Электронная библиотека » Джим Шепард » » онлайн чтение - страница 5

Текст книги "Книга Аарона"


  • Текст добавлен: 30 января 2017, 14:40


Автор книги: Джим Шепард


Жанр: Книги о войне, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Отец Бориса просунул голову в проем и спросил, все ли в порядке. Когда никто не ответил, Борис выкрикнул из коридора: «В него въехала повозка». Отец начал снова мыть лицо.

Какое-то время после этого случая каждый раз, когда я закрывал глаза, я видел его там на улице. Ночью я не мог уснуть из-за странных мыслей, которые продолжали роиться у меня в голове. Когда я проснулся, у меня во рту была кровь и мама сказала, похоже на то, что я прикусил язык.

Что-то изменилось в папе после этого случая, он несколько дней не ходил на работу. Сидел за кухонным столом у окна, повернувшись ко всем спиной, приложив к голове влажное полотенце, и держал на коленях чашку чая, которую сделала для него мама. Она говорила, что все в порядке и мы просто должны ненадолго оставить его в покое. Иногда он смотрел на меня так, как будто немцы выбили всю смелость из нас обоих. Когда мы с Борисом выходили из квартиры и я попрощался, он легонько мне кивнул.


В ИЮНЕ СТАЛО ТАК ЖАРКО, ЧТО НИКТО НЕ МОГ УСНУТЬ, затем в ту ночь, когда немного похолодало, немцы решили прогнать мимо нашей квартиры всю свою армию.

Целую ночь танки продирались по улицам и по мосту через Вислу. Грузовики грохотали за ними вслед. Мы все стояли у окна и наблюдали за этим, потому что лежать было все равно невозможно. Вся квартира дрожала, и все, что не крепко стояло, звякало и тряслось. Нам пришлось убрать чашки с полок и положить их на пол. Каждые несколько часов мама восклицала что-нибудь в духе «сколько это еще будет продолжаться». Сначала папа пытался лежать в кровати, но через какое-то время даже ему пришлось подняться. Когда взошло солнце, мы все кроме мамы спустились вниз на тротуар, откуда открывался лучший вид.

Процессия продолжалась до полудня. Все немцы Германии ехали куда-то в этих грузовиках. Отец Бориса сказал, что он ни разу в жизни не видел такие машины, как у немцев, но я с трудом различал его слова из-за шума. Солдаты свисали везде и отовсюду. Никто не мог улицу перейти. Одна бездомная собака попыталась перебежать и чуть не лишилась хвоста.

На боках танков белой краской были написаны всевозможные немецкие слоганы. Чаще всего мы видели слоган со словами: «STALIN, WIR KOMMEN»[9]9
  Сталин, мы наступаем (нем.).


[Закрыть]

Некоторые ребятишки поменьше были взбудоражены видом огромных грузовиков, которые тянули гигантские артиллерийские установки. От темно-коричневых дизельных выхлопов у нас всех заболела голова, и мы вернулись в квартиру.

В ту ночь мы слышали взрывы в городе, а на следующее утро сообщили, что русские бомбили Варшаву. Бомбы упали на Окече, Театральную площадь и на трамвай рядом с Александровским мостом, при этом убив всех пассажиров.

– Что это ты все говоришь о своей матери? – спросил позже в то утро Борис. – Думаешь, нам всем хочется слушать про твою мать? Думаешь, у нас самих нет матерей и нам не нужно о них волноваться?

– Мне определенно стоит волноваться по поводу моей, – согласилась Адина.

Улицы кишели больными, и все говорили, что тиф продолжает распространяться. Отец сказал матери, что Бог утопил шелудивого, чтобы спасти остальную паству, и мама в ответ дала ему пощечину. Я рассказал об этом банде.

– И твой отец просто позволил ей себя ударить? – спросил Борис.

По его мнению, даже тиф мог принести пользу нашему делу, и он снова оказался прав, когда Лейкин пришел ко мне в квартиру и сказал, что Служба создает специальную группу, которая за дополнительные продовольственные карточки будет развешивать таблички про дезинфекцию и карантин. Он позволил мне привести всю группу, и мы три дня развешивали таблички.

– А как он тебя нашел? – поинтересовалась София, когда мы вешали табличку на дезинфекционную станцию.

– Может, я ему нравлюсь, – ответил ей я.

– Да ты никому не нравишься, – сказал Борис.

– В этом он совершенно прав, – подтвердила Адина.

Я использовал дополнительные карточки на покупку ржаной муки, каши и картошки. Борис принес по миске мясного супа каждому члену своей семьи.

Мама всех нас проверила на предмет высыпаний. Она протерла мне руку до мяса, чтобы перепроверить пятнышко, которое ее волновало.

– Немцы бросили нас всех в одну кучу и спустили с цепи ту самую эпидемию, которую пытались предотвратить, – сказала она.

– Представляю, как шокировали бы их твои слова, – сказал ей отец.

Мать Софии перенесла Сальцию в больницу, которая специализировалась на лечении заражения крови, но там ей сообщили, что ни в одной больнице не осталось места для больных другими заболеваниями. Все четыре больницы теперь лечили только эпидемию. Она сказала, что ее отец был раздавлен горем, потому что обе Брыжские девочки умерли в госпитале на Ставках.

– Что еще за Брыжские девочки? – спросил я, и она напомнила. – Теперь понял, – ответил я ей.

– Шимайя думает только о себе самом, – сказала она, и Борис с Лутеком засмеялись.

– Аарон, – поправил я.

– Аарон думает только о себе самом. Разве ты хоть иногда думаешь о других? – спросила она. – «Если ты, Моисей, умрешь от жажды, и скрижали превратятся в песок».

– Что это значит? – спросил я.

– Так говорил мой дедушка, – ответила она. – Когда кто-то его разочаровывал.

– А я-то что сделал? – спросил я.

– Ты ее разочаровал, – пояснил Борис.

– И что такое все понимают, чего я не пойму? – спросил я.

Мне надоело быть изгоем, на которого всем наплевать. Особенно ей.

Мне хотелось кого-нибудь стукнуть.

– Ты продолжаешь притворяться, что все так и должно быть, – сказала София.

– Почему ты говоришь это обо мне, а не обо всех остальных? – спросил я.

– Ох, перестань меня донимать, – сказала она.

– Я тебя не донимаю, – ответил я ей.

– И пойди помойся, – сказала она, а потом взяла Адину за руку и ушла.


НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, ЕЩЕ ПЕРЕД ТЕМ, КАК РАССВЕЛО, кто-то начал тарабанить в нашу дверь. Маме пришлось перешагнуть через меня в коридоре, чтобы выяснить, кто это. Когда она открыла дверь, какой-то немец сообщил ей: «Мне нужно двадцать человек». Он говорил на ломаном польском, но мы все равно его поняли. Он опустил взгляд на пол, посмотрел на нас, а потом переступил через нас и обыскал квартиру. Проходя по спальням, он перешел на немецкий, повторяя: «Raus, raus»[10]10
  Вон отсюда, вон отсюда (нем.).


[Закрыть]
. Он увел в коридор моего отца и братьев, а также отца Бориса. Прежде чем за ними захлопнулась дверь, мы увидели снаружи еще и желтого полицейского. Они разговаривали, и моя мама ходила от двери к плите и обратно к двери, а потом вернулся отец и сообщил: «Они сказали, что мы все отправляемся в трудовой батальон на несколько дней и что все будет хорошо. Мы будем работать, и нас будут кормить».


– О нет, о нет, о нет, о нет, – повторяла мама, а Борис крикнул, чтобы кто-нибудь закрыл дверь, потому что сквозняк.

– Перестань, – приказал ей отец. – По крайней мере с немцами мы можем быть уверены, что получим что-нибудь на обед. Немного горячего супа или что-нибудь такое.

Она начала с ним спорить, но он сказал, что новость о работе – хороший знак, потому что те, кто будет возвращаться, смогут захватить немного еды с собой. Он поцеловал ее, потом наклонился и поцеловал меня. Он посмотрел мне в глаза, как будто что-то собирался сказать, после чего встал и вышел в коридор, закрыв за собой дверь.

После этого мама бросила на нас такой взгляд, как будто некая катастрофа выползла из самих стен.

– Убери ее отсюда, – в конце концов сказала мне мать Бориса. – Я закончу уборку. Иди постой где-нибудь в очереди, – сказала она моей маме и вырвала подстилку из ее рук. – Сделай что-нибудь полезное, чтобы прокормить свою семью.

Мама села за кухонный стол и закрыла лицо руками.

– Ну что ты, – сказал я ей. – Какой смысл сидеть тут и ждать, сложа руки.

Это была одна из ее фразочек, и именно она помогла маме подняться. Она взяла шляпу и сумочку и повела меня на улицу вслед за собой.

Магазины на Гесии были пустыми, и на картонках, которые стояли в витрине, было написано ПУСТЫЕ КОРОБКИ. Женщина, которая мела мусор туда-сюда старой соломенной метлой на выходе из одного магазина, сообщила маме, что позже утром на одной бойне на Гжибовской можно будет купить немного мяса, и мы отправились прямо туда.

Проходя мимо Джельной, мы увидели толпу, которая собралась вокруг парочки женщин, разливавших серое молоко из грязной жестянки. Мама прочитала их картонную табличку и повела меня дальше со словами, что они просят слишком дорого.

Она шла и разговаривала сама с собой. Она говорила, что нам ничего не будет стоить просто взглянуть. Она говорила, может, они выложат конину, смоченную в уксусе и воде, которые делают мясо более нежным.

Перед фотографической студией на аркаде она поправила туфлю. На оконной витрине было написано WehrmachtSOLDATEN. Мимо проехал рикша, и она пожаловалась, что сейчас все, у кого только остались руки и ноги, повскакивали на велосипеды и сделались китайскими кули.

– Твой несчастный отец, – сказала она.

– Ты все еще прихрамываешь, – сказал я ей.

– Им следовало бы брать только одиноких мужчин. Сначала они брали на работу только одиноких, – сказала она. – Поэтому все срочно начали играть свадьбы.

– Тебе нужно снова поправить туфлю? – спросил я.

– А что с твоими? – спросила она.

– Перевязка помогла, – ответил я ей.

Мы прошли мимо мальчишки-скрипача, который играл «Ba’al Shem Tov» за монетки. Он прекратил играть, пережидая, когда я отойду от его кружки подальше.

– Не знаю, отчего немцы вечно отыскивают твоего отца, – сказала она. – В Шаббат двое из них избили его за то, что он не отдал им честь.

– Я видел отметины, – сказал я.

– Другой побил его, потому что он отдал честь, – сказала она. – Этот сказал ему: «Ты не из моей армии».

– Почти все возвращаются из рабочих бригад через пару-тройку дней, – наконец сказал ей я.

– Я думала, что они пробудут здесь несколько месяцев, заставят пахать на них, а потом уйдут и мы снова будем мирно себе жить, – сказала она.

– Ты про немцев? – спросил я.

Она ничего не ответила.

– Думаешь, твой друг из еврейской полиции мог бы помочь нам разузнать, куда их забрали? – спросила она. – Мелкий пишер[11]11
  Поганец (диал. идиш.).


[Закрыть]
с большими ушами?

– Он мне не друг, – сказал я. – Откуда ты о нем знаешь?

– Он сказал, что он твой друг, – сказала она. – Он заходил, искал тебя.

– И чего он хотел? – спросил я.

– Я же только что сказала – он хотел тебя найти. Может, это то место, – сказала она и зашла в дверь многоквартирного дома. Однако магазин, который там когда-то находился, уже исчез. Вместо него в пустой комнате стоял маленький круглый стол, а за ним – старик, который пытался спрятать свою бороду, обмотав лицо тряпкой, будто у него болел зуб.

– Твой друг – один из тех умных полицейских, которые не любят командовать людьми направо и налево, и вместо этого всегда поясняют, почему нужно сделать то или другое, – сказала она, когда мы снова вышли на улицу. – По их глазам видно, что они как бы хотят показать, будто от них ничего не зависит.

– Он мне не друг, – повторил я ей. – Но если я его увижу, я спрошу, может, он что-нибудь знает.

Она повела нас на деревянный мост через Пржебижскую улицу и остановилась посредине рядом с другими людьми, которые вглядывались в Вислу. Мы наблюдали за тем, как баржа спускается по реке. Мы видели какую-то зелень на другой стороне. Она положила руку мне на плечо, а я положил руку ей на спину.

Наконец, мы спустились с моста.

– Когда я была маленькой девочкой и была голодна, я просто стояла напротив магазинов с выпечкой, – рассказывала она мне. – Будто бы я почувствую сытость уже от одного вида. Однажды я съела соленые огурцы, которые украла из бочки, и после них у меня начался понос.

– Думаю, это научило тебя тому, что не следует красть, – сказал я.

– Красть всегда неправильно, – сказала она.

– Нет, это голодать всегда неправильно, – ответил ей я.

Она спросила, знал ли я о том, что теперь вместо фразы «он продал последнюю рубашку» говорят «он продал последний горшок со своей кухни», потому что без горшка не в чем приготовить еду.

– Этого я не знал, – сказал я ей.

– Трудно жить в мире, когда за обедом видишь, что у других семей тарелки пополнее, – сказала она.

Меня тошнило от всего, в том числе от нее. Я шел рядом с ней так, как будто она была моей главной проблемой.

А она смотрела на меня так, как будто знала, о чем я думаю.

– Я злюсь на богачей за то, что они не выполняют свой долг по отношению к бедным, – наконец произнесла она.

– А с чего бы им нам помогать? – спросил я.

– Ты ведь слышишь детей на улице, как они голодают ночами напролет, – сказала она.

– А кто не голодает, – возразил я.

– Богатые люди, – сказала она. – И им следует делать больше, чем сейчас.

На Гржибовской мы никого не увидели, но потом двое мужчин дали нам знак зайти в квартиру, где две женщины уже спорили с ними над открытым бидоном.

– Это – мясо, – сказал один из мужчин. – Даже если ты его перекрутишь, это все равно мясо.

– Постыдились бы, – сказала одна из женщин. – Я не буду есть перемолотые дырки от задницы.

– Никто вас и не заставляет ничего есть, – сказал ей мужчина.

Мама вытащила меня обратно на улицу.

– На Цегляной есть еще один магазин, – сказала она. Посмотрев ей в лицо, я устыдился того, что думал. Мы шли и по очереди сжимали друг другу руки. Когда мы подошли к длинной очереди, я спросил, что там такое.

– Ну вот мы и пришли, – сказала она.

Дети ходили вдоль очереди из конца в конец и продавали сигареты и леденцы. Желтый полицейский стоял, сдерживая уличные банды от проталкивания вперед. Женщина, знакомая мамы, спросила, хорошо ли мама себя чувствует и как она держится, мама пожала плечами и ответила: «У нас веселья не бывает».

Муку продавали по тридцать пять злотых за килограмм. Хлеб из зеленой пшеницы закончился, и осталось всего несколько буханок из отрубей и картофельных обрезков. Она купила килограмм за шестнадцать злотых. Хлеб был липким, но пах как сухарь. Она несколько раз перевернула его в руках.

– Когда они добавляют слишком много опилок, начинает казаться, как будто ешь с тротуара, – сказала она по дороге.

Она прижимала лицо к буханке, когда думала, что никто не смотрит. Мы прошли несколько кварталов, прежде чем она наконец убрала его в сумку. Затем она дважды постучала на удачу, снова взяла мою руку, и мы отправились домой.


У НАШЕЙ БАНДЫ ПОЯВИЛИСЬ ПРОБЛЕМЫ С ДРУГОЙ БАНДОЙ.

Они превосходили нас численностью. Мы отправили Софию и Адину с двумя наволочками краденых масляных бобов, но сами себя перемудрили, потому что другая банда шла за ними по пятам и отобрала бобы. К тому же они толкнули Адину на землю, когда она пыталась им помешать. Она поднялась и ударила их главаря по лицу, и они начали бить ее ногами.

– Мы с Аароном с этим разберемся, – сказал девочкам Борис.

– Ну да? – спросил я.

– Это вы-то вдвоем? – спросил Лутек. – А почему с ним?

– Потому что втроем будет слишком много, – ответил Борис.

– А почему не со мной? – спросил Лутек.

– Потому что ему самое время начать что-нибудь делать, – сказал Борис.

– И что вы собираетесь предпринимать? – спросила Адина.

– Мы назначим им таксу, – сказал Борис.

– Это еще что значит? – поинтересовалась она.

На это он ответил, что она еще узнает.

На следующее утро он привел меня к воротам Хлодной улицы.

– Вон тот – их главарь, – сказал он, показывая на мальчишку в клетчатой кепке и подтяжках, который слонялся возле какой-то семьи, продававшей что-то из коробки на улице.

– Откуда ты знаешь? – спросил я, но он проигнорировал мой вопрос. Он взял банку меда, ту самую, которую принесла с собой его семья, вытащил ее из-под рубашки и передал мне.

– Когда я был маленьким, я говорил себе, что если и не вырасту выше, чем все остальные, то по крайней мере стану самым злым, – сказал он.

Он сказал мне подождать полчаса и потом показать мальчишке мед, когда буду идти мимо него, а потом заманить его на Мирув. Он сказал, что я должен убедиться, что иду по левой стороне улицы, которая спускается к Мируву, и если за мной пойдут больше двоих, я должен снять шапку, когда сверну на Электоральну. Он сказал, чтобы я не заморачивался и что ни один волос не упадет с моей головы.

– И что вы собираетесь предпринимать? – спросил я.

– Заткнись и неси мед, – сказал он.

– Мы даже не знаем, что он из себя представляет, – сказал я ему.

– Он – бандит, такой же, как и мы, – ответил он.

Я подождал, а потом сделал, как он велел. Сначала я думал, что ничего не вышло, но когда обернулся на Сольной, увидел мальчишку, который отвернулся и принялся смотреть в витрину магазина.

На Электоральной было меньше людей, а на Мируве – еще меньше, потому что она была короткой и вела прямо к стене. У стены дома́ были нежилые, пустые дверные проемы зияли среди руин. В окне через улицу я увидел, что мальчишка подошел ближе. Что ты будешь делать, когда улица закончится? Так я подумал, когда проходил мимо двери и увидел Бориса, который прятался внизу в завалах, приложив палец к губам и сжимая кирпич.

Я повернулся и лицом к лицу столкнулся с мальчишкой, и тот остановился, но уже слишком далеко зашел, и Борис занес кирпич сбоку от его клетчатой кепки, после чего сбил его на тротуар, а потом схватил за плечи и потянул туда, где был провалившийся подвал, чтобы нас никто не заметил с улицы. Я последовал за ним. Борис бросил туда мальчишку, потом поднял другой кирпич и еще раз его ударил. Звук был похож на лопату, которая врезается в грязь.

– Что ты наделал? – спросил я. Я лепетал, как малое дитя.

– Почему ты развернулся? – спросил он. Казалось, что он больше злится на меня, чем на мальчишку.

– Он умер? – спросил я. Но сам видел, что тот еще жив. Голова у него дергалась вперед-назад, а руки то и дело сжимались.

Борис присел над ним, вытянул булавку с запиской «ЖИВИ И ДАЙ ЖИТЬ ДРУГИМ» и приколол записку к рубашке мальчишки.

– Отдавай мед, – сказал он. После этого он потащил меня на улицу.

– Мы что, оставим его вот так? – спросил я. Но мы уже его оставили.

В тот вечер Хлодна была только нашей. Борис сказал, что другая банда, наверное, до сих пор бродит и ищет главаря. Мы послали около дюжины детей помладше толпиться у ворот. Они скакали плечом к плечу, носясь так быстро, как могли, и синие с желтыми полицейские пытались побить и порвать одежду у кого только могли, но большинство прорвалось. Мы заплатили каждому по кусочку сахарина и приказали ждать, пока в воротах не сгрудится толпа. Борису вся эта задумка показалась смешной. Он сказал: из-за того, что за последнюю ходку нам заплатили деньгами, он заставит нас разделиться и отправиться покупать вещи в арийских магазинах за стеной. Он сказал, что штука в том, чтобы идти медленно и пройти мимо полиции так, будто они торговцы, и не бежать, даже если кто-то первым сделает шаг в нашу сторону. И еще мы должны как только можем вычистить одежду и башмаки, прежде чем выходить. А когда мы будем ходить по магазинам, мы должны спрашивать, что нам нужно, с таким выражением, как будто мы – хозяева этого места.

– Как твоя сестра? – спросила Адина Софию, и я стукнул себя по голове за то, что сам не додумался спросить.

София сказала, что у Сальции дела неважно. Адина обняла ее, София спросила, не начинает ли Адина заболевать, а та рассказала, что в их квартиру въехало еще два семейства. И пока эти семьи сидели и болтали с одним из ее дядюшек, прибыла третья семья. Она понятия не имела, где им всем разместиться.

– Теперь нас шестеро в одной комнате, – сказала она. – А в чулане и в одном из углов постоянно капает вода. Прямо у моей головы, целую ночь. Мы просили с этим как-то разобраться, но никто ничего не починил.

Один из синих полицейских на площади схватил какого-то ребенка за рубашку и порвал ее со спины.

– Ты порезался? – спросила меня София.

– У него плохие десны, – сказал ей Борис. – Слышала, как воняет у него изо рта?

И тогда я рассказал о том, что сделал Борис.

– Кирпичом? – переспросил Лутек, когда я закончил.

– Прямо по голове, – сказал я.

– Да здравствует Борис, – сказала Адина.

– Мне кажется, что он умер, – сказал я.

– Ему следовало усвоить, что красть нехорошо, – сказал Борис.

– Думаешь, теперь они оставят нас в покое? – спросила София.

– Если не оставят, получат еще один кирпич в голову.

– Да здравствует Борис, – сказала Адина.

– Ты уже это говорила, – сказал ей Лутек. И тогда я понял, почему Борис взял меня вместо Лутека.

– Он, может быть, и правда умер, – повторил я, но они все посмотрели так, как будто им и своих проблем хватало.

– Почему мы продолжаем тут сидеть? – поинтересовалась Адина.

– Мы ждем знака с той стороны, – сказал ей Борис. Нам пришлось поменять место обмена, и мы послали одного из мелкой ребятни с запиской.

Я спросил у Софии, горюет ли еще ее отец о Брыжских девочках.

– Какая тебе разница? – сказала она.

– Ну я же задал вопрос? – спросил я.

– Бедный Шимайя, – заметил Борис. – Все думают, что ему плевать.

Она сказала, что ее отцу было уже лучше, но Ханка Нажельска все еще ревела по этому поводу днем и ночью.

– Ханка Нажельска видела меня с тобой и прозвала меня трефной грязью в трефном горшке.

Он засмеялся.

– А что вы с ним делали вдвоем? – спросил я.

– Она сказала, что снова сделает мой рот кошерным, – сказала она Борису. – Она положила камень в горшок с паром, но я закричала, что он был слишком горячий, и она немного его охладила, прежде чем положить мне в рот.

– Так вот как рот становится кошерным? – спросил Борис.

София отвернулась и вытерла глаза, а Адина шлепнула его по руке.

– Среди нас нет ни одного хорошего еврея, – сказала София.

– Хорошие евреи покупают то, что приносим мы, – сказал Борис.

– А как насчет твоего брата? – спросила Адина.

– А как насчет твоего? – спросила София. – Я имею в виду самого старшего.

– Он молится наедине по будням и ходит на общие службы по праздникам, – сказала Адина. – Когда их устраивают. Разве твои дяди не религиозны?

София ответила, что один из ее дядьев ходил в шул[12]12
  Шул – еврейская религиозная школа.


[Закрыть]
, но не дошел до давен[13]13
  Давен – экзамены в шуле.


[Закрыть]
, а просто сидел в шуле, а второй туда даже не ходил. Правда, он всегда старался достать им карпа или гуся на Шаббат.

Мальчишка, которому не удалось проникнуть через ворота, пошел к нам за своим куском сахарина, но Борис взглядом остановил его.

– Вот к Шимайе въехало всего четверо, – горько заметила Адина. – А к нам вселилась целая деревня.

– У его семьи все могло быть намного хуже, – сказал ей Борис.

– У меня было шесть братьев и сестер, и пятеро умерли во младенчестве.

– Бедная твоя мама, – сказала София.

– И только посмотри на сына, который выжил, – сказал Лутек.

– Раньше я часто говорила маме о том, как боюсь, что у меня не будет детей, – сказала София. – Она мне на это отвечала, чтобы я не смела так говорить и что у меня будут дети; дай только время.

– Может, в этом году, – сказал Борис. Лутек засмеялся.

– У меня на родине девчонки крепкие, но не слишком умные, – сказала Адина. – Раньше я думала, что можно забеременеть от поцелуя.

– От моего точно можешь, – сказал Борис.

Лутек и Адина начали смеяться над его хвастовством.

– Чудо уже то, что я выросла нормальной, – сказала София. – Если меня можно назвать нормальной.

– Тебя – нельзя, – сказал ей Лутек.

– А я думаю, что ты уж точно не нормальный, – ответила она ему.

Рабочая бригада вернулась, пройдя через ворота. Полчаса ушло на проверку документов каждого отдельного работника на всех трех контрольно-пропускных постах. Наших отцов в бригаде не оказалось. И ни один из моих братьев тоже не вернулся.

– Ты когда-нибудь играл в праздничных пьесах в хейдере? – поинтересовалась Адина у Бориса. Увидев, какой взгляд он бросил в ответ, она добавила, что просто спросила.

– Что с тобой не так? – спросил он.

Мальчишка, у которого порвали рубаху, стоял посреди площади и пронзительно вопил от полученных побоев. Машинам приходилось объезжать то место, где он стоял. Он пытался дотянуться до участка спины, где у него болело.

– Ну хватит уже с этой шумихой, – сказал Лутек. Вопли мальчишки перешли в рыдания, и он ползал в пыли на четвереньках.

– Посмотрю, что там такое, – наконец сказал Борис. Он встал и перешел на другую сторону улицы к аптеке.

– Куда он пошел? – спросила Адина.

– Со второго этажа можно увидеть, что творится по ту сторону стены, – пояснил ей Лутек.

Через несколько минут Борис вернулся и брякнулся на спину так, что его ноги повисли в воздухе.

– Он там, – сказал Борис. – Не знаю, чего он ждет.

Стоящий на четвереньках мальчишка наконец поднялся и побрел в нашу сторону, как маленький калека.

– Этого-то нам и не хватало, – сказал Борис.

– Отдай мне мою конфету, – сказал мальчишка, остановившись напротив нас. Никто с пропускных пунктов не обращал на нас никакого внимания.

– Отдай ему конфету, – сказала София Борису.

Она протянула мальчишке сахарин, который достала из маленького мешочка, привязанного к поясу у нее на юбке.

– Мне положено два куска, – сказал мальчишка. Ленивый глаз[14]14
  Амблиопия («ленивый глаз») – функциональное понижение зрения, при котором один глаз почти не задействован в зрительном процессе.


[Закрыть]
делал его еще уродливее.

– Почему это тебе положено два? – спросил его Борис.

– За то, что я вытерпел такое битье, – сказал мальчишка.

– Ну, положим, я заслужил жареного гуся, – ответил ему Лутек. – Но мы не всегда получаем то, что хотим.

– Нет, я заслужил два, – повторил мальчишка.

– А ну пошел вон отсюда, а не то мы тебе покажем, что такое настоящая трепка, – сказал ему Борис.

– Я позову полицию, – ответил мальчишка.

Борис встал и одной рукой поднял его за шею так, что ноги у того задергались в воздухе.

– Что это вы там делаете? Отпусти его, – закричал вдруг кто-то так, что перепугал нас.

Этим человеком оказался Корчак, Старый Доктор.

– Вам должно быть стыдно, – сказал он. Он оторвал руку Бориса от шеи мальчишки. София с Адиной поднялись на ноги.

– Убирайся отсюда, дедуля, – сказал ему Борис. – От тебя несет водкой.

Старик выпрямился. Я не слышал никакого запаха. Затем он произнес:

– Обратите внимание на то, что я сейчас скажу. Оно еще может вам пригодиться.

– Это же Старый Доктор, – сказала Адина Борису. – Он управляет сиротским домом.

Старик замер в ожидании, как будто это могло что-нибудь изменить.

– Так ты пришел нас поучать или у тебя есть предложение? – спросил Борис.

– У меня к вам предложение, – ответил Корчак. – Я предлагаю вам оставить моих мальчиков в покое. Я предлагаю вам оставить всех этих мальчиков в покое.

– А кто назначил тебя королем мира? – спросил Лутек.

– Прошу прощения за наших друзей, – сказала Корчаку София.

– Пойдем домой, Митек, – сказал Корчак, обращаясь к мальчишке.


Мальчик пошевелился за его спиной. Из них получилась живописная парочка: старик с грязными очками и мальчик, у которого был ленивый глаз и у которого не было рубашки.

– У тебя штаны как у бродяги, – сказал Борис.

– Бродяга бы их не взял, – ответил ему Корчак.

– Знаешь, где я его нашел? – сказал Борис, кивая в сторону мальчишки. – Он рылся в мусоре. Может, тебе стоит подкармливать своих детей?

– Любой, кто когда-нибудь вставал мне поперек дороги, подтвердит, что я все еще могу довольно неплохо врезать, – сказал ему Корчак.

– И эта старая развалина мне еще угрожает? – спросил Борис у Софии.

– Борис, пошли, – сказала ему Адина.

– Разве мы тебя заставляли что-то делать, парень? – спросил Борис.

– Вам все равно, что с ними случится, – сказал ему Корчак. – И кто пострадает. И все только ради того, чтобы вы могли разок где-нибудь разжиться хлебом. Верно?

– И это ты, большая шишка с собственными владениями, будешь нас судить? – спросил Борис.

– Собственными владениями? Да чем может владеть еврей? – спросил его Корчак. – Мы-то никогда ничем не владели.

– Так вот, может, дома принадлежат им, – сказал ему Борис. – Но улицы – наши.

– Неужто улицы и впрямь ваши? – спросил Корчак. – Посмотри вокруг.

– Смотрю, и очень тщательно, – сказал Борис.

– Оставь моих мальчиков в покое, – повторил Корчак.

– Возвращайся в свой приют, – сказал ему Борис. – И достань им немного супа.

Старик повернулся к нам.

– На каждого, кто так себя ведет, найдется тот, кто ведет себя прилично, – сказал он. После этого он ушел, ведя мальчишку за плечо. А мальчик, которого ждали мы, наконец, появился в воротах и дал нам знать, что новое соглашение в силе.


КАЖДОЕ УТРО МАМА УПРАШИВАЛА МЕНЯ ПОЙТИ в штаб-квартиру Службы Порядка и выяснить, что мог рассказать мне Лейкин. Иногда я ждал до полудня, чтобы встретиться с ним. Он рассказал мне, что отец и один из братьев все еще вместе и что они работают в бараках СС на Раковецкой улице, в кавалерийских бараках в Служевце, а также таскали каменный уголь на запасных железнодорожных путях за городом. Он сказал, что, может быть, они также занимались дорожными работами. За все это им до сих пор не платили, потому что юденрат имел задолженность по зарплатам, но им выдавали хлеб и редиску. Он полагал, что они находятся в лагере в Кампиноском лесу. О другом моем брате и отце Бориса он ничего не знал. Он сказал, что семьи, у которых в лагеря забрали единственного кормильца, могли рассчитывать на небольшое денежное пособие от юденрата, правда, он точно не знал, к кому нужно обращаться по этому поводу. Он также сказал, что поскольку мне уже исполнилось тринадцать, настало время мне и самому зарегистрироваться. Я не упомянул об этой детали, когда пересказывал маме новости.


Он сказал, что кроме этого ему было мало что известно. Сам Черняков лично вмешался в разбирательства с ответственными за еврейский вопрос людьми из СС по поводу состояния лагерей, и директор Департамента по Еврейскому Труду в Arbeitsamt пообещал увеличить пайки и улучшить условия работы.

Однажды утром в ливень я открыл нашу дверь и увидел Лейкина, а позади него стоял офицер СС. Офицер был высокого роста, и поверх фуражки он надел прозрачный капюшон от дождя. Он улыбнулся и стряхнул воду с рукавов дождевика, отодвинул Лейкина в сторону рукой и сказал: «Guten Morgen». Он говорил с выражением человека, который был рад тому, что ему удалось так долго сохранять терпение в обществе непослушных детей. Он поинтересовался по-польски, говорю ли я на немецком. Когда я ответил, что не говорю, он кивнул и начал так яростно счищать грязь со своих сапог, что надвое порвал наш коврик для обуви.

Левый рукав его форменной куртки был подоткнут под ремень, потому что у него не было руки. Он заметил, что я смотрю на рукав, и сказал по-польски: «Войны – это вам не пирушки. А вот ты должен чувствовать себя везучим молодым человеком, правда?»

Лейкин представил его как оберштурмфюрера Витоссека. Я поздоровался, и немца, казалось, повеселил мой тон.

Борис притворялся, что спит на полу у моих ног.

– Я бы попросился войти, но, наверное, теперь – не лучшее время, – сказал немец.

– Правда, он неплохо говорит по-польски? – заметил Лейкин.

– Тебя зовут Аарон Ружицкий? – спросил немец.

– Да, – ответил ему я.

– Не мог бы ты выйти в коридор, – сказал он.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации