Текст книги "Одиночное плавание на «Роб Рое»"

Глава 4

Гром и шквал. Дервиш. Праздник. Бедный мальчик! Дьепп. Миссия на воде. Нищета и богатство.

Барометр все дни указывал на «ясно» как раз на пути вдоль французского побережья, когда хорошая погода была нам очень нужна. Если бы «Роб Рой» столкнулся здесь с такой погодой, которая была потом у южного побережья Англии, мы могли потерпеть крушение или были бы отброшены в море и испытали бы трудное время.

Поэтому надо было продолжать движение, пока стоит хорошая погода и благоприятный северо-восточный ветер.

В лоции (а она была единственным авторитетом, с которым я мог посоветоваться) сказано: «Шторма от N и NE также сильные, но обычно длятся только от 24 до 36 часов; ветер за это время не меняется, как при западных штормах. Они вызывают сильное волнение при встрече с приливом, во время их продолжения побережье Франции покрывается белым туманом, похожим на дым. Это относится и к восточным ветрам, которые иногда бывают продолжительными и дуют с большой силой».

А вот и практический пример к приведенному выше отрывку. Вечером ветер внезапно стих, а затем послышался гром. Насторожившись, я заметил, что рыбацкие лодки вдали опускают паруса и берут рифы. Наверное, скоро будет шквал. Я тоже решил зарифиться, и как раз вовремя. Тотчас же был пристегнут спасательный пояс1212
  Я всегда надевал спасательный пояс, когда приходилось брать рифы, так как при этом можно было упасть за борт, и при сильном попутном ветре, ведь догнать лодку вплавь было бы невозможно. А также во время ночного плавания или когда дремал на палубе. Но при всей осторожности случилось так, что в каждом из трех случаев, когда я падал в воду, на мне не было пояса. RNLI подарил мне спасательный жилет – бесценный помощник при долгом погружении в воду. Но для удобства работы с канатами и парусами я довольствовался менее громоздким спасательным поясом, о котором быстро забываешь как о обременении. Однажды я подошел к своему дому, не вспомнив, что на мне надет пояс!


[Закрыть], взяты два рифа на гроте, один на стакселе и поставлена штормовая бизань. Поднялся западный ветер. Мы были напротив Ле Трепора, хорошенького курортного городка под высокими скалами, где я хотел остановиться на ночлег.

Лоция предупреждала о трудностях захода – галечной косе и волнении на ней, поперечном течении и чрезвычайно узком входе; через час «Роб Рой» приблизился к этому месту и стал подниматься и падать на валах, катящихся к берегу. В лоции были хорошо описаны ориентиры для входа в гавань и все сигналы на пирсе. Там постепенно собиралась толпа людей, чтобы посмотреть, как маленькая лодка зайдет в гавань или будет разбита. Было довольно волнительно чувствовать, что при таком волнении один удар на баре, и через пару минут яхта превратится в беспомощную развалину.

Зрители держали свои шляпы, чтобы их не унес ветер; только один человек все кричал и прыгал. Длинные вьющиеся волосы падали на его лицо; платье его было увешано пробками и кисточками; он крутил вокруг головы длинный спасательный конец и все кричал мне что-то, но слова терялись на ветру.

Этот танцующий дервиш был здешним спасателем, главным в мероприятии, и он, похоже, был раздражен, увидев, что я глух к его шуму. Для лучшего обзора я стоял на задней палубе, держась за бизань-мачту, упираясь ногами и осматривая вход в бинокль.

Когда «Роб Рой» проскользнул мимо пирса, люди побежали следом. Мы плавно пришвартовались к илистому берегу точно так, как хотелось, и я извинился перед чудаковатым французом, сказав, что не мог ответить ему раньше, ведь я был занят управлением лодкой. Все остальные от души смеялись. На следующий день мы помирились и стали хорошими друзьями.

В Ле Трепоре стояла яхта английской постройки «Оникс», принадлежащая М. Шарлю, французу, который любит яхтинг и был очень гостеприимен. Я отдыхал весь следующий день; встретив также интересного юношу, страстного мореплавателя, который ради здоровья совершал морские прогулки, приезжая из какого-то замка. Этот молодой человек вызывал глубокую симпатию; его бледный вид заметно отличался от грубых смуглых лиц и крепкого здоровья других моряков.

Двумя яхтами вместе мы отправились в Дьепп, до которого было всего около тринадцати миль. В этом порту оказалось целых 12 английских яхт, и мой французский товарищ провел много времени, созерцая их красоту и то безымянное качество, которое отличает английские яхты и английские дома, определяя их пригодность для своего назначения.

Эти грациозные существа (можно ли хорошую яхту считать неодушевленной вещью?) в отлив полулежали на илистом дне бассейна. «Роб Рой» я поставил подальше, он казался таким уставшим, и к тому же любопытные заглядывали с высокой набережной прямо в каюту, а следующий воскресный день я хотел провести в тишине.

Но воскресенье в Дьеппе оказалось необычайно суетливым с утра до вечера, потому что в этот день проходил католический праздник Тела и Крови Христовых. Какой уж тут отдых. Улицы были усыпаны травой и цветами, жители одеты в парадные одежды, вдоль витрин магазинов шла широкая гирлянда из белого ситца, кое-где оттененная розами; суда тоже были украшены флагами. Пушки, колокола и тромбоны возвещали о процессии школьников, солдат и молодых людей, идущих с первого причастия. Вместе со священниками, знаменами и реликвиями они останавливались вокруг временных алтарей под открытым небом, читали и пели гимны, а толпа зевак валила следом.

В подобном шествии в Сен-Клу одна из частей процессии состояла из совсем маленьких детей, даже таких, которые еле могли ковылять, держась за руку матери или сестры. Впереди на палящем солнце шел пухлый маленький мальчик с вьющимися волосами, почти голый, только на поясе свисала баранья шкурка. Хорошенький ребенок нес синий крест и выглядел довольно сбитым с толку. Одни говорили, что он изображает Иоанна Крестителя, многие другие ворчали: «sottise» (глупость, нелепица).

Во время двух предыдущих летних плаваний на байдарке1313
  Отчеты о них опубликованы в книгах «Тысяча миль на каноэ Роб Рой» и «Роб Рой на Балтике».


[Закрыть] я брал с собой некоторый запас религиозных книг и иллюстрированных рассказов на разных языках и с большим удовольствием раздавал их самым разным людям. Можно было только пожалеть о небольшом числе таких материалов, поскольку на байдарке каждая унция веса требовала добавочной затраты мускульного труда.

Освобожденный теперь от этого ограничения, я смог загрузить на яхту несколько ящиков с литературным грузом, большую часть которого мне любезно предоставили для этого путешествия.

Все это я раздавал изо дня в день, а особенно по воскресеньям после полудня, матросам и другому водному населению, где бы ни бродил «Роб Рой». Тысячи моряков умеют читать, но у них нет книг. На лежащих на солнце барках охотно читали «Путешествие пилигрима», иногда часами.

Рыбаки подплывали на лодках, полицейские и солдаты тоже просили книгу, а потом и другую, «для ребенка в школе». Землекопы, смотрители шлюзов, перевозчики, лодочники, носильщики, докеры и сторожа маяков, пирсов и лодок, а также многие матросы Королевского флота с благодарностью принимали книги и брошюры. Их раздача была для меня не трудом, а удовольствием. Во всяком случае, при этом завязывался разговор, и общение часто приводило к благожелательному интересу. Мне открылось много жизненных сцен. Так можно быстро познакомиться со множеством людей из самых разных слоев общества.

По воскресеньям я спускал свой тузик на три-четыре часа и брал с собой большой кожаный мешок с литературой, хорошо наполненный при старте и пустой по возвращении. Вместо его содержимого я привозил в памяти истории, байки, случаи и характеры из прибрежной жизни, одни трагические, другие комические, часто банальные, но наводящие на размышления о сплетениях жизни. Горести смягчаются, когда о них рассказывают.

Из первых французских экипажей, с которыми я здесь общался, никто даже не умел читать, а пять или шесть английских пароходов брали брошюры для всех своих матросов. В предыдущее воскресенье (в Эрите) я не встретил ни одного человека, даже на барже, который не умел бы читать, а на всей Сене только одного в таком же затруднительном положении. Воистину, предстоит выполнить еще одну морскую миссию. Ведь и сама Благая весть давным-давно была возвещена Великим Проповедником на воде, с лодки.

Позвольте теперь добавить некоторые размышления о людях и обществе за границей и у нас в Англии.

Новая обстановка должна быть для ума как свежий воздух для тела, оживляя его для работы и радуя игрой. Но должен признать, что впечатления по возвращении из долгого плавания домой были болезненны.

Уже через час я читал дневник трехмесячной работы нашего бидла (агента, нанятого Реформаторским союзом для присмотра и ухода за беспризорными детьми), и видел ужасные картины горя в каждом вошедшем в отчет случае.

На следующий день я шел мимо госпиталя св. Георгия и наблюдал поток посетителей, тревожными шагами поднимавшихся по лестнице, а потом более спокойно спускавшихся вниз. Они оставляют здесь дорогих родных, доверяя их рукам врачей, и продолжают думать о них. Разбирая дома ожидающие ответа письма, я обнаруживал потери, нанесенные смертью в кругу друзей и знакомых. Все это не вызывало в мыслях радости от того, что сам я жив и здоров, не призывало к сочувствию или благодарственным молитвам – требовало прямой помощи практической работой.

Еще больше был контраст веселого плавания в добром здравии по морским волнам с посещением Ист-Энда, этого болота порока, страдания и дикости. То что можно заметить там за час, не составляет и сотой доли несчастий, скрытых внизу.

Может быть, хорошо, что мы не всегда осознаем уровень зла вокруг нас. Если бы мы знали, насколько велика эта гора, мы бы отчаялись разгребать ее. Мало у кого из детей хватило бы смелости начать изучение первых букв алфавита, если бы они знали, какой долгий путь им предстоит одолеть.

Могу еще заметить, что при возвращении на место службы после «отпуска» сначала возникает желание обобщить то, что должно быть сделано, а уж потом браться за работу. Перед тем, как снова надеть сбрую, мы должны осмотреть все ремешки и пряжки, а также груз, который нужно тянуть.

Каждый раз после заграничной поездки возникает мысль, которая долго не покидает меня после возвращения в Англию: «Почему наши низшие классы кажутся в худшем положении, чем такие же обездоленные за границей?»

Так это или нет, это другой вопрос; но во всех наших больших городах есть масса людей, чьи нужды, нищета и грязь более очевидны, чем почти в любом другом городе мира. При этом их личная свобода также больше, чем где бы то ни было. Связаны ли эти два факта друг с другом? Является ли свинство низшего слоя наших граждан частью цены, которую мы платим за славную свободу, гарантированную нашей британской конституцией? Если так, не слишком ли велика цена? Высший класс общества может пользоваться преимуществами нашего режима правления, сохраняя свое положение, богатство и престиж. Взамен «верхи» действительно отказываются от удовольствия откровенной тирании и небольшой доли своего богатства. Средний класс также может наслаждаться свободой от угнетения и номинальным участием в политике, но платит за это тяжелым трудом.

Но несчастные существа на дне, запутанные, голодные и убогие, не могут пользоваться свободой и не должны иметь «вольности». Они прозябают в невежестве и мерзости, и при нашей британской конституции, стоящей во всей своей красе, множество несчастных гниют и гибнут.

Такое общественное устройство, когда вся роскошь и богатства сосредоточены «в голове» общества, ослепленной своим полнокровием, тело утомлено, а ноги в язвах в лохмотьях – поразительное чудо. Но время от времени бывают приступы боли, в любой день тишина может быть нарушена диким и яростным пароксизмом. Если голова не прекратит попущение злу, то и все тело откажется далее выносить его.

Жизнь богатых отделена от жизни бедных, но связана узлами, которые нельзя ни развязать, ни разрубить. Бродяга, вор и грабитель, а теперь и убийца заставили нас задуматься о них; мы даже обращаем внимание на пьяницу… при условии, что он валяется на нашем пути. Не пришло ли время возвысить, по крайней мере, внешний вид наших низших классов до приличия, достигнутого ныне в странах, которые британцы склонны презирать?

Тех, кто занят этим благородным делом, слишком мало, и делается наполовину недостаточно. Тех, кого не трогает ни религия, ни человечность, ни самоуважение, возможно, может расшевелить прямое порицание. Если мы сможем показать им, что положение наших низших классов является национальным позором, они найдут средства.

Полдюжины англичан находятся в опасности смерти в Африке, и мы тратим миллионы, чтобы выручить их – ведь они британцы. Но тысячи британцев живут и умирают в нищете, как будто они еще дальше от нас, чем если были бы в Зулуленде. Это национальный позор, которого стыдится каждый истинный англичанин, кто знает факты.

Мы уже удивляемся тому, что когда-то использовали Темзу в качестве общей канализации; а наши сыновья когда-нибудь будут удивляться, что их отцы завели в каждом большом городе человеческую помойку, отравляющую преступностью и болезнями всю нацию. Я видел жизнь крепостных в России, рабов в Африке и негров в Америке; но в Англии есть множество людей, находящихся в гораздо худшем положении. Сама близость к процветанию и комфорту делает их несчастье еще более постыдным. Национальная честь – не столь высокий мотив, как любовь к Христу или человеколюбие, но она волнует больше умов. Остается надеяться, что наша нация поднимется со стыдом и избавится от этого позора.

Глава 5

Ночное купание. Вдоль берега. Сулои. Лоция. Борьба с приливом. Как быть? Закон желудка. Мистические чувства. Гавр. Сумасшедший и дети.

Вот вам и воскресные мысли… Когда день закончился, со мной случилось нелепое приключение, смешное и потому не вызывающее сочувствия, но все же достойное рассказа. Стоявший на якоре в гавани «Роб Рой» был привязан к причалу длинной веревкой, что позволяло в прилив подвести его к подножию вертикальной лестницы из железных скоб, вбитых в камни причальной стены – обычный здесь способ выхода на берег. Служащий на пирсе обещал присмотреть за лодкой, пока идет отлив, и оттянуть ее, чтобы она не обсохла до моего возвращения. Но когда я вернулся ночью, киль «Роб Роя» уже достиг дна, и сдвинуть яхту мы не могли. Вода ушла настолько, что никакая лодка не могла подойти к причальной стенке вокруг гавани. Я подождал час, надеясь, что начнется прилив; но в конце концов, нетерпеливый и сонный (хотелось продолжить путь на рассвете), решил как-нибудь добраться до яхты.

Спустившись по лесенке до самого низа, я качался на слабине прочного каната, натянутого между яхтой и причалом. Помощник получил строгий приказ натянуть этот канат, но увы! В критический момент его неуклюжие руки произвели противоположный эффект: веревка мягко ослабла, и я самым недостойным и неизбежным образом опустился в весьма бодрящую воду. Ворчать было бесполезно, поэтому я отплевывался и смеялся, а затем около одиннадцати лег спать.

Задолго до восхода солнца «Роб Рой» вышел из гавани Дьеппа против сильного встречного ветра. Я использовал буксирный трос, брошенный с причала крепкими рыбаками, которые за франк-другой взялись подтянуть лодку к пирсу, сэкономив добрых полчаса утомительной гребли против ветра и течения. Эта веревка была черного цвета, тонкая и в то же время прочная. Не было времени выяснять, из чего она сделана, но, похоже сплетена из волос. Когда я был на корме в своей лодке и рулил, линь внезапно соскользнул, и «Роб Рой» мог уплыть по течению к другому концу пирса, но парни свернули веревку и бросили мне снова с большой ловкостью. Вскоре все было приведено в порядок, паруса подняты, буксир отпущен, и мы в приподнятом настроении вышли в море.

Теперь ветер стал попутным, и впереди был долгий день и свежесть понедельника после хорошего отдыха. Но приходилось быть настороже: хотя мы миновали опасности в районе Соммы, они скрывались под водой и тут; трудно было распознать роковые в ненастье отмели. Огромными острые утесы из красного камня сверкали вдоль моего пути далеко за пределы того, что может достать глаз. Впечатляющее зрелище. Но было похоже, что погода останется хорошей только на сегодня.

Эта часть побережья, кроме того, что она «окована железом», лишена портов, в которые было бы легко войти, а приливные течения здесь очень сильные и опасные как в сильный ветер, так и в штиль.

Очевидно, моряк скажет, что трудности плавания вдоль такого побережья в значительной степени вызваны одиночным плаванием. Обычное судно ушло бы дальше в море и шло день и ночь по глубокой воде, а его команда несла бы вахту, пока они снова не приблизились бы к берегу в месте назначения.

Курс «Роб Роя» должен проходить в пределах семи-восьми миль от берега, чтобы оставаться в пределах досягаемости порта для ночной стоянки, или, в худшем случае, подходящего мелкого места для якорной стоянки. Если бы я заснул, меня могло бы унести в море в сторону от курса, а может быть, на берег и скалы. В мои планы пока не входило проводить целые ночи в море, как это было необходимо в последней части путешествия.

Несмотря на все эти проблемы, плавание все так же было наслаждением. Слева возвышались высокие благородные скалы, справа широко открывалась бескрайние воды, и лишь точка еще одного паруса виднелась далеко на горизонте. Маленькая одинокая точка, застывшая в упорном изгнании. Надеюсь, команда этого судна тоже была счастлива этим погожим ветреным утром и чувствовала себя и свое судно центром вселенной.

Дальше среди скал расположен фешенебельный курортный городок Этрета, лучше место для купания в северной Франции. Вдоль берега там стоят в море длинные острые каменные столбы, самый примечательный из которых называют «Игла Этрета». Другие подобны аркам и окнам, сквозь которые льется свет. Я думал заглянуть в Этрету, чтобы избежать встречного приливного течения, но лоция остановила этот план одной фразой: «Восточная часть пляжа в Этрете окаймлена скалами, которые обнажаются во время отлива».

На волнах и глубокой воде «Роб Рой» вел себя в море отлично, но я очень опасался мелей и скал. Должен сказать, что в плавании я стал более осторожным, стремясь не подвергать свое маленькое судно опасности. Странное дело: рост опыта привел к тому, что в одних обстоятельствах я стал крайне осторожен, а в других неблагоразумно самоуверен.

По всему Английскому каналу есть отмелые участки с песчаным, галечным или скалистым дном, которые, будучи глубоко внизу, не опасны с точки зрения какого-либо риска удара. Тем не менее, даже при отсутствии ветра они заставляют приливные течения нестись с большой скоростью, образуя водовороты и беспорядочные волны. Подводный поток подобен падающему с холма водопаду, а водовороты и бурление наверху производят угрожающее впечатление и требуют точно осознавать положение и движение судна. То же самое происходит на порогах Шаффхаузен на Рейне, как было описано в рассказе о путешествии на байдарке.

Такие места французы называют ridèns, в Англии ridges, а на некоторых картах – overfalls1414
  Толчея, сулой. Прим. перев.


[Закрыть]. Море над ними неспокойно даже в штиль, а в бурю свирепо кипит и вздымается пеной.

Нечто подобное получается и у мыса, продолжающегося подводной косой, через которую мчится прилив. Так как я решил не рисковать идти в Этрета, пришлось совершить утомительный прибрежный переход в районе, описанном в лоции следующим образом: «Мелководье рядом с Этрета глубиной менее восьми фатомов выступает на милю к NNW от берега. Когда приливное течение достигает наибольшей силы, отмель вызывает водоворот, называемый прибрежными моряками Hardières, простирающийся на север до скалы Vaudieu и образующий область понижения уровня моря и толчею при сильном восточном ветре.»

Но именно благодаря свежему восточному ветру я мог надеяться преодолеть течение и пройти это место. Сейчас ветер был непостоянен и однажды стих почти до нуля, при этом 3—4 часа я еле мог удержаться на одном месте, утомительно раскачиваясь вверх и вниз на каждой волне и дергаясь всеми костями. Это был один из немногих неприятных эпизодов за все плавание.

Толчея – отвратительное явление. Какими бы большими ни были обычные волны, они все же имеют округлую «респектабельную» форму, они плавно поднимают и наклоняют вас. Но при толчее море плещет, вздымаясь отдельными буграми, извивается и крутится, чрезвычайно утомляя внезапными ударами с разных сторон. Устаешь от этого куда сильнее, чем можно было бы ожидать.

Наконец прилив ослабел, и ветер понес меня дальше, к Фекану1515
  По пути «Роб Роя» Фекан находился в 13 км (7 мм) перед Этрета. Либо прилив снес яхту назад (что вполне реально), либо капитан где-то ошибся и перепутал города, либо здесь просто неудачная последовательность в описании. Прим. перев.


[Закрыть], где мы намеревались остановиться на ночь. Но, как бы я ни хотел отдохнуть, вид Фекана с моря внушал мало надежд. В порт было нелегко попасть, и как мне выходить из него завтра? Лоция придерживалась того же мнения: «Заход в гавань Фекан труден в любое время а при западном ветре крайне опасен из-за сильного волнения у входа. Если судно сойдет с фарватера и попадет на скалы у мыса Фагнет, оно будет разбито».

Тем не менее, где-то надо было остановиться, а это был ближайший порт к мысу Антифер, причем единственный оставшийся. Но если ветер будет западным, в Фекане можно застрять на неделю, тогда как сейчас он благоприятный; и если бы добраться сегодня…

Трудный выбор, и никак с ним не покончить! Но тут в голову пришла новая мысль, самая лучшая: немедленно приготовить обед, а вопрос о заходе поставить на голосование за десертом.

Весьма загадочно, как назвать каждый последующий прием пищи в течение дня, если первый был съеден в 2 часа ночи. Если это считать завтраком, то следующий, скажем, в девять часов, должен быть обедом, что кажется абсурдным. Впрочем, американцы называют любое дополнительное питание ленчем, хоть в одиннадцать ночи. В Нью-Йорке можно увидеть вывеску, гласящую: «Ленч в 9 часов вечера. Суп из моллюсков».

Поскольку мне часто приходилось начинать кухонную работу в час или два часа при лунном свете, а назвать следующую атаку на съестные припасы «второй завтрак» – звучало бы как признание в прожорливости, я решил считать первую трапезу вчерашним поздним ужином, во всяком случае, отнести ее к прошлому и не именовать в распорядке дня. Желудок полностью одобрял такое решение и был всегда готов к обычному завтраку в шесть или семь утра, что бы там ни происходило до этого под покровом ночи.

Решился и вопрос об Этрета. Мы должны были идти дальше, надеясь, что ветер поможет. И мы весело помчались прочь с новой и неожиданной перспективой, возможно, добраться в тот же день до Гавра. Еще месяц должно было занять плавание вверх по Сене в Париж, а потом вниз. А что будет после этого? Как вернуться в Англию? Закроем пока глаза на эту проблему, это дело будущего. Во всяком случае, через месяц решить этот вопрос будет не труднее, чем сейчас.

Долгое время дул попутный ветер, и именно такой силы, какой хотелось. Грозного вида мыс Антифер, в полдень казавшийся лишь темно-синей полосой на далеком горизонте, постепенно приближался, пока не стала видна пена, клубящаяся у основания скал. За мысом шла крутая высокая стена кремнистого утеса с галькой у подножия. Никого не было видно наверху, никто не смотрел сверху, не случится ли что-нибудь плохое.

Это было время надежды и опасений: ветер постепенно утихал, на жарком солнце поднимался туман; волны подбрасывали «Роб Рой» вверх и вниз и яростно и раздражительно хлопали парусами, что очень беспокоит, если вы хотите подремать. Такое злополучное положение продолжалось четыре часа, и все же мы были уже в пяти милях от мыса де ла Хев, а когда мы его обогнули, с другой стороны был Гавр. Танталовы муки: быть так близко от цели и не в силах достичь ее! Если затишье кончится встречным ветром, вместе с приливом он может отбросить нас куда угодно, а если дело кончится грозой, придется немедленно уходить в море.

Вон маяки вверху на скале, два из них горят. Скоро стемнеет, и такими темпами придется заходить в Гавр ночью. Все это время мы находились близко к скалам, но лот показывал изрядную глубину. Я отдал якорь, но якорный конец даже не натянулся. Нас не дрейфовало, а только качало от непрекращающегося волнения моря. Море прекрасно, когда мчишься с ветром, но ужасно утомительно, когда волны катятся в штиль.

Я чувствовал себя одиноким и беспомощным, а также сонным, неспокойным, неудовлетворенным и несчастным. Чувство одиночества возникало за время путешествия только дважды; другие плохие чувства никогда.

В море возникают некоторые ощущения, которые с опытом редко вводят вас в заблуждение, хотя и невозможно это объяснить. Одно такое ощущение – меня дрейфует, второе – вода уходит, третье – подходит ветер. Это можно почувствовать даже с закрытыми глазами. Эти ощущения не приходит через другие чувства, но, кажется, охватывают всю систему. Очень хорошо развить эту способность и понимать, когда можно доверять ей как истинному впечатлению.

Я безошибочно ощутил приближающийся ветерок. Переход от бездействия, ворчания и лежания на палубе к энергичной работе был мгновенным и самым приятным. Якорь был поднят в одну минуту, и едва он был убран, как подул благоприятный ветер, и под его мягким дыханием побежала рябь.

Когда мы обогнули мыс, огни маяков на утесе, казалось, медленно повернулись. Две маленькие точки вдалеке превратились в большие суда на всех парусах; из дальних вод поднялись другие, и все стремились в один порт вместе со мной. Само их присутствие было своего рода общением, а общность цели порождала взаимный интерес. Для этих глубоководных судов навигация здесь довольно затруднительна, хотя превосходная и унифицированная система буев, применяемая во Франции, очень помогает проложить курс. Но моя маленькая яхта с осадкой менее трех футов могла безопасно ходить и по мелководью, хотя, как правило, я шел по обычным фарватерам, так как это придавало дополнительный интерес каждому порту.

Когда огни Гавра замерли в поле зрения, их приветственное мерцание стало счастливой наградой за долгий трудный день. Пока «Роб Рой» бодро мчался вперед сквозь наступивший мрак, под чайником загудела горелка, и команде была выдана порция горячего грога. Вскоре мы вошли в гавань, тихую и спокойную. Все спали в этот поздний час, и через некоторое время «Роб Рой» тоже устроился в удобном месте. Паруса были собраны, постель разложена, и усталый мореход захрапел, завернувшись в свое одеяло.

На следующий день народ на причалах был удивлен любопытными маневрами маленькой яхты, ее размерами и формой (часто говорили, что она похожа на половинку скорлупы грецкого ореха), ярким цветом и необычайными поворотами, которые мы могли крутить, потому что практика почти каждый день учила нас чему-то новому.

Ночью я был поражен странными воплями, которые длились часами и омрачали тишину и мерцание звезд. Оказалось, это была сотня детей, собранных каким-то сумасшедшим (говорят, англичанином). Днем он щедро угощал их пирожными и игрушками, а ночью собирал на пристани, чтобы они распевали бессвязные стихи – удивительно, что это было дозволено строгой французской полицией.