Текст книги "Девятнадцать минут"

Дрю въехал на парковку начальной школы Маунт-Лебанона. За зданием была детская площадка, и, хотя в последнее время оно использовалось как административное, местная ребятня по-прежнему приходила сюда полазать по лесенкам и качаться на качелях. В дверях стоял директор в окружении родителей. Он называл имена учеников, и они входили в школу под одобрительные возгласы.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказал Дрю и, протянув руку за сиденье, достал бейсболку, которую Джози сразу узнала.

Края размахрились, вышитая надпись давно была нечитаема. Джози взяла кепку и ласково провела пальцем по внутреннему шву.

– Он оставил ее в машине, – пояснил Дрю. – Я собирался отдать бейсболку его родителям… после. Но потом подумал, что, может, ты захочешь…

Джози кивнула. Слезы, стоявшие в горле, поднялись выше критической отметки. Дрю опустил голову на руль. Через секунду Джози поняла, что он тоже плачет. Дотронувшись до его плеча, она с трудом проговорила «спасибо» и надела бейсболку Мэтта. Потом вышла из машины, взяла с заднего сиденья рюкзак и направилась к зданию, но, прежде чем войти внутрь, зашла за ржавые ворота игровой площадки. Там она ступила в песочницу и, глядя на свой след, задумалась о том, сколько потребуется времени, чтобы ветер или дождь его уничтожили.

Алекс дважды выходила из зала суда, чтобы позвонить Джози на сотовый, хотя знала, что на время уроков дочка его отключает. Каждый раз Алекс оставляла одно и то же сообщение:

Это я. Просто хотела узнать, как ты там.

Своей секретарше Элеанор она сказала, чтобы ее обязательно позвали, если Джози перезвонит – не важно, по какому поводу.

Выйдя на работу, Алекс испытала некоторое облегчение, но ей приходилось делать над собой усилие, чтобы сосредоточивать внимание на деле. Сейчас перед ней стояла женщина, уверявшая, что впервые сталкивается с системой уголовного судопроизводства.

– Я не знаю ваших порядков, – заявила подсудимая, глядя на Алекс. – Можно мне идти?

– Сначала, – сказал прокурор, еще не закончивший перекрестный допрос, – почему бы вам не сообщить судье Кормье о том, из-за чего вы были вызваны в суд в предыдущий раз?

Женщина задумалась:

– Может, из-за превышения скорости?

– А кроме этого?

– Не помню.

– Вы разве не осуждены условно? – спросил прокурор.

– Ах вы об этом?

– За что вы получили условное осуждение?

– Не помню… – Наморщив лоб, женщина уставилась в потолок. – Кажется, начинается на «В»: вандализм, что ли…

Прокурор вздохнул:

– Вероятно, это связано с деньгами?

Алекс посмотрела на часы: если отделаться от этой дуры, можно было бы узнать, не звонила ли Джози.

– Может быть, воровство? – спросила она, прерывая раздумья подсудимой. – Это слово тоже на «В».

– Как и «вымогательство», – сказал прокурор.

Женщина продолжала смотреть на Алекс ничего не выражающими глазами:

– Не помню.

– Объявляю часовой перерыв, – произнесла Алекс. – Заседание возобновится в одиннадцать часов.

Войдя в свой кабинет, судья Кормье сразу же сняла мантию, под которой ей сегодня тяжело дышалось, хотя обычно все, что было связано с работой, ассоциировалось у нее с комфортом. Закон представлял собой совокупность правил, которые она понимала: согласно этому поведенческому кодексу, определенные действия влекли за собой определенные последствия. О своей личной жизни Алекс не могла сказать того же. Школа из безопасного места превратилась в бойню, родная дочь – в человека, которого она, Алекс, перестала понимать.

А если говорить честно, то никогда и не понимала.

Чтобы хоть как-то отвлечься от огорчительных мыслей, Алекс вышла в приемную, где работала ее секретарша. За время перерыва Алекс дважды под разными надуманными предлогами вызывала Элеанор к себе, надеясь вместо: «Да, Ваша честь», услышать: «Как поживаете? Как дела у Джози?» Ей хотелось полминуты побыть для кого-то не судьей, а просто женщиной, которая так испугалась за своего ребенка, что теперь, наверное, этот страх не отпустит ее никогда.

– Я спущусь вниз, выкурю сигарету, – сказала Алекс.

– Хорошо, Ваша честь, – отозвалась Элеанор, подняв глаза.

А Алекс сейчас было так нужно, чтобы ее назвали по имени! Она вышла через служебную дверь, села на цементный блок, зажгла сигарету и, закрыв глаза, затянулась.

– Курение убивает.

– Старость тоже, – ответила Алекс и, обернувшись, увидела Патрика Дюшарма.

Он, зажмурившись, подставил лицо солнцу:

– Не думал, что у судей бывают вредные привычки.

– Может, по-вашему, мы еще и спим прямо под своей скамьей?

– Это было бы глупо, – улыбнулся Патрик. – Там мало места для матраса.

– Угощайтесь. – Алекс протянула ему пачку сигарет.

– Если хотите меня совратить, то есть способы поинтереснее.

Алекс почувствовала, как кровь прихлынула к лицу. Он сейчас сказал это ей? Судье?

– Раз вы не курите, так зачем же вышли сюда?

– Ради процесса фотосинтеза. Когда я долго торчу в суде, у меня нарушается фэншуй.

– Фэншуй – это способ организации пространства. У людей его не бывает.

– Вы уверены?

Алекс задумалась:

– Вообще-то, не совсем.

– Вот видите! – Он повернулся к ней, и она впервые заметила у него на лбу белую прядь. – Вы на меня пялитесь!

Алекс молниеносно отвела взгляд.

– Да все в порядке, – рассмеялся Патрик. – Это альбинизм.

– Альбинизм?

– Это когда обесцвечены волосы или кожа. Такая рецессивно-наследуемая особенность. У меня вот полоска, как у скунса на хвосте. Спасибо еще, что я не похож на кролика. – Патрик посмотрел на Алекс, и его лицо посерьезнело. – Как Джози?

Сначала Алекс хотела возвести между ними китайскую стену. Сказать, что не намерена в частном порядке обсуждать вопросы, касающиеся дела, которое она будет рассматривать. Но Патрик Дюшарм предлагал Алекс именно то, в чем она сейчас так нуждалась: он разговаривал с ней как с человеком, а не как с должностным лицом.

– Она вернулась в школу.

– Это я знаю. Я видел ее.

– Вы… вы там были?

– Да, – пожал плечами Патрик. – На всякий случай.

– Что-нибудь произошло?

– Нет. Все было… как обычно.

Последнее слово повисло между ними. Они оба знали: ничто уже не будет обычным. Разбитое можно склеить, но тот, кто это делал, всегда будет помнить, где трещина.

– Эй, – Патрик дотронулся до ее плеча, – с вами все в порядке?

С ужасом поняв, что плачет, Алекс вытерла глаза и отстранилась.

– Со мной все в порядке, – сказала она, проверяя, отважится ли Патрик ей возразить.

Он открыл было рот, но тут же его закрыл.

– В таком случае оставляю вас наедине с вашими вредными привычками, – сказал он и вошел в здание.

Только вернувшись в свой кабинет, Алекс сообразила, что детектив использовал множественное число. Под вредными привычками он подразумевал не только курение, но еще и вранье.

Вступили в силу новые правила. После начала занятий все входы, кроме главного, запирались, хотя преступник, если он ученик, запросто мог войти вместе со всеми до звонка. В классы не разрешалось проносить рюкзаки, хотя пистолет можно было пронести под одеждой или в папке. Всем учителям и учащимся полагалось носить на шее именные бейджики. Это ввели для учета посещаемости, но Джози решила, что причина не в этом. С бейджиками в следующий раз полиция сразу поймет, кто убит.

Директор поприветствовал всех по радио («Добро пожаловать в старшую школу Стерлинга», – сказал он, хотя они находились в совершенно другом месте) и предложил начать день с минуты молчания. Пока класс стоял, опустив головы, Джози озиралась по сторонам. Она оказалось не единственной, кто не молился. Кто-то передавал друзьям записочки, кто-то слушал плеер. Один парень что-то переписывал из соседской тетрадки по математике. Джози спросила себя: «Интересно, они тоже боятся почтить память умерших, потому что от этого острее почувствуют свою вину?»

Сменив положение ног, Джози уперлась коленом в крышку стола. Мебель, которой наскоро оснастили это здание, была рассчитана на малышей, а не на беженцев-старшеклассников. В результате высокие ребята вообще не смогли сидеть за столами: им пришлось писать, положив тетради прямо на колени. «Я Алиса в Стране чудес, – подумала Джози. – Смотрите, как я падаю».

Джордан подождал, пока клиент не сядет напротив него в комнате свиданий.

– Питер, расскажи мне о своем брате.

Вглядевшись в лицо подзащитного, Джордан заметил вспышку разочарования: парень понял, что его адвокат опять отрыл то, о чем он не собирался говорить.

– Какая именно информация вас интересует?

– Как вы с ним ладили?

– Я его не убивал, если вы спрашиваете об этом.

– Нет, не об этом, – ответил Джордан и, пожав плечами, пояснил: – Просто удивительно, что раньше ты о нем не упоминал.

Питер зло сверкнул глазами:

– А когда я мог о нем упомянуть? Когда мне предъявляли обвинения, а я сидел, заткнувшись? Или здесь, когда вы мне сказали, что говорить будете сами, а я должен слушать?

– Каким он был?

– Джоуи умер, о чем вы, очевидно, знаете. Поэтому я не понимаю, как разговор о нем может помочь мне.

– Что с ним случилось? – не отступал Джордан.

Питер поскреб металлический край стола ногтем большого пальца:

– Нашего золотого мальчика вместе со всеми его отличными оценочками раскатал в лепешку пьяный водитель.

– Да, с этим не потягаешься, – осторожно заметил Джордан.

– В каком смысле?

– Джоуи был идеальным сыном, так? Это уже само по себе было для тебя достаточно тяжело. А потом он умирает и вообще превращается в святого.

Джордан играл адвоката дьявола в надежде, что Питер проглотит наживку. И парень действительно переменился в лице.

– Да куда уж тягаться?! – яростно произнес он. – Я даже рядом не стоял!

Джордан постучал карандашом по краю портфеля. Что породило в Питере такую злобу: зависть или одиночество? А может быть, он устроил в школе бойню, чтобы на него наконец-то обратили внимание? В любом случае преступление Питера Хоутона нужно было подавать как акт отчаяния, а не как попытку превзойти славу брата.

– Тебе его не хватает? – спросил Джордан.

– Мне? – усмехнулся Питер. – Его? Ну разумеется! Как же я буду жить без брата – капитана бейсбольной команды, победителя олимпиады штата по французскому, идеального ученика, который запросто болтает с директором? Без брата, который высаживал меня из машины за полмили до ворот школы, чтобы никто не видел нас вместе!

– Зачем он так делал?

– Затем, что тот, кто общается со мной, бонусов не получает. Или вы не заметили?

У Джордана перед глазами возникли порезанные шины собственного автомобиля.

– Когда тебя дразнили, Джоуи за тебя не заступался?

– Смеетесь, что ли? Да он сам все это и начал.

– Как?

Питер подошел к окну маленькой комнатушки. Его шея покрылась красными пятнами, как будто воспоминания могут обжигать плоть.

– Он говорил, что я приемыш. Что моя мать была шлюха и наркоманка, поэтому у меня в башке одно дерьмо. Иногда он рассказывал такое прямо при мне, а когда я бросался на него, сбивал меня с ног и хохотал. А потом переглядывался со своими дружками: мол, что я говорил! В общем, сами посудите, как я по нему скучаю. – Питер посмотрел на Джордана. – Я рад, что он мертв.

Джордан удивлялся нечасто, но Питеру уже несколько раз удалось его шокировать. Глядя на этого парня, можно было понять, как будет выглядеть человек, если из него выкипит все, кроме необузданных эмоций, и если он окажется совершенно лишен какого бы то ни было социального контакта. Когда тебе больно, плачь, когда злишься, бей, когда надеешься, готовься к разочарованию.

– Питер, ты хотел его убить? – пробормотал Джордан и тут же выругал себя: ни в коем случае нельзя задавать подзащитному вопросы, подталкивающие его к признанию в преступном умысле.

Но Питер возвратил адвокату вопрос вместе с оставшимся за скобками пугающим ответом:

– А вы? Чего бы вы хотели на моем месте?

Джордан отправил Сэму в рот очередную ложку ванильного пудинга, а потом сам облизал ее.

– Это не тебе, – сказала Селена.

– Вкусно. Не то что та гороховая гадость, которой ты обычно его кормишь.

– Ну извини, что я хорошая мать.

Селена вытерла ребенку рот влажным полотенцем, а потом попыталась проделать то же с мужем, но он увернулся.

– Ну я и влип… – сказал Джордан. – У меня не получится представить дело так, будто Питер пострадал от потери брата, потому что он этого самого брата ненавидел. Я вообще ничего не могу сказать в его пользу, разве только сослаться на невменяемость. Но у обвинения столько свидетельств, указывающих на предумышленность, что сумасшедшим его точно не признают.

Селена повернулась к Джордану:

– Мне кажется, ты знаешь, в чем проблема.

– В чем?

– Ты сам считаешь его виновным.

– Боже мой! Я считаю виновными девяносто девять процентов своих клиентов, однако до сих пор это не мешало мне добиваться для них оправдательных приговоров.

– Правильно. Но в глубине души ты не хочешь, чтобы Питера Хоутона оправдали.

– Ерунда! – нахмурился Джордан.

– Может, и ерунда, но правдивая. Ты боишься таких, как он.

– Он мальчишка…

– Который тебя до смерти пугает. Потому что он не захотел просто сидеть и терпеть, когда весь окружающий мир на него гадит.

Джордан посмотрел на жену:

– Застрелить десять человек – это не подвиг, Селена.

– Подвиг. В глазах миллионов других детей, которые жалеют, что у них для такого кишка тонка, – ответила она ровным голосом.

– Прекрасно. Можешь возглавить фан-клуб Питера Хоутона.

– Джордан, я не оправдываю того, что он сделал, но я понимаю, в каких условиях он жил. Ты родился в десяти рубашках. Признай: ты ведь всегда и везде был в числе лучших. И в школе, и в университете, и в суде тебя знали и уважали. Для тебя открыты все двери, но ты не понимаешь, что не все люди могут пользоваться такими преимуществами.

Джордан скрестил руки на груди:

– В тебе снова африканская гордость взыграла? Просто, если честно…

– Тебе никогда не переходили дорогу, потому что ты черный. На тебя никто не смотрел с отвращением из-за того, что ты держишь на руках ребенка, а надеть обручальное кольцо забыл. Тебе хочется что-то сделать или хотя бы закричать, назвать их всех идиотами, но ты не можешь. Когда чувствуешь себя выброшенным на обочину, это отнимает силы, как ничто другое. Ты так привыкаешь к определенным явлениям, что тебе кажется, будто бежать некуда.

– Последнюю фразу ты позаимствовала из моей заключительной речи по делу Кейти Риккобоно, – усмехнулся Джордан.

– Которую бил муж? – Селена пожала плечами. – Даже если и так, здесь это к месту.

Джордан вдруг заморгал, как будто его осенило. Он встал, обнял жену и поцеловал ее:

– Черт побери, ты гений!

– Спорить не собираюсь, но скажи, в чем моя гениальность.

– Синдром избиваемой женщины! Это аргумент! Женщина, ставшая жертвой домашнего насилия, живет в мире, который ее подавляет. В итоге ей начинает постоянно казаться, что ее бьют, и она пытается защищаться, даже если на самом деле муж крепко спит. Это идеально соответствует ситуации Питера Хоутона.

– Джордан, не мне тебе на это указывать, – сказала Селена, – но Питер Хоутон не женщина, и он не замужем.

– Это не важно. Суть в том, что у него посттравматическое стрессовое расстройство. Когда избиваемая женщина доходит до белого каления, она может застрелить мужа или отрезать ему член, не думая о последствиях. Она просто противодействует агрессии. Так же и Питер. Он без конца говорит: «Они сами начали, а я только хотел их остановить». Его ситуация даже удобнее. Прокурор не сможет, как обычно, возразить мне, что обвиняемая – взрослая женщина и если она берет в руки пистолет или нож, то должна представлять себе последствия. Питер – ребенок. Значит, по определению он не понимает, что делает.

Монстры не появляются из ниоткуда. Отчаявшаяся женщина становится убийцей по вине деспотичного мужа, а Питера Хоутона довела до преступления вся школа. Если человека все время осыпать оскорблениями, толкать, пинать и бить, он захочет поставить мучителей на место. Благодаря тем, кто над ним издевался, Питер Хоутон научился наносить ответные удары.

Сэм, сидевший на высоком стульчике, забеспокоился. Селена взяла его на руки.

– У тебя ничего не получится, – сказала она. – Синдрома затравленной жертвы не существует.

Джордан взял баночку из-под ванильного пудинга и подчистил ее пальцем.

– Теперь существует, – сказал он, с удовольствием отправляя в рот сладкие остатки.

Сидя в своем темном кабинете перед включенным компьютером, Патрик изучал видеоигру, которую сделал Питер Хоутон. Сначала нужно было выбрать в качестве героя одного из троих мальчиков: победителя конкурса по правописанию, математического гения или компьютерщика. Первый был маленький, тощий и прыщавый, второй носил очки, третий страдал ожирением. Оружие не давалось просто так: им нужно было обеспечить себя самостоятельно, проявив сообразительность. В учительской герой находил водку для ручной гранаты, в кабинете химии – кислоту, в кабинете английского языка – тяжелые словари, в кабинете математики – металлические линейки и острые циркули, в кабинете информатики – провода, которые можно использовать как удавки, в мастерской – бензопилы, в кабинете домоводства – блендеры и вязальные спицы, в кабинете труда – гончарную печь. Герой мог делать комбинированное оружие: импровизированные ножи из частей компаса, отравленные реагентами, ловушки из проводов и толстых книг. Двигая курсор, Патрик перемещался по коридорам и лестницам, заходил в раздевалку и в подсобку. Он поймал себя на мысли, что план виртуального здания хорошо ему знаком. Он в точности совпадал с планом старшей школы Стерлинга.

Целью охоты были те ребята, которые издевались над более слабыми или просто пользовались популярностью. За каждого давалось определенное количество очков. Если герой убивал двоих разом, очки утраивались. Но и он сам не был неуязвимым: его могли ударить со спины, шмякнуть о стену, запихнуть в шкафчик в раздевалке. Перевалив за сто тысяч баллов, он получал дробовик, за пятьсот тысяч – пулемет, за миллион – ядерный снаряд.

Перед Патриком открылась виртуальная дверь. В комнату ворвались вооруженные полицейские. Патрик приготовился, занеся руку над клавишами со стрелками. Он дважды доходил до этого места, и либо его убивали, либо он убивал себя. И то и другое означало проигрыш. Но на этот раз он вовремя поднял виртуальное ружье, и полицейские попадали, фонтанируя ярко-красной кровью. На экране появилась надпись:

ПОЗДРАВЛЯЮ!

ТЫ ВЫИГРАЛ В ПРЯТКИ-КРИЧАЛКИ!

СЫГРАЕМ ЕЩЕ?

На десятый день после трагедии Джордан сидел в своем «вольво» на парковке перед окружным судом. Как он и ожидал, повсюду были белые фургоны информационных служб, чьи спутниковые антенны смотрели в небо, как подсолнухи. Джордан постукивал пальцами по рулю в такт детской песенке, которая успокаивала Сэма. Селена уже успела незаметно проскользнуть в здание суда: никто из журналистов не догадался, что она имеет какое-то отношение к делу. Когда она вернулась к машине, Джордан выбрался и взял у нее из рук листок бумаги.

– Отлично, – сказал он.

– До скорого.

Она наклонилась, чтобы отстегнуть ребенка, а Джордан направился к входу в здание. Репортеры заметили его и тут же бросились к нему, ощетинившись микрофонами. Защелкали вспышки. Он торопливо продрался сквозь журналистскую толпу, вытянув вперед руку и повторяя: «Без комментариев». Подзащитного уже поместили в камеру при зале суда, где он ожидал начала разбирательства. Когда Джордан вошел, Питер нарезал круги по маленькому помещению, что-то бормоча самому себе.

– Значит, Судный день настал, – произнес он, слегка задыхаясь от волнения.

– Забавно слышать это от тебя, – ответил Джордан. – Ты помнишь, почему мы сегодня здесь?

– Вы меня проверяете, что ли?

Джордан только посмотрел на него. Тогда Питер все-таки ответил на его вопрос:

– Будут зачитывать обвинительное заключение. Вы уже говорили на прошлой неделе.

– Да. Только я не сказал, что ты откажешься от слушания.

– То есть как?

– Мы свернем игру, прежде чем она начнется. – Джордан передал Питеру ту бумагу, которую Селена принесла ему к машине. – Подпиши.

– Мне нужен другой защитник, – покачал головой Питер.

– Любой стоящий адвокат предложил бы тебе то же самое…

– Сдаться без боя? Вы же обещали…

– Я обещал обеспечить тебе наилучшую возможную защиту, – прервал его Джордан. – Есть достаточно оснований подозревать тебя в совершении преступления. Сотни свидетелей видели, как ты стрелял. Вопрос не в том, сделал ты это или нет, а в том, почему ты это сделал. Если мы согласимся на зачитывание обвинительного заключения, у прокурора будет множество аргументов, а у нас ни одного. Доказательства твоей вины дойдут до прессы и общественности, прежде чем мы успеем представить нашу версию произошедшего. – Он снова сунул подзащитному документ. – Подписывай.

Питер встретил взгляд своего адвоката, кипя от негодования, однако все-таки взял ручку и бумагу.

– Это отстой, – сказал он, ставя подпись.

– Если мы не откажемся от слушания, будет отстой похуже этого. Увидимся там, – возразил Джордан и, выйдя из камеры, понес бумагу к шерифу.

К началу заседания зал был набит до отказа. Вдоль стены выстроились журналисты с включенными камерами (те, которых допустили). Джордан отыскал взглядом Селену: она покачивала Сэма, сидя в середине третьего ряда, за спиной у прокурора. «Ну как?» – беззвучно спросила она, приподняв брови. Джордан едва заметно кивнул: «Дело сделано».

Кто судья, не имело значения. От него требовалось только произнести шаблонные фразы и уступить арену Джордану. Провозгласили, что председательствует достопочтенный Дэвид Ианнуччи. Джордан помнил про него только одно: он сделал себе пересадку волос и его голова нет-нет да и притягивала к себе взгляд, отвлекая внимание от лица, похожего на морду хорька.

Секретарь объявил, чье дело слушается, и два пристава ввели Питера. Зал, все это время тихо гудевший, замолчал. Питер, войдя, не поднял глаз. Он смотрел в пол, даже когда его водворили на место рядом с Джорданом.

Судья Ианнуччи просмотрел бумагу, которую положили перед ним:

– Как вижу, мистер Хоутон, вы отказываетесь от зачитывания обвинительного заключения.

При этих словах журналисты, как Джордан и предполагал, хором издали вздох разочарования: они надеялись на красочное шоу.

– Понимаете ли вы, – продолжал судья, – что сегодня я должен был установить, есть ли основания считать вас виновным в совершении того преступления, которое вам инкриминируется, а своим отказом вы освобождаете меня от этой обязанности? Теперь вы предстанете перед коллегией присяжных, а я передаю дело в главный суд первой инстанции. Вам это ясно?

Питер повернулся к Джордану:

– Это точно было по-английски?

– Скажи «да», – ответил Джордан.

– Да, – повторил Питер.

Судья негодующе на него уставился:

– Не «да», а «да, Ваша честь».

– Да, Ваша честь, – поправился Питер и, повернувшись к своему адвокату, тихо добавил: – И все-таки это отстой.

– Уведите обвиняемого, – распорядился судья, и Питера повели к выходу.

Уступив место адвокату, который должен был выступать по следующему делу, Джордан подошел к прокурорскому столу. Диана Ливен складывала документы, не дождавшиеся сегодня своего часа.

– Не могу сказать, чтобы вы меня удивили, – сказала она, не удостаивая Джордана взглядом.

– Когда собираетесь прислать мне ваши доказательства? – спросил он.

– Я не получала письма, в котором вы меня об этом просили.

Решительно пройдя мимо, она заспешила по проходу. Джордан мысленно отметил: «Надо попросить Селену кое-что напечатать и послать в прокуратуру. Это формальность, но Диана за нее уцепится». В таких крупных делах окружной прокурор всегда скрупулезно соблюдала все правила, чтобы обезопасить себя от перечеркивания первоначального вердикта в случае подачи апелляции.

Стоило Джордану выйти за двустворчатые двери зала суда, на него набросились Хоутоны.

– Какого черта?! – возмутился Льюис. – Разве мы не за то вам платим, чтобы вы защищали нашего сына в суде?

Сосчитав до пяти, Джордан ответил:

– Мой клиент – Питер. Я с ним говорил, и он согласился на отказ от слушания.

– Но вы же ничего не сказали! – возразила Лейси. – Вы не дали ему шанса!

– От сегодняшнего заседания Питер ничего не выиграл бы. Зато ваша семья оказалась бы под прицелом всех этих телекамер. Рано или поздно это обязательно произойдет. Но лучше поздно, чем рано, так ведь? – Джордан перевел взгляд с Лейси на ее мужа и обратно. – Я поступил так ради вашего же блага.

И он ушел, оставив их двоих держать камень правды, который с каждой секундой становился все тяжелее и тяжелее.

Патрик направлялся в суд на зачитывание обвинительного заключения, когда ему вдруг позвонили на мобильный, и он опрометью бросился в противоположную сторону – в оружейный магазин Смита в Плейнфилде. Владелец, маленький круглый человечек с пожелтевшей от курения бородой, рыдал, сидя на тротуаре. Патрульный, стоявший рядом, кивком указал на открытую дверь магазина. Патрик сел рядом с хозяином:

– Я детектив Дюшарм. Вы можете рассказать мне, что произошло?

Человечек покачал головой:

– Это случилось так быстро… Она попросила показать ей пистолет «смит-вессон». Хочу, мол, чтобы он был у меня дома для самообороны. Потом спросила, есть ли у меня какая-нибудь литература по этой модели, и, как только я отвернулся… – Владелец магазина опять покачал головой и замолчал.

– Где она взяла пули?

– Я их не продавал ей. Наверное, принесла с собой в сумочке.

Патрик кивнул:

– Вы пока побудьте здесь с патрульным Родригесом. У меня, может быть, появятся еще какие-то вопросы.

В магазине, справа от двери, вся стена была забрызгана кровью и мозговым веществом. Над телом, лежащим на боку, уже склонился медэксперт Гюнтер Франкенштейн.

– Черт возьми! Как вы умудрились так быстро сюда добраться?

Гюнтер пожал плечами:

– Я был тут неподалеку на выставке карточек с фотографиями бейсболистов.

Патрик присел на корточки рядом:

– Вы коллекционируете карточки с фотографиями бейсболистов?

– А что мне еще коллекционировать? Печень, что ли? – Гюнтер посмотрел на Патрика. – В последнее время мы встречаемся при особенно неприятных обстоятельствах.

– Да уж.

– Тут все предельно ясно. Она засунула пистолет в рот и нажала на курок.

Заметив на стеклянном прилавке сумочку, Патрик порылся в ней и нашел упаковку патронов с чеком из «Уоллмарта», а затем достал из кошелька удостоверение личности. В этот самый момент Гюнтер перевернул труп, и, хотя лицо почернело от пороха, Патрик узнал женщину прежде, чем успел прочитать имя. Это была Иветт Харви, которой он лично сообщил о смерти ее единственного ребенка – девочки с синдромом Дауна. Патрик понял: число жертв Питера Хоутона продолжает расти.

– Если человек коллекционирует оружие, это еще не значит, что он собирается его использовать, – нахмурившись, произнес Питер.

Для конца марта было необычно тепло – восемьдесят пять градусов по Фаренгейту, – а система кондиционирования в тюрьме не работала. Заключенные расхаживали в трусах, надзиратели едва не задыхались в форме. Во избежание жалоб на негуманные условия содержания начальство вызвало ремонтников, но работали они так, что Джордан не знал, починят ли они кондиционер до тех пор, пока снова не ляжет снег. Он уже третий час сидел с Питером в тесной комнатушке свиданий и, казалось, пропотел до последней нитки костюма.

Ему хотелось все бросить. Хотелось поехать домой и сказать Селене, что он совершил ошибку, взявшись за это дело, а потом отвезти их с Сэмом на пляж, который находился в каких-нибудь восемнадцати милях от Стерлинга. Там он, Джордан, запрыгнул бы, не снимая одежды, в холодные воды Атлантики… Уж лучше умереть от переохлаждения, чем терпеть те мучения, которые прокуратура в лице Дианы Ливен обеспечит ему в суде.

Найдя аргумент в защиту своего клиента, пусть даже этот аргумент раньше никогда не использовался, Джордан получил слабую надежду на успех. Однако в последующие недели эта надежда становилась все призрачнее в свете тех материалов, которые предъявляла ему прокуратура: толстых отчетов, фотографий, вещественных доказательств. Получив всю эту информацию, присяжные вряд ли захотели бы думать о том, почему Питер Хоутон убил десятерых человек. Он убил – и точка.

– Итак, ты коллекционировал оружие, – повторил Джордан, потирая переносицу. – А поскольку у тебя не было красивого стеллажа, ты держал свою коллекцию под кроватью.

– Вы мне не верите?

– Коллекционеры не прячут оружие. И у них нет списков жертв с фотографиями, обведенными в кружок.

Питер сжал губы. На лбу у него каплями выступил пот, воротник тюремной рубахи был мокрый. Джордан подался вперед:

– Кто та девушка, которую ты вычеркнул?

– Какая еще девушка?

– В фотоальбоме. Ты сначала обвел ее в кружок, а потом написал: «Пускай живет».

Питер отвернулся:

– Просто кое-кто, кого я знал.

– Как ее зовут?

– Джози Кормье. – Подумав, Питер снова посмотрел на адвоката и спросил: – С ней ведь все в порядке?

«Кормье», – повторил про себя Джордан. Единственным известным ему человеком с такой фамилией была судья, которой поручили вести дело Питера. Невероятно! Он ответил вопросом на вопрос:

– А почему ты спрашиваешь? Ты ей что-то сделал?

– Не пытайтесь меня подловить.

Не произошло ли здесь нечто такое, о чем Джордан не знал?

– Вы встречались?

Питер улыбнулся, но только губами:

– Нет.

Джордан несколько раз выступал перед судьей Кормье в окружном суде. Она ему понравилась: произвела впечатление жесткой, но справедливой. Пожалуй, Питеру повезло: единственной альтернативой был судья Вагнер – глубокий старик, почти всегда принимавший сторону обвинения. Джози Кормье не попала в список жертв, но ее матери могли не дать это дело и по другим причинам. Джордан вдруг задумался об оказании влияния на свидетелей и о множестве других возможных проблем. Нужно было выяснить, что Джози Кормье знает о произошедшем, но так, чтобы их разговор остался в тайне. Ее показания могли помочь Питеру.

– Ты разговаривал с ней с тех пор, как тебя арестовали?

– Если бы разговаривал, стал бы я вас про нее спрашивать?

– Вот и не говори с ней, – произнес Джордан с нажимом. – Ни с кем не говори, кроме меня.

– А с вами все равно что со стенкой, – пробормотал Питер.

– Знаешь, я не задумываясь перечислю тебе тысячу вещей, которыми я занялся бы с большей охотой, чем торчать с тобой в этой комнатушке в такую жару.

– Ну так идите. Меня вы все равно не слушаете.

– Слушаю, Питер. Я слышу каждое твое слово и сопоставляю его с теми доказательствами, которые прокуратура пачками складывает у меня под дверью. Все указывает на то, что ты хладнокровный убийца. А если верить тебе, то ты просто коллекционируешь оружие, словно фанат истории Гражданской войны.

– Ладно, – уступил Питер. – Хотите знать, собирался ли я пускать оружие в ход? Да, собирался. Я все спланировал. Все мысленно прокрутил. Продумал каждую мелочь, до последней секунды. Я хотел убить того, кого ненавидел больше всех. Но у меня не получилось.