Текст книги "Часы-убийцы"

22. Правда

«Дейли сфер»: «Отставной офицер полиции блестящим маневром мстит за смерть своего бывшего коллеги!»

"Дейли беннер": "Опальный инспектор полиции способствует триумфу Скотленд Ярда!"

"Дейли трампетир": "На снимках: Слева: Старший инспектор Девид Хедли, сумевший в течение суток уверенно завершить дело. Рядом с ним – заместитель начальника управления полиции Джордж Белчестер. Справа: Герой дня мистер Питер Э. Стенли, у которого мы, к сожалению, не смогли взять интервью, поскольку он отправился в длительное морское путешествие для укрепления пошатнувшегося здоровья".

Передовая статья "Дейли трампетир": "Наши органы охраны порядка вновь убедительно доказали, что находятся на высоте положения и могут рассчитывать на активную поддержку всех граждан. Мы горды тем, что только у нас, в Великобритании..."

Доктор Фелл:

– Черт возьми, у меня просто не было другого способа уберечь всю шайку от скандала. Давайте-ка выпьем!

Поскольку, однако, нас интересует не спасение чести полиции, а хроника событий, связанных с убийством, совершенным хитроумным и самоуверенным преступником, мы расскажем о беседе, состоявшейся на следующее утро в квартире доктора Фелла. Кроме Фелла присутствовали только Мелсон и Хедли, которому все же следовало узнать, каким именно образом он сумел довести дело до победного конца.

Встретились они только после полудня, так как дел у всех было много – прежде всего, нужно было, пока Боскомб не пришел в себя и не начал снова все отрицать, получить от него подписанные в присутствии свидетелей показания. В конце концов, однако, все было улажено; в комнате Фелла в камине пылал огонь, а на столе стояло угощение: ящик пива, две бутылки виски и коробка сигар. Оглядев с сияющим лицом свои владения, доктор Фелл начал речь.

– Честно говоря, Хедли, я должен извиниться за то, что пришлось до конца морочить вам голову. Мне необходимо было, однако, убедить Боскомба в том, что считаю его невиновным. Помните, вчера утром, когда мы от него выходили, я назвал тот день одним из самых гнусных в моей жизни? Так оно и было: говоря комплименты этому дьяволу с рыбьей кровью, я чувствовал позывы к рвоте, словно наглотался касторки. Но действовать иначе было нельзя, потому что он оказался не только самым отвратительным, но и самым ловким убийцей в моей практике – попросту не оставил никаких улик, за которые можно было бы ухватиться. У меня оставалась единственная надежда – поймать его в ловушку. Вы же тогда были в таком состоянии, что, расскажи я вам обо всем, немедленно перешли бы к действиям и выдали ему наши подозрения. А он начал бы изворачиваться и, уж конечно, не поверил бы в сценку, приготовленную мною и Стенли. Боскомб не боялся полиции, он боялся Стенли, боялся, что больной рассудок несчастного толкнет его на что-то непредсказуемое и страшное. И я видел, что Боскомб боится только этого.

– Но алиби? – вмешался Мелсон. – Ведь Гастингс видел... и как же...

– Погодите! – перебил Хедли, внимательно изучавший лежащий у него на коленях блокнот. – Давайте по порядку. Когда вы, Фелл, начали подозревать Боскомба?

– Прошлой ночью. Вчера утром, когда мы узнали, что часы-череп исчезли, я был уже почти убежден в его вине, а абсолютная уверенность появилась, когда после обеда я поднялся наверх (благоразумно позаботившись о том, чтобы никто меня не сопровождал) и обнаружил потайную дверь, ведущую в коридор из спальни Боскомба. Она должна была там быть, если, конечно, верить рассказанной Поллом истории с лунным светом.

Однако не будем забегать вперед. Подозревать Боскомба меня заставила одна из тех случайностей, которые причинили нам столько хлопот. Их было несколько, но в одну из них я никак не мог поверить. Некоторые же вполне готов был бы принять, потому что они логически вытекали из характеров и привычек связанных с ними лиц. Скажем, я мог бы поверить, что Элеонора и Гастингс решили устроить свидание на крыше именно в роковой четверг, хотя обычно не встречались там среди недели. В доме поднялся шум из-за исчезнувших стрелок, нервы Элеоноры были на пределе, да и Гастингс находился в состоянии глубокой депрессии, так что встреча была им необходима. Ее, кстати, предвидел и Боскомб, потому и решивший украсть ключ. Такой уж удивительной случайностью это не назовешь.

Можно было представить себе и то, что миссис Стеффинс отправилась на крышу пошпионить за молодыми людьми, потому что, как вы правильно указали в своей обвинительной речи против Элеоноры, миссис Стеффинс – именно тот человек, от которого можно ожидать чего-либо подобного. Логично и то, что она выбрала четверг: так как миссис Горсон ушла из дому, можно было пораньше запереть дверь и начать слежку, не опасаясь, что начнут разыскивать по каким-либо хозяйственным делам.

Однако, – продолжал доктор, хлопнув по ручке кресла, – было кое-что, чего я никак не мог себе представить. Я не мог поверить, что Боскомб, решив невинно поразвлечься своим "планом убийства", чисто случайно выбрал в качестве жертвы переодетого детектива, расследующего как раз причастность к убийству кого-то другого из жильцов дома! Хедли, это была бы уже случайность, превосходящая всякое воображение! Если случай способен на такое, то в голову приходит уже мысль не просто о сверхъестественном, а о вмешательстве самого духа зла. Разумеется, при условии, что мы действительно имеем дело со случаем.

Присмотревшись поближе, я увидел, что в паре с этой случайностью идет другая, не менее поразительная! В качестве единственного свидетеля запланированного мнимого убийства Боскомб якобы случайно избрал отставного полицейского, работавшего раньше вместе с детективом, но не знавшего, что тот должен стать жертвой! Ну, первую случайность, твердя про себя примеры, вычитанные из рубрики "Хотите верьте, хотите проверьте", я еще мог бы как-то допустить, но две вместе – это уж чересчур. Это могло быть только запланировано, и запланировано Боскомбом.

Хедли налил себе кружку пива и кивнул.

– Это ясно, конечно. Но с какой целью?

– Не спешите. Правильный порядок вопросов: "Что хотел сделать этот человек?", потом "Как?" и только потом уже "Для чего?" Рассмотрим сначала так легко раскрытый нами план мнимого убийства, который не представлял бы для нас серьезной загадки, даже если бы Гастингс и не подсматривал за ними с крыши. Я догадался о том, что происходило на самом деле, догадался бы и любой другой, будь у него время немного поразмыслить. Кроме того, Стенли мог в любую минуту проговориться, и Боскомб отлично это понимал. Мне, однако, показалось чрезвычайно странным то, что Боскомб так мало, так подозрительно мало заботился об устранении улик, способных навлечь на него немалые неприятности. Более того, он сам, хотя и осторожно, наталкивал нас на них.

Вспомните-ка его поведение. Предположим, что он говорил правду, предположим, что он не готовил ничего другого, кроме этого мнимого убийства. Внезапно происходит нечто неожиданное: выбранная шутки ради "жертва" оказывается таинственным образом заколотой на его пороге, а сам он вместе со Стенли попадает, мягко выражаясь, в щекотливое положение... Что было бы естественным в такой ситуации? Уничтожить все следы запланированной ими "шутки". А что делает вместо этого Боскомб? Торчит в холле, размахивая пистолетом, словно специально стараясь привлечь к нему наше внимание, и рассказывает в свое оправдание нелепую сказку, в которую не поверил бы и ребенок.

Но и это еще не все. Отнюдь не будучи круглым идиотом, он, тем не менее, позволяет полицейскому, зашедшему в его комнату позвонить по телефону, застать его как раз в тот момент, когда он прячет пару башмаков и перчатки, на которые, не делай он этого, полицейский даже не обратил бы внимания. Почему же Боскомб хотел, чтобы мы все обнаружили? Потому, мелькнула у меня туманная мысль, что сам заколол Эймса и, вероятно, не без основательной причины. В таком случае история о том, что он собирался без всякого повода застрелить "бродягу", была придумана им, чтобы отвлечь от себя подозрения! Иными словами, он очернял себя для того, чтобы очиститься! Великолепный парадокс, друзья мои! Если вы поверите, что он дожидался Эймса с пистолетом, то, вероятно, не станете подозревать, что предварительно он выскользнул из комнаты и заколол его. Трудно ведь подозревать кого-то в разрушении своего же собственного плана. Уже это, само по себе, было неплохо придумано, но Боскомб пошел еще дальше.

Прежде чем посмотреть, каким образом он обезопасил себя, примем во внимание, что признание в подготовке убийства привело бы его на скамью подсудимых. Именно поэтому понадобилось сунуть нам под нос игрушечный "глушитель". Помните, как он, немного поломавшись, признался, что и в мыслях не имел убивать кого-нибудь? По его расчетам, мы должны были подумать: "Что за гнусная трусливая крыса! Хотел изобразить сверхчеловека и еще больше расстроить нервы бедного Стенли. Разумеется, у него никогда не хватило бы смелости пойти на настоящее убийство – можно спокойно вычеркнуть его из списка подозреваемых". Все та же тактика: очерняя, обелять себя! Должен со стыдом признать, что до вчерашнего вечера ему это удавалось. Вернемся, однако, к делу. В связи с вопросом "Как?" мы должны, прежде всего, спросить: был ли Стенли соучастником истинного убийства? Судя по всему, нет; в противном случае все ухищрения Боскомба не имели бы смысла. Стенли был необходим в качестве свидетеля. Самого лучшего и самого надежного свидетеля – ведь Стенли искренне верил, что Боскомб готовил убийство, но вместе с тем мог подтвердить, что он его не совершал.

Если мы согласимся с этим, возникает вопрос: как же все произошло? Если бы Боскомб заколол Эймса, находившийся в комнате беспристрастный свидетель должен был бы знать об этом. И тут выясняется, что есть несколько любопытных деталей, казалось бы, противоречащих здравому смыслу: первая – в комнате было темно; вторая – Боскомб спрятал Стенли за ширмой и третья – на полу, рядом с ножками большого кресла, мы обнаружили странные следы мела.

Хедли, лихорадочно листая свой блокнот, воскликнул:

– Следы мела! Черт возьми! Я совершенно забыл о них. Да... запись об этом у меня есть. Но я совершенно забыл...

– Потому что забыли и о самом Боскомбе, – сухо вставил Мелсон. – Так же, как и я, впрочем.

Фелл допил свое пиво и откашлялся.

– Давайте посмотрим, – продолжал он, – нужно ли было Боскомбу затемнять комнату для инсценировки убийства? Вспомним, как, по словам Гастингса, он это объяснял Стенли. Не очень убедительно. Настолько неубедительно, что поверить мог только человек с такими расстроенными нервами, как у Стенли. Боскомб сказал, что когда жертва откроет дверь в комнату, там должно быть темно. "На тот случай, чтобы кто-то, случайно заглянув в холл, не увидел света в нашей комнате". Но ведь заглянувший в холл все равно увидел бы поднимающегося по лестнице "бродягу", и инсценировка так или иначе бы провалилась. Но это даже не самый слабый пункт в его объяснении. Если бы план Боскомба был в самом деле таким, как он это представил, то трудно придумать более странный способ заманивая жертвы. Бродяга должен был прийти за обещанной одеждой, подняться в темноте на второй этаж, открыть дверь – и что дальше? Спокойно сидеть в темной комнате, ожидая, пока кто-то появится с обещанным костюмом? Еще менее убедительно объяснение, почему Стенли пришлось прятаться за ширмой. За ширмой – это в темной-то комнате! Почему бы ему не сидеть даже в свете юпитеров? Почему человек, пришедший взять старый костюм, должен удивиться, застав у хозяина гостя? Прятаться за плотной ширмой в темной комнате – значит предполагать, что жертва обладает кошачьим зрением в комбинации с рентгеновским аппаратом. Нам, однако, ясно, зачем все это понадобилось. Темнота нужна была для того, чтобы Боскомб мог – в своей черной пижаме и мягких домашних туфлях – незаметно передвигаться по комнате...

– Постойте! – перебил Хедли. – Гастингс следил за ними с крыши и...

– Сейчас мы вернемся и к этому. Далее. Стенли спрятали за ширму, чтобы через узкую щель он видел только то, что ему полагалось видеть, и не заметил, как Боскомб выходил из комнаты. И, наконец, следы мела. Эти следы, господа, имеют огромное значение. Они показывают, где в точности должны были стоять ножки кресла, чтобы взгляду Стенли открывалось не больше, чем хотел Боскомб.

Конечно, в комнате не должно было быть совсем темно – иначе Стенли вообще ничего бы не увидел. Поэтому понадобилось немного приоткрыть верхний свет – с точным расчетом, словно прожектор на театральной сцене. Подумали вы о том, что педантичный Боскомб наверняка закрыл бы это окошко (хотя бы потому, что знал о возможности, пусть даже маловероятной, появления на крыше Гастингса), если бы у него не было серьезной причины оставить его открытым? Какая ирония судьбы в том, что как раз того человека, ради которого Боскомб готовил этот цирк, его коронного свидетеля, Стенли, мы даже не допросили. Очевидцем всего оказался Гастингс...

– Об этом я и хотел спросить, – перебил Хедли. – Почему Гастингс не видел, как Боскомб выскользнул из комнаты? Гастингс ведь не лгал, не правда ли?

– Нет, конечно. Он говорил правду. Но сейчас речь идет только о том, почему я начал подозревать Боскомба. Прежде чем рассказать, как все происходило на самом деле, хочу объяснить вам, в чем состоял его план. Вы должны понять характер Боскомба. Хедли, я ненавижу этого человека, ненавижу глубокой, личной ненавистью. В моей практике это первый преступник, у которого я не нахожу никаких – не скажу добрых, это мало что значит, – но даже просто человеческих чувств. В его душе не осталось ничего, кроме холодного самомнения. Не гордости даже, а голого холодного самомнения.

Несомненно, когда-то в его извращенном мозгу мелькнула мысль о том, что неплохо было бы убить кого-нибудь просто ради удовольствия, чтобы понаблюдать "реакцию" ожидающего смерти человека, чтобы, подобно вампиру, питать его кровью свое тщеславие. Однако то же самое самомнение мешало ему проявить свое любопытство, – до тех пор, пока Элеонора не задела его самолюбия, пока первый раз в жизни над ним не посмеялись. Тогда он решил, что Элеонора Карвер должна умереть. Я предвижу, что будут писать о Боскомбе газеты: "Бледное чудовище с подленькой улыбкой", "Трус, впавший в истерику, очутившись под дулом пистолета". Его будут сравнивать с гнусным отравителем Нейлом Кримом. У Боскомба, однако, не хватило прямодушия даже для того, чтобы прибегнуть к яду. Помните мою речь по поводу испанской инквизиции? Как я сказал тогда, инквизиторы, при всех свойственных им грехах, были, во всяком случае, честными людьми и свято верили, что спасают души своих жертв. Боскомб просто неспособен был бы это понять. Он всю жизнь изучал бы историю инквизиции, так и не уразумев, что можно творить зло из добрых побуждений и что разговоры о спасении души не всегда были только лицемерным оправданием жестокости. Его, прежде всего, интересовало то, что он сам называл "утонченностью", но что правильнее было бы назвать самодовольством.

Не учитывая это его качество, невозможно разобраться в совершенном им преступлении. Ему и в голову не пришло просто использовать яд. Элеонора должна была умереть, это так, но Боскомб не собирался, как сделал бы кто-нибудь другой, покончить с ней одним выстрелом или ударом. Нет, он намерен был сплести вокруг нее фантастически сложную сеть – чем сложнее, тем лучше, тем больше это льстило бы его тщеславию. Его сеть должна была с каждым днем становиться все гуще, пока не привела бы жертву на виселицу. Только перед Элеонорой – помните? – перед одной Элеонорой Боскомб открыл свое истинное лицо. Когда он решил, что за неимением лучшего развлечения сделает девушку своей любовницей, а, может быть, даже женится на ней, Элеонора высмеяла его. Высмеяла, господа! И тогда на миг он предстал перед ней без маски. С этого момента она знала, что Боскомб ее ненавидит. Увидев на лестничной площадке труп, она подумала о Гастингсе и сразу же закричала, что убийца – Боскомб. Она-то знала его... Вчера днем, когда вы допытывались, кто может ее ненавидеть, Элеонора назвала бы Боскомба, если бы вы, Хедли, не поспешили. Вы слишком заострили внимание на показаниях Люси Хендрет, и это сбило Элеонору с толку. Хедли кивнул, и доктор продолжал дальше:

– Возвращаюсь к Боскомбу. Его план состоял в том, чтобы свалить на девушку убийство в "Гембридже". Источником его вдохновения стало непредвиденное сплетение обстоятельств. Если вы помните, Карвер рассказал нам, что Боскомб в тот самый день был в "Гембридже", чтобы взглянуть на выставленные Карвером часы. От Карвера он знал, что несколько позже в универмаг собиралась зайти и Элеонора. Боскомб задержался в "Гембридже". Никакого плана у него еще не было – он просто следил за девушкой. Трудно сказать, был ли он свидетелем убийства, но, в любом случае, он знал, что Элеонора находилась в универмаге и, следовательно, не имела алиби. На следующий день, прочитав об обстоятельствах убийства, он разработал свой план.

Как он мог использовать стечение обстоятельств? Обратиться в полицию и открыто обвинить девушку – это было бы недостойно "утонченного" Боскомба, а, главное, улик было явно недостаточно. С другой стороны, анонимный донос почти наверняка просто выбросили бы в мусорную корзину: в связи с каждым громким делом полиция получает слишком много подобных анонимок, чтобы заниматься каждой из них. Даже если бы и началось расследование, Боскомб оказался бы слабо подготовленным к нему.

И тогда он вспомнил о своем старом знакомом. Стенли! Разумеется! В газетах упоминалось, что дело ведет инспектор Джордж Эймс. Стенли, любивший поплакаться на судьбу, несомненно рассказывал Боскомбу о деле Хоупа-Гастингса и об инспекторе Эймсе. Говорил о характере Эймса, о его скрытности и не слишком блестящем уме. Эврика! Если письмо будет анонимным, Эймс не обратит на него внимания и, уж конечно, не явится переодетым в назначенное место. Но если его позовет Стенли?

– Но вы же сами утверждали, что Стенли ни о чем не подозревал! – возразил Хедли. – А под письмом стоит его подпись. Следовательно... Фелл покачал головой.

– В конце концов, речь идет о письме, написанном на машинке, не так ли? Нужна была только подпись внизу пустого листка. А для этого достаточно было любого письма Стенли. Оставалось купить за пару пенсов средство для выведения чернильных пятен. После его применения первоначальный текст удалось бы обнаружить только под микроскопом, а чего ради Эймс стал бы заниматься такой экспертизой? Затем можно было спокойно напечатать над подлинной подписью нужный текст.

Чтобы продвинуться дальше, нам следует обратиться к самому скользкому месту в рапорте Эймса – к третьей совершенно непостижимой "случайности". О двух первых мы уже говорили. А вот и третья: после того как кто-то сообщил Эймсу, что преступник живет в доме Карвера, отказавшись, однако, ввести инспектора в дом, находится еще один жилец, исключительно любезно пригласивший Эймса прийти под покровом ночи и взять какой-то старый костюм. В определенном смысле это уже следствие двух первых случайностей – круг, как видим, замкнулся. Третья случайность сразу же показалась нам подозрительной, но, пожалуйста, сам Эймс подтверждает ее! С точки зрения здравого смысла возможны только два объяснения: первое – рапорт Эймса – фальшивка, второе – по какой-то причине Эймс скрыл в нем правду.

На мой вопрос вы, Хедли, ответили, что рапорт, вне всяких сомнений, подлинный, потому что Эймс лично передал его в Ярд. Тогда я спросил, не мог ли он – в интересах дела – немного пожонглировать фактами, и вы согласились, что, при определенных обстоятельствах, мог.

– Но чего ради, – проговорил Мелсон, – он стал бы искажать факты в рапорте собственному начальству?

– Сейчас объясню вам и это. У Боскомба был уже готов план и инсценировки и настоящего убийства. Собственно, план инсценировки был придуман намного раньше. Об этом плане "убийства для развлечения" он рассказывал Стенли – просто чтобы подразнить, не думая тогда еще о нем всерьез. Теперь сюда добавился и план настоящего убийства, которое должно было привести Элеонору на виселицу.

Эймс ожидал, что Стенли обратится к нему, но вместо Стенли на квартиру Эймса явился Боскомб. Он сказал: "Я знаю, кто вы. Меня прислал к вам Стенли". Эймс, разумеется, спросил что-нибудь вроде: "А вы-то какое имеете к этому отношение? Почему Стенли не пришел сам?" Боскомб ответил: "Чудак вы – все ведь догадываются, что вы – детектив, и если бы Стенли увидели в вашем обществе, не миновать скандала. Я – человек, о котором упоминал Стенли. Это я видел украденные вещи у той женщины". После этого он рассказал уже известную нам сказку, изложенную в рапорте Эймса. Эймс опустил только одно. "Я готов, – сказал, вероятно, Боскомб, – ввести вас в дом, но если вам не удастся ничего обнаружить, вы должны будете взять меня под защиту. Чтобы я не оказался обвиненным в клевете, представьте дело – даже своему начальству – так, будто ваш осведомитель и я, Кальвин Боскомб, впустивший вас в дом, – совершенно разные люди. Если вы найдете улики, я охотно соглашусь давать показания. Если нет, останусь в стороне... в противном случае вообще отказываюсь вам помогать. Я даю вам в руки шанс на самый крупный успех в вашей жизни, а взамен прошу совсем немного – но это вы должны мне обещать".

Что оставалось Эймсу? Согласившись чуточку покривить душой в своем рапорте, он, как ему казалось, мог выиграть так много. Эймс попался на крючок – и погиб.

Они договорились встретиться в четверг ночью – не случайно именно в четверг: Боскомб знал, что в этот день прислуги не будет и никто не заметит необычного гостя. Он попросил Эймса осторожно подняться к нему в комнату, где якобы будет ждать Стенли. Если бы Эймс проявил осторожность и решил еще с вечера понаблюдать за домом, – что ж, он увидел бы входящего туда Стенли. Заговаривать с ним Эймс не стал бы – ведь Боскомб вбил в его не слишком умную голову, что никто не должен его видеть в обществе Стенли. Ну, и, разумеется, Боскомб решил, что Эймс не должен переступить живым его порог.

Тем временем Боскомб заготовил улики против Элеоноры. Браслет и серьги он купил в магазине, но этого и часов-черепа было еще недостаточно. Даже пары перчаток вдобавок показалось мало – нужно было что-то, вполне определенно указывающее на Элеонору. И тогда он вспомнил о неприятностях Полла и ему пришла в голову блестящая идея – две часовые стрелки.

– Постойте, постойте, – сказал Мелсон. – Что-то тут не так... Откуда Боскомб мог знать о затруднениях Полла? Слышать его разговор с Элеонорой – ни на крыльце, ни в такси – Боскомб как будто не мог! Тогда как же?

– Тут надо принять во внимание характер Полла. Этой ночью мы с ним немного поговорили и выяснилось, что все обстояло именно так, как я предполагал. Быть может, и вы обратили внимание на то, что Боскомб из всех жильцов дома только к Поллу относился дружелюбно, хотя и не без доли презрения. Боскомба забавлял этот молодой человек, к тому же ему льстило восторженное отношение Полла. Когда Поллу понадобились деньги, у кого еще он мог надеяться взять взаймы, как не у богатого Боскомба? Однако прямо обратиться к нему Полл не решался...

– Ясно! – негромко произнес Хедли. – В то утро ему пришло в голову, что проще будет написать Боскомбу, чем прямо просить у него деньги...

– Вот именно. Боскомб встретился с Поллом, выведал у него все и дал нужную сумму. Полл стеснялся говорить о своих проблемах, но заставить его разговориться после того, как с деньгами было улажено, не составляло труда. Достаточно обычная история... Итак, мы подошли, к последнему акту. Боскомб и Стенли ждут в комнате появления жертвы. Под руками у Боскомба реквизиты инсценировки – те, которые в действительности ему не нужны. То, что необходимо на самом деле, находится в спальне.

В среду ночью, надев такие же, как у Элеоноры, перчатки, Боскомб снял стрелки с часов. Неужели вам не бросился в глаза тот ясный как солнце факт, что только у Боскомба кисть руки достаточно мала, чтобы можно было натянуть эти перчатки? Вы же не раз видели эти маленькие тонкие руки! В четверг, когда девушка была на работе, он положил одну из перчаток вместе с минутной стрелкой и прочими "уликами" в тайник. Боскомб действовал наверняка, зная, что Элеонора уже много лет туда не заглядывает. Часовая же стрелка и перчатка с правой руки лежали пока в спальне Боскомба.

– Вы хотите сказать, – поднял голову Хедли, – что одна из перчаток была все-таки использована при убийстве?

– Совершенно верно.

– Но, черт возьми! Вы же сами доказали, что убийца не воспользовался ни одной из них...

– А вы не путаете немножко? – нахмурившись, полюбопытствовал Фелл. – Если не ошибаюсь, к такому выводу привела нас ваша аргументация. Я же никогда не утверждал, что убийца не воспользовался правой перчаткой. Я только показал, что ваше остроумное и блестящее доказательство того, что убийца – левша, совершенно несостоятельно... Доказывать что-либо другое было рискованно – вы ведь и так были почти убеждены в виновности Элеоноры.

– Стало быть, вы сознательно воспользовались ложными выводами, – глядя на свой карандаш, медленно произнес Хедли, – чтобы доказать...

– ...правду. Это так, – кивнул Фелл. – Но разве цель не была у нас общей?.. Давайте прибегнем к небольшому эксперименту. Поручаю провести его вам, Мелсон, а то этот жулик еще обманет меня. Возьмите нож для разрезания бумаги, он достаточно остр. Подойдите к кушетке и изо всех сил ударьте им по одной из подушек. Они набиты пухом. Не беспокойтесь, с гостиницей я рассчитаюсь. Ударив, отскочите назад, словно опасаясь, что... гм... пух попадет-не на перчатку, конечно, а на ваш костюм. Так же, как это сделал Боскомб. Давайте!

Мелсон, надеясь только на то, что никто его не сфотографирует, отчаянно ударил ножом в подушку и отскочил назад.

– Великолепно! – произнес Фелл. – Что вы сделали, вонзив нож?

– Отпустил его. Вот здесь у меня немного пуха...

– Видите, Хедли, поэтому кровь осталась лишь на внутренней стороне перчатки. Ее было совсем мало, потому что в момент удара рана сильно кровоточит только тогда, когда задета артерия. Ваша теория была бы справедлива в единственном случае – если бы убийца выдернул оружие из раны.

А теперь выясним последнюю неясность: почему наблюдавший сверху Гастингс готов был присягнуть, что все время видел Боскомба. Ответ напрашивается сам собой, если хоть немного подумать. Прежде всего, что, по расчетам Боскомба, должен был видеть Стенли, чтобы позже быть готовым присягнуть, что его друг не выходил из комнаты? Надеюсь, вы обратили внимание, каким высоким и широким было кресло, в котором сидел Боскомб? Вспомните также, где стояло это кресло. Что видел Гастингс со своего места на крыше? Слинку и правую сторону повернутого к двери кресла. Иными словами, кресло было поставлено так, чтобы лунный свет не попадал на большую его часть. Что несколько раз повторил Гастингс, рассказывая о впервые подслушанном разговоре Боскомба и Стенли? То, что Стенли сидел в кресле, но видел он лишь часть его лица – да и то, когда Стенли поворачивал голову – и лежавшую на ручке кресла сжатую в кулак подергивающуюся руку. Теперь представьте себе Стенли в четверг ночью, глядящего сквозь щель в ширме. Почти все кресло и, прежде всего, его сиденье, на которое падает тень от спинки, находится в темноте. Гася лампу, Стенли видел, как Боскомб садится в кресло. Что еще он должен был видеть? Что так завораживало в ту ночь Гастингса, о чем он столько раз упомянул в своем рассказе?

– Об отблеске лунного света на пистолете, – вскинул голову Хедли, – и, пожалуй, о сжимающей оружие руке Боскомба... да, о руке... Господи! Вспомнил! Он сказал, что рука Боскомба, державшая пистолет, была абсолютно неподвижна!

– Совершенно верно. Гастингс видел немногим больше того, что мог видеть и Стенли. Когда он впервые подсматривал с крыши, в кресле сидел почти двухметровый Стенли, но даже тогда виднелась только его макушка! Если спинка кресла скрывала гиганта Стенли, то крохотный Боскомб должен был совсем исчезнуть за ней. Следовательно, из показаний Гастингса вытекает только одно: он видел пистолет и, может быть, часть "руки".

В темноте одетый в черную пижаму Боскомб выскользнул из кресла. Как именно он организовал трюк с пистолетом, нам еще предстоит выяснить, но, в общих чертах, я себе представляю. Вы помните, Мелсон, как, первый раз войдя в комнату Боскомба, я, ни о чем еще не подозревая, хотел сесть в это кресло? Просто потому, что оно показалось мне единственным местом, где можно было удобно устроиться. Боскомб тогда, без всякой видимой причины, опередил меня и сам уселся в нем. В кресле наверняка было какое-то устройство, удерживающее пистолет, к рукоятке которого Боскомб прицепил одну из заготовленных им для его инсценировки белых перчаток. Устройство можно было в течение секунды убрать и спрятать в подушках кресла. Неудивительно, что на Гастингса произвела такое впечатление неподвижность руки Боскомба. Конечно, последний мог обойтись и без дешевых трюков – Стенли так или иначе присягнул бы, что его друг не покидал комнаты. Выдумка была детской, глупой, но вполне соответствовала характеру Боскомба.

Итак, Боскомб выскользнул из кресла и, прижимаясь к стене, пробрался в спальню. Времени у него было предостаточно. Эймсу он велел, позвонив, подождать две-три минуты и только в том случае, если никто не появится, подняться наверх. Взяв в спальне стрелку и перчатку, Боскомб вышел через потайную дверь, нанес Эймсу смертельный удар и тотчас же вернулся. Он позаботился о том, чтобы ничто ему не мешало. Время около полуночи было выбрано потому, что Элеонора, даже если бы она решила отправиться на крышу, никогда не выходила до половины первого. Правда, в известном смысле Боскомбу вдвойне не повезло: девушка не только пошла на свидание, но и сделала это раньше обычного. Однако и здесь Боскомб мог извлечь для себя пользу: найдя, наконец, ключ, Элеонора появилась во второй раз почти сразу же после убийства, что навлекло на нее еще большие подозрения. Гастингс не мог спуститься вниз, не дождавшись девушки, так как Боскомб предусмотрительно запер дверцу люка. Ничего не предоставляя случаю, он старался быть готовым даже к такому повороту событий, который считал едва ли вероятным. Боскомб чувствовал себя шахматистом, играющим одновременно на дюжине досок, и наслаждался своей игрой... Он проявил немало ума и изобретательности, но, тем не менее, отправится на виселицу, и я об этом не сожалею.