Текст книги "Воин тумана"

И тут же в комнате стало темно, несмотря на горевший огонь. Я почувствовал, как сотни демонов, замерших было в ее присутствии, вновь обрели силы. Возле Миноса на фреске появился обнаженный человек, в одной руке державший бычью голову, а другую положивший Миносу на плечо. Отблески огня играли на его мускулистом торсе, и казалось, что он живой и движется.

И правда, еще мгновение, и он затопал ногами, точно вол в стойле.

С цветком люпина в руке я быстро взбежал по лестнице и быстро опустил плиту. Потом чуть было не бросил люпин в огонь, но его синие лепестки так сверкнули, что я понял: это всего лишь дикий цветок, причем только что распустившийся и еще влажный от росы. Тогда я снял с головы венок, в котором было множество таких же люпинов, которые, впрочем, печально поникли, и бросил венок в огонь, а подаренный мне Корой цветок бережно вложил между последними листами своей книги и скатал ее.

Мне казалось, что если молишься этой богине, нельзя беспечно уничтожать то, что она тебе подарила.

Теперь я, пожалуй, описал уже все, что помню из событий этого дня и ночи. Уже и память о том утре, когда мы пришли в храм и впервые встретились с Полигомом, увяла, подобно моему венку. Я заглянул в записи, чтобы проверить, нет ли там упоминаний о гостинице, где мы остановились с Пиндаром, Гилаейрой и Ио, но ничего не нашел. Я и названия этой гостиницы не помню, как не помню и того, где она расположена, не то прямо сейчас отправился бы туда и рассказал Пиндару о встрече с Девой. Впрочем, ночью двери все равно будут заперты, даже если мне и удалось бы эту гостиницу разыскать.

Я старался писать помельче, как всегда, чтобы сэкономить место, и теперь глаза мои болят, прямо-таки горят огнем, когда я пытаюсь при свете священного очага разобрать бледные строчки, которыми книга уже заполнена почти наполовину. Ладно, сегодня писать больше не буду.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 20
У МЕНЯ В КОМНАТЕ

Вернувшись в дом Каллеос, я решил продолжить записи, перечитав последнюю, хоть и не был уверен, правда ли все это. Не помнил я и того, как давно в последний раз брал в руки стиль. Свиток я обнаружил лишь сегодня утром, доставая чистый хитон, и подумал, что, если мне понадобится что-то написать, я непременно им воспользуюсь и сперва конечно же напишу, кто я такой. Судя по тому, что я успел прочитать, в этой книге говорится лишь о том, кем я был раньше.

Я Латро, и Каллеос называет меня своим рабом. Здесь есть и еще одна рабыня, совсем ребенок, и она слишком мала для тяжелой работы. Есть в доме также два повара, одного зовут Лал, имени второго я не помню. Но они не рабы, ибо сегодня вечером Каллеос заплатила им, и они отправились по домам. Здесь живет еще много женщин, но они также не рабыни и, по-моему, вообще не работают, только привечают мужчин – ложатся с ними в постель, вместе с ними едят и пьют. До прихода гостей кое-кто из женщин пытался приставать ко мне со всякими шутками, и мне было ясно, что я им нравлюсь и ничего дурного они в виду не имеют. С ними Каллеос тоже расплатилась сегодня утром после завтрака.

Потом одна из них осталась дома, чтобы поговорить со мной, а остальные отправились на рынок. И эта женщина сказала:

– Сегодня вечером я пойду в Элевсин, Латро, и это просто замечательно!

Если хочешь, я могу попросить Каллеос отпустить и тебя тоже.

Я знал, что Латро – это мое имя, потому что оно написано на двери, ведущей в эту комнату. Я спросил, почему я должен хотеть пойти в Элевсин.

– Ах да, ты ведь ничего не помнишь! Неужели это действительно так?

– Да, я ничего не помню.

– Жаль, что Пиндар уже ушел! Ему пришлось оставить тебя здесь, потому что Каллеос не соглашалась продать тебя за те деньги, какие у него были.

Но все же, по-моему, лучше бы он остался, а за деньгами послал кого-нибудь.

Было видно, что она относится ко мне с искренней симпатией и заботой. Я сказал, что вполне счастлив здесь и только что наелся до отвала, закончив подавать к столу.

– Ты говорил, Дева обещала, что ты вновь увидишься со своими друзьями?

Хоть бы она поскорей выполнила свое обещание!

Вот так я и узнал, что не всегда жил в этом доме, что у меня, видимо, есть где-то семья и родина. Я смутно помнил, как заботливо относились ко мне, маленькому, высокий взрослый мужчина и такая же высокая женщина. Как я помогал этой женщине уносить срезанные мужчиной сухие виноградные лозы.

И как мы разговаривали – на моем родном языке! Я хорошо понимал все, что говорила мне Каллеос и другие здешние люди, и мог им ответить, но знал совершенно точно, что их язык не родной мне, что на родном языке я могу поговорить только с самим собой. Да еще могу писать на нем – что сейчас и делаю. Начав писать, я еще не успел вспомнить, кто такая эта Дева, потому что не читал последних записей, однако спросить об этом оказалось не у кого: та молодая женщина уже ушла.

После завтрака я собрал посуду и отнес на кухню. Увидев меня, повар Лал спросил:

– Ты о спартанцах слышал, Латро?

– Нет. А кто это?

– Самые лучшие воины в мире. Говорят, их победить невозможно.

Второй повар неприлично хрюкнул.

– Ну, это ведь другие говорят – я же не утверждаю, что это именно так и есть, – обернулся к нему Лал. – А сейчас вроде бы спартанцы ходят по Афинам и в каждом доме задают одни и те же вопросы. По-моему, городскому начальству не следовало бы этого им позволять. Разумеется, Спарта – наш союзник, так что, наверное, власти просто не хотят лишних неприятностей – ведь если бы они сказали "нет", то эти спартанцы силой ворвались бы в город. А здесь и так осталось совсем мало мужчин – большая часть в армии или на флоте. И кто его знает, что могло бы тогда произойти?

– Ну ты-то знаешь, – заметил второй повар. – Да и все остальные тоже.

– А сюда они не придут? – спросил я.

– Я думаю, могут. Они повсюду ходят. Да в общем-то ничего страшного в том, чтобы сказать спартанцам, что у нас было вчера на завтрак, я не вижу.

– Вот мы им и скажем, – снова откликнулся второй повар. – Прямо так и скажем: что, дескать, тут дурного?

– Да, так и скажем, – кивнул Лал. – Лучше уж так.

Я принес еще один поднос, уставленный грязной посудой, и повара заставили маленькую Ио мыть ее. Внутренний дворик был буквально усыпан мусором, в основном яблочными семечками и кожурой, и Каллеос сказала мне:

– Я твоя хозяйка, Латро, ты помнишь это? А теперь подмети-ка здесь как следует, да не забудь: ты должен открывать дверь посетителям и спрашивать, кто и за чем пришел. Ну и еще кое-что. Ты помнишь?

Я кивнул и сказал, что только что прочитал об этом на дверях собственной комнаты.

– Вот и хорошо, – успокоилась Каллеос. – И не забудь непременно подмести еще раз после того, как уйдут гости. Постарайся и это запомнить: я люблю, чтобы с утра во дворике было чисто. Да вот еще что, Латро: девушки свои комнаты обязаны убирать сами – хотя они, конечно, постараются заставить тебя делать это, ленивые неряхи. В любом случае их комнаты должны быть убраны к вечеру. Если увидишь, что кто-то отлынивает, скажи мне.

– Хорошо, госпожа, – сказал я.

– А вечером, когда будешь открывать дверь гостям, не впускай ни одного пьяного, если он не докажет тебе, что у него есть деньги – причем серебро, а не медяки! Золото тоже годится. Впускай любого, у кого есть золотые монеты. Но если у человека вид обшарпанный, если он кажется пьяницей или, наоборот, полным трезвенником, не впускай его ни в коем случае. И не вздумай без нужды размахивать своим ужасным кривым мечом! Впрочем, надеюсь, нужды в этом и не возникнет.

– Я понял, госпожа.

– Твоих кулаков вполне достаточно. Можешь пустить их в ход – как в прошлый раз с этим, как там его?… Да, когда Ио вымоет посуду, пошли ее ко мне. И не позволяй двум этим бездельникам на кухне сваливать на ребенка всю грязную работу! Мы с ней отправимся на рынок. Большую часть необходимой к вечеру провизии я, конечно, закажу – ее принесут позже, – ну а всякие мелочи прихватит Ио. И когда разносчики принесут наши покупки к задней двери, не болтай с ними, а проверь, все ли на месте, и отправь их немедленно прочь. Нечего им совать свой нос в наши дела! Итак, я на тебя рассчитываю, Латро?

Гости появились, едва стало темнеть. В основном это были лысые или седые пожилые мужчины, и они показались мне слишком старыми, чтобы с ними драться. Я всех впустил и, пока девушки развлекали их, немного поспал прямо на табурете у двери. Проснулся я, лишь когда первые из гостей уже собрались уходить. Некоторые, впрочем, остались на ночь в комнатах девушек. Когда внутренний дворик опустел, я отнес кубки, чаши и тарелки на кухню, чтобы Ио завтра все это вымыла, и вытащил свою метлу.

Большая часть светильников была потушена, а в углу дворика спал какой-то мужчина. Было совершенно ясно, что как следует убрать здесь невозможно, но я решил сделать все, что в моих силах. Находиться ночью во дворике было особенно приятно. Месяц тонким серпиком светился сквозь пелену легких облаков, отбрасывавших на стены едва заметные тени. Стало прохладнее, в воздухе пахло росой и цветами, которые Каллеос купила еще днем.

Я как раз подметал в углу, где стояло множество ваз с цветами, когда плеча моего коснулась женская рука. Я обернулся, пытаясь разглядеть лицо незнакомки, но оно терялось во мраке.

– Пойдем со мной, дитя войны, – сказала женщина. – А это сделаешь позже. Или никогда.

Догадавшись, что именно ей нужно, я бросил метелку на каменный пол и стал искать незнакомку в темноте среди вазонов с цветами, однако увидел ее, лишь когда она зажгла серебряный светильник в форме голубя, который, как оказалось, висел у нее над постелью.

Я не могу вспомнить, сколькими женщинами уже обладал в своей жизни.

Возможно, их не было вообще. Знаю лишь, что для меня в ту ночь она была первой и единственной, ибо ни одна другая не могла в сравнении с нею даже претендовать на звание настоящей женщины. Наши любовные восторги, казалось, продолжались бесконечно, вставали и рушились в прах города, а я все сжимал ее в объятиях, все время ощущая на лице дуновение душистого весеннего ветерка.

Возлюбленная моя была еще очень молода, почти ребенок. Ее нежная кожа казалась розовой в розоватом свете светильника-голубя; но само тело ее было вполне женским, груди маленькие, но идеальной формы. Очи синели, как летнее небо, волосы вздымались языками пламени, и от нее исходил дивный запах амброзии и тысячи других ароматов, свойственных ночи.

– Ты забываешь все на свете, – сказала она. – Но меня будешь помнить!

Я кивнул: говорить я не мог. По-моему, я даже пальцем пошевелить был не в состоянии.

– Я куда прекрасней моей извечной соперницы. У нее три лика[103]103
  Имеется в виду Триодита или Тривия, «богиня трех дорог» – эпитет, данный трем богиням: Артемиде, Гекате и Селене.


[Закрыть], но ни одного, подобного моему. Ее ты уже забыл, но меня не забудешь никогда.

– Никогда!

Стены ее спальни были из алого бархата; казалось, в неярком свете по нему пробегают огненные блики.

– И я куда прекраснее Коры-девственницы! – В голосе ее послышались горечь и презрение. – Не так давно я облагодетельствовала одно жалкое создание по имени Мирра[104]104
  Богиня Афродита, рассердившись на относившуюся к ней без должного почтения Мирру, дочь кипрского царя Киниры, внушила той страсть к собственному отцу, который поддался соблазну, не подозревая, что вступает в связь с дочерью, а потом, узнав об этом, проклял Мирру. Боги превратили несчастную в миртовое дерево, из треснувшего ствола которого родился ребенок удивительной красоты – Адонис. Афродита передала младенца в ларце на воспитание Персефоне (она же Кора), не пожелавшей в дальнейшем расстаться с юным красавцем. Спор богинь разрешил Зевс – и Адонис часть года стал проводить в Царстве мертвых, а часть года на земле, с Афродитой, спутником и возлюбленным которой стал. Разгневанная оказанным Афродите предпочтением, Артемида наслала на юношу дикого кабана, который смертельно его ранил. Из крови Адониса расцвели розы, а из слез Афродиты – анемоны.


[Закрыть]. Лучше б я от этого удержалась! Собственный отец овладел ею, и она превратилась в дерево, в бессловесный предмет с деревянными конечностями. – Я заметил, как странный рогатый слуга в дверях замахал на кого-то широкими белыми рукавами, чтобы не нарушали наш покой.

– И все же она родила сына, самого прекрасного младенца на свете. Я спрятала мальчика в сундучок – чтобы сберечь его, ибо у меня были возлюбленные, которые непременно воспользовались бы им как женщиной.

Я кивнул, хотя предпочел бы, чтобы она говорила со мной о любви.

– Я верила ей – той злой девке, что смеет называть себя Девой, хотя Аид частенько ложится меж ее ног[105]105
  Тронутый печалью Деметры, Зевс разрешил ее дочери Персефоне, ставшей женой Аида, похитившего ее, половину или две трети года проводить на земле, и в качестве Девы (Коры) она почиталась вместе со своей матерью Деметрой как богиня плодородия, на что указывали процессии юных девушек в элевсинских мистериях.


[Закрыть]. А она сумела отпереть мой сундучок и выкрала младенца. Я молила о справедливости, но она держала его при себе по четыре луны в году. И в конце концов он умер, и из его крови вырос кроваво-красный цветок, в чаше которого мы сейчас лежим.

– И пусть бы это продолжалось вечно, ибо каждый твой поцелуй кажется мне первым!

– Увы, это тебе не суждено, мой милый. И скоро – о, как скоро! – ты вынужден будешь меня покинуть! Но ни облика моего, ни слов моих ты не забудешь.

И она зашептала мне на ухо, снова и снова повторяя примерно одно и то же, но разными словами. Не могу воспроизвести это здесь – я совершенно не помню, какие именно слова она говорила, и, по-моему, сразу же забывал их, едва услышав; впрочем, возможно, они просто затаились где-то на дне моей памяти и никак не могут всплыть на поверхность. Я помню, как она показала мне золотое яблоко, и лучи света заиграли на его блестящей поверхности.

А потом она исчезла, исчезла и ее спальня, а я остался стоять посреди дворика, опираясь на метлу. Стало гораздо прохладнее; высоко над головой висел месяц, похожий на основание тончайшей чаши, в которой хранилось некое знание, запретное для меня.

Я взял один из зажженных светильников и снова стал искать дверь в комнату своей возлюбленной среди ваз с цветами. И нашел ее! Возле двери лежал полураспустившийся алый анемон, над которым, дрожа крылышками, вился беленький ночной мотылек.

Я отогнал мотылька и поднял цветок. Мне показалось, что в чашечке анемона затаилась искорка ее смеха, а может быть, то была лишь капелька росы…

На плечо мое легла женская рука. То была Каллеос, от которой сильно пахло вином, ибо она всегда пила наравне с мужчинами.

– Да брось ты свою метлу, Латро, – сказала она, – и перестань шнырять среди ваз с цветами да еще с лампой. Завтра все доделаешь как следует, при свете. Ступай-ка за мной. А знаешь, ты очень хорош собой!

– Спасибо на добром слове, – пробормотал я. – Что тебе от меня нужно, госпожа?

– Всего лишь опереться о твою руку. Помоги мне добраться до спальни. О боги, как хочется спать! Ужасно я устала сегодня! А в спальне у меня припасен целый бурдюк отличного вина, так что я тебя еще и угощу.

Несправедливо, что ты все время работаешь и даже минутку посидеть с гостями не можешь.

Я отвел ее в спальню. Она рухнула на постель, так что веревки под матрасом затрещали; потом сказала, где у нее хранится бурдюк с вином, я принес его, и она налила мне и себе по полной чаше. Пока я пил, Каллеос быстренько задула лампу и сообщила доверительно:

– Я уже не в том возрасте, когда на женщину хорошо смотреть при ярком свете. Поди-ка поближе, сядь со мной рядом.

Я сел к ней на постель и погладил ее по обнаженной груди.

– О, да ты отлично умеешь и с женщиной обращаться!

Было не так уж темно. Я оставил дверь приоткрытой, и в спальню Каллеос падала полоска света от серебряного светильника в виде голубя; в ушах моих вдруг послышался знакомый шепот, но такой тихий, что я не мог разобрать слов. Каллеос спустила с плеч одежду, в полутьме виднелись белые груди и округлый живот. Я боялся, что вид ее обнаженного тела вызовет у меня отвращение, но почему-то отвращения не испытывал: чем-то Каллеос показалась мне похожей на ту женщину, возникшую из цветка анемона.

Странно, однако ведь и любое написанное слово всегда бывает кем-то прежде произнесено вслух со смыслом, а не является просто грязноватой отметиной на листе папируса.

– Поцелуй меня, – сказала Каллеос. – И помоги лечь.

Я снял с нее сандалии и стащил спущенную одежду через ноги.

Она, правда, уже похрапывала, так что я вышел, плотно прикрыв за собой дверь, и отправился в свою комнату, где и сижу сейчас, описывая в дневнике случившееся со мной этой ночью.

Глава 21
ЭВТАКТ

В дверь постучали, когда я подавал завтрак.

– Боги, не иначе что-то стряслось – простонала Каллеос.

Зоя, похвалявшаяся щедрой платой за прошлую ночь, попыталась ее успокоить:

– Ну почему обязательно стряслось? А вдруг это как раз добрая весть?

Никогда ведь не знаешь заранее.

В дверь застучали еще сильнее.

– М-да, – заметила Фая, – наверняка чем-то тяжелым колотят.

Оказалось, стучали тупым концом копья, обитым железом. Я обнаружил это, открыв дверь. Этот Эвтакт и с ним полдюжины гоплитов буквально ворвались в дом. Они были в доспехах, с тяжелыми щитами, однако в откинутых шлемах, так что я со злости успел как следует стукнуть одного из воинов по шее, а самого Эвтакта швырнул на пол через бедро, пока на меня не навалились остальные. Когда гоплиты окружили меня, наставив копья, я, отшвырнув в сторону табурет, выхватил меч. Женщины завизжали. Эвтакт вскочил и тоже выхватил меч, но Ио повисла у него на руке с криком:

– Не убивай его!

Он стряхнул с себя девочку и сказал:

– Мы и не собирались его убивать, если он сам на копья не бросится. Кто здесь хозяин?

Каллеос вышла вперед; она была так бледна, словно ее тошнило.

– Хозяйка – я, а Ио – моя рабыня. О каком убийстве ты говоришь, лохаг?[106]106
  Лохаг – командир военного подразделения в сто человек, лоха.


[Закрыть] Если убьешь моего раба, придется заплатить сполна. Девять мин стоил он мне, а купила я его всего месяц назад, у меня и расписка есть, а там подпись одного из самых уважаемых афинских граждан.

– Однако сама ты вовсе не эллинка!

– Я этого и не утверждаю! – с достоинством возразила Каллеос. – Я говорю лишь, что человек, продавший мне этого раба, из знатной афинской семьи. Он сейчас в море, командует одним из подразделений нашего флота. Ну а я свободная гражданка и постоянно проживаю в Афинах. Я действительно родом из чужой страны, однако нахожусь под защитой здешних законов.

Эвтакт с кислым видом смотрел то на нее, то на меня.

– Сколько в доме мужчин?

– В данный момент? Трое. А зачем тебе это знать?

– Позови остальных.

Каллеос пожала плечами и сказала Фае:

– Приведи Лала и Леона.

– А ты, – Эвтакт ткнул в мою сторону острием меча, – быстро назови имя человека, который тебя продал!

Я молча покачал головой.

– Его имя Гиперид, господин, – ответила вместо меня Ио. – Прошу тебя, не причиняй Латро зла: он ничего не может запомнить!

Гоплиты, которые, подталкивая друг друга локтями, пялились на женщин, умолкли, как по команде. Эвтакт опустил меч и с лязгом сунул его в ножны.

– Так ты говоришь, он ничего не помнит, девочка?

Ио смутилась и молча кивнула.

– Ну это мы быстренько проверим, – заявил Эвтакт и повернулся к Каллеос. – У вас книги какие-нибудь есть?

Каллеос покачала головой.

– Ни одной. Я все свои записи делаю на восковых табличках.

– Совсем ни одной? Хочешь, чтобы мы поискали? Вряд ли тебе это понравится.

– Ну есть одна книга – в ней Латро должен все записывать, иначе он ничего вспомнить не может, тебе ведь Ио уже сказала.

– Ага! – Эвтакт глянул на одного из спартанцев, и оба понимающе улыбнулись друг другу. – Давай-ка сюда эту книгу, женщина.

– Я даже не знаю, где Латро ее прячет.

– Тебе все равно не прочитать ее, лохаг, – вмешалась Фая. – Я, например, пробовала, но он пишет на каком-то варварском языке!

Наши веселые повара, которые еще утром преспокойно чистили сковородки, громко переговариваясь между собой, стояли теперь рядом с Фаей и выглядели весьма жалко. Тот гоплит, которого я ударил, наконец поднялся с пола, потирая шею.

– Но сам-то он наверняка сможет прочитать собственные записи? – сказал Эвтакт. – Латро, принеси мне свою книгу.

– Он боится, господин, что ты ее у него отнимешь, – сказала Ио. – Ты ведь не сделаешь этого, правда?

– Нет, конечно. А ты знаешь, девочка, где эта книга?

– Да. Я о Латро знаю больше всех.

– В таком случае принеси ее. Обещаю, мы ни Латро, ни тебе зла не причиним.

Ио сбегала в мою комнату и вскоре вернулась со свитком.

– Хорошо, – сказал Эвтакт. – А теперь…

И тут в дверь снова постучали. Эвтакт велел одному из гоплитов посмотреть, кто там, и отослать пришедшего прочь. А мне он сказал:

– Отличный свиток! Должно быть, стоил не меньше двух "сов". Только слишком длинный, чтобы его можно было развернуть на весу, верно?

Я кивнул.

– Ну так разверни его на полу, чтобы я мог посмотреть. А ты, девочка, придержи конец.

Тот воин, что ходил отворять дверь, возвестил:

– Срочное послание, лохаг. Из Милета[107]107
  Милет – город на юго-западном побережье Малой Азии, в Ионии.
  Крупный полис, игравший значительную роль в торговле и колонизации (Милет имел свыше 80 колоний). Милет возглавил восстание ионийских городов против персидского владычества и был в 494 г. до н.э. сожжен персами, а после победы греческого флота в битве при Микале (479 г.) восстановлен. Во время Пелопоннесской войны Милет сражался то на стороне Афин, то на стороне Спарты и неоднократно менял формы правления. Будучи портовым городом, славился своими свободными нравами, нашедшими отражение в непристойных историях.


[Закрыть].

Эвтакт кивнул, и воин впустил какого-то высокого и очень худого человека с пышной копной спутанных черных волос. Он был одет в пурпурный плащ, все пальцы в перстнях. Худой человек быстро глянул в мою сторону, потом – на Каллеос и сказал, обращаясь к Эвтакту:

– Да благословят тебя боги, благородный воин! Мне нужно кое-что сообщить тебе. Наедине.

Каллеос с улыбкой предложила:

– Я могу проводить вас в удобную комнату, где никто не помешает вашей беседе. Мы, правда, еще не успели убрать после вчерашней вечеринки…

– Это не важно! – рявкнул Эвтакт. – Мы там долго не задержимся. А ты, Латро, сверни пока свой свиток да не выпускай его из рук. Присмотри за ним, Басий.

Они ушли и почти сразу вернулись. Спартанец выглядел довольным, а милетец – опечаленным. Эвтакт сказал гоплитам:

– Этот парень сообщил, что скоро нам самим придется о себе заботиться.

– Он повернулся ко мне:

– Разворачивай-ка свой свиток.

Я подчинился и, добравшись до последнего листа, обнаружил там засохший цветок люпина.

Эвтакт присел рядом со мной на корточки, разглядывая цветок.

– Эй, посмотрите-ка сюда! – обратился он к своим воинам. – Все видели?

Те дружно закивали.

– Ну так запоминайте хорошенько. Возможно, вам придется рассказывать об этом самому Павсанию[108]108
  Павсаний – царь спартанцев (480-467 гг. до н.э.), преемник Леонида. Командовал греческим войском в битве при Платеях (479 г.), окончившейся победой греков.


[Закрыть]. Вы слышали, как я задал этому варвару вопрос?

И как он не мог мне ответить? Видели, как он разворачивал свиток? Видели цветок? Так вот, смотрите, ничего не забудьте! Все это очень важно! И тому, кто совершит ошибку, с рук не сойдет.

– Благородный спартанец, – начал было худой человек в пурпурном плаще, – если позволишь…

– Не позволю. Вы, ионийцы, на золоте просто помешаны. Мы одерживаем для вас победу за победой, так что вам кажется, будто и у нас золота полно. Да самый жалкий раб в этом доме куда богаче любого спартанца!

– Ну, раз так… – пожал плечами милетец и повернулся, чтобы уйти, но Эвтакт остановил его:

– Эй, не так быстра – Два воина преградили милетцу путь к двери. – Уйдешь, когда я позволю, не раньше. А пока слушайся моих приказов, иначе плохо тебе придется. Ты, Латро, пойдешь с нами; и эта девочка тоже. Как ее имя?

– Ио! – пискнула Ио.

– А ты, женщина, – Эвтакт повернулся к Каллеос, – обратись к Павсанию или к любому из наших военачальников, и деньги тебе вернут. Молчать!

Слишком много болтаете – все вы здесь болтуны!

– Господин, – спросил я, – можно мне взять в своей комнате плащ и чистые хитоны?

Он кивнул:

– Можешь взять все, что хочешь, главное, книгу свою не забудь. Басий, ступай с ним.

– Эврикл, – обратилась Каллеос к человеку в пурпурном плаще, – но ты-то ведь не уйдешь с ними?

– Нет конечно! – ответил тот.

Эвтакт живо обернулся к нему:

– Ты хочешь сказать – конечно да! Ты ведь родом из Милета, а Милет входит в состав Империи, которая воюет против нас, так что теперь ты наш пленник. Если вздумаешь колдовать, тебе быстренько перережут глотку – пикнуть не успеешь!

Я ушел в сопровождении Басия и больше ничего из их разговора не слышал.

Когда мы вернулись, в ногах Ио уже лежал маленький узелок; она прижимала к себе деревянную куклу. Басий вопросительно глянул на Эвтакта и указал на мой меч.

– Он был у меня в доме сторожем, лохаг, – пояснила Каллеос. – Если хочешь, Латро, оставь свой меч здесь, я его сохраню для тебя.

– Нет, – возразил Эвтакт, – пусть передаст Басию. Возможно, Павсаний сам захочет вернуть Латро его меч.

После прохлады внутреннего дворика улица показалась мне просто раскаленной. Я вскинул узел с пожитками на плечо и свободной рукой взял за руку Ио; она крепко уцепилась за меня, другой рукой сжимая свой узелок.

Перед нами вышагивал Эвтакт, который смотрел на каждого встречного в упор, желая смутить, и все время плевался, ибо его обоняние оскорбляли запахи городских помоек. Милетец с кислым видом тащился сзади и что-то бормотал себе под нос.

Басий шел справа от меня, а слева и сзади вышагивали остальные гоплиты – с длинными копьями, в красных плащах и с тяжелыми щитами, на которых была изображена похожая на один из значков клинописи буква, которую жители Пурпуровой страны[109]109
  Имеется в виду Финикия, то есть часть сирийского побережья, именуемая по-местному Ханаан; оба эти названия означают «пурпуровая страна».


[Закрыть] называли «стилус». Это был, видимо, авангард спартанской армии, и лучники, стоявшие на страже у городских ворот, с явным облегчением посматривали на них.

У каждого спартанского гоплита было по несколько рабов, которые несли его имущество, ставили для него палатку и готовили пищу. Рабы уже успели купить в Афинах вина, так что и нам перепало немного, поскольку сами воины еще даже не завтракали. Рабы купили также луку, вареного ячменя, соленых оливок и сыру. Ио утверждает, что я ничего не помню, и, наверное, так оно и есть, однако я сразу вспомнил, сколько вина подавалось к столу у Каллеос и какие замечательные дыни и фиги она покупала.

Прежде чем нам дали поесть, Эвтакт послал в Афины рабов, чтобы вызвать вторую эномотию[110]110
  Эномотия – подразделение спартанской армии, часть фаланги, состоявшая из 64 гоплитов. В походах расчленялась на более мелкие единицы.


[Закрыть]. После трапезы (кстати, очень быстро завершившейся) он приказал остальным рабам разбить лагерь. Я спросил Басия, куда мы идем.

– Возвращаемся на Пелопоннес, – ответил он, – если царевич сейчас там.

Он хочет тебя видеть.

Я спросил, зачем я ему, но Басий так и не ответил.

– Ты, наверно, не помнишь, – сказала мне Ио, – но мы уже плавали у берегов Пелопоннеса с Гиперидом. Этот полуостров тогда показался мне совсем диким – на берегу мы видели всего несколько маленьких деревушек.

Басий кивнул:

– Верно, у побережья слишком много морских разбойников. Торговлей для Спарты занимается Коринф.

Тут этот милетец, явно прислушивавшийся к нашему разговору, заметил:

– И благодаря этому неустанно богатеет!

– Ну это их дело, – равнодушно откликнулся Басий и пошел прочь.

– Странные люди, правда? – обратился ко мне милетец. – Я знаю, ты меня не помнишь, Латро, но я Эврикл Некромант. Вспомни, еще не так давно ты держал на кладбище факел, помогая мне сотворить одно из самых знаменитых своих чудес.

– Да, ты действительно был в гостях у Каллеос во время той пирушки, – подтвердила Ио, – и держал пари с Гиперидом. Мне Рода рассказывала.

Эврикл согласно кивнул.

– Верно, девочка! Из чего можно заключить, что я добрый приятель Каллеос, законной владелицы Латро.

– Ничего подобного!

Эврикл с неодобрением посмотрел на Ио. У него удивительная способность выражать удивление, поднимая одну бровь значительно выше другой.

– Латро – свободный человек! А я его рабыня! Каллеос утверждала, правда, что я принадлежу ей, но у нее на меня даже купчей нет.

– Как и на Латро, по-моему. Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Между прочим, не вздумайте говорить о купле-продаже с этими спартанцами! Если у всех народов на земле торговля всегда считалась делом уважаемым, а воровство – недостойным, то у спартанцев все наоборот. Вор для них – прямо-таки герой, особенно если его не поймали, а торговец, даже если у него всего лишь прилавок на рынке, – человек совершенно порочный.

– Ты их, похоже, недолюбливаешь, – сказал я.

– А кто их любит? Некоторые, правда, ими восхищаются, чуть ли не поклоняются им, но любить – не любит никто! Да судя по тому, что я видел сегодня, они и друг друга-то не слишком любят.

Ио спросила, бывал ли он на Пелопоннесе.

Он с сокрушенным видом кивнул:

– Там, стоит отойти подальше от Коринфа, что на Истме[111]111
  Истм – перешеек между Сароническим и Коринфским заливом, связывающий Пелопоннес с материковой Грецией. В древности для сокращения пути вокруг Пелопоннеса там имелся километровый волок для кораблей – Диолк. На Истме находилось святилище Посейдона Истмийского, где каждые два года справляли общегреческие Истмийские игры. В 480 г. до н.э. для защиты от персов севернее этого священного участка была воздвигнута Истмийская стена, впоследствии неоднократно обновлявшаяся.


[Закрыть], ужасная бедность! И еды-то приличной не найдешь – все ячмень да бобы. Вы ведь видели, как обошелся со мной Эвтакт? Вместо благодарности сделал меня своим пленником. А ведь я принес ему весьма ценные сведения! За такие любой военачальник из приличного города непременно наполнил бы мне рот серебром.

– Ты ведь сообщил этим спартанцам обо мне, – сказал я.

– Да, это так. И по-моему, поступил весьма хитро. Видишь ли, я узнал, что спартанцы ходят по Афинам и всем задают дурацкие вопросы, даже внимания на ответ не обращая. Они, например, спрашивали, где тот или иной человек обедал. Люди по большей части, естественно, отвечали, что дома или у друзей, ну, некоторые – в гостинице или харчевне; однако же ответы их вроде бы никакого значения для спартанцев не имели. И вот, выслушав с полдюжины подобных историй, я догадался: они ищут человека, который не помнит, где обедал. То есть, по всей вероятности, тебя.

– А тебе-то что плохого мой хозяин сделал? – с возмущением спросила Ио.

– Да ничего, – ухмыльнулся Эврикл. – Не беспокойся, вряд ли спартанцы хотят причинить ему зло, что-то не верится. Судя по поведению Эвтакта, Павсаний скорее одарит Латро или возвеличит его. Да и потом, спартанцы все равно рано или поздно отыскали бы его – впрочем, я, возможно, уже опоздал, хотя не теряю надежды на кое-какую выгоду для себя.

– Мне казалось, тебе не хочется быть их пленником?

– Верно, не хочется; но куда больше мне неприятна их неблагодарность. А если желание сбежать от них станет нестерпимым, я просто удеру, превратившись в невидимку.

Когда из Афин подошли все воины из лоха Эвтакта, мы отправились в путь; каждый воин шел в сопровождении рабов, тащивших его тяжелый щит, шлем, копье и прочие пожитки, а мы, то есть Ио, Эврикл и я, шли налегке следом за Эвтак-том. На ночь мы разбили лагерь на берегу ручья, а перед сном Ио напомнила мне, что сперва я должен описать в дневнике все события сегодняшнего дня. И вот я пишу и вижу перед собой какую-то женщину с двумя факелами в руках. Рядом с ней два гончих пса. Она стоит на скрещенье дорог и манит меня к себе. Как только кончу писать, непременно выясню, чего она хочет.