Текст книги "На суше и на море"

Глава XXIII

Если тебя ценят за то почтение, которым ты пользуешься, то этого достаточно; но это достаточно может и не простираться на даму.

«Венецианский купец»

На следующий день рано утром я уже был на ногах и вместе с Грацией отправился в сад, где мы нашли Люси. Наша ранняя встреча воскресила в памяти прежние веселые дни, не хватало только Руперта для пополнения картины.

– Я никак не ожидала найти тебя здесь, мисс Люси, за истреблением недоспелой смородины, – сказала Грация. – Еще не прошло двадцати минут, как ты была у себя в комнате, совсем еще не одета.

– Зеленые фрукты Клаубонни для меня вкуснее зрелых, купленных на противных рынках Нью-Йорка! – вскричала Люси с жаром.

Грация ответила: – Как жаль, что Милс не разделяет наших вкусов, предпочитая море мирному пребыванию в этом месте, где так долго жили наши отцы. Ведь правда, Люси?

– Мужчины созданы не так, как мы, женщины; когда мы любим что-нибудь, то уж мы любим от всего сердца. Нет, мужчинам приятнее искать Приключения, терпеть крушения, быть брошенными на пустынном острове, чем жить спокойно у себя дома.

– Да, мне нисколько не удивительно, что брата прельщают необитаемые острова, на которых он находит попутчиц вроде мисс Мертон.

– Имейте в виду, милая сестрица, что, во-первых, земля Мрамора – не пустынный остров, а во-вторых, я с ней познакомился в Лондоне, в Гайд-Парке.

– Странно, Люси, что Милс и тогда нам ничего не сообщил. А кажется, чего же проще рассказать своим друзьям о такой вещи, как спасение жизни молодой особы?!

Грация говорила без задней мысли, но, несмотря на это, нам стало не по себе. Люси не сказала ни слова. Я сделался задумчив и мрачен; разговор не клеился, и мы поспешили воротиться домой.

Мистер Гардинг, поговорив со мной о хозяйстве, которое он привел в блестящее состояние, завел снова речь о моей женитьбе.

– А разве у вас есть кто-нибудь в виду для меня? – спросил я его, смеясь; ответ его очень интересовал меня.

– А что вы скажете о мисс Мертон? Она хороша собой, умна и прекрасно воспитана; к тому же она, как мне кажется, милая.

– Что вы подразумеваете под «милой» женщиной?

– Вы мне задаете очень щекотливый вопрос, требующий обдуманного ответа. Эта женщина, в которой нет эгоизма, которая думает о себе меньше, чем о других, или, вернее, счастье которой состоит в счастье любимого человека. Доброе сердце, твердые правила, вот качества милой женщины, хотя и характер играет тут не последнюю роль.

– Но не знаете ли вы хоть одну такую?

– Да ваша сестра, например; этот ребенок и мухи-то, кажется, никогда не обидит.

– Но согласитесь, дорогой опекун мой, что на Грации не могу же я жениться.

– Очень жаль, что она ваша сестра, лучшей жены для вас я бы не мог найти.

– Подумайте хорошенько, может быть, ваш выбор еще на ком-либо остановится.

– Я говорил вам сейчас о мисс Мертон, хотя я ее не настолько знаю, чтобы обвенчать вас с ней с закрытыми глазами. Вчера еще мы говорили об этом с Люси… Но посмотрите-ка на эти дивные колосья! Жатва будет обильная! И все это по совету старика Гирама, дяди Неба, что я согласился посеять пшеницу на этой равнине и посадить картофель на холме. Удивительно, что такая идея пришла негру!

– Но ведь вы не докончили, о чем вы начали говорить с Люси?

– Да, правда; конечно, вам приятнее, чтобы я говорил о мисс Мертон, чем о картофеле. Я непременно скажу это Люси.

– Надеюсь, что вы этого не сделаете! – вскричал я в тревоге.

– Отчего же нет, скажите, пожалуйста? Разве есть преступление в добродетельной любви? Напротив, я все это поясню ей, так как, знаете ли, Милс, Люси любит вас наравне со мной. А, молодой человек, вы изволите краснеть!

– Умоляю вас, оставьте мою красноту, продолжайте, что же вы сказали Люси?

– Я ей говорил… я ей говорил… одним словом, я ей сказал, что весьма естественно, что, проведя столько времени наедине с мисс Мертон на пустынном острове и у вас на судне, вы полюбили друг друга. Хотя есть разница в происхождении.

– И в положении тоже.

– Как в положении? Но я в этом отношении не вижу никакого препятствия к вашему союзу.

– Она дочь офицера английской армии, я же просто владелец судна.

– Однако! За вами Клаубонни, «Аврора» и капитал.

– Я полагаю, что этого недостаточно; чтобы иметь вес в обществе, мне нужно было изучить право.

– Й между юристами найдется немало дураков, Милс. И я вовсе не с этой целью хотел заставить вас избрать адвокатуру, когда вы оба были молоды.

– Руперту нечего было заботиться создавать себе положение: он уже имел его, как сын уважаемого пастора. Я – дело другое.

– Милс, что за мысль вам пришла в голову?! Да уж если на то пошло, так Руперт скорей может завидовать вам, чем вы ему.

– Я убежден, что Руперт и Люси прекрасно сознают свое превосходство надо мной.

– Ну, полно, друг мой, что попусту терять слова; из Руперта, к сожалению, вышло не то, что я хотел, а Люси любит вас, как родного брата.

Мы переменили тему разговора; мне было неприятно, что добрый пастор невольно поселил недоразумение между своей дочерью и мной.

За обедом я с удовольствием заметил, что Грация сделала большие успехи в хозяйстве. Наш стол был накрыт на славу; ничто не могло шокировать Мертонов. Грация с достоинством и спокойствием угощала гостей.

Эмилия казалась вполне удовлетворенной вниманием, с которым к ней относились; Люси повеселела.

После обеда 'мистер Гардинг и майор остались за столом поболтать и распить бутылку мадеры. Молодежь же отправилась в сад. Лишь только наша группа расположилась, я исчез на минутку и тотчас же вернулся.

– Грация, – сказал я, – я еще не успел вам ничего сказать о жемчужном ожерелье, которое…

– О, да, мы с Люси знаем все, – ответила Грация с необычайным спокойствием. – Если мы не просили показать нам его, то это потому, чтобы ты не обвинил нас в любопытстве.

– Как, вы знаете, но от кого?

– А, это другой вопрос. Пожалуй, мы и ответим на него, когда увидим ожерелье.

– Нам сказала мисс Мертон, Милс, – ответила моя дорогая Люси, видя, что меня мучила неизвестность.

– Мисс Мертон! Значит, мой секрет выдан! Прощай приятный сюрприз.

Хотя я старался все обернуть в шутку, но все заметили, что я обиделся. Эмилия закусила губу. Грация стала за нее заступаться.

– И прекрасно сделала мисс Мертон. Довольно с нас этих сюрпризов. Однако где же ожерелье, Милс?

– Да вот оно! Теперь сознайтесь, что вы еще никогда не видали ничего подобного.

Лишь только я раскрыл футляр, все пришли в восторг. Решено было, что во всем Нью-Йорке не сыскать такой прелести. Я тогда заметил, что я сам вытащил эти жемчужины из глубины моря.

– Как они дороги вследствие этого! – тихо и просто проговорила Люси.

– Однако дешево же они вам достались, не правда ли, мисс Веллингфорд? – добавила Эмилия тоном, который мне не понравился.

– Конечно, но, как говорит Люси, для нас оно тем ценнее.

– Если мисс Мертон согласится забыть мое обвинение в измене и померить ожерелье, то вы тогда можете судить, до какой степени оно красиво на прекрасной шее.

Грация присоединилась к моей просьбе, и Эмилия согласилась померить. Мы просто не знали, чем любоваться – жемчугом или белизной кожи Эмилии.

– О, как они теперь хороши! – воскликнула Люси в полном восторге. – О, мисс Мертон, вы бы всегда носили жемчуг!

– Ты хочешь сказать, этот жемчуг, – заметил Руперт, всегда очень щедрый на чужой карман. – Ожерелье как раз на своем месте, его никогда не следовало бы снимать отсюда.

– Мисс Мертон знает его предназначение, – весело сказал я, – а также и условия собственника.

Эмилия расстегнула ожерелье, не торопясь положила его перед собой и долго смотрела на него молча.

– Какое же это назначение и каковы твои условия, . Милс? – спросила Грация.

– Чего ты спрашиваешь? – сказала Люси. – Конечно, оно приготовлено для тебя. Разве можно для него найти лучшее назначение?

– Вы ошибаетесь, мисс Гардинг. Грация простит мне на этот раз эгоизм. Это ожерелье будет принадлежать не мисс Веллингфорд, а миссис Веллингфорд, если таковая будет существовать. Но у меня, mesdames, есть про запас еще целая коробка жемчуга, вы меня очень осчастливите, если позволите разделить его между вами.

– Что ж, мы не так горды, – смеясь, сказала Грация, – чтобы пренебречь щедростью вашей милости. Мы сделаем три билетика и вытащим на счастье. Тут некоторые замечательно хороши!

– Тебе, а может быть, и Люси обладание ими может доставить удовольствие, так как я их сам доставал. А для мисс Мертон они будут иметь другое значение.

– Какое же?

– Как воспоминание об избегнутых опасностях, о пребывании на земле Мрамора и о многих сценах, которые спустя несколько лет покажутся ей сном.

– В таком случае, я возьму себе только одну жемчужину, если мисс Веллингфорд выберет за меня.

– Ну, нет, – сказала Грация своим милым голоском, – возьмите одну на память о Милсе, а пять на память обо мне, а то у вас и кольца не выйдет.

– С удовольствием; но поверьте, что незачем иметь сувенир, чтобы помнить, чем мы с отцом обязаны капитану Веллингфорду.

– Руперт, – обратилась к нему Грация, – у тебя хороший вкус, помоги-ка нам выбрать.

Руперт не заставил себя упрашивать. Он любил вмешиваться в подобные вещи.

– Посмотрите, мисс Мертон. Разве мой выбор плох? Завидую тем, кого вы будете вспоминать, глядя на это кольцо.

– Вы будете в числе их, господин Гардинг, так как вы немало постарались для меня и при этом выказали столько вкуса, я этого не забуду.

Я хорошо не понял, что она этим хотела сказать, но Руперт покатился со смеху.

– Видите, дорогой Милс, что значит не принадлежать к сословию адвокатов. Дамы не ценят достоинства дегтя.

– Я это заметил, * – сухо ответил я, – но может быть, мисс Мертон уж чересчур насмотрелась на нашу профессию.

Эмилия промолчала. Все ее внимание было устремлено на жемчуг, и мои слова пролетели мимо ее ушей. Я окончил дележ.

– Но что мы теперь сделаем? Будем тащить жребий или вы положитесь на меня?

– Решай за нас, – сказала Грация. – Обе части равные.

– Ну, хорошо, вот ваша часть, Люси, а вот твоя, Грация.

Грация вскочила со своего места, обвила мою шею руками и крепко начала целовать, как она всегда благодарила меня, будучи ребенком, за малейший пустяк, Люси же, пробормотав несколько слов, не тронулась с места. Эмилию утомила эта сцена. Сказав, что вечер дивно хорош, она предложила пройтись, на что Руперт и Грация с радостью согласились. Люси ждала, пока ей принесут шляпу; я же отказался от прогулки под предлогом, что мне необходимо написать несколько писем.

– Милс, – позвала меня Люси, протягивая мнекоробочку с жемчугом.

– Вы хотите, чтобы я спрятал их, Люси?

– Нет, Милс, не для меня, но для вас самих, для Грации, для миссис Милс Веллингфорд, если хотите.

В голосе ее в эту минуту не слышалось совершенно никакой иронии; она просто обращалась ко мне с этой просьбой.

– Я, быть может, невольно огорчил вас чем-нибудь, Люси? – сказал я, смутившись.

– Рассудите, Милс; мы более не дети, а в наши годы надо быть осмотрительнее. Этот жемчуг – слишком ценный подарок, и, наверное, отец не одобрил бы меня, если бы я приняла его от вас.

– И это вы так говорите со мной, Люси?

– Да, дорогой Милс, – ответила бедная девочка, стараясь улыбнуться сквозь слезы. – Берите же скорей ваш жемчуг, и мы останемся такими же добрыми друзьями, как прежде.

– Если я вам предложу один вопрос, Люси, ответите ли вы мне на него откровенно?

Люси побледнела и задумалась.

– Чтобы я ответила, надо же сперва предложить его.

– Так как вы пренебрегаете моими подарками, то, наверное, у вас больше нет того медальона, который я вам дал на память перед отъездом?

– Извините, Милс, я сохранила его и не расстанусь с ним всю жизнь; это воспоминание о счастливых днях нашего детства, а потому он для меня навсегда будет дорог.

– Покажите мне этот медальон.

Люси сразу сделала быстрый жест, как бы намереваясь достать его, но вдруг остановилась, сильно покраснев.

– Я понимаю, – сказал я, – у вас его больше нет и вам тяжело в этом сознаться.

Медальон тогда находился у самого ее сердца, а потому она и сконфузилась, но я ничего не знал. Если бы я настоял, то она показала бы мне его, но уязвленное самолюбие удержало меня. Я взял коробку, которую она протягивала мне, с трагическим жестом. Она пристально посмотрела на меня. Видно было, как она была взволнована.

– Вы не сердитесь на меня, Милс? – сказала она.

– Вы меня очень обидели, Люси. Вы видели, что даже Эмилия Мертон не отказалась принять от меня подарок.

– Она долго отказывалась от него, и если она уступила, то только потому, что провела с вами много времени при таких тяжелых обстоятельствах…

Люси так и не решилась окончить фразу.

– Люси, – сказал я, – когда я уезжал с Рупертом в первый раз, вы отдали мне свое маленькое сокровище, все ваше достояние.

– Да, Милс, и от всего сердца; мы тогда были молоды, и вы всегда выказывали относительно меня столько доброты, что с моей стороны было бы неблагодарностью поступить иначе; но теперь мы больше не нуждаемся во взаимной помощи.

– Очень может быть, но я никогда не забуду эти дорогие для меня золотые монеты.

– А я – своего медальона. И вам нечего обижаться, я исполняю просьбу нашей доброй родственницы, миссис Брадфорт: никогда не принимать ни от кого подарков, кроме нее.

Как бы мне было приятно, если бы Руперт позаимствовал у своей сестры хоть частицу ее щепетильности. Ведь он, невзирая на неудовольствие своих родных, черпал деньги одновременно из двух источников!

Лишь только жемчуг оказался в моих руках, Люси тотчас же исчезла.

Я решил в тот же вечер поговорить с Грацией откровенно и выяснить для себя то, что меня интересовало более всего на свете, а именно намерения Эндрю Дреуэтта. Как я жалел, что, благодаря влиянию миссис Брадфорт, Люси стала такой самостоятельной личностью; мне казалось, что вследствие этого между нами вырастала пропасть.

Глава XXIV

Ваше имя, упомянутое внезапно, несколько похвал, высказанных вашим дядей о вашем поведении, известие о вашем возвращении – вызвали краску на ее похудевшие щеки и возвратили на мгновение весь блеск ее глазам.

Гильгауз

Мне не трудно было исполнить свое желание. В Клаубонни имелся зал, которым пользовались хозяева дома в исключительных случаях. Чтобы предупредить Грацию, я сунул ей в руку записочку со словами: «Ровно в шесть, в семейном зале».

Надо было обдумать то, что я предполагал сказать ей и как начать столь щекотливый разговор. До сих пор мы с Грацией никогда не говорили о серьезных вещах.

Войдя в зал, я увидел, что Грация уже ждала меня. Она сидела на диване спиной к окну; в ее глазах выражалось любопытство. Я сел рядом с ней, обняв ее за талию, и привлек к себе. Опустив голову ко мне на грудь, она заплакала как ребенок. Я сам не мог овладеть собой от волнения, и так прошло несколько минут в глубоком молчании. Всякое объяснение было бы тут излишне; я видел насквозь мысли моей сестры, да и она понимала, какие чувства волновали меня. Наконец Грация подняла голову.

– Ты с «тех пор» никогда не был в этом зале? – спросила она.

– Нет, не был. И сколько лет прошло после того, особенно для нас!

– Милс, но ведь ты не бросишь Клаубонни? И мы никогда не разрушим эту священную комнату.

– Не беспокойся, Грация. Для меня Клаубонни теперь дороже еще, чем когда-либо, так как самые мои лучшие воспоминания связаны с ним.

Грация высвободилась из моих рук, и в то же время пристально и испуганно посмотрела на меня. Затем сказала, пожав мою руку: – Милый брат, ты еще слишком молод, чтобы так рассуждать, – при этом я в первый раз заметил в ней такое грустное выражение лица, – слишком молод для мужчины; женщины – дело другое. Мне кажется, что нам всем суждено одно страдание.

У меня не хватило духу ответить, так как я подумал, что Грация сейчас станет говорить о Руперте. Несмотря на нашу нежную дружбу, мы никогда ни одним намеком не затрагивали наших отношений к Руперту и Люси. Итак, нам теперь предстояло заглянуть в самые сокровенные уголки наших сердец; но когда пришла решительная минута, мы заговорили о другом.

– О! Ты не знаешь жизни, Грация, – сказал я с напускным равнодушием. – Сегодня – всюду свет, а завтра – мгла. Я, вероятно, никогда не женюсь; а потому Клаубонни перейдет к тебе и твоим будущим детям. Тогда делайте с домом, что хотите.

– Но я надеюсь, что ты не стыдишься своего Клаубонни. А что касается твоей женитьбы, это вопрос еще не решенный. Мы не можем знать будущего.

Видя мое волнение, она добавила: – Станем лучше говорит! } о чем-нибудь другом. Скажи же, Милс, зачем собственно ты позвал меня сюда?

– Зачем? Ты ведь знаешь, что я уезжаю на будущей неделе, и мне надо кое-что сообщить тебе, чего я не могу сделать, когда ты вечно окружена посторонними людьми, как Мертонами и Гардингами.

– Посторонними, Милс! С каких это пор Гардинги стали для тебя чужими?

– Я хочу сказать, что я их не считаю принадлежащими к нашей семье.

– А нашу дружбу с ними с самого детства ты считаешь ни за что? Да я не помню того времени, когда бы я не любила Люси, как родную сестру.

– Я вполне разделяю твои чувства; Люси прекрасная девушка. Но теперь положение Гардингов изменилось с того момента, как миссис Брадфорт вдруг воспылала к ним страстью!

– Вдруг, Милс? Но ты забыл, что она их близкая родственница, что мистер Гардинг законный наследник миссис Брадфорт и что вполне естественно, что эта женщина оказывает внимание тем людям, которые имеют равные с ней права на ее средства.

– И Руперт тоже – в числе ее наследников?

– Мне кажется, и я боюсь, что сам Руперт слишком рассчитывает на это. Конечно, и Люси не будет забыта. Она – любимица миссис Брадфорт, которая мечтала даже удочерить ее, чтобы никогда с ней не расставаться. Ты сам знаешь, какая Люси добрая и преданная, ее невозможно не полюбить! Только мистер Гардинг не согласился отпустить от себя дочь, и миссис Брадфорт уступила с тем, чтобы Люси проводила у нее в Нью-Йорке каждую зиму. Руперт кончил изучение права, и теперь устраивается там в ожидании вступления в адвокатуру.

– И, конечно, как только стало известно, что Люси – наследница богатой тетки, ее шансы на приискание женихов возвысились?

– У Люси и без того слишком много достоинств, и хотя она не откровенничала со мной, но я догадываюсь, что она уже отказалась от одной партии два года тому назад и от трех – нынешнюю зиму.

– В том числе и Дреуэтту? – спросил я с такой поспешностью, что Грация удивилась и грустно улыбнулась.

– Думаю, что нет. Иначе он не считался бы ее женихом. Люси слишком правдива, чтобы поселять в душе человека сомнения. А ухаживания мистера Дреуэт-та начались совсем недавно, так что она еще не имела времени ему отказать. Кстати, тебе, конечно, известно, что мистер Гардинг пригласил его сюда?

– Сюда? Эндрю Дреуэтта? Зачем это?

– Я слышала, как он сам просил у мистера Гардинга позволения приехать. А ведь наш опекун – сама доброта и кротость; конечно, он не мог отказать; тем более, что он очень любит мистера Дреуэтта; и, по правде сказать, это действительно достойный и талантливый молодой человек. Одна из его сестер, выходя замуж, породнилась с лучшими семьями, живущими на той стороне Гудзона; каждое лето он навещает ее и теперь, без сомнения, воспользуется соседством, чтобы приехать в Клаубонни. Я негодовал в душе; но вскоре рассудок взял верх. В самом деле, мистер Гардинг имел полное право приглашать к нам кого угодно до моего совершеннолетия.

– Знала ли ты тех господ, которым отказала Люси? – спросил я спокойным тоном, помахивая тросточкой и даже посвистывая.

– Да ведь я тебе сказала, что Люси не поверяла мне своих тайн. Миссис Брадфорт шутила иногда со мной насчет претендентов Люси, но и она тоже не знала ничего положительного.

– А, вы смеялись! Прекрасно. Хороша шутка над несчастным человеком, который мучается.

– Твое замечание справедливо, Милс, – сказала Грация, переменив тон. – Но все-таки мне кажется, что мужчины в этом отношении менее чувствительны, чем женщины.

– Миссис Брадфорт помешана на свете, а мы не привыкли к этому обществу.

– Ты прав, Милс. Но наш добрый мистер Гардинг, как мог, подготовил нас для вступления в свет, а потом я удостоверилась, что чем выше стоят люди в общественном положении, тем они менее требовательны и менее склонны к осуждению.

– А претенденты Люси и она сама?

– Что, «она сама»?

– Да, как ее принимали? Ухаживали ли за ней? Обращались ли с ней, как с равной? А тебя лично?

– Люси была всюду принята, как бы родная дочь миссис Брадфорт; а обо мне, кажется, наверное, не знали, кто я такая.

– Дочь и сестра капитанов торговых судов! – сказал я с горечью.

– Да, и я этим очень горжусь, – с чувством ответила Грация.

– Грация, я хочу предложить тебе один вопрос, даже считаю это своей обязанностью.

– Если это так, то будь уверен, что получишь немедленный ответ.

– Не было ли между этими прекрасными господами и слащавыми дамскими ухаживателями таких, которые предлагали тебе руку и сердце?

Грация рассмеялась и вся раскраснелась. О! Как она была хороша в эту минуту; я не сомневался, что и она отказалась не от одной партии. Я торжествовал при мысли, что она показала этому «бомонду», что недостаточно попросить руки девушки из Клаубонни, чтобы тотчас же и добиться ее. Замешательство Грации говорило красноречивее слов.

– Ну, хорошо, я не стану приставать к тебе, раз тебе так трудно ответить, я сам догадываюсь. Но вот ты мне что скажи; каковы состояние и положение этого мистера Дреуэтта?

– И то, и другое порядочные, судя по тому, как рассказывают. Он даже слывет за богача.

– Слава тебе, Господи! По крайней мере, хоть этот-то добивается руки Люси не из корыстных целей.

– Да, это так естественно полюбить Люси ради нее самой. Даже искатели приданого не устояли бы против ее обаяния. Но мистер Дреуэтт – выше подобных расчетов.

– Но ты мне ничего не сказала, Грация, благосклонно ли относится Люси к ухаживаниям этого господина?

– Но что я могу тебе ответить, Милс? – сказала она. – Который раз я тебе повторяю, что я положительно ничего не знаю об ее сердечных делах.

Наступило молчание, тягостное для нас обоих.

– Грация, – сказал я, наконец. – Я вовсе не завидую Гардингам, что им предстоит богатство. Но мне кажется, что не будь этого, наши отношения с ними были бы гораздо сердечнее и мы все чувствовали бы себя счастливее.

Моя сестра вся задрожала и побледнела.

– Отчасти ты прав, Милс, – сказала она после маленькой паузы, – но надо быть справедливым. Зачем нам желать, чтобы наши старые друзья, те, которые так близки нам, дети нашего бесценного опекуна, были бы менее богаты, чем мы? Ведь им только не хватало одних денег, чтобы занимать в стране первенствующее место. Неужели же мы такие эгоисты, чтобы завидовать их счастью? Да в каком бы положении Люси ни была, она всегда останется той же Люси, а Руперту, столь щедро одаренному природой, явится возможность выдвинуться из толпы!

В Грации было столько веры и нравственной чистоты, что я не решился разочаровывать ее. Она начинала сомневаться в своем кумире, это было очевидно; но ее чистая и правдивая душа не допускала, чтобы ее мог обманывать тот, кого она любила так долго.

Обменявшись еще несколькими фразами, мы с Грацией расстались еще большими друзьями, чем прежде.

Никогда еще сестра моя не казалась мне столь дорогим существом, достойным самой искренней привязанности.

Настала вторая половина недели. Я целыми днями пропадал в полях, чувствуя себя неловко в обществе Люси. Мистер Гардинг взялся занимать майора; оба старика сразу понравились друг другу. Они почти во всем сходились во взглядах. Оба любили святую епископальную церковь, оба не любили Бонапарта, – майор ненавидел его, но мой опекун никого не мог ненавидеть, он только не одобрял действий Бонапарта. И тот, и другой высоко ставили Питта и верили, что французская революция произошла вследствие пророчеств и вмешательства дьявола.

Однажды, возвращаясь с Небом от мельницы, я спросил его, намеревается ли он отправиться со мной на «Веллингфорде», а затем идти в плавание на «Авроре».

– Конечно, хозяин. Как же это вы могли думать отправляться в море, а негра оставлять дома?

– Ладно, Неб, я согласен, но это в последний раз. Сделавшись же совершеннолетним, я тебе вручу акт, дающий вам свободу.

– Какой акт?

– Акт, который даст вам право быть самому хозяином, свободным человеком. Разве ты ничего не слышал о свободных неграх?

– Да, несчастные люди они. Когда вы захотите сделать Неба свободным негром, скажите мне об этом.

– Странно, Неб. А я полагал, что все невольники жаждут свободы.

– Может быть, да, может быть, и нет. Какая же выгода, хозяин, в свободе, когда и сердце, и тело довольны так, как они есть? Сколько лет род Веллингфордов живет здесь?

– Сколько? Сто лет, приблизительно; для большей точности, ровно сто семь лет.

– А род Клаубонни с каких пор?

– На этот вопрос мне труднее ответить. Пожалуй, лет восемьдесят, а может быть, и все сто.

– И что же? Разве за все это время нашелся хоть один из Клаубонни, который захотел бы свободы? Ну, представьте меня свободным, что вам из этого? Нет, нет, хозяин Милс, я принадлежу вам, а вы – мне, и мы оба принадлежим друг другу.

Вопрос этот пока был решен, и я больше ничего не сказал. Отдав Небу приказание приготовить все к завтрашнему дню, я пришел проститься с моими друзьями. Уже третий раз покидал я кровлю своих предков. Майор с Эмилией предполагали пробыть здесь до июня, а затем отправиться на воды. С мистером Гардингом я провел целый час; на прощанье он, по обыкновению, благословил меня, пожелав всех благ земных. Я не решился подойти к Люси и поцеловать ее, как прежде; в первый раз мы расставались так холодно. Все же она протянула мне руку, которую я крепко пожал. Грация же разрыдалась у меня на груди; с майором и его дочерью мы обменялись дружеским рукопожатием, обещаясь встретиться в Нью-Йорке по моем возвращении. Руперт проводил меня до шлюпки.

– Пишите, Милс! – сказал мне друг детства. – Меня крайне интересует Франция и французы, очень возможно, что скоро я и сам побываю там.

– Вы сами! Если вас так интересует Франция, поедемте со мной? У вас там дела?

– Нет, я поеду ради удовольствия. Моя прелестная кузина находит, что путешествие придает некоторый вес в обществе, и, кажется, она хочет сделать из меня атташе посольства…

Руперт Гардинг, не имевший когда-то ни одного су за душой, говорил теперь о путешествии, о видном месте! У меня даже закружилась голова. К счастью, он скоро ушел, и я тотчас же распустил паруса. Плывя вдоль берегов нашей бухты, я посматривал на кусты, не увижу ли среди них хотя Грацию. Надежда не обманула меня. Она пришла вместе с Люси на стрелку, которую мы должны были объехать. Как только они увидели шлюпку, то замахали платками, я же посылал им воздушные поцелуи; на большом расстоянии делаешься более смелым.

В это время мимо нас прошла лодка на парусах, в ней стоял господин, который тоже махал платком, пока я целовал свои пальцы. Я сразу узнал в нем Эндрю Дреуэтта; он направил лодку прямо на стрелку, и минуту спустя я видел, как он вышел на землю и затем раскланивался с Грацией и Люси. Лодка его поехала дальше, по всей вероятности, с багажом своего хозяина, и когда я их потерял из вида, Дреуэтт со своими спутницами направлялся в Клаубонни.