Текст книги "Флориан Бэйтс и похищенные шедевры"

Глава двадцать вторая. Дополнительные занятия по алгебре

Мне не верилось, что Серена Миллер и Эрл Джексон замешаны в краже «Женщины с зонтиком». Или не хотелось верить.

Миллер стала другом семьи, а Джексон оказался таким милягой, так настаивал, чтоб я звал его запросто, по имени. Но факт, что оба ездили на АртФест в Будапешт тогда же, когда и Новак, – игнорировать было нельзя.

– Может, просто совпадение, – предположила Маргарет. – Помнишь, чему ты в самую первую очередь меня учил, говоря о ТЕМЕ? Неожиданное – еще не значит подозрительное.

– Да, но это самая близкая связь, которую мы обнаружили между Новаком и кем-либо в музее, – возразил я. – Даже хуже, потому что и Серена, и Эрл имеют прямое отношение к обновлению охранного софта. Если планируешь ограбление, подобрать лучшие кандидатуры просто невозможно.

Я хлопнулся на стул и застыл.

– Я ни с одним из них не встречалась, так что не знаю, что они за люди, – сказала Маргарет. – Но на ту конференцию ездили еще трое из музея. Как насчет них?

Вот кто был перечислен в списке:

Майкл Дженнингс, доктор наук, куратор

Кендра Мэй, реставратор

Райан Тигпен, менеджер проектов

Серена Миллер, начальник службы безопасности

Эрл Джексон, менеджер службы безопасности.

– Мы знаем, что это не Дженнингс, поскольку он больше года назад переехал в Нью-Йорк и работает в музее Метрополитен, – сказал я.

– А остальные двое? Если Кендра Мэй – реставратор, она, наверное, работает с твоей мамой.

– Ты права. Давай это выясним.

Мы поднялись по лестнице и обнаружили маму в палисаднике: она рисовала наш дом. Это традиция: она рисует каждый дом, в котором нам доводится пожить.

– Ого! – восхитилась Маргарет. – Красота какая, миссис Би!

Мама улыбнулась:

– Спасибо. Пожалуй, недостаточно хорошо для Национальной галереи, но на стене этот шедевр, может, будет смотреться и неплохо.

– Не давай ей запудрить себе мозги, она скромничает, – предупредил я. – Мама продала несколько картин в очень даже достойные галереи.

– А ты не дай запудрить себе мозги статистикой продаж, – возразила мама. – Ван Гог за всю жизнь продал всего две работы. Мы часами можем спорить о том, что есть настоящее искусство, а что – товар, только, думаю, вы пришли не за этим. Выглядите так, будто у вас ко мне какой-то вопрос.

– Даже два, – сказал я. – Ты знаешь менеджера проектов по имени Райан Тигпен?

Мама с минутку подумала:

– Имя знакомое. Но я его не знаю. Кажется, он занимается современным искусством, инсталляциями, где-то в восточном крыле.

– А что насчет Кендры Мэй?

– Ну конечно, – сказала мама. – Кендра невероятно талантлива. Она специализируется на импрессионистах и постимпрессионистах, как и я. Восстанавливая Дега, пострадавшего во время хранения, она совершила невозможное.

– Раз ее конек – импрессионисты, она должна любить Моне, правильно?

– А кто его не любит? – отозвалась мама. – Уж будь уверен. По-моему, она делала какую-то научную работу по нему для своей докторской.

Чем дальше, тем лучше.

– А что она за человек? – спросил я. – Милая?

Обдумывая этот вопрос, мама тихонько фыркнула:

– Не злая. Но и не особенно дружелюбная. Любит работать сама по себе. И жутко расстраивается, когда кто-нибудь передвигает ее контейнер с обедом в холодильнике.

Мы с Маргарет обменялись взглядами. Как кандидат в сообщники Кендра уже нравилась мне гораздо больше, чем Серена и Эрл.

– А почему вы спрашиваете?

– Это часть моей работы на агента Риверса, – объяснил я. – Выходит, что Кендра была на конференции в Венгрии в то же время, что и тип, который подделал «Женщину с зонтиком».

– И вы думаете, что она с ним как-то связана?

Я пожал плечами:

– Может быть.

– Ну, тогда у меня для вас плохие новости, – сообщила мама. – За несколько дней до ограбления она родила. Мальчик, назвали Винсентом.

Это, конечно, сделало Кендру Мэй гораздо менее подходящей кандидатурой. Я не представлял себе, как совместить планирование крупнейшей музейной кражи с деторождением. Все стало бы слишком непредсказуемым.

Мы с Маргарет стянули из кухни несколько яблок и вернулись в наш подвал.

– Вот что я думаю, – сказала моя подруга. – Никто не рассчитывает, едва встретившись с кем-то, тут же разработать вместе с ним план ограбления Национальной галереи. Нужны как минимум две-три встречи.

– Верно, – признал я. – Так что давай вернемся к общему листу с записями и поглядим, кто ездил в Европу еще раз.

Теперь мы не ограничивались одними конференциями и выставками. Мы просмотрели все поездки наших потенциальных кандидатов.

– Вот Райан Тигпен, – заметила Маргарет. – Стокгольм, Швеция, в январе этого года.

– Звучит слишком невероятно круто, – отозвался я. – А что-нибудь на Кендру Мэй?..

– Ничего нет. К тому же новорожденный дает ей вполне надежное алиби.

Просматривая бумаги, я наткнулся на Эрла Джексона: он ездил в Берлин.

– Четырехдневная встреча с консультантами, – прочитал я описание командировки.

– О нет… – протянула Маргарет.

– Что такое?

– Серена Миллер, две командировки… – Она подняла на меня глаза: – Одна в прошлом сентябре, другая – всего за несколько недель до того, как мы увидели Новака в музее.

– Куда? – спросил я.

– Первая – в Париж, вторая – в Прагу.

ТЕМЕ учит собирать воедино множество мелких деталей. И – по крайней мере на данный момент – детали складывались не в пользу Серены. Я жутко расстроился, но Маргарет напомнила: у нас ведь есть в запасе и совершенно иной след.

– Никогда не знаешь, как все повернется, – сказала она. – Давай посмотрим аукционы: может, там отыщется что-то интересное.

Поскольку страховая компания Оливера Хоббса работала с большинством престижных аукционных домов, он имел возможность раздобыть самые подробные записи о том, кто делал ставки и какие суммы предлагал – среди прочего и за полотна знаменитых импрессионистов. Обычно внимание публики привлекают те, кто в итоге уходит с покупкой. Но записи Хоббса давали нам гораздо более детальную картину: теперь мы могли посмотреть, кто вообще интересовался украденными картинами. Мы надеялись, что это поможет отыскать мозг операции.

– Информация о каждом аукционе отпечатана на отдельном листе, – сказал я Маргарет. – Так что давай развесим их в хронологическом порядке.

Точно так же, как и названия конференций, мы прилепили данные по каждому аукциону на стену. Теперь, глядя на нее, мы могли изучать картину в целом, а не по кусочкам, как с экрана компьютера.

– Я хочу повесить сюда и фото картин, – сказала Маргарет. – Проще будет держать их в уме.

– Неплохая идея, – согласился я.

Маргарет нашла в сети изображения и распечатала небольшие копии.

– Ну вот, – заявила она, прицепив на наш стенд последнюю, – зал номер восемьдесят пять переехал в Подземку.

Поначалу было трудновато удерживать внимание на чем-то, кроме внушительных сумм, которые выплачивались на аукционах. Один из пейзажей Моне с водяными лилиями ушел в частную коллекцию за сорок семь миллионов, а за портрет кисти Ренуара музей отдал тридцать два.

– Мы говорим о диких, сумасшедших деньгах, – заметила Маргарет. – И предполагаем, что один из этих людей может быть мозгом операции?

– Не из тех, кто выиграл аукцион, – поправил я. – Тому, кто может отдать сорок семь миллионов за картину, нет нужды ее красть. Мы ищем среди лузеров: тех, кто делал ставки, но не смог себе позволить финальную сумму.

– Типа «Слабо́ победить честно – сжульничай»?

– Именно так.

Если обобщать, участники аукциона делились на четыре категории: музеи и галереи, желавшие пополнить свои коллекции; коммерческие фонды и банки, покупающие картины ради вложения денег; зажиточные любители искусства и те, кого мы назвали «неопознанными существами».

– Зачем оставаться неопознанным? – спросила Маргарет.

– Думаю, причин множество. Может, ты не хочешь дать кому-то понять, сколько у тебя денег. Может, не хочешь, чтобы в кругах коллекционеров узнали, какие художники тебя интересуют. Или, может…

– …ты преступник, не желающий раскрывать себя, – договорила Маргарет.

– Да, – согласился я. – И такое вероятно.

Мы решили сосредоточиться на анонимных участниках.

– Чтобы остаться анонимом, ты должен нанять представителя, который будет делать ставки в реальности и общаться с аукционным домом, – объяснил я. – Так что все, что от тебя требуется, – задать своему представителю лимит. Скажем, пять миллионов долларов. И он должен участвовать в торгах до тех пор, пока ставки не превысят этот лимит.

– Вот почему так много аукционов завершаются на симпатичной круглой сумме, – сказала она, тыча пальцем в один из листков. – Вот этот участник остановился на десяти миллионах. А этот – на пятнадцати. Наверное, это были лимиты, которые задали им их заказчики.

– В точку.

– Так отчего тогда этот был закончен на двенадцати миллионах четырехстах пятидесяти семи тысячах четырехстах девяноста трех долларах? – поинтересовалась она, указывая на цену, за которую ушел еще один Моне.

Я с минутку посмотрел на эту строку, а потом признался:

– Понятия не имею.

Маргарет перешла к другому аукциону шестимесячной давности:

– Смотри, то же самое. «Американские закупки предметов искусства и антиквариата» попытались заполучить другую картину, тоже Моне. И остановились на двенадцати миллионах шестистах двадцати девяти тысячах ста двадцати семи долларах.

– Какие-то совершенно случайные числа… – Я был окончательно сбит с толку.

Мы проглядели информацию по всем аукционам и обнаружили три случая, когда «Американские закупки предметов искусства и антиквариата» пытались купить картину. Каждый раз либо Моне, либо Ренуара. И каждый раз прекращали повышать ставку на сумме, казавшейся совершенно случайной.

Мы записали эти ставки на отдельном листке и тоже повесили на стенд. А потом просто сидели и пялились на них. И пялились. И пялились. Словно ответ мог выпрыгнуть на нас прямо из стенки.

– Арггххх… – Маргарет потерла виски. – Чувствую себя как на дополнительном занятии по алгебре.

– Не исключено, что так и есть, – сказал я. – Не исключено, что все это алгебра.

– Какого рода алгебра?

Я сел за компьютер и поискал кое-что:

– Вот. Запиши это: исходная сумма равняется конвертированной сумме, умноженной на кратность и поделенной на курс.

Подняв на нее глаза, я получил в ответ абсолютно пустой взгляд.

– Я говорю по-английски, а не по-математически, – произнесла она. – Почему бы тебе просто не переписать то, что у тебя на экране? А потом объяснить, что это за фигня, о которой ты толкуешь?

– Курсы обмена валют. Я имел с ними дело, когда мы жили в Европе. Приходилось постоянно соображать, сколько долларов в одном евро. А когда мы поехали в Лондон, пришлось переводить евро в фунты. Может, на самом деле эти числа – очень даже милые и круглые, – я указал на наш список. – Просто не в долларах.

Я пытался считать в столбик до тех пор, пока Маргарет не напомнила мне, что на компе есть калькулятор. Подставив наши суммы в формулу, я стал пересчитывать их по курсу доллара на день каждого аукциона для каждой мировой валюты. Было сложно, но, справившись с этим, я получил невероятно основательные доказательства. Каждая сумма в разные дни соответствовала одному и тому же числу.

– Пятьдесят миллионов леев.

– Пятьдесят миллионов чего?

– Леев. Валюта такая.

– А, – поняла Маргарет. – И в какой стране используют эти леи?

Вот тут я позволил себе ухмыльнуться:

– В Румынии.

Глава двадцать третья. Актер по имени Джон Уилкс Бут

Стого момента, как в нашей истории появился Николае Невреску, поддержание моего статуса секретности стало еще более насущным. Мне было запрещено звонить или отправлять эсэмэс-сообщения агенту Риверсу. И уж само собой, заявляться в Гувер-билдинг, чтобы его повидать. Он велел при необходимости связываться с ним через веб-сайт, специально созданный для людей вроде меня.

– В смысле для секретных агентов? – взволнованно уточнил я.

– Нет, в смысле для учеников средней школы, – опустил меня на землю Риверс.

Сайт «ФБР для юношества» адресован подросткам, которые хотят узнать побольше о Бюро. Там есть видеоролики, интерактивные игры, анимация и ссылка под названием «Спроси агента».

Кликнув по этой ссылке, я зарегистрировался как двенадцатилетний Йохан Бланкворт из Бетесды, штат Мэриленд. Мой вопрос был таким: «Как можно встретиться с агентом лично?» Вскоре я получил стандартный ответ, в котором говорилось про информационно-разъяснительные программы, вроде демонстраций, которые проводил отдел К-9 (обнаружение взрывчатых веществ), где люди могут посмотреть на настоящих живых агентов. Но на следующее утро, когда мы с Маргарет шли в школу, я получил с незнакомого номера сообщение:

«Пусть Йохан после школы навестит Нашего американского кузена».

Наконец-то! Однако второго сообщения – ну, знаете ли, с пояснениями, о чем шла речь в первом, – я не дождался.

– От кого это? – спросила Маргарет.

– От агента Риверса.

– И чего он хочет?

Я вздохнул:

– Даже не представляю.

Она прочитала текст и осведомилась:

– Кто такой Йохан?

– Я. Йохан Бланкворт – это моя секретная личность в Бюро.

– Иди ты! – Она остановилась посреди дороги и уставилась на меня: – У тебя есть настоящая, легальная секретная личность?!

– У меня даже фальшивые документы есть, – сказал я, старательно загоняя довольную ухмылку как можно глубже.

– Пожалуй, ничего круче я еще не слышала, – отозвалась Маргарет. – Но если ты Йохан, то кто твой американский кузен?

Я провел бо́льшую часть дня, пытаясь это сообразить. Я перечитал сообщение, должно быть, раз сто. Включая тот раз на биологии, который стоил мне трех снятых баллов за активное участие в уроке. Но до самого обеда я так и не догадался обратить внимание на то, что слово «Нашего» написано с заглавной буквы.

– По-твоему, это важно? – усомнилась Маргарет. – В эсэмэсках все пишут как попало.

– Агент Риверс ничего не делает как попало, – возразил я. – А если буква заглавная – значит, это какое-то название.

Я погуглил «Нашего американского кузена» и обнаружил, что так назывался спектакль, который Авраам Линкольн смотрел тем вечером, когда его убили.

Теперь я знал, чего от меня ждут.

После уроков я сел на метро и доехал по красной ветке до станции «Гэллери Плейс». (Думаю, воспользовавшись карточкой «СмарТрип», я предупредил агента Риверса, что уже в пути.) От станции до театра Форда было всего ничего пешком.

14 апреля 1865 года Авраам Линкольн отправился в этот театр на спектакль «Наш американский кузен». И посреди третьего акта его застрелил Джон Уилкс Бут. Поэтому сейчас этот театр представляет собой исторический музей, которым ведает Национальная парковая служба.

А еще так уж вышло, что театр стоит прямо за углом здания штаб-квартиры ФБР.

Я взял билет и смешался с туристами, которые бродили по выставкам, посвященным событиям, приведшим к смерти президента. Я смотрел на тот самый пистолет «дерринджер», из которого застрелили Линкольна, когда стоящий рядом мужчина спросил:

– Сколько тебе понадобилось времени, чтобы понять, где мы встречаемся?

Я поднял глаза на агента Риверса.

– Почти весь день, – признался я. – И теперь у меня неприятности из-за того, что я таращился в мобильник во время урока.

– Мне очень жаль. Но я знал, что ты сообразишь.

Если бы кто-то нас и заметил, то принял бы за обычных туристов. Риверс сменил свой обычный костюм с галстуком на футболку «Нэйшнэлс» и джинсы. И, по большей части, мы друг на друга даже не смотрели: глазели на экспонаты и разговаривали вполголоса.

– Ну, что ты выяснил? – спросил агент.

– Много чего. В прошлом году Павел Новак и пятеро человек из Национальной галереи были на одной выставке в Будапеште.

– Мы знаем кого-то из этих пятерых?

– Эрла Джексона… и Серену Миллер.

Я видел отражение Риверса в стекле витрины, и он отреагировал на эту новость таким же удивлением, что и я сам:

– Серьезно? Эрл и Серена?

– Дальше – хуже. Миллер еще дважды ездила в Европу, в том числе в Прагу за две недели до въезда Новака в страну.

– Это… интересно.

– Я все вспоминаю, как имя Эрла всплыло на нашей вечеринке с ужином. Она была так уверена, что он ни при чем. Думаю, потому что она ему доверяла. Но, может, она просто забеспокоилась, что, начав разрабатывать его, мы выйдем на нее.

– А что с аукционами?

– Тут тоже есть новости, – сказал я. – Выяснилось, что на девяти разных аукционах некий анонимный участник безуспешно пытался приобрести работы знаменитых импрессионистов. Он делал очень большие ставки и наверняка сильно расстроился, когда картины уплыли у него из рук.

– Если участник был анонимом, то как нам это поможет?

– Ну, мы знаем, что деньги поступили из Румынии. И еще знаем, что ставки делались через местную, вашингтонскую компанию.

– Так это мог быть Невреску? Отмывал деньги для своего отца?

Я кивнул:

– Я еще кое-что на него нарыл. Ему действительно нравится участвовать в культурных событиях. Особенно в тех, которые организует румыно-американское сообщество.

– Верно.

– Так вот, через две недели в румынском посольстве будет день открытых дверей. Они называют это семейным фестивалем еды. Он – один из спонсоров. И он будет там.

– Возможно, – сказал Риверс. – А вот мы – точно нет.

– Почему нет? – удивился я. – Для других это шанс пообщаться с ним прилюдно. А для нас – шанс увидеть, с кем он встречается.

– Мы и так уже давно держим его под наблюдением, – напомнил агент. – Так что большинство тех, с кем он общается, нам уже знакомы. И, что важнее, нам нельзя заходить в посольство.

– Вы же ФБР. Вам можно куда угодно.

– В Америке, – уточнил Риверс. – Но, как только твоя нога ступает на пол посольства, юридически ты оказываешься в той стране, которой это посольство принадлежит. Если я попытаюсь вести следственные действия в стенах этого здания, это будет считаться нарушением их суверенитета. Глазом моргнуть не успеешь, как подключится министерство иностранных дел и разгорится международный конфликт.

– А… – Я был слегка сконфужен. – Я и не знал всей этой юридической кухни.

– Все нормально. Ты ребенок, а я агент ФБР. Предполагается, что из нас двоих именно я должен это знать, – успокоил меня Риверс. – Но ты проделал потрясающую работу, Флориан. Дал нам массу материала.

– Мне по душе это занятие. Что я могу сделать теперь?

Риверс поглядел на меня, вздохнул и положил руку на мое плечо. Жизненный опыт намекнул мне, что сейчас он скажет что-то не слишком приятное.

– Ничего. Тебе не стоит заниматься ничем, что связано с делом «Женщины с зонтиком». Я не хочу, даже чтобы ты трудился над этим дома.

Я был растоптан:

– Но вы же только что сказали, что я проделал потрясающую работу!

– Так и есть, – ответил он. – Но мы не можем рисковать твоей безопасностью. Чем больше шансы того, что Невреску причастен к делу, тем вероятнее, что ты в опасности.

– Почему? Только из-за того, что мы оба пришли на футбольный матч?

– Извини, Флориан, но для меня этого более чем достаточно.

– Но это же совпадение! – не сдавался я. – Там была туча людей! И если бы он хотел как-то мне навредить, разве не воспользовался бы возможностью прямо на матче?

Вместо ответа Риверс повернулся к увеличенной фотографии, которая висела прямо перед нами.

– Этот снимок был сделан на второй инаугурации[14]14
  Инаугурация – церемония принятия на себя обязанностей главы государства.


[Закрыть] Авраама Линкольна, – пояснил он, – за шесть недель до его убийства.

Позади огромной толпы на ступеньках Капитолия я разглядел президента, стоявшего за трибуной и читавшего речь.

– Линкольн посередине. А знаешь, кто вот это? – Риверс указал на человека в толпе, уставившегося президенту в спину.

– Нет. Кто?

– Актер по имени Джон Уилкс Бут, – сказал агент. – Но здесь туча людей. И если бы он хотел как-то навредить президенту, разве не воспользовался бы возможностью прямо на инаугурации?

Я молча стоял и обдумывал сказанное.

– А теперь ответь мне, – добавил Риверс. – Думаешь, Бут оказался там случайно?

Глава двадцать четвертая. Сыграем в ТЕМЕ

Агент Риверс не шутил, говоря, что я выбываю из игры. Как только я вышел из театра Форда, все стало так, словно мы никогда и не встречались. Я оглянулся, чтобы попрощаться, а он уже ускользнул через какой-то незаметный выход.

Шли дни. Я не имел представления, помогли ли им те следы, которые я распутал. Может, в деле произошел мощный сдвиг, а может, оно зашло в тупик. Я постоянно сидел на новостных сайтах, выискивая какие-нибудь шокирующие истории об аресте румынских мафиози. Каждый день я нетерпеливо ждал возвращения мамы с работы – вдруг она что-нибудь услышала или даже увидела федеральных агентов, которые вламываются в офис Серены Миллер.

Единственным, что связывало меня с расследованием, по-прежнему оставалась Подземка, где на стене все еще висела наша доска для расследования. Я постоянно с ней возился, упорядочивая карточки. Надеялся, что, если я сумею выстроить их в некой идеальной последовательности, это поможет раскрыть мозг операции.

Я пытался ввести для этих карточек систему цветовых обозначений, когда услышал, как кто-то несется по лестнице. Через секунду в комнату ввалилась Маргарет. Совершенно в ее стиле!

– Мне только что пришла в голову гениальная мысль!

– Какая? – жадно спросил я. – Она имеет отношение к «Женщине с зонтиком»? Или поиску твоих родителей? Ты придумала, как найти одного из тех пожарных?

– Нет, нет и нет. Она имеет отношение к тебе.

– Ну хорошо… – Мой энтузиазм поутих. Я-то сам себе казался гораздо менее интересным, чем все перечисленное. Но все же радовался хоть какому-то шансу слегка развеять тоску. – Что за мысль?

– Ты баллотируешься[15]15
  Баллотироваться – выставить свою кандидатуру на выборах.


[Закрыть] в ученический совет.

– В какой… еще ученический совет? – настороженно поинтересовался я.

– Что значит «в какой»?

– Мне кажется, я спросил вполне понятно.

– Да ты в пещере живешь, что ли?

– Нет, но последние пять лет жил в Европе, – напомнил я ей. – Не думаю, что у них там есть ученические советы. По крайней мере в тех школах, куда я ходил, их не было.

– Ну и очень плохо, потому что это действительно сто́ящая штука. В совет входят по два представителя от каждого класса, девочка и мальчик, и они помогают организовывать школьные дискотеки и сборы пожертвований, а в конце года ездят в «Кингс Доминион». А «американские горки» в этом парке развлечений просто эпические!

– Дискотеки, сбор пожертвований и «американские горки»?

На мой взгляд, я только что перечислил три вещи, которые куда страшнее румынской мафии. Хотя, надо заметить, я до сих пор не признавался в этих своих страхах Маргарет.

– Ага, так что ты думаешь? – с воодушевлением спросила она.

– Ну… не знаю, – я постарался сымитировать энтузиазм, но получилось как-то вяло. – Может быть…

– Почему только «может быть»? Это отличный способ завести новых друзей, и это страшно весело.

– Серьезно? Вообще-то, звучит не как что-то страшно веселое. Звучит как что-то страшно запарное.

Маргарет плюхнулась на стул. Раздался такой звук, словно она испустила тяжкий стон всем телом.

– Даже не знаю, как тебе и сказать, Флори-ан, но в мире двенадцатилетних все это считается веселым. Понимаю, ты хочешь участвовать в чем-то большом и важном. И, думаю, тебе еще представится возможность. Ты же детектив-консультант ФБР! Это офигенно! Но это – работа на полставки. Нельзя же просто сидеть тут все остальное время, менять местами карточки и дожидаться очередной загадочной эсэмэски.

Она покосилась на доску для расследования и улыбнулась:

– Хотя, вижу, ты попробовал ввести цветовые обозначения. Думаю, это все изменит.

– Они работают, правда? – Я обрадовался, что она тоже заметила. – Помогают взгляду ухватить все разом.

– Пусть так, – Маргарет не собиралась надолго отходить от основной темы. – Ты должен принять тот факт, что ты – семиклассник. Средняя школа – это твоя работа на полную ставку. Это твоя жизнь. Поэтому либо ты завтра идешь и выдвигаешь свою кандидатуру в ученический совет, либо я прошу твою маму спуститься и провести с тобой несколько мотивационных бесед в духе «седьмой класс – это седьмое небо» и «всегда будь самим собой».

– Ты не поступишь так со мной!

Маргарет слабо улыбнулась:

– Думаю, ты уже достаточно хорошо меня знаешь. Именно так и поступлю.

– Ладно, – я капитулировал. – Все что угодно, лишь бы не это.

– То есть будешь участвовать в выборах?

– Да, – неохотно отозвался я, одновременно убеждая сам себя. – Раз ты говоришь, что это здо́рово, значит, наверное, так и есть.

На следующий день Дженнифер Дэймон и я были избраны в совет представителями от класса мистера Уайта. Кроме нас, баллотировались еще три девочки – потому-то я и проскочил. Выборы превратились в «кто самая популярная девчонка в классе», и все прочие голоса достались моему фан-клубу «гиковатый мальчик-супергерой».

Медленно, но верно я делал первые шаги к примирению со своим среднешкольничеством.

Проснувшись в субботу утром, я понял, что с моего визита в театр Форда прошло уже двенадцать дней. Двенадцать дней в полном отрыве от тайны. Целых двенадцать дней, чтобы мой мозг перезагрузился, как та охранная система в Национальной галерее.

И тут на меня снизошло откровение.

Может, как раз такой небольшой отпуск мне и был нужен. Потому что, когда я наконец прозрел, все оказалось ясным как день. Я незамедлительно промаршировал через улицу к дому Маргарет, чтобы поведать ей о прорыве.

– Мы забыли основы нашей веры! – провозгласил я, когда ее голос послышался из-за двери. – И только что я испытал грандиозное осознание!

Ворвавшись в дом, я замер, увидев собственное отражение в зеркале.

– Так вот каково быть тобой, да? – сказал я. – Влетаешь в комнату посреди разговора, а твой собеседник еще даже не в курсе, что он с тобой разговаривает.

Маргарет уставилась на меня и покачала головой:

– Не имею ни малейшего представления, о чем это ты.

– Ха! – Я ткнул в нее пальцем. – А вот каково быть мной! Я тоже никогда не имею представления. Ничего, к этому привыкаешь.

– Так что это за основы нашей веры, которые мы забыли?

– Мы игнорировали ТЕМЕ, – заявил я. – О чем эта теория?

– Ладно, – ей начало передаваться мое воодушевление. – Теория всяких мелочей не обращает внимание на то, что выглядит очевидным, и учитывает только небольшие детали. Когда эти детали совпадают друг с другом, открывается непогрешимая истина.

Я улыбнулся:

– А ведь реально хорошее определение.

– Спасибо. Я практиковалась мысленно, наверное, пару тысяч раз. Ну, знаешь… потому что это же я.

– К несчастью, это именно то, чего мы не делали, – признал я. – Мы не игнорировали очевидное, чтобы сконцентрироваться на деталях. Мы искали только те детали, благодаря которым заметные вещи стали бы еще заметнее.

– Боюсь, я не все улавливаю.

– Понимаю. Я формулирую мысли гораздо хуже тебя, но общая идея – в том, что мы совершенно неправильно смотрели на дело. По-моему, нам нужно вернуться к игре в ТЕМЕ. Ведь это она завела нас так далеко.

Она смотрела на меня, словно пытаясь понять, к чему я клоню. А потом произнесла:

– Ладно. Где ты хочешь сыграть?

Над ответом я не думал ни секунды:

– В посольстве Румынии.

– Ты же не серьезно? – недоверчиво уточнила Маргарет. – Агент Риверс четко сказал, что тебе туда нельзя. Это противозаконно!

– Нет, – возразил я. – Он сказал, что ФБР не может вести там расследование. А что касается этого дела, то я к ФБР больше отношения не имею. Я – обычное гражданское лицо. Румынское посольство устраивает день открытых дверей, чтобы рассказать о своей культуре жителям Вашингтона. А это мы с тобой.

– Да ну, – помотала Маргарет головой. – Ты правда хочешь именно этого?

– Когда еще нам представится шанс посмотреть на Невреску и воспользоваться при этом ТЕМЕ? – настаивал я. – Это – наша единственная попытка. Он будет занят тусовкой и светскими разговорами, а мы сможем увидеть, каков он в жизни. И больше никто не сможет! ФБР туда нельзя. И только у нас на руках все зацепки. Только мы сумеем игнорировать тот образ Невреску, который складывается из документов, и отыскать мелкие детали, способные рассказать правду.

– А что, если он тебя узнает?

– Не узнает, – уверенно заявил я. – Тогда, на матче, это было просто совпадение.

– Почему у меня такое чувство, что, если я откажусь, ты пойдешь без меня?

– Потому что ты догадливая, а я именно так и собираюсь сделать.

– Ладно, тогда я с тобой, – согласилась Маргарет. – Погоди, только кроссовки надену. На тот случай, если придется удирать оттуда.

Через несколько минут мы уже были в пути.

В метро я проехал за наличные, поскольку намеренно оставил «СмарТрип» дома. Мне вовсе не улыбалось, чтобы агент Риверс знал, куда я собираюсь. Мы сошли на станции «Дюпон Серкл» и прошагали примерно полкилометра по авеню Массачусетс.

– Ну вот, – сказал я, указывая на здание на противоположной стороне улицы.

Крышу трехэтажного строения венчала массивная антенна. Центральные двери были открыты, и оттуда доносились звуки музыки.

– Как только мы шагнем за порог – мы больше не в Америке, – напомнил я, пока мы переходили улицу. – Так что никаких глупостей.

– Спасибо, что подсказал! – отозвалась Маргарет. – Как я понимаю, ты так и не выучил ни одной из тех румынских фраз?

– Одну выучил.

– Дай угадаю. «Мой звездолет набит мартышками»?

– Именно.

Мы прошли по дуге подъездной дорожки и оказались у дверей, в которых нас приветствовал медведеподобный мужчина с широченной улыбкой и громовым голосом:

– Би́не а́ти вени́т.

– Му́льтумес[16]16
  Bine ati venit. Multumesc (рум.).


[Закрыть], – сказал я с ответной улыбкой.

– Это что сейчас было? – спросила Маргарет, когда мы шагнули в холл с парадной лестницей.

– Он сказал: «Добро пожаловать», а я сказал: «Спасибо».

– Я думала, ты по-румынски не говоришь.

– Я и не говорю. Но в состоянии чуть-чуть симулировать. Я же говорил, что румынский и итальянский похожи.

Фестиваль проходил только на нижнем этаже, и, хотя большинство залов были открыты для публики, хозяева строго следили, чтобы никто не пробрался куда-нибудь за закрытые двери. В одном из залов скрипач исполнял народные мелодии, в другом из стереодинамиков несся пульсирующий румынский данс-поп. И всюду, куда бы мы ни пошли, была еда.

– Ты обязан попробовать эти капустные роллы, – жуя, заявила Маргарет. – Объе-де-ни-е!

– Видишь где-нибудь Невреску?

– Нет. Но я могу поискать вон там, у стола с жареным тестом и сладким сыром.

Дальше сценарий повторялся от зала к залу. Я высматривал Невреску, а Маргарет высматривала угощение. И ее поиски были гораздо продуктивнее моих, пока мы не дошли до библиотеки.

Помещение выглядело очень красиво: старинная мебель, книжные стеллажи из темного дерева от пола до потолка. Людей сюда набилось немало, но я углядел Невреску в противоположном углу. Он приветствовал всех и каждого.

– Вон он, – я мотнул головой в его сторону.

– Превосходно, – пробубнила Маргарет, дожевывая десерт под названием «папанаши». – И то, что ты нашел Невреску, и это блюдо. О боже, какая вкуснятина!