Текст книги "Девятнадцать минут"

Алекс пролистала атлас, который Джози сделала в первом классе (все континенты раскрашены, странички заламинированы), просмотрела ее старые табели, надела на запястье резинку для волос. На дне коробки лежал листок, на котором корявым детским почерком было написано: «Дарагая мама я тибя очен люблю! Чмоки!» Алекс потрогала буквы пальцами. Интересно, почему Джози в свое время не отдала ей эту открытку? Долго ждала праздника, а потом забыла? Или из-за чего-то разозлилась?

Алекс встала, бережно водрузила коробку на место и, повесив юбку на руку, вернулась в свою комнату. Она знала: другие родители чаще всего роются в вещах своих детей, ища презервативы или наркотики. А она сама, Алекс, просто хотела прикоснуться к тому, что прошло мимо нее.

Один из недостатков холостяцкой жизни заключался для Патрика в том, что ему всегда было жалко времени на приготовление нормальной еды. Зачем возиться со свежими продуктами, кастрюльками и сковородками, если ел он один, стоя у раковины, и все равно никто бы не сказал ему: «Какая вкуснотища, Патрик! Где ты взял рецепт?»

Свое питание он организовал по-научному четко: по понедельникам покупал пиццу, по вторникам – что-нибудь в «Сабвее», по средам заказывал еду в китайском ресторане, в четверг готовил себе суп, в пятницу приносил бургер из бара, где пил пиво после работы, в выходные доедал то, чем питался в будни. Есть в одиночестве было, конечно, грустно (есть ли фраза печальнее, чем «мясное ассорти на одного»), но благодаря регулярному посещению одних и тех же заведений Патрик обзавелся кое-какими знакомыми и не чувствовал себя совершенно одиноким. Сэл из пиццерии бесплатно давала ему чесночные булочки как постоянному клиенту. А парень из «Сабвея» при появлении Патрика сразу же выкрикивал: «Итальянскую индейку с сыром, майонезом, оливками и маринованными огурчиками!» – и они пожимали друг другу руки.

Сегодня была среда. Патрик сидел в «Золотом драконе» и ждал, когда будет готов его обед навынос. Он посмотрел, как Мэй передает его заказ на кухню (и зачем только производят такие огромные сковороды вок?), затем перевел взгляд на висевший над баром телевизор: начинался бейсбольный матч с участием «Ред сокс». За стойкой сидела какая-то женщина. В ожидании своего напитка она методично надрывала по периметру салфетку.

Даже глядя на нее со спины, детектив Дюшарм благодаря своим профессиональным навыкам мог многое о ней сказать: во-первых, что у нее классная задница, во-вторых, что такие роскошные волосы следует распускать по плечам, а не скручивать в тугой узел. Бармен, кореец по имени Спайк[22]22
   Одно из значений этого английского слова spike – «добавлять алкоголь в напиток».


[Закрыть] (после первой бутылки «Циндао» это начинало казаться Патрику забавным), налил даме в бокал «Пино нуар» – это свидетельствовало о вкусе, соответствующем определенному положению в обществе. Очевидно, она считала, что разноцветные напитки с бумажными зонтиками ей не положены по статусу.

Патрик подошел и, протянув Спайку двадцатку, сказал:

– Я угощаю.

Женщина обернулась, и Патрик на секунду прирос к полу, не понимая, как эта таинственная незнакомка могла оказаться судьей Кормье. Ему вспомнилась ситуация из школьного прошлого: он увидел на парковке симпатичную девушку и мысленно внес ее в свой потенциальный донжуанский список, а потом узнал в ней маму одноклассника.

Судья Кормье забрала двадцатидолларовую бумажку у бармена и вернула Патрику:

– Вы не можете меня угощать.

– Ну тогда вы угостите меня, – сказал Патрик, садясь на соседний стул.

– Это тоже невозможно. – Она огляделась по сторонам. – Полагаю, нам с вами вообще нежелательно разговаривать на людях.

– Если не считать карпов в аквариуме возле кассы, то свидетелей нет. Думаю, вы в безопасности. Кроме того, мы ведь только разговариваем, причем не о деле. Вы ведь еще не разучились разговаривать вне зала суда?

– А что вы, собственно, здесь делаете? – спросила Алекс, беря свой бокал.

Патрик понизил голос:

– Мы собираемся накрыть китайскую мафию с крупной партией наркотиков. Они импортируют опиум-сырец в сахарных пакетиках.

Глаза Алекс расширились.

– Правда?

– Была бы правда, я бы вам не сказал, – улыбнулся Патрик. – На самом деле я просто заказал еду навынос и жду. А вы?

– У меня назначена встреча.

До этого момента Патрик не понимал, что получает удовольствие от общества судьи Кормье. Ему нравилось выводить ее из равновесия, что, кстати, было совсем не трудно. Она напоминала ему великого и могучего волшебника из страны Оз: много рева, и свиста, и звона колокольчиков, а отдернешь занавес – там обычная женщина. С классной задницей. Патрик почувствовал, как кровь прихлынула к лицу.

– Счастливая семья… – сказал он.

– Что, простите?

– Так называется блюдо, которое я заказал. Я просто пытался помочь вам возобновить светскую беседу.

– Вы заказали всего одно блюдо? Обычно люди, которые приходят в китайский ресторан, этим не ограничиваются.

– Меня дома дети не ждут.

Алекс провела пальцем по краю бокала:

– У вас нет детей?

– Я не женат.

– Почему?

Патрик покачал головой и слегка улыбнулся:

– Мне это ни к чему.

– Боже мой! – воскликнула судья Кормье. – Хорошо же она вас обработала!

У Патрика отвисла челюсть. Неужели у него все написано на лбу?

– Боюсь, с такими аналитическими способностями вы отнимете у меня хлеб, – рассмеялся он.

– Это женская интуиция.

– Из вас вышел бы отличный полицейский. – Взгляд Патрика упал на ее руку, на которой не было кольца. – А сами вы почему не замужем?

– Мне это ни к чему, – его словами ответила Алекс.

Некоторое время она молча пила вино, а Патрик барабанил пальцами по стойке, наконец он сказал:

– У нее уже была семья.

– У него тоже, – призналась Алекс, отодвигая пустой бокал, и, когда Патрик к ней повернулся, посмотрела ему прямо в глаза.

Ее собственные глаза были серые, как сумерки, как серебряные пули, как конец зимы, как тот цвет, который заливает небо, когда молния режет его пополам. Раньше Патрик этого не замечал и вдруг понял почему:

– Вы сегодня без очков.

– Я рада, что покой жителей Стерлинга оберегает такой наблюдательный полицейский.

– Обычно вы носите очки.

– Только на работе. Они нужны мне для чтения.

«А когда я тебя вижу, ты почти всегда на работе», – подумал Патрик. Видимо, до сих пор он не замечал, насколько Алекс привлекательна, потому что в его присутствии она бывала в прямом и переносном смысле застегнута на все пуговицы. А сегодня он увидел ее за барной стойкой, и судья Кормье показалась ему похожей на оранжерейный цветок. И вместе с тем очень… человечной.

– Алекс! – вдруг донеслось откуда-то сзади.

Мужчина, окликнувший Алекс, имел щеголеватый вид: хороший костюм, дорогие ботинки, седины на висках не больше, чем нужно, чтобы выглядеть солидно. В общем, типичный успешный адвокат. Наверняка богат и разведен. Засиживается за работой допоздна и, перед тем как заняться любовью, говорит об уголовном кодексе. Засыпает на своей половине, а не крепко обняв… «Боже правый! – одернул себя Патрик, опустив глаза. – Куда это меня понесло? Какое мне дело до того, с кем встречается судья Кормье? Даже если она встречается с мужчиной, который почти годится ей в отцы».

– Уит, – сказала Алекс, – я так рада!

Она поцеловала своего друга в щеку и, не выпуская его руки, повернулась к Патрику:

– Уит, это детектив Патрик Дюшарм. Патрик, это Уит Хобарт.

Хорошее, крепкое рукопожатие Уита только еще сильнее взбесило Патрика. Ему было интересно знать, что еще судья о нем скажет. Хотя что она, собственно, могла сказать? Старыми друзьями они не были. Правда, оба имели отношение к делу Хоутона, но по этой причине им, строго говоря, вообще не полагалось общаться. Патрик понял, что именно эту мысль Алекс и пыталась до него донести.

Из кухни вышла Мэй с бумажным пакетом, аккуратно запечатанным степлером:

– Пожалуйста, Пэт. Ждем вас на следующей неделе.

Патрик физически ощутил на себе взгляд Алекс.

– Счастливая семья, – сказала она и в качестве утешительного приза наградила его едва заметной улыбкой.

– Приятно было встретить вас, Ваша честь, – вежливо попрощался он и, выходя, так распахнул двери, что створки ударились о стену снаружи. Не успев дойти до машины, он понял, что больше не голоден.

Главным событием, которое освещалось в одиннадцатичасовом выпуске местных новостей, было слушание в главном суде первой инстанции, на котором решался вопрос об отстранении судьи Кормье от дела Хоутона. Джордан с Селеной лежали в темноте, прижимая к животам миски с кукурузными хлопьями, и смотрели, как мать парализованной девочки плачет в камеру:

– Никто не думает об интересах наших детей! Если все скомкается из-за какой-то юридической ерунды… второй раз они этого не перенесут!

– Питер тоже, – сказал Джордан.

Селена отложила ложку:

– Кормье будет судьей по этому делу, даже если ей придется ползти к кафедре на четвереньках.

– Да, а найти того, кто выстрелит ей в коленную чашечку, я вряд ли смогу.

– Давай смотреть на вещи оптимистично. Показания Джози не могут ничем навредить Питеру.

– Господи! Точно! – Джордан сел так резко, что молоко выплеснулось на одеяло, и поставил миску на прикроватную тумбочку. – Это гениально!

– Да что гениально-то?

– Диана не может вызвать Джози как своего свидетеля, поскольку в ее показаниях нет ничего полезного для обвинения. Но мне-то ничто не помешает сделать ее свидетельницей защиты!

– Включить дочку судьи в наш список? Шутишь?

– Нет, я серьезно! Джози дружила с Питером, а друзей у него всегда было мало. Все по-честному.

– Но ты же не хочешь на самом деле…

– Конечно, я не буду использовать ее показания. Но прокурору об этом знать не обязательно. – Джордан улыбнулся. – Как, впрочем, и судье.

Селена тоже отставила свою миску в сторону:

– Если ты включишь Джози в свой список свидетелей, то Кормье придется отказаться от рассмотрения этого дела.

– Именно.

Селена потянулась к мужу, взяла его обеими руками за лицо и чмокнула в губы:

– Красавец!

– Что-что?

– Ты меня слышал.

– Ага, – улыбнулся Джордан, – но с удовольствием послушал бы еще.

Он обнял Селену, одеяло соскользнуло на пол.

– Какой ты все-таки прожорливый! – пробормотала она.

– А разве ты не за это меня полюбила?

– Ну уж точно не за шарм и не за грацию, дорогой! – рассмеялась Селена.

Джордан, наклонившись, принялся целовать жену, надеясь, что она забудет о своем первоначальном намерении просто подразнить его.

– Давай сделаем второго ребенка, – прошептал он.

– Но я еще первого кормлю!

– Тогда давай порепетируем, как мы будем его делать.

Джордан считал, что никто в целом мире не сравнится с его женой. Величавая и вместе с тем потрясающе сексуальная, она была умнее его, хотя прямо он бы этого, конечно, никогда не признал, и так хорошо понимала его, что Джордану поневоле пришлось оставить свой скепсис и поверить: ясновидение действительно существует.

Он уткнулся лицом в ямку между шеей и плечом Селены, где кожа имела цвет кленового сиропа, а вкус был еще более сладким.

– Джордан, а ты не боишься за наших детей? – вдруг спросила она. – Я имею в виду… Ты сам знаешь. Притом, чем ты занимаешься и что мы видим…

Он перекатился на спину:

– Ну вот… Такой момент испортила!

– Я серьезно.

– Конечно, я думаю об этом, – вздохнул Джордан. – Я беспокоюсь о Томасе. И о Сэме. И о том, кто еще может появиться. – Он приподнялся на локте и нашел в темноте глаза Селены. – Но может быть, мы для того их и рожаем.

– В смысле?

Джордан посмотрел через плечо жены на мигающий зеленый индикатор радионяни:

– Может быть, они сделают мир лучше.

Алекс пригласила Уита не затем, чтобы он принял решение вместо нее. Она уже сама все решила, а от него хотела получить одобрение и оправдание – бальзам на свои раны. И он действительно сказал: «Ничего, будет у тебя и другой громкий процесс. Важнее сохранить отношения с Джози».

Она быстро вошла в свой кабинет, зная, что первый шаг самый легкий: написать заявление о самоотводе – это пустяк по сравнению с тем, что начнется завтра, когда она перестанет быть судьей по делу Хоутона и ей придется быть просто матерью.

Элеанор поблизости не оказалось, но у Алекс на столе уже лежали какие-то бумаги. Она села и начала их просматривать.

Джордан Макафи, молчавший на вчерашнем заседании, как рыба, теперь сообщал о своем намерении вызвать Джози в качестве свидетельницы. У Алекс внутри вспыхнул огонь. Для этого чувства у нее даже слова не нашлось. Это был животный инстинкт, который пробуждается, когда мы понимаем, что кого-то, кого мы любим, взяли в заложники. Втянув Джози в эту историю, Макафи совершил тяжкий грех, и теперь Алекс принялась горячечно размышлять о том, как отстранить его от дела или вовсе лишить лицензии. Если честно, она не слишком беспокоилась даже о том, насколько законным будет ее возмездие. Но вдруг Алекс застыла: она поняла, что нужно не Джордана Макафи на край света гнать, а прятать Джози. Как мать, она не допустит, чтобы кто-нибудь снова причинил ее ребенку боль. Может, ей стоило даже сказать этому адвокату спасибо: благодаря ему она почувствовала, что все-таки способна быть хорошей матерью.

Алекс открыла ноутбук и начала печатать. Когда она подошла к столу своего секретаря, сердце колотилось, а рука, держащая бумагу, дрожала. Но это ведь нормальное состояние для того, кто готовится прыгнуть с обрыва?

– Позвоните судье Вагнеру, – сказала она.

Самому Патрику никакой ордер нужен не был, но, услышав от другого полицейского, что тот едет в суд, он сказал:

– Я как раз туда собираюсь. Могу взять все, что надо.

На самом деле он еще минуту назад никуда не собирался, и добрым самаритянином, готовым проехать сорок миль, только чтобы услужить коллеге, не был. Просто поездка в суд давала ему повод лишний раз встретиться с Алекс Кормье.

На парковке Патрик сразу увидел ее «хонду». «Хорошо, – подумал он, – значит, она, наверное, у себя в кабинете». Но, приглядевшись, он заметил, что в машине кто-то сидит. И это была сама судья. Она сидела, неподвижно глядя в лобовое стекло. Дворники работали, хотя дождя не было. Судья Кормье, видимо, сама не понимала, что плачет.

Патрик испытал то неприятное чувство в глубине желудка, которое всегда возникало у него, если, прибыв на место преступления, он видел слезы жертвы. «Я опоздал, – подумал он. – Опять».

Патрик подошел к машине, но судья его не заметила. Только когда он постучал, она подпрыгнула на фут и поспешно вытерла глаза. Он жестом попросил ее опустить стекло.

– У вас все в порядке?

– Да.

– Вообще-то, по виду не скажешь.

– Ну и не смотрите! – огрызнулась Алекс.

Патрик зацепился пальцами за раму окна:

– Послушайте, вам, наверное, нужно с кем-нибудь поговорить. Давайте я куплю вам кофе.

– Вы не можете покупать мне кофе, – вздохнула судья.

– Хорошо. Тогда я вам его просто сварю, – сказал Патрик и, обойдя машину, сел на пассажирское сиденье.

– Вы при исполнении, – заметила Алекс.

– Я имею право на обеденный перерыв.

– В десять часов утра?

Патрик протянул руку к ключам, вставленным в замок зажигания, и завел машину:

– Выезжайте с парковки и поворачивайте налево, ладно?

– Это еще зачем?

– Бога ради! Неужели вы не знаете, что с вооруженным человеком лучше не спорить?

Несколько секунд Алекс пристально смотрела на него:

– Вы ведь не собираетесь угнать мой автомобиль вместе со мной? – При этих словах она тронулась с места.

– Потом напомните мне, чтобы я себя арестовал, – сказал Патрик.

Отец научил Алекс все всегда доделывать на сто процентов. Поэтому она решила: «Если слетать с катушек, так по полной программе. Раз уж я отказываюсь от главного дела в своей карьере и беру отпуск, то почему бы мне до кучи не выпить кофе с полицейским, который это дело расследует?»

Еще через несколько минут Алекс мысленно констатировала: если бы не Патрик Дюшарм, она никогда бы не узнала, что «Золотой дракон» открывается в десять утра. Если бы не он, ей пришлось бы в одиночестве ехать домой, чтобы начать жизнь с чистого листа.

Работники ресторана, по-видимому, хорошо знали детектива Дюшарма. Во всяком случае, никто не возразил, когда он протопал прямо на кухню, чтобы приготовить для Алекс кофе.

– Насчет того, в каком состоянии вы меня увидели… – проговорила она неуверенно. – Вы ведь никому не…

– Вы про тот небольшой эмоциональный срыв, который произошел с вами в машине?

Не зная, что ответить, Алекс посмотрела на кружку, которую он поставил перед ней. Из собственного опыта она знала: если кому-то покажешься слабой, это будет использовано против тебя.

– Быть судьей иногда очень трудно. От меня все ждут, что я должна вести себя хладнокровно и с достоинством, даже когда у меня грипп и мне хочется заползти под одеяло и умереть или когда кассир нарочно недодает мне сдачи. Я никогда не могу позволить себе совершить ошибку.

– Ваша тайна в полной безопасности, – успокоил ее Патрик. – От меня никто в правоохранительных органах не узнает, что у вас на самом деле есть чувства.

Алекс посмотрела на свой кофе, а потом, подняв глаза на Патрика, спросила:

– Сладкий?

– Что, моя дорогая? – ответил он, склонившись к ней, и рассмеялся, когда ее лицо вытянулось. Только после этого он подал ей сахарницу. – Если серьезно, то я все понимаю. У нас у всех на работе бывают паршивые дни.

– И тогда вы тоже сидите в машине и плачете?

– В последнее время нет, но было время, когда я с досады переворачивал ящики с вещдоками. – Патрик налил сливок в молочник и поставил его перед Алекс. – Вы знаете, одно другому не мешает.

– Что не мешает чему?

– Судья тоже может быть человеком.

Алекс налила сливок в кофе:

– Скажите это всем, кто хочет, чтобы я взяла самоотвод.

– Разве не вы всегда напоминаете мне о том, что мы с вами не должны говорить о деле?

– Раньше напоминала, только теперь это меня не касается. Скоро широкой общественности станет известно, что я больше не участвую в процессе над Питером Хоутоном.

Патрик посерьезнел:

– Вы из-за этого так огорчились?

– Нет, это решение я приняла сама и не сегодня. Зато сегодня я выяснила, что Джози внесена в список свидетелей защиты.

– Зачем? – сказал Патрик. – Она же ничего не помнит! Что она может такого сказать?

– Не знаю. – Алекс посмотрела на него. – Что, если это из-за меня? Вдруг адвокат включил ее в свой список только затем, чтобы вынудить меня отстраниться, раз до сих пор я проявляла упорство и не делала этого добровольно? – К своему стыду, Алекс поняла, что опять начинает плакать, и опустила взгляд в надежде, что Патрик этого не заметит. – Вдруг Джози придется встать и при всех, в зале суда, заново пережить тот день? – Патрик передал Алекс бумажный платочек, она вытерла глаза. – Извините, обычно я так себя не веду.

– Любая мать, чья дочь так близко видела смерть, имеет право на эмоциональный кризис. Послушайте, я говорил с Джози два раза. Я знаю ее показания вдоль и поперек. Поверьте, зачем бы Макафи ни включил ее в свой список, она не может сказать ничего такого, что причинило бы ей боль. Вам теперь незачем беспокоиться о конфликте интересов – в этом положительная сторона вашей ситуации. Джози сейчас гораздо нужнее хорошая мама, которая рядом, чем хороший судья.

– Да, – печально улыбнулась Алекс, – ей, бедняжке, теперь придется терпеть мое присутствие.

– Перестаньте!

– Это правда. Наши с Джози отношения – это сплошная цепь взаимных непониманий.

– Зато хоть что-то вас связывает, – заметил Патрик.

– Когда между нами была настоящая связь, мы обе уже и не помним. Сейчас даже у вас лучше получается разговаривать с ней, чем у меня. – Алекс опять уставилась в кофейную кружку. – Что бы я ей ни говорила, все не то. Она смотрит на меня так, словно я с другой планеты. Словно я не имею права быть заботливой матерью после случившегося, потому что не была ею раньше.

– А почему вы не были?

– Я работала. Очень много.

– Да мало ли родителей, которые очень загружены работой…

– Но я хороший судья и паршивая мать.

Сказав это, Алекс запоздало прикрыла рот рукой: огорчительная правда уже лежала перед ней, как ядовитая змея, свернувшаяся в клубок на барной стойке. И как только Алекс умудрилась признаться малознакомому человеку в том, в чем она открыто не признавалась даже себе самой? Это было все равно что нарисовать яблочко для стрельбы на своем самом уязвимом месте.

– Тогда, может быть, вам попробовать разговаривать с Джози так же, как с людьми, которые приходят к вам в суд?

– Ой, она терпеть не может, когда я дома веду себя как юрист! К тому же в суде я разговариваю мало. Больше слушаю.

– Вот и хорошо, Ваша честь, – сказал Патрик. – Это тоже может помочь.

Однажды, когда Джози была еще совсем маленькой, Алекс на какое-то время выпустила дочку из поля зрения и та попыталась самостоятельно залезть на табурет. Из другого конца комнаты Алекс увидела, что табурет зашатался, и с ужасом поняла, что не успеет вовремя подскочить. Сделав над собой усилие, чтобы не закричать, тогда малышка точно упала бы с перепугу, Алекс стала молча ждать, казалось бы, неизбежного.

Но Джози благополучно взобралась на табурет, встала на нем и дотянулась до выключателя, который и был ее первоначальной целью. Алекс молча смотрела, как дочка то включает, то выключает свет и каждый раз широко улыбается оттого, что способна одним движением изменить мир.

– Поскольку мы не в суде, я бы хотела, чтобы вы называли меня Алекс.

– А я бы хотел, чтобы вы называли меня ваше величество король Камеамеа. – (Алекс не выдержала и рассмеялась.) – Но если это вам трудно запомнить, то можно просто Патрик. – Он взял кофейник и подлил ей еще кофе в кружку. – Бесплатная добавка.

Он добавил ровно столько сливок и сахара, сколько в прошлый раз добавила она сама. Подмечать детали – профессиональное качество детектива. Но по мнению Алекс, его главное достоинство как полицейского заключалось не в этом, а в том, что он наравне со всеми другими блюстителями порядка имел право использовать силу, однако предпочитал обезоруживать людей добротой. Более мощного средства воздействия Алекс не знала.

Джордан не указал этого навыка в своем резюме, но, вообще-то, он прекрасно танцевал под песни Wiggles. Ему больше всех нравилась «Hot Potato», а Сэм особенно заводился под «Fruit Salad». Джордан включил малышу его любимый диск, пользуясь тем, что жена принимает ванну на втором этаже. Боясь, как бы ребенок, перенасытившись телевизионной продукцией, не научился писать имя мультяшного динозаврика раньше, чем свое собственное, Селена предпочитала, чтобы отец занимался с малышом чем-нибудь более интеллектуальным: например, разучивал Шекспира или решал дифференциальные уравнения. Но сам Джордан был убежден: рано или поздно телевидение все равно превращает человеческий мозг в кашу, если смотреть его достаточно долго. Однако от небольшой танцевальной вечеринки особого вреда не будет.

Маленький ребенок всегда весит столько, сколько нужно, поэтому, после того как выпустишь его из рук, кажется, что тебе чего-то не хватает. «Фруктовый салатик… ням-ням!» – напевал Джордан, кружась вокруг Сэма, пока малыш не раскрыл рот и не выдал руладу заливистого смеха.

Вдруг в дверь позвонили, и Джордан вместе со своим крошечным партнером протанцевал в прихожую. «Приготовим фруктовый салатик!» – пропел он, открывая, и только потом увидел, кто стоит на пороге.

– Судья Кормье?

– Извините, что прерываю.

О том, что она взяла самоотвод, Джордан уже знал: днем эта радостная новость стала общеизвестной.

– Ничего-ничего. Проходите, пожалуйста.

Обернувшись, адвокат Макафи посмотрел на разбросанные игрушки, которые нужно было убрать, прежде чем жена выйдет из ванной. Пока он просто запихнул все, что мог, за диван, провел судью в гостиную и выключил DVD.

– Ваш сын?

– Да. – Джордан взглянул на ребенка и понял, что он сейчас как раз решает: закатить концерт из-за того, что музыку выключили, или пока не надо. – Сэм.

Судья Кормье протянула руку, и малыш ухватил ее за большой палец. Этот карапуз очаровал бы, наверное, даже Гитлера, но судья Кормье, похоже, только сильнее разнервничалась.

– Зачем вы включили мою дочь в список свидетелей?

Ах вот почему она явилась!

– Джози была другом Питера, – ответил Джордан, – и мне может понадобиться, чтобы она рассказала, какой он человек.

– Они дружили десять лет назад. Будьте честны. Вам это понадобилось, чтобы отстранить меня от дела.

Джордан поудобнее усадил Сэма у себя на коленях:

– Ваша честь, при всем уважении к вам я никому не позволю вмешиваться в мою работу. Особенно судье, который больше не имеет отношения к этому процессу.

В глазах Алекс что-то вспыхнуло.

– Ну разумеется, – сказала она отрывисто и, повернувшись, вышла.

Спросите любую девчонку, хочет ли она пользоваться популярностью среди одноклассников. Скорее всего, вы услышите «нет», но если она окажется в пустыне и ей предложат на выбор стакан воды или титул королевы класса, она выберет последнее…

Услышав стук в дверь, Джози быстро сунула дневник под матрас – худшего места для тайника было не придумать.

В комнату вошла мама, и в первую секунду Джози не могла понять, что здесь не так. Потом догадалась: за окном еще светло. Обычно мать возвращалась с работы к обеду, а сейчас было еще только 15:45. Джози совсем недавно пришла из школы.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала Алекс, садясь рядом с дочерью на кровать. – Я взяла самоотвод.

Джози посмотрела на мать расширенными глазами. Видано ли это, чтобы судья Кормье отказывалась от возможности проявить свои профессиональные способности? К тому же они ведь уже это обсудили: никакого самоотвода мама брать не собиралась.

Внутри у Джози все тошнотворно замерло, как в тот раз, когда учительница задала ей вопрос, а она витала в облаках и все прослушала. Неужели мать узнала о чем-то, чего до сих пор не знала?

– Что случилось? – спросила Джози, молясь, чтобы мама не заметила, как дрожит ее голос.

– Вот об этом-то я и хочу поговорить. Ты в списке свидетелей защиты. Тебя могут вызвать в суд.

– Что?! – вскричала Джози, и на один миг жизнь словно оставила ее: ни дыхания, ни сердцебиения, ни мужества. – Я не пойду в суд! Я не могу! Мама, пожалуйста, не заставляй меня!

Алекс протянула к дочери руку, и очень вовремя: Джози была уверена, что еще секунда – и она просто растворится в воздухе. «Сублимация, – вспомнилось ей, – переход из твердого состояния в газообразное». Это определение Джози выучила для теста, который так и не состоялся из-за всего того, что произошло.

– Я говорила с детективом и знаю, что ты ничего не помнишь. Но очень-очень давно ты дружила с Питером. Только по этой причине тебя и включили в список свидетелей.

Джози отстранилась:

– Ты клянешься, что мне не придется идти в суд?

Алекс заколебалась:

– Милая, я не могу…

– Поклянись!

– А давай мы с тобой сходим к адвокату Питера?

– Что это даст?

– Ну, может, он увидит, как ты нервничаешь, и решит обойтись без тебя.

Джози легла. Несколько секунд мама гладила ее по голове, и она вроде бы даже услышала шепот: «Мне очень жаль». А потом Джози встала и закрыла за матерью дверь.

– Мэтт, – прошептала Джози, как будто он мог услышать и ответить.

Мэтт. Она вдыхала это имя, словно кислород, и представляла себе, что оно распадается на множество крошечных частичек, проникает в клетки ее крови и заставляет ее сердце биться.

Питер разломил карандаш и воткнул ту половину, в которой был ластик, в кусок кукурузного кекса.

– С днем рожденья меня… – тихо пропел он и замолчал: нет смысла петь себе поздравительную песню, когда и так знаешь, какое счастье тебя ждет.

– Эй, Хоутон! – сказал надзиратель. – У нас для тебя подарок!

Питер увидел парня немногим старше себя. Он без конца качался с пятки на носок и обратно, из носа текли сопли.

– Поделись с ним кексом, – буркнул надзиратель, вталкивая мальчика в камеру.

Питер сел на нижнюю койку, чтобы новичок знал, кто тут главный. Парень стоял, крепко прижав к себе одеяло, которое ему дали, и смотрел в пол. Когда он поправил на переносице очки, Питер понял: с ним что-то не так… Стеклянный взгляд, постоянно жующие губы… Видимо, парень из тех, у кого особые образовательные потребности.

Питер понял, почему этого умственно отсталого запихнули именно к нему: он вряд ли станет его насиловать.

– Эй, ты, – сказал Питер, сжимая кулаки.

Парень повернул голову в его сторону:

– У меня есть собака. А у тебя?

Питер представил себе, как надзиратели смотрят эту комедию на своем мониторе. Наверное, они ждут от Питера, что он будет это терпеть? Так или иначе, чего-то они от него определенно ждут.

Он протянул руку и снял с парня очки. Стекла были толстые, как стенки бутылки из-под колы, оправа черная пластмассовая. Парень схватился за лицо и завопил, как будто затрубил в рог. Питер положил очки на пол и наступил на них, но от его резиновых шлепанцев толку оказалось мало. Тогда он принялся колотить очками о решетку до тех пор, пока стекла не разбились.

Надзиратели прибежали оттаскивать Питера от парня, которого он и не касался. Под гул голосов других заключенных, решивших подбодрить товарища по несчастью, Питеру надели наручники и поволокли к начальнику тюрьмы.

Несколько минут Питер, сгорбившись, сидел на стуле, а надзиратель смотрел, как он дышит. Наконец начальник пришел:

– Что это было, Питер?

– Мой день рождения. Я просто хотел побыть один.

Питер вдруг почувствовал своеобразный комизм своего положения: до стрельбы он мечтал о том, чтобы его оставили в покое. Тогда никто не смог бы сказать, что он не вписывается в компанию. Но как оказалось, начальнику он этого, конечно, говорить не собирался, он даже сам себе не слишком-то нравился.

Начальник тюрьмы стал говорить о дисциплинарном взыскании. О том, какие последствия оно возымеет в случае обвинительного приговора, о тех немногих привилегиях, которые будут отняты. Питер намеренно не слушал.

Он думал о том, как рассвирепеют другие заключенные, когда из-за него их лишат телевизора на неделю.

Он думал о том, верит ли Джордан в синдром затравленной жертвы, который сам придумал, и поверит ли кто-нибудь еще.

Он думал о том, почему те, кто видел его в тюрьме, то есть мать и адвокат, никогда не говорят ему правду: что он останется за решеткой навечно и умрет в такой же камере, в какой сидит сейчас.

Он думал о том, что лучше бы ему получить пулю в лоб.

Он думал о том, что ночью в тюрьме ты слышишь, как летучие мыши хлопают крыльями в цементных углах и крики, хотя вроде бы все заключенные не настолько глупы, чтобы кричать.

В субботу, в 9:00, Джордан был в одних пижамных штанах, когда в дверь позвонили.

– Это какая-то шутка? – спросил он, открыв.

Судья Кормье натянула на лицо улыбку:

– Мне очень жаль, что мы вас разбудили и вы встали не с той ноги. Но вы же знаете: когда ваш ребенок беспокоится… вы и сами перестаете понимать, что делаете.