Текст книги "Мальчик с голубыми глазами"

9

ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY

Размещено в сообществе: [email protected]

Время: 21.06, понедельник, 4 февраля

Статус: публичный

Настроение: колючее

Музыка: Poison, Every Rose Has Its Thorn

Рождение маленькой Эмили Уайт совпало с определенными переменами в поведении матери Голубоглазого. Она всегда отличалась вспыльчивостью и раздражительностью, но под конец того лета вообще оказалась на грани срыва. Отчасти причиной был финансовый кризис; подраставшие мальчики требовали больших расходов, но обстоятельства, к сожалению, складывались таким образом, что все меньше жителей Деревни нуждались в помощи по хозяйству. Миссис Френч-Блю давно перешла в ряды бывших хозяек, а миссис Химик-Блю, ссылаясь на бедность, отвела на уборку дома всего два часа в неделю. Возможно, потому, что Бен вернулся в школу, люди испытывали куда меньшее желание заниматься благотворительностью и предлагать его матери работу. А может, им просто надоели бесконечные рассказы о том, какой он талантливый и особенный.

Как-то накануне Рождества они случайно столкнулись с миссис Электрик у входа в магазин «Танди», что в крытом рынке. Однако та старательно делала вид, будто не видит их, даже когда мать Голубоглазого с ней поздоровалась.

Возможно, миссис Электрик не хотелось быть замеченной в той части рынка, где всегда так много кричащих людей, под ногами валяются рваные капустные листья, все поверхности покрыты слоем коричневой жирной грязи, а продавцы называют тебя попросту дорогушей. Возможно, это оскорбляло ее аристократическую натуру. Или ей было стыдно признаться, что она знакома с матерью этих мальчиков – та была в старом пальто, на затылке жалкий хвостик волос, а рядом трое неопрятных подростков. Миссис Электрик неприятно было от того, какие тяжеленные сумки с продуктами этой женщине приходится тащить домой на автобусе; ей неприятны были ее натруженные руки с потрескавшейся кожей, словно татуировкой покрытые черными линиями въевшейся грязи.

– Доброе утро, – поздоровалась мать Голубоглазого.

Однако миссис Электрик молча уставилась на нее. При этом она казалась до странности похожей на одну из кукол миссис Уайт – у нее было такое же удивленное, неживое выражение лица. А ее поджатые бледно-розовые губы, надменно приподнятые брови и длинное белое пальто с меховым воротником делали из нее Снежную Королеву, хотя вокруг и снега-то никакого не было.

Сначала Бен решил, что она просто не расслышала, и улыбнулся ей – такая улыбка раньше моментально вызывала целый водопад всевозможных милостей. Но на этот раз миссис Электрик не только не улыбнулась, но и отвернулась, притворившись, будто рассматривает одежду на ближайшей стойке, хотя даже Голубоглазому было ясно: это совсем не та одежда, какую она носит, – какие-то жуткие мешковатые блузки и дешевые блестящие туфли. «А что, если окликнуть ее по имени?» – подумал он.

Но мать, сильно покраснев, схватила его за руку и потащила. Он попытался что-то объяснить, но Найджел сильно стукнул его по локтю, там, где больнее всего. Голубоглазый тут же закрыл лицо рукавом и заревел, как в детстве, а мать отвесила Найджелу подзатыльник. Но Голубоглазый успел увидеть, как миссис Электрик быстро уходит в сторону больших магазинов, где ее с нетерпением поджидает какой-то очень молодой человек, одетый в темно-синюю куртку и джинсы. Он, возможно, даже поцеловал бы ее, если б не присутствие этой уборщицы с тремя детьми, один из которых все еще с укоризной смотрел ей вслед, словно знал нечто такое, чего ему знать не полагалось. И уже один этот взгляд заставлял миссис Электрик почти бежать, громко стуча своими высокими каблуками – этот звук навсегда остался для него пахнущим сигаретами, капустным листом и дешевыми духами по выгодным ценам.

А через неделю миссис Электрик «отпустила» мать Голубоглазого, то есть попросту рассчитала – причем с таким видом, будто с ее стороны это проявление невероятного великодушия. Она заявила, что и так «слишком долго злоупотребляла ее добротой». В результате у матери осталось только две хозяйки, да еще два раза в неделю она мыла коридоры в школе Сент-Освальдс. Этого едва хватало на уплату аренды дома, не говоря о том, чтобы прокормить троих мальчиков.

И тогда мать взялась за другую работу – стала торговать на рынке, откуда возвращалась насквозь промерзшая и совершенно измотанная, зато приносила с собой пластиковый пакет, полный полусгнивших фруктов и всяких других продуктов, которые уже невозможно было продать. Из этого она целую неделю готовила разные блюда или, что было гораздо хуже, закладывала в блендер и создавала то, что гордо именовала витаминным напитком. В этот напиток могли входить самые разнообразные овощи и фрукты: капуста, яблоки, свекла, морковь, помидоры, персики, сельдерей, однако для Голубоглазого он всегда имел один и тот же вкус: гнилых и заплесневелых овощных отбросов. Так, на тюбике с краской можно написать «ореховая», однако дерьмо все равно будет пахнуть дерьмом. С тех пор само слово «рынок» вызывало у него острую тошноту, рынок – два рыгающих слога, точно мотор, который не желает заводиться. А все потому, что тогда они случайно столкнулись на рынке с миссис Электрик и ее очередным юношей-очаровашкой.

И когда они в следующий раз встретились с ней – просто на улице, шесть недель спустя, – рот Голубоглазого моментально наполнился знакомым тошнотворным вкусом, висок пронзила острая боль, а окружающие предметы стали приобретать форму призм и усеченных конусов…

– Ах это ты, Глория? – воскликнула миссис Электрик в своей обычной ядовито-сладкой манере. – Как чудесно! Очень рада тебя видеть! Прекрасно выглядишь. Как у Бена успехи в школе?

Мать остро на нее взглянула и сказала:

– У него все просто отлично! Наш частный преподаватель говорит, что он мальчик одаренный…

У миссис Электрик тоже был сын, и всем в Молбри было известно, что как раз одаренным он не является. Он не блистал никакими способностями; пытался поступить в Сент-Освальдс, но ему это так и не удалось, затем та же неудача постигла его при поступлении в Оксфорд, несмотря на занятия с частными преподавателями. Все вздыхали: какое ужасное разочарование для матери! Ведь миссис Электрик питала такие надежды!

– Вот как? – ответила она.

Для Голубоглазого эти слова прозвучали так, словно ему дали попробовать новую зубную пасту с морозным привкусом.

– Да, Бенджамин теперь занимается с частным преподавателем. Будет поступать в Сент-Освальдс.

Голубоглазый скорчил гримасу и тут же прикрыл лицо рукой, но мать успела заметить и добавила:

– На казенный кошт, конечно.

Это было уже несколько ближе к истине, хотя пока что поступление Бена в Сент-Освальдс оставалось под большим вопросом. Ведь доктор Пикок предложил заниматься с Беном лишь в качестве платы за участие мальчика в его научных исследованиях.

И все же на миссис Электрик это произвело неизгладимое впечатление, чего, собственно, мать Бена и добивалась.

Впрочем, в тот момент Голубоглазому было не до миссис Электрик. Он изо всех сил боролся с тошнотой, которая накатывала на него волнами, принося с собой запахи рынка и грязно-коричневую вонь витаминного напитка – вонь раздавленных помидоров, у которых на трещинах уже появилась белая плесень, подгнивших яблок («Там, где яблоко коричневое, там самая сладость и есть», – утверждала мать), почерневших бананов и пожухших капустных листьев. И дело было не только в воспоминании о той встрече, и не только в цокоте каблуков миссис Электрик по булыжной мостовой, и не только в ее голосе с аристократически четким произнесением каждого слова…

«Это не моя вина, – уговаривал он себя. – Я совсем не плохой. Правда, правда».

Но от этого тошнотворный запах никуда не исчезал, как не исчезали и те краски, и та боль в виске. Наоборот, ему становилось все хуже; так бывает, когда, случайно увидев на проезжей части чье-то сбитое и расплющенное тело, испытываешь непреодолимое желание вернуться и рассмотреть как следует…

«Синий – это цвет убийства», – подумал вдруг Голубоглазый, и тошнотворное, паническое ощущение немного отступило. Тогда он представил себе, как миссис Электрик лежит мертвая на столе в морге и к большому пальцу ноги привязана табличка с надписью, точно поздравительная открытка к рождественскому подарку. Стоило ему такое вообразить, как мерзкая вонь ушла, а головная боль, постепенно стихая, превратилась в тупую, но терпимую ломоту, и краски вновь стали ярче, но отчего-то смешались и слились в один-единственный оттенок синего – голубоватый, как цвет кислорода, как цвет зажженной газовой горелки, как цвет кожи ребенка, умершего от асфиксии…

Наконец Голубоглазый попытался улыбнуться. Ничего, уже неплохо. И запах гниющих фруктов почти испарился. Впрочем, через определенные промежутки времени этот запах возвращался регулярно в течение всего детства, как и воспоминание о тех словах, которые мать сказала в тот день миссис Электрик:

– Бенджамин – хороший мальчик. Мы так гордимся Бенджамином.

Голубоглазый всегда испытывал одну и ту же тошнотворную уверенность, что никакой он не хороший, что он совершенно испорчен, извращен до мозга костей, но что еще хуже – ему нравится быть таким…

Наверное, он уже тогда знал…

Что однажды убьет ее.

КОММЕНТАРИИ В ИНТЕРНЕТЕ

ClairDeLune: Очень хорошо, Голубоглазый!

Chrysalisbaby: потрясно ты такой классный

JennyTricks (сообщение удалено).

JennyTricks (сообщение удалено).

10

ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY

Размещено в сообществе: [email protected]

Время: 21.43, понедельник, 4 февраля

Статус: публичный

Настроение: смутное

Музыка: Murray Head, So Strong

В тот год все менялось только от плохого к худшему. Мать на всем экономила, денег постоянно не хватало, и никто и ничто на свете, даже Бенджамин, не могло ее порадовать. У миссис Уайт она больше не работала, а если та в кои-то веки подходила на рынке к ее прилавку, мать притворялась, будто не замечает ее, и старалась сделать так, чтобы миссис Уайт обслужил кто-то другой.

А потом поползли слухи. Голубоглазый так до конца и не понял, в чем там была суть, но замечал, как перешептываются соседи и как они внезапно умолкают, когда мимо проходит миссис Уайт. Да и люди на рынке теперь смотрели на него, Голубоглазого, как-то странно. Сперва он считал, что во всем виновата Фезер Данн, сплетница и любительница совать нос в чужие дела, которая переехала в Деревню прошлой весной, подружилась с миссис Уайт и частенько помогала ей с дочерью. Но для Голубоглазого было загадкой: с какой стати Фезер понадобилось высмеивать его мать. Как бы там ни было, яд сплетен продолжал расползаться по округе, и вскоре перешептывались уже все.

Голубоглазый подумывал поговорить с миссис Уайт и задать ей прямой вопрос: в чем дело? Она нравилась ему больше всех материных хозяек и всегда хорошо к нему относилась. Он был уверен, что, если попросить ее хорошенько, она передумает, снова возьмет маму на работу и они опять подружатся…

Однажды, вернувшись из школы раньше обычного, он увидел у своего дома припаркованный автомобиль миссис Уайт. Он страшно обрадовался и испытал невероятное облегчение. Значит, они с мамой помирились и теперь снова общаются друг с другом! Значит, то, из-за чего они поссорились, уже позади!

Но, заглянув в окно, он обнаружил не миссис Уайт, а мистера Уайта; тот стоял возле горки с фарфоровыми собачками.

Голубоглазый никогда никаких дел с мистером Уайтом не имел, хотя не раз его встречал – и в Деревне, и в школе Сент-Освальдс, где тот преподавал. Но вот так, к ним домой, да еще без жены мистер Уайт никогда не заходил…

Должно быть, он заехал сюда по дороге из школы; он даже свое длинное пальто снять не успел и в руках держал учительский портфель. Роста он был среднего, телосложения самого обыкновенного, руки маленькие, аккуратные. Его темные волосы уже начинали седеть, за стеклами очков в металлической оправе поблескивали голубые глаза. Мягкий, застенчивый человек с тихим голосом, старающийся никогда не быть в центре внимания. Но сейчас мистер Уайт показался Голубоглазому совсем другим. Жизнь с такой матерью выработала в Голубоглазом особое чутье, и он за версту ощущал нарастание любой напряженности или гнева. А мистер Уайт, пожалуй, был рассержен по-настоящему, это читалось даже по его позе, какой-то странно застывшей. Было видно, что он с трудом сдерживается.

Голубоглазый подобрался ближе, стараясь остаться незамеченным за живой изгородью из бирючины. Сквозь густые колючие ветки он видел профиль матери, которая стояла рядом с мистером Уайтом, чуть отвернув от него голову. Мать явно надела туфли на высоком каблуке – это-то Голубоглазому было совершенно ясно, в них она всегда казалась значительно выше; но даже сейчас, в этих туфлях, она все равно была маленькой, мистеру Уайту едва по плечо. Через некоторое время мать вдруг встрепенулась, подняла голову и вызывающе взглянула мистеру Уайту прямо в глаза; несколько минут они стояли совершенно неподвижно, мать улыбалась, а мистер Уайт как завороженный смотрел на нее.

Потом сунул руку в карман пальто и вытащил то, что Голубоглазый поначалу принял за книжку в бумажной обложке. Мать взяла «книжку», раскрыла ее, и тут искренне ваш понял: это же пачка банкнот, хрустящих, новеньких банкнот!..

Но за что мистер Уайт платит ей? И почему так из-за этого сердится?

И в это самое мгновение Голубоглазого осенило, причем мыслил он на редкость ясно, по-взрослому: а что, если мистер Уайт и есть его отец, которого он никогда не видел? Что, если это и есть пресловутый мистер Голубые Глаза? Что, если миссис Уайт все узнала? Это объясняло и ее холодность, и бесконечные пересуды в Деревне. Это объясняло очень многое: и то, что мать сумела устроиться на работу в школу Сент-Освальдс, где преподает мистер Уайт, и ее откровенную неприязнь к его жене, и эти деньги, которые он принес ей…

Прячась за изгородью из бирючины, Голубоглазый вытягивал шею, чтобы получше все рассмотреть, чтобы уловить в чертах этого человека хотя бы слабое отражение себя.

Наверное, мистер Уайт все-таки заметил, что кто-то прячется в кустах, и насторожился. На мгновение их взгляды пересеклись; увидев, как расширились от удивления глаза мистера Уайта, как он вздрогнул, Голубоглазый не выдержал и бросился бежать. Вопрос о том, может ли мистер Уайт быть его отцом, в тот момент отошел на второй план; важнее была мысль о том, что мать наверняка сдерет с него шкуру живьем, если выяснит, что он шпионил за ней. Но насколько он потом понял, мистер Уайт скрыл от нее, что видел, как за ними в окно кто-то наблюдал.

Настроение у матери совершенно исправилось; она перестала жаловаться на нехватку денег. После того случая несколько недель, а затем и месяцев прошли совершенно спокойно, отчего подозрения Голубоглазого не только усилились, но и превратились в уверенность: Патрик Уайт – его отец.

КОММЕНТАРИИ В ИНТЕРНЕТЕ

ClairDeLune: Мне нравится, как в твоих историях реальные факты сочетаются с вымыслом. Может, ты вернешься на занятия нашего семинара и мы обсудим твою манеру письма? Не сомневаюсь, остальным будет интересно и полезно.

JennyTricks: (сообщение удалено).

blueeyedboy: Дженни, мы знакомы?

JennyTricks: (сообщение удалено).

blueeyedboy: Я вполне серьезно спрашиваю: мы знакомы?

11

ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY

Время: 22.35, понедельник, 4 февраля

Статус: ограниченный

Настроение: веселое

Музыка: Black Sabbath, Paranoid

Значит так, если ты не ответишь, я просто буду стирать все твои комментарии. Пока ты на моей территории, JennyTricks, и тут действуют мои правила. Но меня не покидает ощущение, что я хорошо тебя знаю. Или, может, мы были знакомы раньше? А теперь ты зачем-то выслеживаешь меня?

Выслеживаешь… Вот уж зловещее слово! Точно ядовито-зеленый стебель какого-то растения, на котором однажды распустится отвратительный цветок. Впрочем, в Сети все воспринимается иначе. Существуя в виде вымышленных персонажей, мы можем позволить себе даже роскошь антиобщественного поведения. Меня тошнит от бесконечных замечаний и жалоб, что, дескать, такая-то (или такой-то) почувствовала себя оскорбленной, услышав те или иные выражения, а кто-то счел себя опороченным после совершенно невинной фразы, в которой разглядел намеки сексуального характера. Ох уж эта чрезмерная чувствительность! Вы меня извините, но, по-моему, писать посты прописными буквами – далеко не то же самое, что выкрикивать оскорбления кому-то в лицо. И маленькое, пусть даже язвительное, замечание – далеко не то же самое, что физический удар. В общем, убирайся отсюда, JennyTricks. Что бы ты ни хотела сказать, меня это вряд ли заденет. Хотя признаюсь, мое любопытство ты разбудила. Ответь все-таки, мы раньше с тобой встречались?

Остальная часть моей онлайновой аудитории демонстрирует весьма приятное восхищение моими опусами, особенно ClairDeLune, которая посылает мне «критические замечания» (это ее выражение) по поводу каждого поста, комментируя особенности стиля и поэтической образности. Мое последнее творение, по ее словам, «является интуитивно точным с психологической точки зрения и представляет собой явный прорыв к новой, более зрелой манере».

Кэп, человек куда менее тонкий, просит, как обычно, побольше драматических подробностей, побольше страданий и крови. Токсик, у которого один секс в голове, настаивает на более ясной и приземленной манере. Иначе, как он говорит, «от твоих историй, чувак, может запросто снести крышу. Вспоминай иногда и о моей башке…»

Что же касается Крисси, то она каждый раз шлет мне слова любви – любви обожающей, некритичной, абсолютно рабской, – которая выражается фразами вроде «ты классный!» на баннере, выполненном из маленьких розовых сердечек…

Альбертина никаких комментариев не дает. Она вообще редко что-то комментирует. Возможно, мои истории тревожат ее. Хотелось бы на это надеяться. А иначе зачем я вообще выкладываю их в Сеть?

Я снова видел ее сегодня днем. Красное пальто, черные волосы, в руке – корзинка для провизии. Она спускалась с холма по направлению к Молбри. На этот раз у меня с собой был фотоаппарат, причем с телевиком, и я ухитрился сделать несколько очень четких снимков, спрятавшись на крошечном пустыре в конце Милл-роуд, прежде чем был вынужден свернуть наблюдение из-за одного типа, выгуливавшего там собаку.

Этот тип косился на меня с подозрением. Он был низенький, кривоногий, мускулистый; подобные мужчины чуть ли не всегда, с первого взгляда, испытывают ко мне недоверие и неприязнь. И пес у него был точно такой же: кривоногий, грязно-белый, зубы здоровенные, а глаз не видно. Он зарычал на меня, я невольно отступил назад и пояснил:

– Птицы. Я часто прихожу сюда фотографировать птиц.

Неприятный тип взглянул на меня с нескрываемым презрением.

– Ну как же! Конечно, тебя только птички интересуют!

Долго еще он смотрел мне вслед, и, хотя больше не издал ни звука, я прямо-таки спиной чувствовал его встревоженный взгляд. «Придется вести себя осторожнее, – подумал я. – Люди и так уже считают меня фриком». Меньше всего мне хотелось бы, чтобы кто-то стал говорить, будто сынок Глории Уинтер шныряет с фотоаппаратом поблизости от Милл-роуд…

И все же я никак не могу перестать следить за ней! Я прямо-таки вынужден этим заниматься. Одному Богу известно, что со мной сделала бы мать, если б узнала. Но после похорон Найджела у нее имеется другой объект внимания. Хотя выгрести барахло из его квартиры она поручила именно мне.

Ничего особенно я там, конечно, не обнаружил. Телескоп, немного одежды, компьютер, несколько старых книг на полупустой книжной полке. Под кроватью, в коробке из-под обуви, какие-то документы из больницы. Я ожидал большего – по крайней мере, дневник, – хотя, возможно, жизнь научила Найджела соблюдать повышенную осмотрительность. Если Найджел и вел дневник, то, возможно, хранил его в доме Эмили, где и сам торчал большую часть времени и где почти наверняка его дневник был в безопасности от любопытных глаз.

В квартире Найджела не имелось ни малейших признаков того, что там бывала его девушка. Ни следа, ни волоска, ни фотографии. Узкая постель так и осталась кое-как прикрытой покрывалом, небрежно брошенным поверх весьма сомнительного вида простыней. Только она здесь никогда не спала. Не осталось даже слабых следов ее запаха, в ванной не было ее зубной щетки, а в раковине на кухне я не заметил ни одной чашки с отпечатком ее губной помады. Квартира пропахла несвежей постелью, стоялой водой и сыростью, и я понимал, что мне потребуется меньше чем полдня, чтобы свалить весь хлам на заднее сиденье универсала и отвезти на свалку; там все сколько-нибудь ценное отсортируют или пустят в переработку, а остальное зароют в землю на беду грядущим поколениям.

Смешно, не правда ли? Как мало все-таки остается от жизни. Несколько старых одежек, коробка с документами, пара грязных тарелок в раковине… Полупустая пачка сигарет, сунутая в ящик прикроватной тумбочки – она-то не курит; он держал их там на всякий случай, чтобы ночью, если невозможно уснуть, встать и уставиться в телескоп на горящие в вышине звезды, пытаясь прочесть в туманной россыпи светящихся точек, какие послания шлет ему космический Интернет.

Да, мой брат любил звезды. Собственно, только их он и любил. Уж меня-то он точно не любил. Да они оба не любили меня, но я боялся именно Найджела, того, кто сильнее всех пострадал от ожиданий матери…

Ох уж ее ожидания! Интересно, что думал обо всем этом Найджел? Он ведь постоянно следил за нами словно со стороны – мертвенно-бледный в своих черных рубашках, костлявые кулаки стиснуты так, что, когда он разжимал пальцы, на ладонях виднелись маленькие красные полукружия от впившихся в кожу ногтей; точно такие же следы появлялись и на моей коже, стоило мне остаться с ним наедине…

Квартира Найджела была монохромной. Серые простыни под черно-белым покрывалом, угольно-черный гардероб. А ведь можно было бы предположить, что уж теперь-то он расстанется с этим проклятым цветом, но и время оказалось не властным над его цветовыми предпочтениями. Носки, куртки, свитеры, джинсы… Ни одной рубашки, ни одной майки, ни одной пары трусов, которые не были бы черными или темно-серыми…

Найджелу было пять лет, когда отец ушел из дома. Я часто размышлял об этом. Помнил ли мой старший брат, какого цвета одежду носил в раннем детстве? Бывал ли он когда-нибудь на пляже, играл ли на соленом желтом песке? Или, может, лежал ночью рядом с отцом и тот объяснял ему, где какое созвездие? Что он искал, шаря по небосводу с помощью своего школьного телескопа (купленного на деньги, заработанные на газетных репортажах)? И что послужило причиной его вечного гнева? Но больше всего меня интересовало, почему мать раз и навсегда решила, что именно Найджел должен носить черное, а Бен – синее? А что, если бы все мы поменялись ролями? Неужели и жизнь сложилась бы совершенно иначе?

Наверное, мне никогда этого не узнать. Возможно, мне следовало спросить об этом у Найджела. Но мы никогда по-настоящему не разговаривали друг с другом, даже в далеком детстве. Мы сосуществовали в одной семье, но постоянно вели партизанскую войну, несмотря на явное неодобрение матери, и каждый старался причинить ненавистному врагу как можно больше вреда.

Мой брат воспринимал меня только как средоточие своего гнева. И когда мне в кои-то веки удавалось выяснить о нем нечто интимное, я эти знания оставлял при себе, опасаясь возможных последствий. Но если каждый человек убивает тех, кого любит, то разве обратное не является столь же верным? Каждый человек любит тех, кого убивает? Неужели любовь – это и есть та самая составляющая, которой мне не хватает?

Я включил компьютер Найджела и быстро просмотрел его любимые сайты. Результат оказался точно таким, как я ожидал: связь с телескопом Хаббла, бесконечные изображения галактик, подключение к веб-камерам, установленным на Северном полюсе, и к тем чатам, на которых фотографы обсуждают последнее солнечное затмение. Немного порно, по большей части простенького, со вкусом ванильного мороженого, несколько легально скачанных музыкальных подборок. Я вошел в его электронную почту – он оставил пароль сохраненным, – но ничего интересного там не нашел. Ни словечка от Альбертины, ни писем, ни фотографий, никаких следов того, что они были знакомы.

Вообще никаких следов присутствия в его жизни кого-то: никакой официальной переписки, за исключением ежемесячных счетов за Интернет или от врача, у которого он постоянно наблюдался, ни одного свидетельства какой-нибудь тайной интрижки – ну хоть одна коротенькая записка от какой-нибудь интернет-подружки! У моего брата, оказывается, приятелей было даже меньше, чем у меня, и это показалось мне странно трогательным. Впрочем, я понимал: сейчас не самое подходящее время для умиления. Мой брат с самого начала знал, чем рискует. Он не должен был вставать у меня на пути, вот и все. И не моя вина, что он это сделал.

Я отыскал у него на кухне самую чистую чашку и приготовил чай. Это был, конечно, не «Эрл грей», но, в общем, ничего. Потом я вышел на badguysrock.

Альбертины в Сети не было. Но Крисси, как всегда, меня ждала, ее анимационный персонаж горестно и безнадежно подмигивал. А под ним смайлик с опущенными уголками рта жалобно сообщал: «Chrysalisbaby плохо себя чувствует».

Ну допустим, это меня не слишком удивило. Сироп из рвотного корня обладает вполне определенными побочными эффектами. И все-таки моей вины там точно не было, к тому же у меня имелось полно других, куда более важных забот.

Я быстро просмотрел свою почту. Captainbunnykiller в полном порядке. BombNumber20 скучает. Сообщение от Клэр гласило: «Попробуй этот простенький тест и поймешь, к какому психотипу ты относишься».

Хмм. Как мило. И очень свойственно Клэр, которая своими познаниями в области психологии обязана главным образом фильмам о полицейских расследованиях с названиями типа «Подлое убийство», в которых какая-нибудь мерзкая сучка устраивает настоящую охоту на страдающих энурезом социопатов, сумев проникнуть в самую их душу…

Ну и к какому же психотипу я отношусь, Клэр? Давай посмотрим на результаты.

«В основном ответы “Д”. Поздравляю! Вы злостный нарцисс. Бойкий на язык, весьма обаятельный, склонный исподтишка управлять другими. Вам нет никакого дела до окружающих. Вы получаете наслаждение от известности и стремитесь к насильственным актам ради собственного мимолетного удовольствия, хотя в душе, возможно, таите смутное ощущение собственной неадекватности. Возможно также, что вы страдаете паранойей и тщетно мечтаете жить в мире грез и являться центром всеобщего внимания. Вам необходима профессиональная помощь, поскольку вы представляете потенциальную опасность как для себя самого, так и для других».

Дорогая Клэр! Нет, правда, я очень люблю ее. Меня и впрямь трогает эта ее уверенность в том, что она способна разобраться в моей психике. Но ведь у нее-то самой ментальность в лучшем случае соцработника низшего звена, несмотря на все ее громогласные заявления и бессмысленное пускание психоаналитических пузырей; кроме того, и ее психика далеко не стабильна, в чем мы, возможно, еще убедимся.

Видите, даже Клэр рискует высказываться онлайн. Тогда как на своей настоящей работе она расточает похвалы бесталанным или произносит банальные слова утешения людям, которым смерть давно уже бросила вызов. В свободное время она втайне часами болтает в чате, сообщая фанатам последние новости о Голубом Ангеле, составляет сентиментальные баннеры или роется в Сети в поисках фото, комментариев, интервью, слухов, информации о светских визитах и тому подобной чуши – короче, всего того, что связано с жизнью и окружением пресловутого Ангела. Также она регулярно посылает ему письма и даже опубликовала на своем сайте маленькую коллекцию его ответов, причем написанных им лично и вполне любезных, но совершенно безликих; лишь человек, действительно одержимый, способен принять подобные писульки за внушающие надежду знаки внимания…

Хотя Клэр действительно одержима. Я постоянно читаю ее блог и знаю, что она сочиняет невероятные, фантастические истории о тех персонажах, которых играет Ангел, а порой и о нем самом; истории эти прямо пронизаны эротизмом, и чем дальше, тем они становятся более дерзкими. Кроме того, она рисует портреты своего возлюбленного и делает подушки с его физиономией. Ее спальня битком набита такими подушками; почти все они розовые – это ее любимый цвет, – а на некоторых внутри розовой рамки-сердечка имеется и ее лицо рядом с лицом Голубого Ангела.

Еще она следит за карьерой его супруги – тоже актрисы, на которой он счастливо женат последние пять или шесть лет. Впрочем, недавно Клэр как-то слишком увлеклась тщетными надеждами на их возможный развод. Одна из ее интернет-подружек с ником sapphiregirl сообщила ей, что у жены Ангела якобы возникла интрижка с кем-то из партнеров по очередному фильму.

Это привело к тому, что Клэр выплеснула в Сеть целую кучу весьма нелицеприятных высказываний в адрес миссис Голубой Ангел; особенно показателен в этом отношении ее последний пост в веб-журнале. Ей тяжело видеть, как Ангел страдает, она испытывает полную растерянность: как человек столь высокого интеллекта не в силах понять, какая же его жена… ну, в общем, недостойная женщина!

Оказалось, что никакой любовной связи не было, и sapphiregirl, конечно, ничуть в этом не виновата, ведь подобные слухи распространяются сами собой, да и откуда она могла знать, что Клэр отреагирует столь импульсивно? Впрочем, интересно посмотреть, как поведет себя Клэр, если ее привлекут к ответственности адвокаты Голубого Ангела.

Откуда у меня уверенность в том, что они непременно с ней свяжутся? Ну, переписку в Сети действительно можно игнорировать, но уже невозможно игнорировать письмо, присланное на почтовый адрес миссис Голубой Ангел, да еще и с коробкой шоколадных конфет, в которой содержится весьма неожиданный сюрприз. Следы при этом явственно ведут к некой ClairDeLune, а на письме стоит штамп почтового отделения, находящегося в каких-то пяти милях, – это и впрямь выглядит довольно зловеще.

Клэр станет все отрицать. Но поверит ли ей Голубой Ангел? А ведь Клэр – такая преданная его поклонница! Даже летает в Америку, чтобы увидеть своего идола на сцене, и все сборища посещает, где хоть мельком можно на него взглянуть. Как она поведет себя, если получит, допустим, вызов в суд или полное гневных упреков послание от своего кумира? Я всерьез подозреваю, что у нее не просто несколько неустойчивая психика, а она вообще не в своем уме. Во всяком случае, слегка. Интересно, много ли нужно, чтобы она окончательно спятила? Разве не любопытно выяснить?