Текст книги "Блуждающий огонь"

Но среди раздавшихся голосов не слышно было голоса Рауля Ивара. Он исчез, и секунду спустя уже послышался его громкий клич:

– Антуан, Франсуа, Грегуар! Сюда, за мной! Пусть остальные приготовят все к отплытию!

Позванные матросы следом за Раулем перебрались на борт горевшей фелуки и с опасностью быть отрезанными от своего судна перерезали и отвязали канаты, которыми англичане успели соединить фелуку с люгером; затем благополучно перебрались обратно, хотя секунда промедления стоила бы им жизни.

– В путь, живее, ребята, если мы хотим спасти наш прекрасный люгер от пожара! – распоряжался Рауль.

Нельзя было терять ни секунды. Повинуясь ветру и течению, люгер плавно пошел, но сначала за ним же потянулась и фелука, палуба которой уже представляла одну сплошную огненную скатерть. Но вот, к общему восторгу, люгер совершенно отделился и, освобожденный от всех пут, легко подвигался вперед, оставляя неподвижным на прежнем месте горевшее предательское судно в виде одной сплошной огненной массы.

Все происшедшее заняло не более пяти минут и выполнено было с поразительной находчивостью и быстротой, с полным самообладанием – скорее из инстинктивного чувства самосохранения, чем повинуясь рассудку.

До сих пор Рауль только редко подавал голос, отдавая приказания; теперь же он подошел к Джите, поднявшейся на палубу и глядевшей на яркое пламя, осветившее большое пространство моря, со смешанным чувством восхищения и ужаса, и заговорил с нею таким шутливым тоном, как будто бы все это зрелище было устроено с единственной целью доставить им развлечение.

– Наше освещение уступит разве только свечам в церкви Святого Петра, дорогая моя, – улыбнулся он ей. – Надо признаться, мы счастливо-таки избегли беды, благодаря вашему Богу, если хотите.

– И вы были орудием Его благости, Рауль! Я все видела – я бросилась на палубу, как только услышала ваш призывный клич. О, как я боялась за вас, когда вы перешли на горевшее судно!..

– А ловко задумали англичане, да не выгорело. На этой фелуке, еще с вечера захваченной ими, был большой запас смолы и других горючих материалов, и они думали более сильным огнем потушить наш «Блуждающий Огонь». Напрасно, мы прогорим еще долго после того, как их пламя погаснет.

Теперь, когда миновала всякая опасность, можно было от души любоваться красивым зрелищем: все лица, выражавшие живейшее любопытство, были ярко освещены, и из окружающего мрака поочередно выступали блестевшие при сильном пламени мачты, паруса, пушки и другие предметы, находившиеся на люгере. Но такому сильному пламени немного понадобилось времени, чтобы поглотить весь отданный в его распоряжение горючий материал, и час спустя одни головни тлели над поверхностью воды.

Глава XII

Они приветствуют судью мира, пока он на своем месте, но они могут свергнуть его на следующий год. Они чтят своего священника, но, не сойдясь с ним в цене или в вере, они рассчитают его без страха. Они обладают естественной способностью все предвидеть и все знать, и если бы Парк возвратился из своего долгого путешествия в Африку, чтобы показать им, где истоки Нила, они ему ответили бы: «Мы это знаем».

Галлек

Рауль совершенно верно понял намерения своего врага. На фелуке фрегат нашел большой запас смолы, и Гриффин, жаждавший мщения за свою утреннюю неудачу, напал на мысль употребить ее с целью поджога люгера. Так как он сам вызвался подвести брандер, что всегда сопряжено с большим риском, то капитан Куф дал свое согласие. Все было задумано очень предусмотрительно: захваченная вечером фелука была спрятана позади фрегата, чтобы скрыть шлюпку, которую к ней привязали; затем позднее она как будто была отпущена, что нарочно для устранения сомнения действительно сделали с двумя другими – и не случись тут подозрительного и проницательного Итуэля, злостный умысел не был бы открыт; а не будь Рауля с его самообладанием, смелостью и дарованиями, предприятие несомненно бы удалось, хотя и было открыто.

Куф с другими офицерами с палубы фрегата следил за всем происходившим с живейшим интересом, и в ту минуту, как матрос крикнул, что оба судна сейчас столкнутся, вдруг показалось пламя. За дальностью расстояния казалось, что горят оба судна; и даже когда люгер значительно отошел от оставшейся на месте фелуки, он продолжал еще с фрегата казаться горевшим вместе с нею, так как находился на одной линии с фелукой и фрегатом. С минуты на минуту англичане ждали взрыва пороха на люгере, и так как этого не последовало, то решили, что его потопило.

Между тем Гриффин, работая изо всех сил веслами, направлялся к берегу, – частью для того, чтобы не попасть под огонь, который должен был, по его расчетам, охватить корсара, частью с намерением перехватить Рауля, если бы тот захотел спасаться в лодке. Он переждал некоторое время, а затем, видя, что ночная тьма сгущается, вернулся на фрегат, тщательно объезжая сгоревшее и еще дымившееся судно.

Вот каково было положение вещей, когда капитан Куф на рассвете следующего дня вышел на палубу. Он нарочно отдал приказ, чтобы его разбудили чуть свет, и теперь с нетерпением ожидал полного рассвета, чтобы убедиться в положении вещей. Туман начал понемногу редеть, его взор охватывал все большее пространство вокруг, и вот он наконец ясно видит устье реки, то есть место стоянки люгера. Никаких следов судна! Фелука давно догорела и пошла ко дну, кое-какие обломки ее течением прибило к берегу; но «Блуждающий Огонь» исчез бесследно! Ни поломанных мачт, ни обгорелых парусов, ни сорванной шлюпки – ничего, ничего! Очевидно, все дотла было уничтожено пожаром.

Куф спускался к себе в каюту с высоко поднятой головой – он был удовлетворен за все предшествовавшие неудачи и сел за свой письменный стол, очень довольный собой и своим поступком. Однако, надо отдать ему должное, некоторая доля великодушного сожаления примешивалась к его чувству торжества: можно было гордиться уничтожением самого опасного из французских корсаров, но нельзя было не пожалеть о погибших такой позорной смертью семидесяти или восьмидесяти человек.

Но как бы то ни было, а дело сделано, и теперь надо послать о нем рапорт высшему начальству. И вот он написал следующее письмо главнокомандующему английским Средиземным флотом:

С фрегата Его Величества «Прозерпина», близ устья Голо, остров Корсика, 23 июля 1799.

Милорд, честь имею довести до вашего сведения о совершенном уничтожении известного республиканского корсара «Блуждающий Огонь», командиром которого был знаменитый Рауль Ивар. Вот как было дело: узнав о том, что этот славный пират показался вблизи Неаполя и Рима, где он совершил немало грабежей, я направился к острову Эльбе, куда прибыл 21-го числа настоящего месяца. В бухте Порто-Феррайо мы застали люгер с английским флагом. На наши запросы мы получили сначала весьма сбивчивые и неясные ответы, а когда убедились в том, что этот люгер и есть отыскиваемый корсар, то было уже поздно, и ему удалось ускользнуть от нас. Тогда мы последовали за ним; но, желая скрыть свою цель, переждали до следующего дня в противоположной стороне, после чего снова направились к Порто-Феррайо, рассчитывая застать его опять в этой гавани. Так оно и случилось. Тут мы задали ему гонку и не без потерь с нашей стороны, но еще с большим ущербом для него, загнали этого морского разбойника сюда, где и подпустили ему брандера, воспользовавшись взятой нами фелукой, нагруженной смолой и другим горючим материалом. В этом последнем деле особенно отличился второй лейтенант Гриффин, так, как раньше, при погоне, первый лейтенант Винчестер, раненный при этом в ногу.

Позвольте поздравить вас, милорд, с бесследным уничтожением такого смелого пирата. Надо полагать, что с ним вместе погиб и весь экипаж. По-человечески можно сожалеть о гибели стольких людей, но это сделано было по долгу службы нашему отечеству и из уважения к церкви – люгер был переполнен непристойными женщинами, песни которых слышали люди с брандера. Предполагаю осмотреться еще немного, не найду ли хоть каких-либо остатков «Блуждающего Огня», а затем отправлюсь в Ливорно.

Честь имею, милорд, пребывать вашим покорным слугой.

Ричард Куф.

Контр-адмиралу, досточтимому лорду Нельсону, герцогу де Бранте. И так далее, и так далее.

Куф дважды перечел это письмо и в третий раз прочел его вошедшему к нему в эту минуту Гриффину.

Оба остались довольны, и Гриффин попросил позволения взять шлюпку и съездить на место пожара, чтобы посмотреть, не осталось ли чего-нибудь от погибшего корсара.

– Я велю спустить мою гичку, и мы отправимся вместе, – отвечал капитан. – Винчестера мы не будем беспокоить, пусть еще отдохнет со своей раной. Я полагаю, что лучше было бы не тревожить адмирала сообщением действительного числа наших убитых и раненых, как вы находите?

– Вы совершенно правы, капитан, к чему пунктуальная точность!

– Вот именно. А относительно женщин можно допустить, что их там было до двадцати человек? А?

– Этого я не знаю; но, подъезжая к люгеру, я слышал один женский голос, и, весьма вероятно, что их там была не одна; к тому же судно было переполнено людьми, они как рой пчел высыпали на палубу, и я ясно видел лицо Рауля Ивара, когда его осветило пламенем. Я мог бы убить его одним выстрелом из ружья, но подумал, что это было бы неблагородно.

– И вы были правы! – заметил Куф.

Затем они вышли на палубу, спустились в приготовленную гичку и велели плыть к месту предполагаемой гибели люгера.

Здесь они изъездили все вокруг и не нашли никаких следов «Блуждающего Огня».

В этом не было ничего удивительного, так как «Блуждающий Огонь» в это время спокойно стоял на якоре в Бастии, его матросы ставили новую мачту взамен поврежденной, а Карло Джунтотарди, его племянница и Рауль Ивар поднимались по главной улице этого города, подобно Порто-Феррайо построенного на горе, и не боялись ни английских фрегатов, ни брандеров и никаких других опасностей. Но все это было совершенно неизвестно капитану Куфу и его помощнику, которые давно уже практиковали привычку самодовольства и самовосхваления после каждого совершенного ими поступка, и они, – конечно, не без основания, – считали славного корсара окончательно погибшим. Куф любил охоту, а потому он взял с собой ружье, рассчитывая воспользоваться ожиданием западного ветра и высадиться на берег, пострелять в прибрежных болотах. После двух-трех часов бесплодных поисков остатков люгера он сообщил свой план Гриффину.

– Тут должны водиться бекасы в этих болотах, Гриффин, и я думаю денька через два, когда спадет лихорадка, Винчестер будет не прочь полакомиться кусочком дичи. И теперь как раз время бекасов!

– Но еще вероятнее, капитан, что несколько человек со сгоревшего корсара спаслось на обломках и скрывается на берегу, – отвечал Гриффин. – Они, может, высматривают наши лодки и все вооружены длинными ножами, с ними было бы более чем нежелательно встретиться, хоть будь их только трое-четверо.

– Может быть, вы и правы, Гриффин, и я отказываюсь от своего намерения. Вернемся на фрегат.

Через полчаса гичка уже была закреплена на своем обычном месте, а три часа спустя на фрегате подняли паруса, и он двинулся в путь. Всю ночь «Прозерпина» медленно продвигалась вперед. Капитан Куф, по своему обыкновению, распорядился, чтобы его разбудили чуть станет светать – в то военное время ему необходимо было собственными глазами убеждаться в том, что подарила им ночь. Так и теперь он стоял на палубе, когда к нему подошел Гриффин. После обмена обычными приветствиями капитан сообщил лейтенанту, что намерен зайти в городок Порто-Феррайо, чтобы сообщить любезному вице-губернатору Андреа Баррофальди об участи «Блуждающего Огня»; оттуда он предполагал уже прямо идти в Ливорно, где мог отправить заготовленное письмо адмиралу Нельсону.

– Парус! – крикнул сторожевой.

Капитан и Гриффин разом обернулись.

– С которой стороны? – спросил капитан.

– Вот за тем островком. Это люгер и как две капли воды похож на тот, что мы сожгли прошлой ночью, – отвечал Бен Броун, матрос, обладавший самым острым зрением.

– Как люгер? Второй из этих разбойников! Пойти посмотреть его с того конца.

Убедившись, что то действительно был люгер, капитан отдал распоряжение немедленно направить фрегат к нему и, подойдя на расстояние пушечного выстрела, дать по нему залп, чтобы тем вернее обеспечить его захват.

Как читатели, может быть, уже догадались, этот люгер был не что иное, как знакомый нам «Блуждающий Огонь». Желая избегнуть встречи с опасным врагом, Рауль Ивар с рассвета начал зорко присматриваться и, завидев слишком хорошо знакомый ему фрегат, направил свое судно полным ходом в неширокий проход между островами, рассчитывая на большую подвижность люгера, с одной стороны, и массивность и относительную неповоротливость фрегата – с другой.

Так и вышло. После нескольких тщетных попыток подойти к люгеру на расстояние выстрела, повернув не один раз, капитан Куф должен был отказаться от попытки одолеть врага и решил вернуться в Порто-Феррайо.

– Оставим его, Гриффин, будет с нас и одного разбойника, – говорил капитан Куф, видя невозможность продолжения преследования. – К тому же он не выставляет флага, и мы не знаем, может быть, это и дружественное судно, тем более что он, по-видимому, вышел из гавани дружественного нам Порто-Феррайо.

– Рауль Ивар дважды это проделал, – пробормотал Иэльвертон, который не принимал участия в уничтожении «Блуждающего Огня», был одним из немногих, сомневавшихся в его гибели. – Эти двойники поразительно похожи между собой и в особенности этот, как говаривал один американский негр о своих двух сыновьях.

Но никто не обратил внимания на это замечание, сделанное вполголоса, так как большинство не сомневалось в несуществовании больше «Блуждающего Огня». «Прозерпина» снова повернула, на этот раз уже прямо, в знакомую бухту, где и стала на якорь приблизительно на том самом месте, на котором дважды бросал якорь люгер Ивара. Гичка была спущена на воду, и капитан в сопровождении Гриффина поехал с официальным визитом к вице-губернатору.

Так как ветер был очень небольшой, то на все путешествие ушло немало часов, и было как раз время визитов, когда капитан Куф и Гриффин поднимались по крутой улице к дому вице-губернатора. Куф облачился в полную парадную форму, и его появление на пристани Порто-Феррайо произвело некоторое впечатление; Вито Вити поспешил предупредить Баррофальди о посещении английских офицеров. Таким образом, Андреа Баррофальди имел возможность приготовить извинительную речь за тот обман, в который он введен был Раулем Иваром.

Он встретил гостей вежливо, но с достоинством, и торжественность приема ничуть не потеряла от того, что все фразы с той и другой стороны приходилось постоянно переводить. Это обстоятельство сначала несколько стесняло разговаривающих; но так как с обеих сторон было что сообщить, то они скоро отбросили церемонии и приступили к делу, как умели. Вице-губернатор рассказал, как Рауль Ивар представился ему под именем англичанина сэра Смита, сына лорда, на что капитан Куф ему заметил, что такого лорда нет в списке английских пэров и что фамилия Смит не аристократическая фамилия; затем Баррофальди сообщил, как Ивар обманул его, указав на Цицерона, однофамильца будто бы с римским Цицероном, в ряду известных английских писателей, и хотел уже перечислить все подробности своих бесед с ним, когда Куф попросил Гриффина поскорее передать вице-губернатору о кончине этого недостойного разбойника и всего его экипажа, опасаясь, что дальнейшее промедление в сообщении столь важного известия может вызвать недовольство Андреа Баррофальди. Гриффин стал рассказывать последний эпизод с «Блуждающим Огнем», и по мере приближения его описания к концу на лице вице-губернатора начало появляться выражение все большего и большего страха, между тем как Вито Вити ясно обнаруживал все признаки недоверия.

Когда Гриффин довел свой рассказ до конца и с удовольствием похоронил Рауля вместе со всем его экипажем, оба чиновника переглянулись с некоторым удивлением, и после короткого молчания Андреа Баррофальди сказал:

– Во всем этом кроется какая-то ошибка, синьор лейтенант, потому что Рауль Ивар жив и люгер его цел: сегодня на заре он обогнул наш мыс и даже захватил было одну из наших фелук, но затем отпустил ее, в благодарность, как он заявил, за хороший прием, который он встретил на нашем острове. Он имел дерзость переслать мне свой привет и выразил надежду побывать еще как-нибудь у меня и лично засвидетельствовать свое почтение.

Капитан Куф и Гриффин были поражены как громом; напрасно Куф делал предположения, что это, по всей вероятности, был виденный ими сегодня люгер, поразительно похожий на «Блуждающий Огонь». В конце концов приходилось поверить сообщению вице-губернатора и, как это ни было обидно, признать Рауля живым и невредимым, а люгер его уцелевшим.

– И везет же ему, Гриффин, – заметил Куф, – чертовски везет! Хорошо еще, что я не успел послать рапорт Нельсону!..

Гриффин сказал несколько участливых слов, но он и сам чувствовал себя так незаслуженно и глубоко оскорбленным, что не годился на роль утешителя.

Баррофальди удвоил свою любезность, чтобы несколько рассеять мрачное настроение посетителей, и пригласил их с собой позавтракать. Что из этого произошло – читатель узнает в свое время.

Глава XIII

Если вы никогда не видели дней более счастливых; если вы никогда не слышали звука погребального колокола; если вы никогда не сидели за столом богача; если вы никогда не утирали слезы, падавшей с ваших ресниц; если вы знаете, что такое высказать и внушить сострадание, – позвольте мне затронуть ваши чувства.

Шекспир

Приглашаем читателя перенестись несколько вперед и остановиться в другой части моря, хотя и не особенно далеко от прежнего места действия, – при входе в большой залив около восемнадцати миль в диаметре, берега которого изрезаны мысами и бухточками.

Здесь наблюдатель увидит одну из лучших картин земного шара. Направо – каменистый, высокий остров, покрытый черным туфом, по которому весело вьется виноградник, и оживленный живописными историческими развалинами; узкий пролив отделяет его от утесистого мыса, выдающегося с континента; далее ряд возвышенностей, перемешанных с очаровательными долинами, усеянными красиво разбросанными деревушками; кругом то ласкающая, то внушительная природа. Еще дальше, по берегу того же залива, громоздятся горы-исполины, остроконечные вершины которых тянутся к облакам на шесть и семь тысяч футов, а склоны изрыты рытвинами и пропастями; по ним разбросаны опять башни, деревушки, монастыри, города, замки, виллы, – все величаво и красиво. Если к этому еще прибавить целую флотилию судов и клубы дыма, взвивающегося из конусообразной горы у входа в залив, то вы получите некоторое представление о том, что так поражает каждого иностранца при въезде в Неаполь с моря.

Среди других судов находился и знакомый уже нам фрегат «Прозерпина», капитан которого Куф находился в это время на корабле адмирала Нельсона по приглашению последнего.

Небольшого роста, с желтоватым цветом лица, худой и потерявший правую руку, Нельсон нетерпеливо ходил взад и вперед по каюте, тогда как капитан Куф стоял из уважения к нему, несмотря на его приглашение сесть.

– Ну, что же, Куф, готовы ли вы к отплытию? – говорил адмирал, лицо которого было не из привлекательных, потрясая обрубком своей отрезанной руки.

– Мы поджидаем только депеш, за которыми отправили на берег, милорд, а затем снимемся.

– Прекрасно. А этот Гриффин кажется весьма достойным молодым человеком. Я доволен его рапортом об этом брандере, от которого все-таки улизнул этот мошенник француз, – как его звать? Все забываю эти французские имена.

– Рауль Ивар, милорд. Но, простите, я также не силен во французском языке, я слишком для этого англичанин.

– За это я вас ценю еще больше, Куф. Но что мне нравится в этом Гриффине, так это смелость, энергия – подвести брандер всегда страшно, рискованно, тут жизнь ставится на карту!.. А все-таки со временем он порадуется, что его затея не удалась.

Нельсон задумчиво приостановился; на лице его появилось особенно приятное выражение, и он продолжал:

– Вы удивлены, Куф? Я сейчас только одобрил его поведение, но видите ли, никому не помогает уснуть воспоминание о взорванных на воздух или потопленных братьях. Мы имеем приказ жечь, топить, уничтожать – такова наша политика в этой битве насмерть! Но тяжело видеть славное и святое дело омраченным жестокостью. Можно позавидовать смерти людей в пылу сражения – они только предупредили неизбежный для каждого конец; но есть что-то глубоко возмущающее в этом истреблении нам подобных как какой-то ветоши после заразы. Но, во всяком случае, надо положить предел грабежам этого люгера; все меры надо принять, Куф, чтобы осадить этих расходившихся тигров-французов.

– Я это знаю, милорд, и не менее вашего не люблю республиканцев.

– Я в вас уверен, Куф. Я ни минуты не сомневался в вас и всегда вас уважал.

И Нельсон улыбнулся капитану такой доброй, сердечной улыбкой, что его лицо сделалось от нее почти красиво.

Продолжению разговора помешало появление мичмана с докладом о приходе каких-то мужчины и женщины, имевших неотложное дело к адмиралу.

– Впустите их, – сказал Нельсон. – Останьтесь, Куф, вы поможете мне – меня здесь осаждают разбирательством всевозможных недоразумений.

Дверь отворилась, и вошли двое людей: мужчина лет пятидесяти, по крайней мере, и девушка лет девятнадцати. Внешность первого не представляла ничего особенного; вид он имел озабоченный, и глаза были опущены в землю; но девушка была олицетворением жизни, грации и красоты, присущими Джите Караччиоли, потому что это и была она со своим дядей, Карло Джунтотарди.

Нельсон был поражен милой и скромной внешностью Джиты, и, хотя сам продолжал стоять, так же как и капитан Куф, он ей предложил сесть. С первых же слов он увидел, что не может обойтись без переводчика, так как ни дядя, ни племянница не говорили по-английски, а он сам слишком плохо знал итальянский язык, чтобы вести на нем объяснение. После некоторого колебания он направился к двери, ведущей в следующую каюту, из которой временами слышны были голоса и между ними женский; еще на секунду приостановясь у самой двери, он кончил тем, что приотворил ее и сказал с мягкостью, доказывавшей, что особа, к которой он обращался, имела на него большое влияние:

– Мне приходится просить вас об одолжении, на что я никогда бы не решился без крайней надобности. Дело в том, что мне нужен посредник между мною и второй красавицей Неаполя, – а кому же, как не первой, это выполнить?

– Очень охотно, дорогой Нельсон, – отвечали из глубины каюты красивым и звучным голосом. – Сэр Вильям поглощен своими древностями, и я уже начала скучать от бездействия.

После этих слов в первую каюту вошла замечательно красивая дама; но искусственность, прикрашенность и что-то не совсем естественное в выражении ее лица много уменьшали ее привлекательность рядом с чистотой и невинностью, сиявшими в чертах Джиты. Первая могла изображать Цирцею, вторая являла прекрасную модель весталки.

Прекрасная дама достигла уже того возраста, когда красота, достигшая вершины своего расцвета, требует уже помощи и подспорья в шикарном и изысканном, если и не вполне изящном костюме. На девушке, напротив, был самый простой неаполитанский костюм с темным корсажем, а голову ее украшали одни ее чудные волосы – но никакая знаменитая портниха не смогла бы лучше обрисовать ее стройную талию и чарующее личико. При первом взгляде на Джиту на лице дамы промелькнуло выражение удивления и даже легкая тень тревоги; но она была слишком хорошей актрисой, чтобы не скрыть свое ощущение, – а потому в ту же минуту вполне овладела собой и улыбнулась.

– Так вот для кого меня вызвали! – проговорила она с напускной лаской. – Капитан Куф, сэр Вильям присоединяется к приглашению адмирала и просит вас отобедать сегодня в семейном кругу.

– А что на это говорит хозяйка если не дома, то корабля? – спросил Куф, который не сводил глаз с красавицы с тех пор, как она вошла.

– Она говорит, не принимая звания, которое вы ей пожаловали, как бы оно ни было почетно, что присоединяет и свое приглашение к остальным и просит капитана Куфа доставить нам удовольствие своим присутствием.

Тут Нельсон вмешался в разговор и заметил, что старик итальянец и девушка, оба такого почтенного и скромного вида, все еще ждут своей очереди.

– Предупреждаю вас, господа, что я буду изображать только верное эхо и точно передавать слова обеих сторон, – заметила дама.

– Прежде всего спросите имя этого почтенного старика, если вы будете так любезны, – обратился Нельсон к красавице.

– Карло Джунтотарди, благородная дама; когда-то бедный ученый в Неаполе, а теперь сторож башен князя на высотах Арджентаро, – почтительно отвечал дядя Джиты, который, как и его племянница, отказался сесть, так что все стояли.

– А я Джита Караччиоли, ваше сиятельство, дочь сестры его, – отвечала Джита, в свою очередь.

Если бы бомба разорвалась на его судне, Нельсон, наверное, не задрожал бы так, как теперь. На красивом лице дамы также отразилось выражение затаенной досады, не без примеси страха. И Куф уловил имя Караччиоли и двинулся вперед с любопытством, видимо заинтересованный. Но все скоро успокоились – дама раньше других. Один лишь Нельсон пять-шесть раз прошелся по комнате, помахивая своей искалеченной правой рукой, прежде чем поднял опущенные глаза.

– Желала бы я знать, покончим ли мы когда-нибудь со всеми этими неприятностями, – сказала дама по-английски. – Но я думаю, что тут какое-нибудь недоразумение. Я расспрошу ее. Синьорина, – продолжала она по-итальянски строгим тоном, как бы заранее уже не доверяя тому, что услышит, – имя Караччиоли одно из славнейших и благородных имен Италии, и его не часто носит дочь смотрителя башен какого бы то ни было князя.

Джита вздрогнула и казалась смущенной; но слишком чистая и благородная сама по себе, она не могла долго оставаться угнетенной, когда ее обвиняли чуть не в преступлении, и хотя яркий румянец, напоминавший вечернюю зарю ее отечества, сбежал с ее щек, она подняла глаза на нахмуренное лицо дамы и ответила:

– Я знаю, что вы хотите сказать, ваше сиятельство, и сознаю, что вы правы; но жестоко было бы запретить дочери носить имя ее отца. Моего звали Караччиоли, и это имя осталось мне единственным от него наследством. Какие он имел права на него, об этом спросите моего дядю.

– Объясните же, синьор Джунтотарди, скажите нам сначала историю этого имени, а затем причину, приведшую вас сюда.

– Благородная дама, моя сестра – одна из самых набожных и добродетельных женщин в Италии, теперь уже умершая, была замужем за доном Франческо Караччиоли, сыном дона Франческо из известной знаменитой семьи, того дона Франческо, который в настоящее время приговорен к смерти за то, что повел флот против короля. Джита, которая находится здесь перед вами, единственный ребенок от этого брака. Правда, церковь не освятила того союза, которому обязан был своим рождением отец моей племянницы, но благородный адмирал ни минуты не колебался признать его своим сыном; он дал ему свое имя и не оставлял своим покровительством до тех пор, пока тот не женился на сестре бедного ученого. Тогда сын впал в немилость со стороны отца. Но тут в скором времени смерть избавила обоих – и мужа и жену – от недовольства отца. Вот и вся наша история, благородная синьора, она очень проста.

– Известно ли князю Караччиоли, что у него есть внучка?

– Я сильно в этом сомневаюсь, синьора. Ребенок осиротел в раннем детстве, и я считал бесполезным обращаться к такому важному человеку, думая, что ему неприятно было бы признать свое родство с нашей скромной семьей.

Эти слова, по-видимому, успокоили даму, и она передала Нельсону весь разговор.

– Возможно, – продолжала она, – что они пришли сюда по поводу того же дела, о котором мы уже столько слышали, и так бесплодно. Хотя не думаю, что им за дело до человека совершенно им незнакомого? Что вам надо, Джита? Вот это дон Горацио Нельсон, славный английский адмирал, о котором вы, наверное, много слышали.

– Я знаю его, ваша светлость. Мой добрый дядя сейчас сказал вам, кто мы, и теперь вам нетрудно угадать причину, приведшую нас сюда. Мы прибыли только сегодня утром из Санта-Агаты, с того берега залива, и узнали здесь от одного нашего родственника о только что совершившемся аресте дона Франческо, вслед за тем услышали, что его приговорили к смерти за измену королю, офицеры, находящиеся на этом самом корабле; а иные идут еще дальше, синьора, и говорят, что казнь над ним будет совершена еще до солнечного заката.

– Если бы это и действительно так было, какое вам до этого дело? Вы его не знаете.

– Он отец моего отца, ваша светлость, и хотя я его никогда не видела, я почитаю в нем родственника.

– Все это прекрасно, Джита, но ведь не можете же вы любить человека, которого никогда не видели и который даже не знает, что вы его внучка?! Вы еще так молоды, и, как девушке, вам надо поступать очень осторожно. Даже мужчины зачастую действуют весьма опрометчиво, вмешиваясь в политику в настоящее смутное время.

– Синьора, меня сюда привели не политические вопросы, а естественное родственное чувство и чувство верности и долга.

– Что же вы имеете нам сказать? – нетерпеливо воскликнула красавица. – Подумайте, что вы отнимаете время у человека, занятого множеством самых важных дел.

– Я это знаю, ваша светлость, и постараюсь высказаться как можно короче. Я пришла просить этого знатного иностранца о помиловании моего деда. Мне сказали, что король ни в чем не откажет ему и ему стоит только попросить.

Если кто до сих пор отдавал предпочтение более зрелой красоте прекрасной дамы перед девственной прелестью девушки, то, видя их теперь рядом, он, наверное, отказался бы от своего мнения. В то время как прелестное личико Джиты дышало надеждой и светилось почти молитвенным настроением, темная туча заволокла чело англичанки, изгладив с него все следы мягкости и женственности. Не будь свидетелей, Джиту, по всей вероятности, грубо выпроводили бы, но дама была слишком большая дипломатка, и она сумела сдержать себя ради известной цели.

– Адмирал не неаполитанец, он англичанин и не имеет права изменить судебный приговор вашего короля. Ему даже неловко прямо вмешиваться в постановления вашего государства.

– Никто не может неловко вмешаться ради спасения жизни своего ближнего. Даже более, это достойный поступок перед Богом.

– Что вы можете об этом знать? Сознание, что в ваших жилах течет кровь Караччиоли, заставляет вас забыть свой пол и свое положение и порождает в вас какие-то романтические понятия о долге.