Текст книги "Флориан Бэйтс и похищенные шедевры"

Глава двадцатая. Подземка

Следующие полчаса родители и я провели знакомясь с Николае Невреску при посредстве агента Риверса и его коллеги Мартина Келлога.

– Марти у нас настоящий эксперт по этому типу, – сообщил Риверс. – Так что я хочу, чтобы он рассказал вам главное.

Келлог был примерно десятью годами старше Риверса и, в отличие от него, неизменно подтянутого, представлял собой нечто помятое и неряшливое. Возможно, таким потрепанным он казался потому, что провел целые годы на задних сиденьях машин наблюдения, выслеживая преступников.

– Невреску – сын видного румынского бандита, но, похоже, папа планировал держать Ника подальше от семейного бизнеса, – начал он с нью-йоркским акцентом. – Он был умен, перед ним лежало блестящее будущее, и родители хотели отправить его в Америку, чтобы начать новую главу семейной истории. Он приехал в Вашингтон, поступив в Джорджтаунский университет, специализировался на международной торговле, получил хороший аттестат и был направлен в юридическую школу.

– Так как же он докатился до гангстерства? – спросил папа.

– Как – мы не знаем, – ответил Келлог. – Нам только известно, что он докатился. С помощью папиных денег он основал строительную компанию, коррумпированную с самого начала. Чуть меньше чем за десять лет его бизнес разросся так, что включил в себя все, от центров переработки и дезинфекции до фирм, занимающихся демонтажем и очисткой. И все они отмывают деньги для его отца и других важных шишек из ВЕЛ.

– Отмывать деньги – как это? – встрял я.

– Берешь деньги, полученные нелегальным путем, и проводишь их через законный бизнес так, что они становятся чистыми, – пояснил агент.

– Если вам все это известно, – спросила мама, – то почему вы его не арестуете?

– Хотелось бы! – ответил Келлог. – Но между тем, что нам известно, и тем, что мы способны доказать в суде, – громадный зазор. Мы держим Невреску под наблюдением вот уже два года и потихоньку выстраиваем дело против него.

– Что возвращает нас к сегодняшним событиям, – сказал Риверс. – Команда наблюдения, следовавшая за ним, оказалась на футбольном матче в школе Дил.

– И только-то? – удивился я. – Вы поэтому подхватили меня на улице и напугали моих родителей? Из-за того, что мы оба пришли посмотреть на игру? Да там кого только не было! Отчего вы думаете, что он оказался там из-за меня? Может, он приехал, чтобы поболеть за свою дочку. Или за дочку друга. Это же был серьезный матч, чемпионат города!

– У Невреску нет детей. Как и друзей, – сказал Келлог. – Вся его семья в Румынии, и за два года он ни разу не проявлял ни малейшего интереса ни к футболу, ни к юношескому спорту. А вот интерес к тебе он проявил.

– О чем вы? – спросил папа.

– После игры он обошел школу и смотрел, как Флориан садится на велосипед и отъезжает. – Келлог протянул моим родителям фотографию, и я наклонился, чтобы тоже взглянуть на нее. В кадре я увидел, как Маргарет бежит с холма к своей команде, а за моей спиной метрах в двадцати стоит Невреску. Странно видеть на фотографии себя, снятого в тот момент, когда и не подозреваешь об этом.

– И все равно я думаю, что вы порете горячку, – настаивал я. – Парковка перед школой была забита. Он мог смотреть там на что угодно. Мог даже не замечать меня, а просто повернуться в моем направлении.

– Ты абсолютно прав, – сказал Риверс. – Вполне вероятно, что все было именно так, а мы отреагировали слишком бурно. Но лучше уж мы проявим чрезмерную бдительность, чем ошибемся и подвергнем тебя риску.

– Согласны, – вставила мама.

– Полностью, – поддержал отец.

Повернувшись к Келлогу, я спросил:

– А откуда вы вообще знали, что я там был? Разве я не негласный спец?

– Нам помог чип в твоей карточке «Смар-Трип», – ответил Риверс. – Всегда существует опасность, что наблюдательная операция угробит чье-то прикрытие. Так что в фургоне есть монитор, который получает сигналы со всех чипов вроде твоего.

– Я понятия не имел, кто ты, – добавил Келлог. – Но, когда на мониторе отобразился твой номер, я передал его в центр по работе с агентами под прикрытием, чтобы они знали, что у нас наложились две операции. А они позвонили Риверсу.

– И, когда я услышал, что дело касается Невреску и ВЕЛ, в моей голове зажглась маленькая тревожная лампочка, – подхватил тот. – Поскольку мы подозревали, что ВЕЛ как-то связана с ограблением, то решили действовать.

Возможно, для них кусочки головоломки сложились воедино. Но вот для меня – нет. Все это казалось притянутым за уши. Ну да, признаю́, я был необъективен: мне нравилось думать, что это притянуто за уши, а верить, что за мной охотится румынская мафия, не хотелось совершенно. Но в любом случае версия агентов ФБР звучала невероятно.

– А что, похоже, что Невреску интересуется искусством? – спросил я Келлога.

– Он тебе не какой-то заурядный бандюга, – ответил тот. – Он – умник из Джорджтаунского университета. Поддерживает разные культурные мероприятия в румыно-американском сообществе. Даже создал школьный фонд, целиком и полностью легальный, который помогает детям из бедных районов округа Колумбия пробиться в колледж. Так что дельце с Моне могло ему очень даже улыбаться.

– Кроме того, интересы Невреску необязательно связаны с художественной ценностью полотна, – добавил Риверс. – В мире организованной преступности краденый предмет искусства часто используют вместо денег, чтобы отстегнуть той или иной группировке.

– Так что же нам теперь делать? – спросила мама, потянувшись ко мне, чтобы охраняющим жестом положить руку на колено.

– Прежде всего, Флориан выбывает из игры.

– Что?! – запротестовал я.

– Держись подальше от мест и людей, связанных с этим преступлением или его расследованием, – развил мысль Риверс. – Если Невреску приехал на матч посмотреть на тебя, то вполне вероятно, что до него просто дошел слух о том, что ты имел какое-то отношение к происшедшему. Ему стало любопытно, какое. Не будем давать ему оснований увериться в том, что этот слух правдив. Не станешь светиться в расследовании или в музее – он быстро потеряет к тебе интерес.

– Если Флориан – негласный специалист, то как до Невреску мог дойти хотя бы слух о нем? – спросила мама.

– Той ночью в музее множество людей видели, как Флориан обнаружил местонахождение картин. – Повернувшись ко мне, Риверс спросил: – Хочешь сказать им, кто именно мог проинформировать Невреску?

– Откуда мне знать? – удивился я.

Риверс внимательно посмотрел на меня и настойчиво повторил:

– Так ты хочешь сказать им, Флориан? Думаю, ты знаешь.

– Ты же никому не рассказывал, правда? – спросил меня папа.

– Нет. Конечно же нет, – ответил я. – Он говорит о парнях в мусоровозе.

– Я знал, что ты сообразишь, – улыбнулся Риверс.

– Ладно, а теперь еще раз для тех присутствующих, кто не детектив, – попросила мама.

– Водители мусоровоза были на месте преступления: их опрашивали, пока агенты рылись в хламе, – напомнил я ей. – Они еще не ушли, когда мне устроили стоячую овацию. А агент Келлог говорил, что Невреску принадлежат центры очистки и переработки мусора. Здесь возможна связь.

– Впечатляет, – заметил Келлог.

– Я предупреждал, – отозвался Риверс.

– А что насчет того задания, которое вы дали мне на вечеринке с ужином? – спросил я. – Вы сказали, что хотите, чтобы я использовал ТЕМЕ для анализа информации о поездках сотрудников музея в Европу. И еще просмотрел данные Оливера Хоббса об аукционах, на которых продавались Моне и другие импрессионисты. Ни то ни другое с Невреску никак не связано – так что почему бы не позволить мне этим заниматься?

Риверс взглянул на моих родителей, словно спрашивая разрешения.

– Я могу смотреть записи тут, дома, – добавил я. – Чем раньше это дело будет раскрыто, тем лучше для всех.

– Пожалуй, я не стану возражать, – ответил Риверс. – Если твои родители тоже не против.

Папа кивнул:

– Никаких возражений. Здесь он ничем не рискует.

Наш дом суперзащищен – вот одно из преимуществ того, что отец проектирует системы безопасности. У нас есть видеонаблюдение, датчики на дверях и окнах, детекторы движения, внешняя подсветка, сирены и все, что только можно еще напридумывать. Даже интернет-кабели особые, сверхбезопасные, – по необходимости, поскольку отец работает дома.

Агенты пробыли у нас еще немного, примерно пятнадцать раз напомнив мне всегда носить с собой паническую кнопку. На следующее утро я спустился в подвальную комнатку, где затеяли было ремонт, да так и не закончили, и принялся превращать ее в мировую штаб-квартиру Флориан-Бэйтсовских Расследований. Если уж я собирался трудиться над делом, не вылезая из дома, то, по крайней мере, хотел заниматься этим с комфортом.

Я таращился на стену, когда позади меня послышался голос:

– Чем это ты занят?

Я обернулся к Маргарет:

– Дизайном интерьера.

– А, ну наконец-то я это выяснила, – рассмеялась она.

– Что?

– Теперь я в курсе, в чем ты реально слаб: в дизайне интерьера.

Я кивнул:

– Не очень, да?

– Да просто кошмарно.

До сих пор я пытался забить каждый угол предметами так плотно, как мог. Но тут Маргарет взяла дело в свои руки и принялась, как она это назвала, «использовать негативное пространство». За следующие четыре часа помещение превратилось из подвала, заставленного коробками, в крутую рабочую среду, где мы могли корпеть над загадками и проводить мозговые штурмы. Маргарет целиком превратила одну стену в гигантскую доску для расследования, а свободные места под ступеньками лестницы использовала как книжный шкаф – прикольный, хотя и шаткий.

За работой я рассказал ей все о Нике Ноже, подчеркнув свою уверенность в том, что он не имеет ко мне отношения, и раскритиковав родителей и Риверса за паникерство.

– Это не паникерство. Они проявили осторожность, что разумно, – возразила Маргарет.

Она подсела к компьютеру, который мы водрузили на стол, сделанный из старой двери и нескольких деревянных ящиков, и принялась шарить в сети в поисках информации о Невре-ску. Я занимался тем же прошлым вечером, так что бо́льшую часть того, что ей удалось нарыть, уже видел.

– Вот статья о его школьном фонде, – сказала Маргарет. – А этот тип выглядит серьезным.

– Это та фотка, на которой он на фоне моста, со скрещенными руками? – спросил я, пытаясь сообразить, куда приткнуть торшер.

– Та самая.

– Он определенно передает невербальное сообщение: «Не связывайтесь со мной».

– И это всего-навсего в заметке о том, как он помогает детишкам попасть в колледж, – пошутила Маргарет. – Представь, как же он выглядит, пытаясь кого-то запугать.

Я наконец подыскал для торшера место и отодвинулся, чтобы дать подруге полюбоваться.

– Как тебе?

– Не-а, – покачала Маргарет головой. – Вон туда ставь.

Я потащил торшер в тот угол, куда было велено, а она продолжала рыскать по сети.

– Ми-ар пла́ца са визите́з Рома́ния[12]12
  Miar placea sa vizitez Romania (рум.).


[Закрыть], – заявила Маргарет.

Точнее, попыталась заявить. То, что она сказала на самом деле, было гораздо более исковерканным вариантом.

– Это что еще значит?

– Это значит: «Я хотел бы побывать в Румынии». Тут сайт со всякими румынскими фразами. Если выучишь парочку, может пригодиться: вдруг однажды вы столкнетесь с этим Невре-ску нос к носу. Интересно, как сказать: «Нет, я не имею никакого отношения к провалу вашей попытки украсть картин на десятки миллионов долларов. Пожалуйста, не обижайте меня». – Она притворилась, будто сверяется с сайтом: – Нет, боюсь, это недостаточно распространенная фраза.

– Дай-ка я взгляну.

Заглянув ей через плечо, я пробежал глазами по списку. Забавно: у румынского, оказывается, много общего с итальянским. Так что смысл большей части фраз я более-менее уловил.

– Вот эту прочитай. – Рассмеявшись, Маргарет ткнула пальцем в предложение на экране: – «Мой звездолет набит мартышками». Эту ты стопудово обязан выучить. Никогда не знаешь, что пригодится.

Перед тем как уйти, мы оба обернулись на пороге и осмотрели комнату. Выглядело гораздо круче, чем я мог вообразить.

– Что думаешь? – спросила Маргарет.

– Обалденно, – сказал я. – А тебе как?

– Почти обалденно, – отозвалась она. – Кое-чего не хватает.

Опустившись на четвереньки у коробки, забитой всякой всячиной, оставшейся от наших многочисленных переездов, Маргарет принялась в ней копаться.

– Может, нам ее как-то назвать? – спросил я.

– Что назвать? Комнату?

– Ну да. Лондонская полиция работает в Скотленд-Ярде.

– А в Готэме у Брюса Уэйна есть Бэткейв.

– Вот-вот, – подхватил я. – Нам тоже нужно что-то вроде этого.

Пока я пытался выдать грандиозную идею, Маргарет продолжала рыться в коробке.

– Погоди… Ага, кажется, есть.

Она выудила со дна металлическую табличку со знаком лондонского метро. Лаконичный классический знак: красный круг, а посередине синяя полоса с надписью: «Подземка».

– Мне нравится, – сказал я.

Повесив табличку на старый гвоздь, торчащий из стены, Маргарет отступила назад и оглядела помещение.

– Идеально, – констатировала она. – Добро пожаловать в Подземку.

Глава двадцать первая. Снова в школу

Впервый день занятий мама решила отвезти меня в школу. Причем не потому, что боялась Николае Невреску, а потому, что до сих пор не верила, что я вышел из детсадовского возраста.

– Да тут километра полтора всего, – сказал я. – Я же могу просто дойти пешком с Маргарет.

– Так давайте я и ее подвезу, – предложила мама.

– Тогда мама Маргарет почувствует себя обойденной и захочет сама ее отвезти, – ответил я. – И кончится тем, что мы поедем двумя машинами, когда не нужно ни одной.

– Хорошо. Но, если так, ты соглашаешься на первосентябрьское фото на фоне дома, – неожиданно пошла на переговоры мама. – И с нормальной улыбкой, а не с твоей обычной гримасой «мне-двенадцать-и-я-ненавижу-когда-меня-снимают».

Я всесторонне обдумал это предложение.

– Ты собираешься постить эту фотку в сети?

– Какую-нибудь фотку я точно собираюсь запостить в сети, – ответила мама. – Либо эту, либо ту миленькую, где ты младенцем пляшешь в подгузниках. Выбирай сам.

Н-да, жесткий переговорщик моя матушка.

– Что ж, ладно, – я решил минимизировать ущерб: – Давай пофоткаемся.

Я позировал для нескольких портретных снимков, потом еще для нескольких вместе с Маргарет. После того как мама удовлетворилась достигнутым, мы двое отправились в школу пешком. Успели дойти до конца подъездной дорожки, и тут из мамы посыпались беспорядочные ободряющие выкрики:

– Седьмой класс – это седьмое небо! Всегда будь самим собой! Я тебя люблю!

Я повернулся к ней:

– Вот поэтому тебе и нельзя везти меня в школу в первый день, мам. Потому что ты говоришь вот такие вещи. Вслух. При людях.

– Ну да. Это все от волнения.

– Я знаю, мам.

– Не волнуйтесь, миссис Би, – успокоила ее Маргарет. – Я за ним пригляжу.

Помахав на прощание, мы спокойно дошли до конца дорожки – хотя уверенности, что мама втайне не едет за нами следом на машине, у меня не было.

– Извини меня за эту сцену, – сказал я, когда мы отошли достаточно далеко.

– Шутишь? В четверть восьмого я уже сидела в видеочате с бабушкой, чтобы она посмотрела, как я выгляжу.

Вливаться в новую школу всегда тяжело, но сейчас это происходило хотя бы не посреди учебного года. В Лондон мы переехали в феврале, и это был полный кошмар. В каждом классе мне доставалась худшая парта, а друзей я так и не завел. Но на этот раз у меня были большие надежды. И Маргарет, которая подсказывала мне и отвечала на мои вопросы. Ее помощь понадобилась буквально через несколько минут, когда мы подошли к центральному входу и я увидел пост охраны.

– Металлодетекторы и рентгеновские рамки? – спросил я. – Тут такое в порядке вещей?

Она пожала плечами, словно ничего особенного в этом не было:

– Ты привыкнешь. По всему округу Колумбия так.

– Но ведь сама школа безопасна?

– Абсолютно, – ответила она. – Кстати, эти штуковины не дают попасть внутрь чужакам. Ну, знаешь, кому-то вроде румынских мафиози.

Я рассмеялся:

– Ну, если ты так ставишь вопрос, то я согласен: штука хорошая.

Поскольку в школе Дил была уйма народу, каждую параллель из примерно сотни учеников разбивали на классы, которые отдавали одному из пяти учителей. Классы назывались в честь крупных городов мира. Мы с Маргарет попали в Каир.

У нас были три общих урока: английский, древняя история и алгебра. Но, что еще важнее, обеденный перерыв у нас приходился на одно время. Пусть спецы по питанию и говорят, что основной прием пищи – это завтрак, но, когда доходит до социализации, главная роль – у обеда. Обед действительно помогает заводить друзей.

Основная трудность, с которой я столкнулся в эту первую неделю, не имела ничего общего с уроками или обзаведением друзьями. Она была в том, чтобы вернуться к реальности. За это лето я побывал в Академии ФБР, помог раскрыть шпионский заговор и принял участие в расследовании кражи картин примерно на сто миллионов. А сейчас я стал семиклассником.

Всего лишь простым семиклассником.

Я был обычным ребенком в классе, полном обычных детей, и даже не мог никому рассказать о своих крутых приключениях. Учитель английского попросил написать сочинение о том, как мы провели лето, и я не сумел вспомнить ничего интересного, что не было бы засекречено правительством.

Самый волнующий эпизод случился во вторник после обеда, когда мы с Маргарет возвращались из школы. Она безостановочно озиралась, выглядывая всяких подозрительных личностей, и убедила себя, что человек в медленно едущем рядом с нами «фольксвагене» – боевик ВЕЛ. Когда он остановился и вышел из машины, она тут же изготовилась, по ее собственному выражению, «выпустить на волю всю сокрушающую силу моего кунг-фу». К счастью, ей удалось вовремя притормозить. «Боевик» оказался курьером, несущим коробку с пиццей к дому, перед которым мы сделали стойку.

– Ты обычно высвобождаешь свою сокрушающую силу с пепперони или без? – поинтересовался я, пока мы оба силились сохранять серьезное выражение лиц.

К пятнице даже Маргарет уже не заботила румынская мафия. Днем в субботу, когда я развалился на диване перед телевизором, мама спросила, дали ли мне домашку.

– Пять страниц по алгебре и пять сотен слов про лето, – отозвался я.

– И когда ты закончишь?

Я улыбнулся:

– Да у меня же все выходные впереди. Я еще и не начинал.

Мама посмотрела на меня очень маминым взглядом и протянула:

– Какая досада…

– Почему?

– Потому что сделка была такова: можешь спасать страну только после того, как закончишь с домашними заданиями.

Я подскочил на диване:

– Что? Для меня есть работа? Детективная работа?

Она подняла в воздух два коричневых конверта:

– Агент Риверс сегодня забросил.

– Дай посмотреть, – попросил я.

Мама сделала вид, что передает конверты мне, но тут же отдернула, стоило мне к ним потянуться:

– Дай посмотреть на твою домашнюю работу.

Я уловил намек, мигом вырубил телевизор и понесся наверх по лестнице за рюкзаком.

– Сделаю мигом, – прокричал я.

– Не мигом, а хорошо, – поправила она.

– Не торопись: прежде чем я решу, что работа выполнена, я все проверю сама.

С алгеброй я разделался довольно быстро, но справиться с пятьюстами словами оказалось совсем не просто. Я не знал, что писать. Как я и говорил, все крутые штучки были не для разглашения, так что пришлось рассказывать, как мы переехали в Америку, и о разнице культур.

– Пффффф, – отреагировала мама, прочтя мое сочинение. – Это ни о чем.

– Так потому что ничего не происходило, – пожаловался я. – Кроме истории с ФБР, но о ней мне писать нельзя.

– Неужели совсем ничего? А ведь это твоя первая возможность дать всем в школе с тобой познакомиться.

– Не всем, – возразил я. – Маргарет со мной уже знакома.

– Серьезно? – переспросила мама. – Когда же это вы познакомились?

– Этим ле… – Недоговоренное слово повисло в воздухе: я понял, что она пытается до меня донести.

– Я так понимаю, кое-что все же происходило, – заключила мама.

Я вернулся к себе наверх и написал о дружбе с Маргарет. Постарался обойтись без сантиментов. Просто рассказал о всякой всячине, которой мы занимались вместе, – а когда остановился, у меня уже было шестьсот двадцать семь слов.

– Мани́фико![13]13
  Magnifico! (итал.) – Великолепно!


[Закрыть] – заявила мама, дочитав. – Если хочешь, дам одну из тех первосентябрьских фоток, где вы вдвоем. Приложишь к сочинению.

– Спасибо, мам, но не надо.

На следующее утро Маргарет зашла ко мне, и мы спустились в подвал, чтобы приступить к расследованию. В одном из конвертов агента Риверса были записи обо всех музейных работниках, которые ездили в Европу в служебные командировки в последние три года. В другом – сведения обо всех аукционах, на которых продавали крупные работы импрессионистов.

– С чего хочешь начать? – спросил я.

– Давай с путешествий.

Нашей целью было вычислить, как кто-то из музея мог встретиться с Павлом Новаком.

– Посмотрим тех, кто ездил на конференции и выставки, – предложил я. – Самые подходящие места, чтобы там столкнуться.

– Звучит неплохо, – заметила Маргарет.

– Мама дала мне список таких мероприятий. Она член нескольких обществ, связанных с искусством, так что ее приглашают на все эти конференции.

Именно то, что ремонт в комнате был не закончен, делало Подземку таким клевым местом для работы. Мы не беспокоились, как бы, например, не поцарапать краску на стенах, потому что их никто и не красил. Так что Маргарет написала название и дату каждой конференции на отдельной карточке, а карточки попросту прилепила скотчем.

– Теперь посмотрим, какие из этих дат и мест пересекаются с поездками музейных служащих, – сказала она.

Не находя поначалу совпадений, мы недоумевали: должен ведь был хоть кто-то из этих музейщиков посетить хоть какое-нибудь мероприятие!

– Понял! – заявил я, внезапно сообразив, где мы ошибаемся. – Даты на командировочных документах записаны по американскому стандарту, а даты мероприятий указаны поевропейски.

– У нас с европейцами разные даты?

– Мы сначала пишем месяц, а потом день, а в Европе все наоборот. То есть тринадцатое июня по-американски будет выглядеть как 6/13, а по-европейски как 13/6.

Когда мы с этим разобрались, даты совпали великолепно.

– Итак, за последние три года сотрудники Национальной галереи побывали на семи конференциях в Европе, – проговорила Маргарет, осматривая наш стенд.

– В Чехии какие-нибудь были? – с надеждой спросил я.

– Нет. Две в Лондоне, остальные – в Мюнхене, Копенгагене, Флоренции, Будапеште и Варшаве.

– Ладно… Туда ездил персонал… – Я думал вслух. – А куда ездил Павел Новак? Он был отличником в пражской Академии изобразительных искусств. И искал заработков.

– Тогда вычеркиваем Копенгаген, – решила Маргарет. – Потому что этот форум – для привлечения средств. И Мюнхен, потому что тамошнее мероприятие – только для безопасников.

– Хорошо, – я снял эти карточки. – Остается пять.

– Флоренцию тоже исключаем, – сказала Маргарет.

– Почему?

– Потому что единственный человек, который туда ездил, – куратор по имени Майкл Дженнингс. А он, согласно информации на музейном веб-сайте, больше года назад перешел в музей Метрополитен в Нью-Йорке.

Мы сняли и эту карточку, оставив всего четыре. Но даже теперь наша задача была не проще, чем найти иголку в стоге сена. Маргарет и я обреченно уставились в стену.

– Кстати, – вспомнил я, – хотел предупредить: мама запостила те наши фотки «первый-день-в-школе», и теперь мои родственники хотят познакомиться с тобой, когда приедут. Так что готовься к атаке на каникулах.

– Я выдержу, – пообещала Маргарет. – Этим социальные сети и опасны.

И это подало мне идею. Я подпрыгнул и скакнул к компьютеру.

– Что ты делаешь?

– Проверяю соцсети, – отозвался я.

– Мне казалось, мы тут работаем, – запротестовала Маргарет.

– Я и работаю! Вдруг не только мамы слишком многое сливают в сеть. Что, если учебные заведения тоже этим грешат?

Я вбил «Академия изобразительных искусств Прага». На экране появился список результатов.

– Давай проверять.

Следующие двадцать минут мы провели пролистывая фотки, посты, твиты и новости, которые выкладывала на своем сайте Академия. И обнаружили то, что искали, – фото, которое запостили пятнадцать месяцев назад.

«Встреча выпускников на АртФесте в Будапеште», – гласил заголовок.

– Верхний ряд, третий слева, – сказал я. – Думаю, вот он, наш мальчик.

Маргарет приблизила лицо к экрану. Повернувшись затем ко мне, она улыбалась во всю его ширь:

– Попался!

Встав, я подошел к стене, где висел список музейных сотрудников, ездивших на АртФест.

– Кто там у нас? – спросила Маргарет.

Я принялся читать:

– Майкл Дженнингс, Кендра Мэй, Райан Тигпен…

И тут у меня сперло дыхание.

Я дошел до двух последних имен.

– Флориан, что стряслось?

Сняв бумажку со стены, я договорил:

– Серена Миллер и Эрл Джексон.