. – Надо дать им время оправиться.

– Так! – пробормотал Рауль, забывая, что его могут услышать.

– А все-таки мы должны его захватить, Гриффин, во что бы то ни стало.

Разговор на английском языке двух офицеров был совершенно не понятен ни Андреа Баррофальди, ни подесте, и первый сначала безучастно присутствовал при допросе мнимого судовщика, пока два его восклицания не обратили на себя его внимания и не возбудили смутного еще пока, неопределенного подозрения, могущего впоследствии иметь серьезное значение для молодого моряка.

Глубоко оскорбленные за тот обман, который позволил себе проделать над ними знаменитый французский корсар, желая прежде всего бежать от насмешек своих горожан, вице-губернатор со своим другом ухватились за предложение капитана Куфа, сделанное им в минуту дружеского участия, как за единственный выход из их неприятного положения. Им были предложены две койки в каюте капитана и общий с ним стол, и достойные представители власти города Порто-Феррайо надеялись оказать англичанам содействие в поимке корсара и затем с честью вернуться домой. Но уже сутки, проведенные на корабле в непривычных для них условиях повергли вице-губернатора в некоторое уныние и совершенно убедили в его полной бесполезности для желанного дела. Тревожные мысли не давали покоя несчастному Баррофальди и в силу лихорадочного возбуждения изощрили до некоторой степени его обычную простоту и доверчивость.

Присутствие Джиты и ее дяди при казни Караччиоли уже тогда показалось ему странным; и вот теперь он вторично различает их в этой взятой на буксире лодке. Само одновременное исчезновение этих трех лиц из Порто-Феррайо, не обратившее на себя до сих пор его внимания, хотя о нем и поговаривали в городе, показалось ему теперь подозрительным. Но все-таки все последующее мы должны отнести скорее к несдержанности Рауля, выдавшего себя своими восклицаниями, нежели к проницательности недалекого вице-губернатора.

В ту минуту, когда Куф высказал свое непременное намерение захватить люгер, Андреа подошел к Гриффину и шепнул ему что-то на ухо.

– Черт возьми! – воскликнул Гриффин. – Если вице-губернатор не ошибается, то наше дело наполовину сделано, капитан.

– Вице-губернатор пороху не выдумает, но он все же хороший человек, – сказал Куф. – Ну, что он вам такое сообщил, Гриффин?

Гриффин отвел его в сторону, и после короткого разговора отданы были надлежащие распоряжения, и они оба быстро сошли с палубы.

Глава XVI

– Из какой вы страны, скажите?

– Из Мантуи.

– Из Мантуи, сударь? Черт возьми! И вы идете в Падую, не боясь за свою жизнь?

Шекспир

Те пять минут, в которые капитан и лейтенант отсутствовали, Рауль с самым простоватым видом осматривал пушки и другие предметы, находившиеся на корабле; но ничто не ускользало от его тонкой наблюдательности. Исчезновение офицеров несколько тревожило его, и он уже начинал сожалеть о своей отчаянной смелости, как вдруг его позвали в каюту капитана. Спускаясь туда, так как ослушаться было довольно рискованно, он заметил, что оба чиновника с острова Эльбы идут за ним следом.

В каюте горела лампа, и едва вошел в нее Рауль, как очутился под ярким освещением. Куф и Гриффин стояли перед столом, а вице-губернатор и подеста поместились по сторонам их; все предвещало судебный допрос. В первое мгновение Рауль почувствовал, что предпочел бы находиться перед судом инквизиции, чем перед этими судьями.

– Вы, должно быть, озябли, – обратился к нему Гриффин. – Сделайте мне удовольствие, наденьте этот черный шелковый платок на шею.

В ту эпоху черный шелковый платок на шее считался необходимой принадлежностью одежды офицера – морского или сухопутного. Рауль это знал, но сознавал в то же время, что и ослушаться было рискованно.

– Вы изволите шутить, ваша светость! Где нам, судовщикам, думать о ночной свежести; но, если вы этого желаете, я надену. Вы делаете князя из бедного судовщика, синьор; жена примет меня за важного генерала.

– Для полноты сходства наденьте-ка вот и это платье, дружище, – прибавил Гриффин, подавая ему свой мундир, так как был приблизительно одного с ним роста.

Почти не оставалось никаких сомнений в намерении офицеров, но Рауль пока не видел выхода из своего положения и надел мундир. Таким образом, он принял вид морского офицера в верхней части туловища, оставаясь судовщиком в нижней.

– Итак, вице-губернатор, здесь светло, и вы его видите в мундире, что вы теперь скажете?

– Я скажу, что господин офицер посетил меня недавно в Порто-Феррайо и что я его вижу сегодня с особенным удовольствием. Вы, как видно, любите маскарад, синьор Смит, и масленица длится у вас круглый год.

– Господа, – воскликнул Рауль, срывая с себя мундир и платок, – я вижу, что больше нет надобности притворяться.

– Знаете ли вы, что вы теперь пленник Его Величества короля Великобритании?

– Это победа не из славных, – насмешливо возразил Рауль, – но, как бы то ни было, а я в ваших руках. Уже не в первый раз приходится мне быть военнопленным на этих судах.

– Ваше положение в настоящем случае несколько иное, мы вас арестуем как шпиона.

– Как шпиона! – повторил Рауль, содрогаясь. – Но я не имел намерения пробраться на борт вашего фрегата, и поднялся только по вашему приглашению; бесчестно было бы утверждать обратное.

– Подозрение на вас падает не за ваше появление на палубе нашего фрегата, а за ваше выслеживание переодетым наших судов в заливе.

Все это было слишком верно, и несчастный молодой моряк только теперь увидел всю серьезную опасность своего положения. Он не мог внутренне не сознаться, что хотя желание увидеть Джиту было главной побудительной причиной его приезда в Неаполитанский залив, но он в то же время не пропустил бы случая разузнать что-нибудь важное для себя, если бы это оказалось возможным. Итак, он обвинялся в преступлении, подлежащем самому строгому наказанию по законам военного суда; он не видел для себя никаких смягчающих вину обстоятельств. И причиной всего этого была его страсть к Джите.

– Что говорит бедняга, Гриффин? – спросил Куф, которому, несмотря на все его нерасположение к французам, было жаль видеть такого молодца в безнадежном положении. – Не налегайте на него слишком круто сразу. Чем он объясняет свое переряживание?

– Что же может он сказать в свое оправдание, капитан? – насмешливо заметил Гриффин. – Очевидно, он на все готов ради своей республики, единой и нераздельной.

– Господа, – заявил Рауль по-английски, – нет надобности в посредничестве между нами, я, как видите, говорю на вашем языке.

– Мне очень жаль, что вы очутились в таком скверном положении, господин Ивар, – сказал Куф. – Я предпочел бы для вас более почетную поимку.

– Совершенно естественно, капитан, так как в том случае был бы захвачен и «Блуждающий Огонь». Но это бесполезные слова. Я – ваш пленник и должен покориться своей участи. Однако было бы несправедливо, чтобы остальные мои спутники разделили эту участь со мной, и я попросил бы вас, в виде особой милости, позволить добрым людям в моей лодке спокойно доехать до Сорренто, куда они отправляются.

– Можете вы дать нам слово, что между вашими спутниками нет ни одного француза?

– Да, капитан, между ними нет ни одного француза, даю вам честное слово.

– Не мешало бы нам самим их порасспросить, капитан, – сухо заметил Гриффин.

– Я уже поручил Винчестеру пригласить их на борт корабля.

– В лодке есть девушка. Она не привыкла бывать на палубах больших судов, – торопливо воскликнул Рауль, – и я просил бы вас о снисхождении к ней, капитан. Пусть поднимутся мужчины, а синьорину оставьте в покое.

– Не беспокойтесь, мы позаботимся о ней, в особенности ввиду вашего видимого участия к ней. А теперь я должен оставить вас под стражей; вы останетесь в этой комнате, по крайней мере, до завтра. Гриффин, распорядитесь.

Через минуту солдат уже водворен был в комнате, и оба офицера, оставив Рауля под его караулом, поднялись на палубу в сопровождении обоих итальянцев.

Между тем Итуэль, Джита и ее дядя в это время оставались в лодке в очень тревожном и неприятном состоянии. На палубе фрегата было тихо, оттуда не доносилось ни звука, и у них не было никаких данных, чтобы остановиться на каком-нибудь определенном предположении. Беспокойство Джиты еще более усиливалось оттого, что «Прозерпина» в эту минуту находилась прямо против того места на берегу, к которому им надо было причалить, а между тем она продолжала продвигаться с прежней скоростью, и о них никто не думал.

Но вот фрегат начал сбавлять ход; на палубе появился капитан, засуетилось несколько матросов, лодку подтянули к борту корабля, и в нее соскочил один из матросов. Осмотревшись, он слегка оттолкнул лодку из-под борта и дал свисток, тогда с борта фрегата спустили канаты, которые англичанин-матрос ловко зацепил за крючья и кольца лодки, и ее подняли на берег судна со всеми сидящими в ней людьми. Джита невольно слегка вскрикнула, когда почувствовала, что поднимается на воздух, и закрыла лицо руками; ее дядя на секунду был выведен из своего состояния столбняка ее криком. Итуэль в первое мгновение хотел броситься в воду, рассчитывая, что ему будет по силам доплыть какую-нибудь милю до берега; но вовремя сообразил, что ему не уйти от погони за ним на лодке, и решил не сопротивляться, не находя пока другого выхода.

Нетрудно представить себе ощущения, охватившие американца, когда лодку бережно поместили на палубе того самого судна, на котором он был когда-то пленником, и под угрозой наказания за дезертирство в случае, если он будет узнан.

Как только лодка была установлена, к ней подошел боцман фрегата, чтобы помочь выйти из нее сидящим людям. Он внимательно всматривался в каждого из них, но внешность Джиты немедленно заставила его забыть об остальных. Действительно, она была неотразимо привлекательна и трогательна со своим кротким личиком, при мягком лунном свете, и одинаково очаровала всех, как матросов, так и офицеров.

– Однако, этот Ивар не может пожаловаться, что попал на неприятельский фрегат в дурном обществе, – заметил Куф. – Эта девушка, по-видимому, итальянка, Винчестер, и у нее вид очень скромный.

– Это маленькая Джита, – воскликнул Вито Вити. – Красавица Джита, как вы сюда попали, да еще в таком дурном обществе?

Джита была вся в слезах, но, не зная, насколько был скомпрометирован Рауль, постаралась овладеть своим волнением, чтобы не повредить любимому человеку. Она вытерла глаза, поклонилась вице-губернатору и подесте и затем ответила на заданный ей вопрос:

– Синьоры, для меня большое облегчение встретить моих соотечественников и старых знакомых на палубе иностранного судна, и я надеюсь на ваше покровительство. Нельзя обвинить в сообществе с дурной компанией сироту, которая едет со своим дядей, всегда заменявшим ей отца.

– Она права, вице-губернатор. Этот ее дядя Карло Джунтотарди так поглощен своими молитвами и духовными размышлениями, что почти не имеет даже общения с бедными грешниками; он, можно сказать, совсем отрешился от всего земного. Но вы должны знать, Джита, что один из ваших судовщиков не кто иной, как Рауль Ивар, один из опаснейших французских корсаров, чума и бич всего итальянского побережья. Если бы церковь удостоила его своим вниманием, то только для того, чтобы предписать всем истинно верующим молить небо об истреблении его корабля.

– Рауль Ивар! – повторила Джита таким удивленным тоном, что, в свою очередь, поразила Вито Вити. – И вы в этом вполне уверены, синьор подеста?

– Он сам признался.

– Сам признался, синьор?

– Как же, ваш судовщик с Капри, ваш лаццарони сам сознался, что он ни более ни менее как командир этого исчадия ада, «Блуждающего Огня».

– Разве «Блуждающий Огонь» вреднее прочих корсаров? – спросила было Джита, но затем замолчала, боясь быть нескромной.

– Сдается мне, что я именно эту девушку видел сегодня у Нельсона, Винчестер; ей что-то надо было по поводу этого казненного князя.

– Что может быть общего у этих людей со злополучным Караччиоли?

– Не знаю. Девушка долго беседовала с царицей эскадры, нашей леди адмиральшей; но говорили они по-итальянски, и я ничего не понял, а барыня, как вы сами можете судить, мне их разговора не передала. Да сдается мне, я так думаю, что и Нельсон от нее мало что узнал.

– По многим причинам желал бы я, чтобы Нельсон отпустил эту леди на все четыре стороны, если бы вы знали, капитан, что говорят на этот счет почти вслух во всей эскадре! Коснись это кого-нибудь другого, шум подняли бы невообразимый; но имя Нельсона всем зажимает рты.

– Ну, хорошо, каждый волен отвечать сам за свои поступки. И не вам бы осуждать Нельсона, Винчестер; он так участливо отнесся к вашей ране. Сам он, бедняга, стал таким калекой со своей изуродованной рукой, что в каждом раненом видит своего собрата. Откровенно говоря, я бы и сам был не прочь, чтобы оспа попортила эту адскую красоту. Но спросите, Гриффин, действительно ли эта девушка была сегодня на корабле адмирала?

Вопрос был задан, и Джита спокойно и без колебания отвечала утвердительно.

– А теперь попросите ее объяснить нам, каким образом очутилась она в обществе Рауля Ивара?

– Синьоры, – отвечала Джита также естественно, потому что она и не думала скрывать этого, – мы с дядей живем на горе Арджентаро, где дядя смотритель княжеских башен. В прошлом году один пират захватил нас в плен, дядю и меня, и увез в Африку. Тогда синьор Ивар пришел туда на своем люгере и освободил нас. С тех пор мы считаем его своим другом, и он иногда навещает нас в нашем доме. Сегодня мы встретили его в его лодочке около адмиральского английского судна, и так как нанятый нами перевозчик куда-то пропал, то в силу старого знакомства мы согласились на его предложение отвезти нас в Сорренто, где мы гостим в настоящее время у сестры моей матери.

Рассказ Джиты дышал такой искренностью, что, переводя его для капитана, Гриффин от себя прибавил, что не сомневается в его правдивости.

– Так, так, Гриффин, вы, молодые люди, всегда покровительствуете хорошеньким девушкам. Впрочем, она действительно внушает доверие и выглядит такой скромной и честной. Уверьте ее, что ей нечего бояться, но что все-таки ей нельзя будет оставить нас раньше, как завтра утром.

После этого Джиту и ее дядю проводили в отдельные пустые каюты, куда позаботились положить для них матрацы, чтобы они могли отдохнуть за ночь.

Рауль, как уже было сказано, сидел под сильным караулом, и от него было отобрано всякое оружие, а также и все, что могло бы ему послужить к самоубийству.

– Бедняга! – пожалел его Куф. – Ему не миновать виселицы! И зачем лишать его возможности самому с собой покончить? По крайней мере, мы были бы избавлены от этой тягостной обязанности.

– Я думаю, капитан, что его повесят на его собственном люгере, если нам удастся его захватить.

– Вы правы, Гриффин. Если только нам удастся его найти!

Затем офицеры и оба их итальянских гостя перешли в свою каюту, и тут капитан вспомнил еще об одном недопрошенном пленнике, четвертом из пассажиров лодки Рауля, и велел его привести.

Итуэль Больт, видя, что общее внимание сосредоточено на Джите, надеялся остаться незамеченным и забытым и с этой целью украдкой снова забрался в свою лодку, где и притаился на дне, притворяясь спящим и рассчитывая улизнуть за борт, как только стемнеет, если фрегат не удалится от берега. Но его нашли, подняли и повели к капитану.

Рискуя попасться на глаза своим старым врагам, Итуэль, отправляясь с Раулем в Неаполитанский залив, принял все от него зависящие меры предосторожности, гарантирующие его неузнаваемость: поверх его рыжих, длинных и жестких волос Рауль, искусный в переодевании, напялил ему черный, кудрявый парик и даже подкрасил его бакенбарды и брови; к тому же сам костюм много изменял его наружность.

В ожидании этого четвертого пленника капитан говорил Гриффину:

– Наверное, это какой-нибудь бедняга матрос из экипажа «Блуждающего Огня», и было бы жестоко подвергать его строгому наказанию за его обязательное послушание своему командиру. Мы отошлем его как простого французского пленника в Англию при первой возможности.

В эту минуту ввели Итуэля. Прекрасно понимая все, что говорилось по-английски, Итуэль чувствовал холодный пот при одной мысли о том, что его будут спрашивать на французском языке, основательно предполагая в нем француза; единственный для себя выход он видел в том, чтобы притвориться немым.

– Слушайте меня внимательно, приятель, – начал Гриффин весьма порядочным французским языком, – и отвечайте одну правду – вам от этого лучше будет. Вы из экипажа «Блуждающего Огня»?

Итуэль отрицательно и энергично покачал головой, с усилием издавая при этом звук, какой мог бы издать немой, желая произнести слово Неаполь.

– Что такое бормочет этот шут? – спросил Куф. – Возможно ли, чтобы он не понимал французского языка? Попробуйте заговорить с ним по-итальянски, Гриффин.

Гриффин повторил свой вопрос по-итальянски, и с тем же успехом: в ответ получил те же глухие звуки, как будто у этого человека был забит рот. Присутствующие переглянулись с недоумением. Но тут выдало Итуэля его характерное носовое произношение, и чем больше усилий он приложил, чтобы подражать звукам немого, тем громче заговорил его природный недостаток, и Андреа Баррофальди, которого эта особенность Итуэля поразила еще в кабачке Бенедетты, теперь невольно вспомнил об этом и, сопоставляя близость этого человека к Раулю, мгновенно сообразил, в чем дело. Ободренный своим первым успехом, достойный вице-губернатор, не говоря ни слова, подошел к Итуэлю и смело сорвал с него парик. Жесткие, рыжие волосы американца рассыпались по плечам. Куф засмеялся.

– Каково, вице-губернатор, вы нынче всех лисиц выгоняете из их нор! Однако, Гриффин, будь я повешен, если я не видел уже этого чудака раньше!

– Мне также знакомо его лицо, капитан. Позвольте позвать кого-нибудь из наших мичманов, те как раз признают.

Призвали старшего из мичманов, мистера Роллера.

– Посмотрите на этого человека, Роллер, – обратился к нему Гриффин, – не напоминает ли вам кого-нибудь его физиономия?

– Да, это лаццарони с той лодки, что мы взяли на борт сейчас.

– Совершенно верно, но нам с капитаном кажется, что мы его видели еще где-то раньше, – не припомните ли вы?

Роллер внимательнее всмотрелся в совершенно неподвижного Итуэля, даже обошел его кругом и вдруг хлопнул по плечу.

– Ты таки вернулся, товарищ! – воскликнул он. – Добро пожаловать. Надеюсь, что тебе теперь здесь будет не хуже прежнего. Это Больт, капитан, наш матрос, бежавший с вашего судна, когда мы в последний раз были в Англии. Его тогда поймали и посадили на плашкот, откуда он опять бежал с двумя или тремя французскими пленниками, стащив одну из казенных лодок, как мы слышали. Неужели вы этого не помните, мистер Гриффин? Еще он вздумал выдавать себя за американца.