Текст книги "Ньюгейтская невеста"

Глава 19...И Долли на лестнице

Если бы группу людей, застывшую после заявления Джемми, наблюдал посторонний, он мог бы счесть зрелище невероятным.

Элфред держал саблю с таким видом, словно она жгла ему руки. Томас уставился в пол. Маленький напыщенный Таунсенд сунул руки в карманы, всем своим видом выражая уныние по случаю потери хорошего клиента. Джемми все еще стоял у порога – треуголка съехала ему на ухо.

Лицо Кэролайн казалось опустошенным. Возможно, в этот миг она ничего не чувствовала. Девушка стояла прямо под люстрой. Капля горячего воска упала на ее обнаженное плечо, но она даже не шелохнулась.

Джемми нарушил молчание, быстро лопоча, будто слова могли заставить умолкнуть их чувства, как брехливых собак.

– Дурак! – бормотал он, тыча себе в грудь. – Разве можно было так об этом сообщать? У меня никогда не было мозгов! – Джемми отвернулся, чтобы не видеть лица Кэролайн. Казалось, его осыпают немыми вопросами, и он начал отвечать на них: – С Диком было все в порядке. Он и Уилл вышвырнули чертовых боксеров с третьего яруса. А потом этот проклятый кучер, о котором все говорят...

Дрожь пробежала по телу Элфреда. Его пальцы стиснули рукоятку сабли. Но никто не произнес ни слова.

– Кучер прыгнул в партер через барьер ложи, – продолжал Джемми. – Дик последовал за ним. Дальнейшее я видел из ложи Неда Файрбрейса сбоку второго яруса. Неда там не было, но Харриэтт Уилс... – Деликатность не позволила ему произнести до конца имя проститутки. – Дик снова оказался в своей ложе – понятия не имею, каким образом он туда взобрался! Его шпага осталась на барьере, он подобрал ее и посмотрел в партер. А кучер бесшумно подкрался к нему сзади и ударил ножом в спину не меньше трех раз. Дик попытался опуститься на стул, но промахнулся и свалился на пол. Кучер, должно быть, побежал к северной лестнице.

Молчание слушателей становилось невыносимым.

– Это правда! – почти сердито крикнул Джемми. – Его тело доставили в отель «Стивене».

Тело доставили в отель «Стивенс»...

Стоящую неподвижно Кэролайн лишь эти слова заставили поверить в страшную правду. Они походили на простыню, которую натянули на мертвое лицо любимого, потерянного навсегда.

Кэролайн открыла рот, собираясь задать вопрос, но ее губы внезапно задрожали, и она смогла произнести только что-то нечленораздельное.

Посмотрев на нее, Томас поднял руку, чтобы придвинуть ей стул из сдвинутой к стене мебели. Но более тактичный Элфред остановил его свирепым взглядом.

Повернувшись, Кэролайн двинулась к окну. Ей казалось, будто в ее теле не осталось ни капли крови. Она стремилась найти убежище, прежде чем остальные заметят ее состояние. Отодвинув одну из тяжелых бархатных портьер, она скользнула к окну и задернула ее за собой.

Кэролайн прижалась лбом к холодному стеклу. Она не видела ничего – даже ночную тьму снаружи. Ее мозг онемел, но ей казалось, будто чей-то голос шепчет на ухо:

«Мы считаем очевидным, что все люди созданы равными, что Творец наделил их неотъемлемыми правами, среди которых право на жизнь, свободу и стремление к счастью».

И другие слова, еще более важные для нее:

"Теперь у меня есть поместье в Кенте, где среди зеленых деревьев текут ручьи... Если бы я мог увезти вас туда, спрятав от всего мира... "

«Я могла бы жить там с вами до конца дней», – ответила она тогда.

Кэролайн закусила губу и стиснула кулаки.

Это нужно прекратить!

Ее затуманенный ум диктовал лишь одно решение – она не должна ни от кого принимать сочувствие, даже от близких друзей. Через минуту-две она успокоится, выйдет из-за душных занавесей, поднимется наверх и запрется в своей комнате на несколько дней, недель или месяцев. И пускай черное воронье – злонамеренное, как Таунсенд, или благонамеренное, как Джемми, – каркает, как им вздумается.

Пускай целый мир говорит что угодно. Таковы были взгляды Дика, которые теперь ей предстоит унаследовать.

Но все ее планы едва не расстроила одна мелочь.

В столовой за портьерами молчание становилось невыносимым. Кэролайн услышала тихий звук – это Элфред положил саблю на буфет. Кэролайн словно ощущала, как в голове лакея медленно ворочаются мысли.

– Хозяин был храбрым человеком, – задумчиво промолвил Элфред.

Снова наступила тишина.

– Верно, – тем же тоном согласился Томас. – Никто из врагов не осмелился встретиться с ним лицом к лицу.

Глаза Кэролайн обожгли слезы, и она сердито смахнула их краем портьеры. Резкое движение помогло ей взять себя в руки.

Прежде чем запереться в своей комнате, ей нужно уладить два дела. Она должна найти карету, поехать в отель «Стивенс» и привезти оттуда... Кэролайн отогнала эти мысли. У нее была другая, не менее неотложная обязанность.

Снова раздвинув занавеси, Кэролайн направилась в комнату. Четверо мужчин шагнули назад. Томас нечаянно наступил на упавший футляр с пистолетами, один из которых покатился по полу.

– Идите на улицу, Томас, – заговорила Кэролайн, – и приведите мне...

Она умолкла, и ее взгляд устремился к потолку. В музыкальной комнате вновь зазвучал клавесин. Один палец пытался подобрать мелодию «Лягушонка Роули», а другой наугад шарил по клавиатуре.

– Томас.

– Да, миледи?

– Вы передали мое сообщение наверх?

– Да, миледи. Мистер и миссис Роли уже не спят. Но молодая леди...

– Что с ней такое?

– Миледи, она говорит, что с ней все в порядке и что ей больше не нужен компресс. Она надела очень красивое платье и...

Кэролайн подняла руку:

– Передайте мои комплименты мисс Спенсер и попросите ее спуститься.

Элфред шагнул вперед:

– Миледи, если я могу...

Кэролайн обернулась:

– Разве кто-нибудь спрашивал ваше мнение, Элфред?

– Нет, миледи.

– Тогда будьте любезны держать его при себе. Томас!

Ботинки лакея быстро застучали по полу.

Тело Кэролайн стало твердым, как мрамор. Два пятна пламенели на ее белых щеках, как у человека, изнуренного продолжительной болезнью. Обвинил бы ее читатель, если она, страдая от сердечной раны, нанесла бы удар девушке, которую ненавидела? В конце концов, такова человеческая натура. Но сейчас в голове у нее мелькнула другая мысль.

– Мистер Таунсенд!

– Черт возьми, Кэролайн! – вмешался Джемми Флетчер, сорвав с головы треуголку и швырнув ее в угол. Вся трогательная история, которую он мог бы рассказывать в клубах, затрещит по швам, если Кэролайн не начнет рыдать и не сляжет с приступом мигрени! – Вы ведете себя неестественно!

– Пожалуйста, замолчите, мистер Флетчер.

– С каких это пор вы перестали называть меня Джемми?

Изобразив на лице сочувствие по поводу новостей о смерти Дика, старый раннер с Боу-стрит все время задумчиво смотрел в потолок.

– Несомненно, мистер Таунсенд, – обратилась к нему Кэролайн, – вы размышляете о том, кому лучше всего продать ваши сведения о кучере?

– В такой момент? – Таунсенд выглядел шокированным. – Что вы, миледи!

– Дик... лорд Даруэнт, – продолжала Кэролайн, – имел многие убеждения, которые я не разделяла. Ну, сейчас я разделяю их, хорошо это или плохо. Странно! – задумчиво добавила она, прижав руку к груди. – Еще сегодня утром я возражала против его намерения мстить тем, кто причинил ему зло. Тогда я не понимала. – Ее взгляд скользнул по пистолету на полу и сабле на буфете. – Но сейчас понимаю. Пока что я не могу об этом говорить. Но дайте мне несколько дней, мистер Таунсенд, чтобы прийти в себя, арестуйте этого кучера, позвольте мне увидеть его болтающимся на виселице перед Ныогейтом, и вы найдете во мне самого щедрого клиента, какой у вас когда-либо был. – Она резко повернулась. – Где же эта женщина?

– Остановитесь, миледи! Если вы хотите... – Таунсенд умолк, так как Кэролайн не слушала его.

Шурша атласом, она устремилась в холл, бросила взгляд на оставленную Джемми приоткрытой парадную дверь, за которой чернела пахнущая дождем ночь, потом повернулась налево и посмотрела вверх, на лестницу, служащую местом живой картины.

Лестницу, настолько высокую, что она казалась узкой, озаряло пламя свечей, которые не стали гасить в ожидании возвращения Кэролайн. Отблески мелькали на деревянной балюстраде, широких перилах, толстом ковре, покрывавшем ступеньки, позолоченных рамах портретов, висящих на стене справа.

Мистер и миссис Роли, стоя наверху в тени, казались всего лишь силуэтами. Тем не менее они словно излучали стыд и чувство вины.

Четырьмя ступеньками ниже, на освещенном участке, положив правую руку на перила, стояла Долли Спенсер.

Она не опускала голову, явно не считая себя виноватой. На ней было желтое, с голубыми вставками бархатное платье, скроенное согласно тогдашней моде – с узкой талией, низким вырезом на груди и плечевыми буфами, на которых покоились ее золотистые локоны.

Хотя карие глаза Долли улыбались, ее лицо казалось лицом человека, старающегося скрыть боль. Внезапно она увидела Кэролайн.

– Я не хотела ничего плохого! – начала оправдываться Долли.

Кэролайн молча смотрела на нее.

– Мистер Реймонд, – продолжала Долли, – говорил, что у меня музыкальный голос. Я никогда не видела настоящего клавесина, кроме как в театре, вот и подумала... – Она умолкла, ее глаза расширились, а рука скользнула к правому боку. – Что-то не так?

Почти ослепнув от слез, Кэролайн снова обернулась к приоткрытой двери на улицу. На фоне ночной тьмы маячили еще более темные очертания чьей-то фигуры, но Кэролайн не обратила на это внимания.

– Мой муж мертв, – отозвалась она так холодно и четко, что каждый слог звучал как падающая ледышка. – Я имею в виду человека, которого вы называли Диком Даруэнтом.

Рука Долли крепче прижалась к правому боку.

– Ни вы, ни я больше не увидим его живым, – продолжал холодный, бесстрастный голос. – Прошу вас покинуть мой дом как можно скорее.

Губы Долли дрогнули, словно в судороге боли. Она попыталась шагнуть вниз, упала и покатилась по лестнице.

Элфред и Томас, стоящие в дверях столовой, бросились к ней, но было слишком поздно.

Долли летела вниз, как неодушевленный предмет, не делая никаких попыток остановить падение, в стремительном вихре желтого бархата платья и желтого шелка нижней юбки, отороченной кружевом. Одна из желто-голубых балетных туфелек слетела с ноги, когда бедняжка со стуком ударилась о нижнюю ступеньку, откатилась в сторону и застыла, лежа на полу лицом вниз.

Старый Таунсенд, очерствевший душой в атмосфере насилия, где пребывал с детства, подошел к Долли, перевернул на спину, словно манекен, и прижал пальцы к ее запястью, пытаясь нащупать пульс. Потом, без лишних церемоний, разрезал ей корсаж карманным ножом и прижал ладонь к сердцу. Веки девушки дрогнули, а с губ сорвался слабый стон.

Поднявшись, толстенький старичок закрыл нож с громким щелчком.

– Она жива, – пыхтя, заявил он, – но, по-моему, проживет недолго.

Внезапно стоящий в дверях столовой Джемми Флетчер испуганно вскрикнул.

Дверь на улицу распахнулась, и Даруэнт собственной персоной – растрепанный, в рваном вечернем костюме, но живой и невредимый – шагнул в холл и захлопнул за собой дверь.

– Что здесь происходит? – резко осведомился он.

Глава 20Последняя горечь

Никто ему не ответил.

Все стояли, прямо или нагнувшись, вокруг подножия лестницы, где неподвижно лежала Долли в своем пышном наряде, с закрытыми глазами и пятном пыли на щеке.

Даруэнт не спрашивал, как она здесь оказалась. Его взгляд стал холодным и суровым, губы плотно сжались.

– Понятно! – заметил он, медленно оглядевшись вокруг. – Значит, слух о моей смерти уже достиг этого дома. – Даруэнт посмотрел на Джемми: – Полагаю, вы сообщили?

– Но ведь это правда, старина! Я имею в виду...

– Не могу вас порицать. Мне уже некоторое время приходится это опровергать.

– Да, но кто... – Джемми запнулся.

– Кто был убит? – закончил за него Даруэнт. – Неужели вы не догадываетесь, кого могли принять за меня в тусклом освещении?

– Луис! – воскликнул Джемми. Эмоциональное напряжение, очевидно, усилило его сообразительность.

– Да, Тиллотсон Луис.

Даруэнт взглянул на пустые золотые ножны из-под своей шпаги, и его щека судорожно дернулась.

– Эй, преподобный мистер Коттон! – окликнул он голосом, от которого Элфред похолодел. Хотя преподобный Хорас Коттон находился далеко отсюда, Даруэнт обращался к нему так, будто видел его в холле. – Почему достойные люди всегда умирают, а мерзавцы набивают брюхо у Ватье? Объясните мне!

Джемми Флетчер стиснул в кулак длинные пальцы, словно стараясь выжать апельсин сплетен до последней капли.

– Так что случилось в действительности, Дик?

– Не имеет значения! – Но произошедшее настолько терзало Даруэнта, что он продолжал, сам того не желая: – Я был в партере и стал карабкаться в ложу 45, принадлежащую моей жене. Это оказалось не так легко, как я думал. Некоторые деревянные выступы подгнили и крошились. Наконец я ухватился рукой за барьер ложи и пытался уцепиться правой ногой за колонну, когда Луис вошел в ложу сзади. «Даруэнт! – окликнул он. – Могу я вам помочь?» Я не мог ответить. Мой рот был прижат к деревянным лавровым листьям, а нога все еще нащупывала колонну. Не думаю, что Луис заметил меня, хотя я его видел. Моя окровавленная шпага все еще лежала на барьере. Он поднял ее и стал оглядываться по сторонам. Глядя на него сзади, вертящего головой туда-сюда, даже человек, знающий нас обоих, мог бы поклясться, что это я. Кучер проскользнул в ложу, трижды ударил Луиса ножом в спину и был таков. – Даруэнт помолчал. – Было жалко смотреть – если кому-то из вас знакома жалость, – как бедняга, зная, что умирает, пытается выглядеть, будто ничего не произошло. Когда я ухватился за барьер другой рукой, он увидел меня. «Боюсь, я не сумею вам помочь, – прошептал Луис, – и мы с вами больше не сможем беседовать о политике». Говоря, он старался ухватиться за спинку стула, чтобы сесть, но потерпел неудачу и рухнул на пол. Так умер хороший человек.

Даруэнт снова бросил взгляд на пустые ножны и стал вглядываться в холл, словно искал там преподобного Хораса Коттона.

Все это время Кэролайн молчала, отступив к правой стене холла и силясь понять, что происходит на самом деле, а что порождено ее воображением. Наконец она протянула руку:

– Дик!

Даруэнт обернулся. К ужасу Кэролайн, его лицо выражало такое же вежливое презрение, что и в ньюгейтской камере, а в голосе звучала та же насмешка.

– Да, мадам?

– В чем дело, Дик? Что с вами?

– Ничего, что мы не могли бы обсудить позже, мадам, если мы вообще должны это обсуждать.

– Нет, Дик! Объясните!..

В глазах Даруэнта светились боль, замешательство, быть может, даже желание убить Кэролайн.

– Почему вы это сделали? – спросил он.

– Сделала – что?

Даруэнт свирепым жестом указал на закрытую парадную дверь.

– Вы видели, как я поднимаюсь по ступенькам к двери, – медленно произнес он. – Вы знали, что я жив, и, тем не менее, сказали Долли, что я мертв, заставив ее упасть с лестницы. За что? Она никогда в жизни не причиняла никому вреда.

– Но я не видела вас! Да, я заметила какой-то черный силуэт, но не обратила на него внимания!

Даруэнт молча сделал еще один яростный жест.

Кэролайн испытывала еще больший ужас, чем при известии о гибели Даруэнта. Она чувствовала себя как полуодурманенная женщина, очнувшаяся в собственной темной комнате и безуспешно пытающаяся нащупать портьеру или предмет мебели, чтобы понять, в каком углу находится.

Сейчас они вновь заглядывали друг другу в душу, слыша слова, которые Кэролайн произнесла в ложе оперы, когда нелепое донкихотство Даруэнта достигло предела:

«Тогда я не уступлю вас ей. Не уступлю, чего бы мне это ни стоило! Клянусь богом!»

Кэролайн была неповинна в случившемся. Но в глубине души она понимала, что, потрясенная известием о смерти Даруэнта, могла сделать такое. Это было хуже всего.

– Дик, неужели вы думаете, что я нарочно заставила ее упасть?

Не ответив, Даруэнт повернулся к Элфреду.

– Где хирург? – спросил он. – Мистера Херфорда нет здесь?

Элфред шагнул вперед:

– Милорд, мистер Херфорд прислал записку. Он задерживается в больнице и спрашивает, не будет ли слишком поздно, если он зайдет после полуночи. Зная... э-э... обстоятельства, я ответил, что не будет. Сейчас уже, должно быть, четверть первого. Мистер Херфорд появится здесь с минуты на минуту.

– Благодарю вас.

Огастес Роли, выглядевший мрачнее обычного, в стальных очках на переносице, поспешил вниз по лестнице. Даруэнт подал ему знак остановиться и склонился к Долли, пребывающей в полуобмороке от боли, вызванной непонятным недугом.

– Бедная малютка!

Он осторожно поднял девушку на руки. Какой легкой она казалась! Повернувшись, чтобы отнести ее наверх, Даруэнт заметил старого раннера с Боу-стрит.

– Полагаю, вы Таунсенд?

– К вашим услугам, милорд! – с отвратительным весельем в голосе отозвался раннер. – Вы написали мне записку, я ответил, и вы написали снова. Поэтому я здесь.

– Пожалуйста, задержитесь. Вы можете мне понадобиться.

Даруэнт понес Долли наверх. Мистер Роли пятился задом впереди него, чтобы в случае чего подхватить девушку. Даруэнт двигался медленно и осторожно, стараясь, чтобы ноги Долли не задевали портреты.

Хотя он пытался ни о чем не думать, его мысли невольно цеплялись к мелочам, и при виде безвкусного желто-голубого одеяния Долли ему пришло в голову, что женщины наряжаются либо ради собственного тщеславия, либо чтобы вызвать зависть у других женщин. Ибо возлюбленная выглядит прекрасной даже в дерюжном мешке, в то время как другую не украсят все изумруды Савы[120]120
  Сава – в Библии царство на юго-западе Аравийского полуострова, богатое золотом и драгоценностями.


[Закрыть].

Поднявшись на второй этаж, где напольные часы били четверть первого, Даруэнт отнес Долли в Янтарную комнату, положил на кровать и укрыл ее шелковым одеялом. Потом шагнул назад, не зная, что делать дальше, и увидел рядом мистера и миссис Роли.

– Дик, – начал Огастес Роли своим глубоким голосом, – если бы вы могли догадаться, что тяготит мою совесть...

– О, замолчи! – прервала его жена. – Мы оба легли спать, Дик. Но Долли – своевольная девушка. Она встала с постели. И, Дик... – Миссис Роли колебалась; муслиновый капор дрожал вместе с ее шеей. – Вы не должны винить леди Даруэнт. Она...

Даруэнт свирепо повернулся к ней:

– Вы обяжете меня, не упоминая имя моей так называемой жены!

– Дик!

– Я неясно выразился?

Миссис Роли беспомощно опустила руки, ее шея снова задрожала вместе с кружевным капором. В комнате горела тусклая лампа. Полные слез глаза Эммы Роли устремились к кровати, где лежала и стонала Долли.

– Она умирает, Дик. Я слишком часто видела такое.

– Да.

– Тогда вам следует знать то, что Долли должна была рассказать вам. Когда она была вдали от вас два месяца и не навещала вас в тюрьме, вы думали, что она проводит время с каким-то мужчиной? Видит бог, лучше бы это было так! – Миссис Роли вцепилась ему в рукав. – Долли пила, Дик. Ее родители – жалкие пьянчуги, живущие в грязном переулке возле Бред-стрит. Помните, Дик? Она как раз узнала, что ее никогда не возьмут в труппу, даже на роль леди Макдуф. А в довершение всего вас отправили в тюрьму. Девочке не хватило силы воли вынести это. Она вернулась домой и накачивала себя джином, пока не приплелась к нам. Разве вы не помните, как странно говорил о ней мистер Малберри? И как хирург намекнул вам (или мистер Малберри сказал, что он это сделал), что она, должно быть, пьет много вина? Мы очень любим ее, Дик, но...

Губы Даруэнта растянулись в жуткой усмешке.

– И в этом состоит ее ужасное преступление? – с горечью спросил он.

– Дик, бедняжка не в состоянии смотреть в лицо нашей жалкой жизни...

– Ну и что? Я месяцами пьянствовал вместе с тремя оксфордскими преподавателями, продолжая с грехом пополам вести занятия и проклиная весь мир, что не оставило ни единого пятна на нашей респектабельности.

– Но это совсем другое дело!

– Почему?

– Позвольте мне объяснить, – вмешался Огастес Роли.

Шагнув вперед, он обнял за плечи плачущую жену с достоинством, которое на сей раз нисколько не отдавало театром. Его глаза светились искренней болью.

– Милорд, – официальным тоном продолжал мистер Роли, – я должен сообщить вам еще кое-что. У меня нет никаких доказательств, но я уверен, что Долли поднялась с постели, надела платье и стала играть на клавесине с определенной целью.

– С какой?

– Чтобы ускорить конец своей многострадальной жизни.

– Вы рехнулись!

– Неужели вы забыли, как странно она выглядела, когда вы говорили с ней сегодня в этой комнате?

– Да, Долли изменилась, но она была больна!

– Нет, друг мой. Она считала, что изменились вы. Ведь вы больше не были Диком из Ковент-Гардена, который веселился и развлекался вместе с ней и которого она так любила. Вы стали милордом маркизом Даруэнтом, обладателем земель и денег, возвышающимся над ней, как солнце над камешками на берегу. Долли боялась вас. Она чувствовала, что недостаточно для вас хороша.

Лицо Даруэнта побелело, как сальная свеча. Огастес Роли заговорил вновь, отбросив чопорность:

– Нет, Дик, вы не изменились. Но изменился весь мир, и вы не можете сражаться против него. Долли тоже изменилась – она ощущала себя всего лишь пьянчужкой с Бред-стрит, едва ли подходящей для...

– Вы лжете! – прервал его Даруэнт. – Не будь вы моим другом, я бы свернул вашу тощую шею! Я слишком хорошо знаю Долли... – Он перевел дыхание. – Если вы не возьмете назад свои слова, я прикончу вас, даже если меня за это повесят!

Огастес Роли молча склонил лысую голову. Он уже не казался воплощением силы духа, а был всего лишь мягким и эксцентричным пожилым человеком, который, по его же словам, не сумел ничего сберечь из своего жалованья к тому времени, как ему пришлось покинуть «Друри-Лейн».

– Если вы настаиваете, Дик, я беру свои слова назад. А вот кого следует винить за происшедшее здесь этой ночью...

Даруэнт пришел в себя.

– Простите меня. – Он смущенно похлопал мистера Роли по плечу. – Винить некого, кроме меня и... той женщины внизу... – Его голос дрогнул. – А теперь, ради нашей дружбы, уходите и оставьте меня наедине с Долли.

– Да, Дик.

Дверь за ними закрылась.

В прохладной комнате с темно-желтыми занавесями стало еще холоднее. Тающий лед проливался из серебряных ведерок на крышки столиков и на пол с унылыми монотонными всплесками.

Губы Долли шевельнулись, словно она пыталась что-то сказать. Даруэнт подошел к ней и взял ее за руку, но не услышал ни слова.

Он недолго пробыл наедине с Долли. Спустя минуту в дверь протиснулась дородная фигура мистера Херфорда. Впоследствии Даруэнт не мог припомнить, чтобы они обменялись хотя бы четырьмя фразами.

Хирург не произнес ни слова упрека и не тратил времени зря. Положив шляпу и саквояж у кровати, он начал осматривать больную.

Даруэнт мерил шагами комнату. Опустив руки в серебряное ведерко, он плеснул себе в лицо ледяной водой и, выпрямившись, почувствовал головокружение. Им овладела усталость, и Даруэнт спрашивал себя, хватит ли ему сил для последней смертельной схватки сегодняшней ночью. Но эти мысли исчезли, когда он вернулся к кровати.

Мистер Херфорд, сняв с Долли платье при помощи ножа, как и ранее Таунсенд, снова накрыл ее шелковым одеялом, оставив сверху только обнаженную руку. Одной рукой он щупал пульс, а другой держал золотые часы с открытой крышкой.

«Есть хоть какая-нибудь надежда?» – взглядом спросил Даруэнт.

«Никакой», – ответили ему глаза хирурга.

Вскоре мистер Херфорд защелкнул крышку часов. Конец еще не наступил. Хирург сидел на краю кровати, а Даруэнт стоял рядом с ним.

Казалось, Долли едва ощущает боль. Когда аппендикс лопнул, она напряглась под одеялом и через двадцать минут испустила дух.

Поднявшись, мистер Херфорд осторожно накрыл шелковым одеялом ее руку и лицо. Подобрав с пола саквояж и сунув шляпу под мышку, он посмотрел на Даруэнта, задавая безмолвный вопрос, прислать ли кого-нибудь наверх. Даруэнт молча покачал головой.

– Моя карета, – заговорил хирург, – прибыла сюда почти одновременно с вашим лордством. Но я оставался внизу, чтобы расспросить кое-кого. – Он сделал паузу. – Очень сожалею...

– Вы сделали все, что могли.

Мистер Херфорд поклонился. Даруэнт пожал ему руку, и хирург вышел, закрыв за собой дверь.

Некоторое время Даруэнт стоял, уставясь в пол, потом снова подошел к кровати между двумя окнами. Он думал о том, снять ли покрывало с Долли, чтобы последний раз взглянуть на нее, когда с площади донеслись звуки шарманки. Кто-то, будучи не в состоянии заснуть после недавних беспорядков, играл незатейливую мелодию.

Поверь, если юные чары твои,

Которые я созерцаю...

Круто повернувшись, Даруэнт взмахнул кулаком, намереваясь опустить его на один из резных столбиков кровати. К счастью, он промахнулся – для последней дуэли ему требовалась крепкая правая рука.

Рассеются завтра в туманной дали,

Как сказочный дар исчезает...

Так как его никто не видел, Даруэнт бросил взгляд на неподвижное тело Долли и прижал руки к глазам.

Ты все еще будешь как прежде любим.

Пускай красота потускнеет...

Он пытался закрыть внутренний слух для воображаемых слов песни, но, шагнув в центр комнаты, понял, что не в состоянии это сделать. Знал ли Томас Мур[121]121
  Мур Томас (1779-1852) – ирландский поэт.


[Закрыть], автор текста, что эта жалкая мелодия может причинять боль, как глубокая рана, и звучать как голос совести? Несомненно, его сентиментальная душа была бы удовлетворена.

Желанья души вокруг счастья руин

Листочками зазеленеют.

Музыка наконец смолкла.

Разум Даруэнта не был затуманен – напротив, он был ясен, как никогда, различая с ужасающей четкостью, где правда, а где ложь.

Кэролайн абсолютно права. Он никогда не был влюблен в Долли, а просто превратил ее в нимфу, которая обитала в Аркадии, изготовленной из закопченного сажей Ковент-Гардена, Пантеона на Оксфорд-стрит и китайских фонариков среди деревьев Воксхолла.

Это было горше всего. Ему следовало влюбиться в Долли, но он предпочел голубоглазую Цирцею с каштановыми локонами, внешне страстную и соблазнительную, а в душе холодную, как гинеи, которым она поклонялась. Когда пришло время, Кэролайн обошлась с Долли так же безжалостно, как обошлась с ним в Ньюгейте.

Может ли он вырвать из сердца эту любовь? Вероятно, нет. Но Кэролайн обожает деньги, и с ней удастся договориться.

Даруэнт вернулся к кровати и, не поднимая покрывала, прижался щекой к щеке Долли.

– До свидания, дорогая, – прошептал он. – Надеюсь, я еще до утра присоединюсь к тебе.

У двери послышался деликатный кашель.

– Прошу прощения, ваше лордство. – Элфред глядел в сторону. – Я взял на себя смелость...

– Вы поступили правильно, – прервал его Даруэнт, отойдя от кровати. – Возможно, я покину Лондон надолго, если не навсегда. – Внезапно ему в голову пришла новая идея. – Вероятно, я куплю себе офицерский патент. Кажется, вы служили в армии. Не хотели бы вы сопровождать меня в качестве моего денщика?

Элфред опустил напудренную голову:

– Наверное, вы не знаете, милорд, но некоторые из нас готовы последовать за вами даже в ад.

В молчании они смотрели в глаза друг другу.

– Да, я этого не знал, – отозвался наконец Даруэнт, – но тем не менее очень вам благодарен.

– Милорд, – с трудом вымолвил Элфред, – позвольте сказать, как мужчина мужчине... Ее милость... она не...

Подняв на него взгляд, слуга увидел, что в лице Даруэнта нет ничего человеческого, как у одного из монстров, созданных пером Джонатана Свифта.

– Идите вниз, – велел Даруэнт, словно не слыша лакея. – Я спущусь следом. Вскоре я ожидаю визитера, и мне нужно устроить кое-какие дела.

– Хорошо, милорд.

Как только Элфред удалился, Даруэнт снова плеснул ледяную воду на лицо и на голову. Вода стекала вниз, на одежду. Он давно потерял накидку и шляпу, а воротник и галстук оторвались во время беспорядков. Даруэнт попытался скрыть это воротником и отворотами темного сюртука.

Когда он вышел на площадку, напольные часы показывали без десяти час. В нижнем холле Элфред и Томас дежурили у двери в ярко освещенную столовую, откуда доносились голоса.

Таунсенд и Джемми Флетчер, похоже, пребывали в бодром настроении.

– Черт возьми, Кэролайн! – послышался высокий голос Джемми. – Неужели вы были в коляске, которая перевернулась?

– Боюсь, что да, – отозвалась она. Ее голос звучал испуганно и неуверенно.

Даруэнта интересовало, чего ради ей притворяться теперь?

– Самое интересное, – захихикал Джемми, – что карета, которая столкнулась с вашей коляской, принадлежала Принни!

– Его королевскому высочеству, – строго поправил Таунсенд. – Если принц удостаивает вас своей дружбой...

– Льщу себя надеждой, – прервал Джемми. – Так вот, Принни давал ужин в Карлтон-Хаус. Жаль, что меня туда не пригласили. Они вовсю налегали на пунш в Золотой комнате, когда кто-то сообщил, будто принцесса Шарлотта в опасности из-за беспорядков в Королевском театре.

– Но беспорядки действительно были!

– Спокойно, приятель. Принни души не чает в дочке. Он вскочил из-за стола, для начала блеванул в цветочный горшок, а потом осведомился, не желает ли кто-нибудь из джентльменов спасти его дитя. Какой-то придурок из новичков тут же вызвался и понесся к театру в карете Принни, хотя лейб-гвардейцы уже полтора часа назад доставили бедняжку в Карлтон-Хаус. Разве не забавно? Я еще никогда в жизни...

Джемми оборвал себя на полуслове, поскольку в столовую вошел Даруэнт.

Кэролайн при виде его отвернулась. На лице Таунсенда отразилось почтение. Джемми, сбросив накидку, стоял под люстрой, одетый с иголочки – от гофрированной рубашки до бриллиантовых пряжек на коленях.

– Мистер Таунсенд, – с улыбкой заговорил Даруэнт.

Напряжение слегка ослабело.

– Милорд, – отозвался Таунсенд с низким поклоном.

– Боюсь, – вежливо продолжал Даруэнт, – я допустил прискорбную ошибку, пытаясь захватить нашего кучера в одиночку и не позвав на помощь смышленых ребят с Боу-стрит.

– Безусловно, милорд, – подтвердил раннер. – Я скажу это самому королю Георгу, благослови его Бог!

– Тем не менее я теперь знаю, кто такой этот кучер.

Джемми Флетчер выпучил глаза и подбежал к Даруэнту.

– Вы знаете, кто он?

– Да.

– Тогда говорите скорее! Кто такой кучер?

Даруэнт спокойно посмотрел на него:

– Вы, Джемми. – Его правая рука внезапно метнулась вперед, схватив Джемми за галстук. – И сейчас, приятель, вам предстоит ответить за все.