Текст книги "Книга Аарона"

Он сказал нам построиться в шеренги по четыре человека, и работники приюта помогали ему. На это ушло все наше оставшееся время. Двери с силой распахнулись раньше, чем мы успели закончить, и снова раздались крики.

Корчак подождал, когда они стихнут, после чего сказал, что он уже так сильно нами гордится, что его сердце разрывается от гордости. И если хоть у кого-то есть шанс выжить, то кто сказал, что не у нас? Еще он сказал, что использует свою старую магию, вот увидите, и выклянчит для всех хлеба, и картошки, и лекарств. И что он останется с нами, что бы ни ждало нас всех впереди.

Мадам Стефа держала одного очень больного пятилетку и передала второго в руки Корчаку. Тот поднял девочку у всех на глазах и сказал, что Ромча будет нашим знаменосцем. На пару Ержику, который пощадил муравьев. Он попросил одного из работников вручить Ержику ярко-зеленый флаг со звездой Давида, и двое детей постарше помогли ему справиться с завязками.

У Митека все еще были его прогнившие сапоги и молитвенник умершего брата. Абраша со сросшимися бровями держал скрипку в футляре. У Зигмуса не было ничего. Другие дети держали игрушки или чашки. Большинство было в кепках.

Эсэсовец у входной двери держал в руках папку с бумагами и взялся за перекличку, которая заняла несколько минут. Дети старались прибиться поближе к Корчаку. Закончив, эсэсовец выкрикнул за дверь, что он насчитал сто девяносто два ребенка и десять взрослых. Корчак сказал работникам приюта, чтобы те стали у каждой пятой шеренги четверок, но Доре с Бальбиной пришлось постараться, чтобы найти свои места. Дора сказала, что всю жизнь ей приходится быть первой, и хоть в этот раз ей хотелось бы занять место где-нибудь подальше. Бальбина сказала, что не видела в своей жизни ничего подобного и что ей впервые приходится отправляться в путешествие, пункта назначения которого она не знает. Они продолжали трепаться, когда он вывел нас на улицу на солнце.

Стояла жара. Тротуары кишели людьми, и нам приходилось идти по проезжей части. Мадам Стефа спросила, с чего это, и Корчак рассказал ей, что теперь во время проведения подобных операций все должны стоять перед своими домами.

Получилась гигантская процессия, парад лохмотьев, все пошатывались и щурились на солнце, большинство прихватили с собой ложки и миски. Некоторые дети приободрились уже оттого, что шагали вместе.

Небо подернулось дымкой. Мы топотали и были единственным источником шума. Все наблюдатели хранили молчание. Мы поднимались по Сосновой, Слизкой и Комитетовой. Через несколько кварталов люди начали выкрикивать «будьте здоровы» или прощались по имени с какими-то определенными детьми.

Башмаки цокали о камни брусчатки. Было полно пыли. Когда мы повернули на Тварду, солнце стало светить нам в глаза. Дора запела «Пусть шторм ревет вокруг нас», и пока пела, подняла руку, прикрываясь от солнца. Голос у нее был не слишком сильный.

Полквартала она пела в одиночку, прежде чем к ней присоединилась мадам Стефа с Бальбиной и всеми остальными работниками, и даже Корчак с детьми. Я начал петь имя своего младшего брата.

– Ты не те слова поешь, – сказал мне Зигмус.

– А тебе какая разница, – сказал я.

Один из немцев, которые сопровождали процессию, притворился, что тоже поет. Песня замерла на Гржибовской площади, когда мы увидели остальных. Мы сделали передышку, пока немцы пытались всех организовать. Корчак опустил Ромчу на землю.

Людей на площади его присутствие шокировало не меньше, чем его – присутствие остальных. Мы стояли с большой группой старших девочек из школы медсестер, на них была форма. Корчак сказал возглавлявшей их женщине, что ему удалось обеспечить особый вагон для своих детей.

Когда нас заставили идти, казалось, что на перекрестке сливаются два потока. С прибавлением народа пришлось прикладывать больше усилий, чтобы оставаться в своих группах. Мы занимали тротуары, и наблюдающим со стороны евреям приходилось отступать к дверям или во дворы, в противном случае их уносило с потоком. Почти все несли мешки с чемоданами или тащили сбивавшие детей узлы и смешивались с нашими шеренгами. Зигмуса столкнули на землю в одну из боковых улочек, покрытую брошенными сумками и багажом, и ему пришлось поработать, чтобы пробиться к нашей процессии. Люди кричали, что они забыли свои продовольственные карточки и должны вернуться, или спрашивали, будет ли вода там дальше и уж не оглох ли желтый полицейский.

На Крохмальной за нашим шествием наблюдал эсэсовец в фуражке в форме конского седла. Женя взяла меня за руку и сказала, что спрятала немного хлеба у себя в сумке.

На Хлодной улице возникла еще одна заминка, потому что дети падали, поднимаясь по лестнице. Верхние доски моста сгибались и кряхтели под общим весом. Где-то по ту сторону стены прозвенел арийский трамвай. Я увидел старые ворота нашей банды. Ержик замахал своим флагом, когда мы добрались до середины моста. Он плюнул на улицу внизу.

Мы продолжали идти. Мы шли с семи часов. Все мы шли и качались, шли и качались, шли и качались. Солнце теперь светило прямо на голову. У меня звенело в ушах. Дети спотыкались и падали друг на друга. Как им только удавалось держаться без еды и воды? Я чувствовал себя так, будто что-то затапливало меня изнутри.

На Заменгофа мы два раза останавливались. Кто-нибудь то и дело в удивлении выкрикивал имя Корчака. У меня развязались шнурки, и ботинки пришлось снять. Кое-кого из детей пришлось стаскивать с тротуара, когда мы снова двинулись. Они кричали, что у них пересохло в горле, или что им нужно отдохнуть, или что им нужно сходить в туалет. Корчак все еще шагал впереди и продолжал кого-то нести. Мы прошли мимо моей старой квартиры, и я увидел свой дом. Я увидел мое окно. Борис стоял, скрестив руки, у входной двери рядом со своей матерью.

Ворота, за которыми кончалось гетто, открылись задолго до того, как мы до них дошли. Немцы и украинцы стояли шеренгами по обе стороны ворот с дубинками, с пистолетами и с собаками.

Всех затолкали в ворота и пропустили через трамвайные рельсы, которые выходили к незаасфальтированному полю у запасного пути. Я порвал рукав о колючую проволоку, натянутую вокруг бетонного столба. Евреи, которые уже ждали там, плакали, сидели и стояли под раскаленным солнцем. Вокруг нас была рассыпана одежда, и суповые ложки, и игрушки, и блевотина. Люди кричали и обнимались, когда кого-нибудь отыскивали. Кто-то сидел кружком, повернувшись друг к другу, другие бродили в окрестностях, забрызганные кровью.

Корчак провел нас в дальний конец и посадил самых маленьких у стенки в тени. Он заставил нескольких мужчин сдвинуться, чтобы освободить место.

Сам он сел с мальчиками, а мадам Стефа – с девочками. Один из мальчиков спросил, что будет дальше, и я услышал, как он ответил: «Теперь нам предстоит поездка в лес». Какой-то желтый полицейский забрал у Ержика флаг и выбросил его за стену. Украинцы подходили, говоря, что те, у кого были хорошие ботинки, должны их отдать, потому что потом их все равно заберут.

Митек продолжал держаться за подол моей рубашки. Немец Витоссек остановился над нами и повторно представился Корчаку. Его форма насквозь промокла от пота, даже в том месте, где пустовал прицепленный булавкой рукав, и он сказал, что шерсть не годится для такой жары. Он снял фуражку и отер лоб рукавом, Корчак был занят только детьми.

Витоссек извинился за вынужденную необходимость того, что должно случиться, и сказал, что надеется: Корчак понимает, что одно дело – приказ, а другое – люди, которые вынуждены его выполнять. Он сказал, что хочет, чтобы доктор знал – произойдет что должно произойти, и вся штука в том, как каждый предпочтет к этому отнестись.

– Я с вами согласен, – сказал Корчак.

Я услышал, как кто-то поет песню о царе Сибири.

– Пишер! – крикнул я. – Пишер! – Я встал и оглянулся.

Украинцы и желтые полицейские начали грузить тех, что поближе, в вагоны поезда. Люди верещали, когда их насильно поднимали на ноги. Немцы отдыхали, привалившись к стене, и смотрели. Некоторые из них дразнили стоящих поблизости детей. Витоссек снова надел фуражку и отошел, присоединившись к ним.

Украинцы и желтые полицейские пинали и заталкивали всех, кто подвернется, в открытые двери. Украинцы, кроме всего прочего, орудовали прикладами винтовок. Руки тянулись в маленькое окошко через колючую проволоку. Когда казалось, что в вагоне больше не осталось места, подошел немец со своим пистолетом и начал стрелять в толпу, и все, кто стоял поблизости и кого застрелили, падали назад, и на их место втолкнули еще шесть или семь человек.

Поезд заполнился, и двери с грохотом закрылись, а евреи внутри кричали до тех пор, пока он не тронулся. Там, где столкнули трапы, в воздухе повисла пыль.

Корчак положил руки на плечи Абраши и что-то ему сказал, и другие мальчики наклонились послушать. Мадам Стефа обняла двух девочек. Какой-то украинец наклонился к Жене, сидящей, положив руки на коленки, и ткнул пальцем в ее бусины.

Желтые полицейские собрались вокруг белого эмалированного таза и, чтобы охладиться, по очереди поливали себя ковшами с водой, а некоторые поливали водой головы.

Лейкин взял ковш, и я переложил руку Митека на подол рубашки Зигмуса и продрался к нему.

– Только посмотри, какие люди, – сказал Лейкин.

– Я знаю, где находятся все дыры контрабандистов, – сказал я ему.

– Я это тоже знаю, – сказал Лейкин. Лента у него на фуражке так вымокла, что было невозможно прочитать надпись. Он облил водой рубашку.

– Я знаю, где находятся все контрабандисты, – сказал я ему.

– Я тоже знаю, – сказал он.

– Нет, не знаешь, – сказал я.

Он посмотрел на меня так, будто его уже достаточно дурили.

– Значит, я вытаскиваю тебя отсюда, а ты приводишь мне всех этих людей? – спросил он.

Я указал на Корчака и мадам Стефу и сказал:

– Вытащи их отсюда, и тогда я приведу тебе этих людей.

– Ах вот как, – сказал он. – Что ж, многие хотели бы его отсюда вытащить.

Он сказал что-то стоящему рядом полицейскому, и затем мы подошли к Корчаку.

– Пан доктор, – сказал он.

– Господин Лейкин, – проговорил Корчак. Он не надел очки, и солнце заставляло его щуриться.

– Следующий поезд на подходе, – сообщил ему Лейкин.

– На подходе всегда есть следующий поезд, – сказал Корчак.

Его трясло.

– А этот молодой человек, кажется, думает, что вас следует спасти, – сказал ему Лейкин.

– Я полагаю, что всех нас следует спасти, – сказал Корчак.

– Вполне допускаю, что это можно организовать, – сказал ему Лейкин.

Корчак поднял глаза.

– И как, по-вашему, это случится? – сказал он.

– Вам придется пойти со мной и спросить об этом у командующего офицера, – сказал Лейкин.

– И где же он? – спросил Корчак.

– Здесь недалеко, – сказал Лейкин. – Минутах в десяти ходьбы.

– Вы можете дать мне гарантию, что их не заберут, пока меня не будет? – спросил Корчак.

– Вы шутите, да? – спросил Лейкин.

– Нет, это вы шутите? В таком случае я отказываюсь, – сказал ему Корчак.

– У вас может получиться вытащить отсюда всех, – сказал я.

– И что, я должен оставить их тут в этом месте совсем одних? – спросил он у меня.

– Я за ними присмотрю. А вы поспешите, – сказал я.

– Ты присмотришь за ними, – проговорил он.

– Да, я за ними присмотрю, – сказал я.

– А ты можешь себе представить, каково им будет, если придет следующий поезд, а меня нет? – сказал он.

– Прошу вас, – сказал я.

– Чего ты от меня просишь? – сказал он.

– Послушайте меня! – выкрикнул я.

Но, говоря по правде, я не мог представить ровным счетом ничего. Я всегда представлял только себя, переполненного обидой. Кроме этого, я никогда не представлял ничего. А вот и следующий поезд прогремел гудком и показался из-за поворота, и начался новый приступ воплей и выкрикивания имен, пока все не потонуло в гуле его тормозов.

Корчак перевел взгляд обратно на своих мальчиков, а мадам Стефа поднялась и подошла к нему. Девочки хватались за ее юбку. Корчак протянул руку, и она сжала ее в своей. Зигмус и Митек сидели на корточках и казались заплаканными и несчастными.

– Я описался, – сказал мне Зигмус так, будто это было самым худшим из всего, что произошло.

У вагонов снова начались крики.

– Все встаем, – сказал Корчак. – В шеренги по четыре.

Я выл и трясся и что-то лепетал до тех пор, пока кто-то не убрал мои руки с лица. Это был Корчак.

– Прекрати, – сказал он.

Но я не собирался прекращать.

– Я тебе никогда не показывал мою Декларацию Прав Ребенка, – сказал он.

За его спиной дети собирали свои вещи, мальчики и девочки были вместе и уже встали в шеренги. Зигмус дергал себя сзади за штаны. Один желтый полицейский позади него заплакал.

– Во мне уже не осталось ни капли здоровья, – пробормотал сам себе Корчак.

Он наклонялся ближе и ближе, пока не оказался так близко, что я мог почувствовать его запах. Он положил руки мне на затылок и коснулся своим лбом моего. Я громко всхлипывал и намочил слезами его лицо, но он продолжал придвигаться ближе.

– У ребенка есть право на уважение, – сказал он. – У ребенка есть право развиваться. У ребенка есть право на существование. У ребенка есть право на скорбь. У ребенка есть право учиться. И еще у ребенка есть право совершать ошибки.

* * *

ПО СЕЙ ДЕНЬ НЕ НАЙДЕНО ДОСТОВЕРНОЙ ИНФОРМАЦИИ о последних часах жизни Януша Корчака, его сотрудников и детей. Довольно долго после окончания войны бытовали слухи о том, что он был спасен вместе со Стефой и некоторыми сиротами и что их видели в ряде польских деревень. Существуют разные свидетельства, но с наибольшей степенью вероятности все они были депортированы в лагерь Треблинка после полудня 5 августа 1942 года. Начальник лагеря доктор Ирмфрид Эберль сообщал вышестоящему начальству, что в это время Треблинка была переполнена людьми и там творился хаос, а новоприбывших встречали горы трупов, посему стало практически невозможно держать людей в неведении, когда их отправляли в газовые камеры.

Благодарности

Пользуясь выражением Маргерит Юрсенар из «Заметок к роману “Мемуары Адриана”», моей главной целью в данной работе была попытка «по возможности проникнуть во внутренний мир другого человека настолько, насколько позволяют реальные свидетельства», поэтому этот роман был бы невозможен или же возможен в крайне урезанной форме без принципиально важных сведений, взятых из следующих источников: воспоминаний Януша Корчака «Ghetto Diary; The Selected Works of Janusz Korczak», ред. Martin Wolins; Aaron Zeitlin «The Last Walk of Janusz Korczak» (поэма в прозе); Emmanuel Ringelblum «Notes from the Warsaw Ghetto» под ред. Jacob Sloan; Barbara Engelking и Jacek Leociak «The Warsaw Ghetto: A Guide to the Perished City»; Marta Markowska «The Ringelblum Archive: Annihilation – Day by Day»; Bogdan Wojdowski «Bread for the Departed»; и Dawid Rubinowicz «The Diary of Dawid Rubinowicz». Я также невероятно признателен автору книги «To Live with Honor and Die with Honor: Selected Documents from the Warsaw Ghetto Underground Archives O.S. (Oneg Shabbath)» под ред. Joseph Kermish; «The Warsaw Ghetto Oyneg-Ringelblum Archive Catalog and Guide» под ред. Robert Moses Shapiro and Tadeusz Epsztein; «The Diary of Dawid Sierakowiak» под ред. Alan Adelson; «The Yad Vashem Encyclopedia of the Ghettos During the Holocaust» под ред. Guy Miron and Shlomit Shulhani; «Words to Outlive Us: Eyewitness Accounts from the Warsaw Ghetto» под ред. Micha/l Grynberg; «Awakening Lives: Autobiographies of Jewish Youth in Poland Before the Holocaust» под ред. Jeffrey Shandler; «From a Ruined Garden: The Memorial Books of Polish Jewry» под ред. Jack Kugelmass and Jonathan Boyarin; «The Last Eyewitness: Children of the Holocaust Speak», том 1, под ред. Wiktoria S´liwowska, том 2, под ред. Jakub Gutenbaum and Agnieszka Lata/lа; «Hunger Disease: Studies by the Jewish Physicians in the Warsaw Ghetto» под ред. Myron Winick, M.D.; «The Diary of Samuel Golfard and the Holocaust in Galicia» под ред. Wendy Lower; «The Warsaw Diary of Adam Czerniakow» под ред. Raul Hilberg, Stanislaw Staron´, and Josef Kermisz; а также Betty Jean Lifton «The King of Children».

Мне также очень помогла статья под названием «The Last Journey of the Residents and Staff of the Warsaw Orphanage»; Lucjan Dobroszycki «The Chronicle of the /Lо' dz' Ghetto, 1941–1944»; Leni Yahil The Holocaust: The Fate of European Jewry 1932–1945»; Kurt Gru..bler «Journey Through the Night: Jakob Littner’s Holocaust Memoir»; Adina Blady Szwajger «I Remember Nothing More: The Warsaw Children’s Hospital and the Jewish Resistance»; Abraham Lewin «A Cup of Tears: A Diary of the Warsaw Ghetto», под ред. Antony Polonsky; Raul Hilberg «The Destruction of the European Jews»; Gu..nther Schwarberg «In the Ghetto of Warsaw: Heinrich Jо. st’s Photographs»; Hanna Krall «Shielding the Flame: An Intimate Conversation with Dr. Marek Edelman, the Last Surviving Leader of the Warsaw Ghetto Uprising»; Naomi Samson «Hide: A Child’s View of the Holocaust»; Willy Georg «In the Warsaw Ghetto: Summer 1941»; Ju..rgen Stroop «The Stroop Report»; Larry Stillman и Morris Goldner «A Match Made in Hell: The Jewish Boy and the Polish Outlaw Who Defied the Nazis»; Manny Drukier «Carved in Stone: Holocaust Years – A Boy’s Tale»; Bernard Gotfryd «Anton the Dove Fancier and Other Tales of the Holocaust»; Lizzie Collingham «The Taste of War: World War II and the Battle for Food»; Joseph Ziemian «The Cigarette Sellers of Three Crosses Square»; George Eisen «Children and Play in the Holocaust: Games Among the Shadows»; Rubin Katz «Gone to Pitchipoi: A Boy’s Desperate Fight for Survival in Wartime»; Rochelle G. Saidel «Mielec, Poland: The Shtetl That Became a Nazi Concentration Camp»; статья автора Aviad Kleinberg «The Enchantment of Judaism: Israeli Anxieties and Puzzles», в журнале Critical Inquiry 35, № 3 (весна 2009); документальный фильм Клода Ланцмана «Шоа»; а также книга Дэниэла Мендельсона «Пропавшие: поиск шести из шести миллионов».

Эту книгу также трудно представить без вдохновения, поддержки и квалифицированных рекомендаций Кригана Трейнора, Дэниэла Мендельсона, Эдана Декеля, Андреа Барретт, Ребекки Ом, Рича Ремсберга, Маркеты Руликовой, Дэна Полсби, Томаша Кужнара и Майкла Кросса; без спасительного редакторского энтузиазма и информации, предоставленной Беном Джорджем, Рейганом Артуром, Джимом Рутманом, Питером Мэтсоном и Гэри Фискетйоном; а также без исследовательских материалов, предоставленных Роном Коулманом, Винсентом Слаттом, Каролин Ваделл и Ненси Хартман из Музея Холокоста (США); без Терезы Рой из Национального архива; без Агнежки Резкой из Еврейского Института Истории; без Александры Баньковской и Яна Ягельского из Еврейского исторического института имени Эммануэля Рингельблюма; и без Жюстины Майевской из Музея истории польских евреев. Также хочу выразить благодарность Агнежке Войтович-Ях, Войчичу Блажчику и Монике Олешко за помощь в налаживании контактов в Варшаве. И большое спасибо неутомимому и бесконечно осведомленному Алексу Дунаю за неоценимую информативность и экспертную помощь как в польской глубинке, так и в городах.

Помимо прочего, я испытываю невероятное преклонение и благодарность за огромное подспорье, которым стали для этой книги воспоминания Фриды Аарон, Ирены Абрахам, Фелы Абрамович, Эрвина Маума, Израэля Беркенвальда, Абрахама Бомбы, Хелен Бромберг, Нелли Чезаны, Митека Эйхеля, Лили Фенстер, Генри Франкея, Симона Фридмана, Генри Голдберга, Сэма Голдберга, Хени Голдман, Дорис Фукс Гринберг, Марселя Гурнера, Дэвида Гаскила, Джозефа Химмельблау, Йолы Хоффман, Давида Якубовского, Эрнера Юрека, Давида Кохальски, Анджея Краутхамера, Сары Лейбовиц, Анне Леви, Анны Левковиц, Якуба Михлевица, Ирены и Шимона Носковичей, Генри Нусбаума, Самуэля Оффена, Михеля Пинкаса, Голды Рифки, Анки Рохман, Сламы Роттер, Лидии Зишарц, Джека Шпигеля, Черны Штермы, Фелы Варшау, Ричарда Вейдмана, Цилы Винер и в особенности Мариан Маржински.

Наконец, хочу принести особую благодарность и отметить вклад тех читателей, которые увидели эту работу на самых ранних ее стадиях, вклад людей, чей оптимизм и энергия помогли этой работе состояться: спасибо Гэри Цебруну, Рону Хансену и в особенности Сандре Леонг, чьи советы оказали неоценимую помощь в моей работе с начала до конца. И наконец, больше всего я хочу поблагодарить моего первого и главного читателя, Карен Шепард, которая совершенно оправданно говорит всем, что делает из меня лучшего человека каждый божий день.