Текст книги "Одиночное плавание на «Роб Рое»"

Глава 12

Дремота. Франция и Англия. Мысли в середине канала. Вера и Путь.

Взошло солнце, и мир был весел и бодр. Я положил яхту в дрейф, достал топор и обрубил бушприт так, чтобы он не трескался дальше, а потом крепко привязал к нему кливер. Все чувства, которые отошли на второй план или долго сдерживались заботами на реке, регатой и парижской выставкой, теперь мощно вырвались наружу потоком энтузиазма.

Мальчикам и юношам нравятся лодки и истории о путешествиях на байдарках. Возможно, они прочитают и эту историю о яхте. Если кто-то из них любит море, он легко вообразит прекрасное чувство, которое можно испытать, когда скользишь прочь от быстро удаляющейся земли, а впереди нет ничего, только море. Море. Маленькая лодка, в которой вы находитесь и знаете каждую доску ее, становится больше чем другом. Она – ваша единственная надежда. Если это хорошая лодка, и вы действительно ей доверяете, кажется, что она старается изо всех сил, как лошадь среди пустыни, которая знает, что должна идти вперед, чтобы добраться до другой стороны. Утесы, которые казались так высоко над вами, уменьшаются и становятся темно-синей полоской, а компас у ваших коленей – волшебным амулетом, хоть и не умеющим говорить, но, безусловно, разумным, раз он так хорошо знает дорогу.

В течение многих часов мы продолжали свой путь в молчаливом удовлетворении, глядя на бесшумное движение стрелки. Вокруг не было ничего, кроме плеска волн, яркого солнца и ощущения жаркой тишины. Стало клонить в сон, и его очарование было всепоглощающим. Говорят, что и Гомер иногда клевал носом; он, несомненно, тоже вздремнул бы, если бы рулил так долго. Погружение в дрему было незаметным и совершенно неподвластным воле. В момент транса я оказывался в стране грез, с тысячей происшествий, разыгрываемых в упорядоченной последовательности – с драками, крушениями, пышными зрелищами или спутанной картиной ярких красок, которые рисует наполовину бодрствующий мозг.

От сладкой дремоты пробуждал шлепок брызг по лицу, когда яхта без присмотра уходила с курса и поворачивала, или хлопки заполоскавшего стакселя.

Затем какое-то время я решительно держал румпель, ведь каждая минута дремоты означала отклонение от курса; но требовавшая бдительности часть моего сознания не могла долго бороться с той частью, которая требовала сна.

За тридцать часов я видел только одну-единственную чайку и одно далекое судно, маленький разрыв на линии горизонта. Ветер постепенно стихал, и по мере его ослабления перспективы продвижения не улучшалась.

Затем последовали качели вверх и вниз по волнам, не завоевавшие ни ярда пути. Яхта, которая утром мчалась вперед, стала гарцевать, как лошадь, которая сошла с трудной дороги на травку и свободно бьет копытом.

Не могу передать чувства, возникшие тогда откуда-то из глубоких тайников разума. Один на воде, когда не видишь земли, – странное состояние. Когда землю скрывает туман или тьма, все равно чувствуешь, что земля недалеко. Совсем другое дело – быть на лодке в одиночестве, там, где земли не видно просто из-за расстояния в пятьдесят миль и больше. Это, конечно, может показаться глупым, но я не в состоянии передать это чувство.

Итак, мы остановились на полпути между Францией и Англией. Естественно было думать об этих странах. Каждый раз, покидая Францию, я испытывал все большее восхищение от этой живой страны. Первые впечатления самые яркие, но они лишь случайно могут быть верными. Я помню, как спросил одного американца после его визита в английскую палату лордов, что больше всего привлекло его внимание. Он ответил: «Похоже, что их светлости не причесываются». Другого путешественника из той же страны наших двоюродных братьев спросили, что он заметил в наших манерах в Лондоне, и он ответил: «Когда джентльмен видит своего друга на другой стороне Пэлл-Мэлл, он трясет зонтиком и кричит: «Как дела, старина?»

Глядя на французов во время этого визита, кажется, уже двадцатого, мне показалось (но, весьма вероятно, многое было плодом фантазии), что я видел признаки уязвленного тщеславия; они словно сознавали, что играют вторую скрипку в большой опере, которую ставит Бисмарк. Но не стоит размышлять о политике, штилея посреди Канала. Франция предпримет свои шаги задолго до того, как будут прочитаны эти строки, а в каком направлении – не скажет ни один провидец.

Что касается Англии, то можно ли припомнить время, о котором кто-нибудь не говорил бы, как о «нынешнем кризисе»? Возможно, вы спросите: «О каком кризисе речь?» Один ответит: «О, это состояние финансового рынка», другой вспомнит о политике, третий о кукурузе.

Если говорить о «нынешнем кризисе» в религиозной сфере, в нем есть одна успокаивающая особенность: во всяком случае, о религии говорят и думают больше, чем когда-либо прежде. Можно не понимать что-то, быть противником или насмешником, но религиозные вопросы не игнорируется миллионами англичан, как это было раньше. Посмотрите на три ведущие газеты: утреннюю, вечернюю и еженедельник. Статьи о направлении общественной мысли и религиозных вопросах, написанные проницательными наблюдателями, все больше выходят на первые колонки. Публикуются не просто факты, сплетни или отчеты о филантропии, а глубокие рассуждения о поиске истины3131
  Далее следует обсуждение вопросов веры и религии, которое в переводе опущено. Прим. перев.


[Закрыть].

Есть карта, и указания на правильный путь ясны, но я жажду живого Духа внутри, который укажет мне на мирный берег притяжением могучим и безошибочным, как притяжение иглы компаса. Разве не было самым божественным действием, когда Он сам спустился к людям, сказав: «Я есмь путь и истина и жизнь»?3232
  От Иоанна, 14:6. Прим. перев.


[Закрыть]

Теперь мы можем смело держать руль и обязательно доберемся до порта.

Глава 13

Половина пути. Ночь. Сон в парусе. Дрейф. Шотландский разговор. Комфорт.

Каждая волна дергает мачту, паруса хлопают с резким громким треском, как хлыст. Звук невыразимо раздражает, хлопанье парусов бесполезно и бессмысленно, оно только расстраивает. Ветра нет. Можно остановить этот грохот, спустив парус или подняв гик и опустив реек, свернув все к мачте; но посреди моря хочется быть в готовности к первому слабому дуновению ветра. Кроме того, признаюсь, у меня возникло серьезное внутреннее расстройство, и отнюдь не душевное. Съеденные вчера в Гавре клубника со сливками и грибы не смогли договориться между собой. Говорят, что известен 731 вид съедобных грибов, но мне явно попались поганки. За дремотой последовало головокружение…

Но вот слышится нежный и прохладный первый шепот нового ветерка. Он пробирается издалека с юга, а мы благодарно следим за его шагами в море. Округлые стеклянные волны тронуты его прикосновением; щека ощущает дуновение, и вот уже флаг развевается, паруса наполнились, мачта чуть изгибается под мягким давлением, и «Роб Рой» снова на правильном курсе.

Немедленно был подан ужин, чтобы отпраздновать это событие, как подобает англичанину. Мы были еще милях в пятидесяти от Англии; волна за волной поднималась, обрушивалась и отставала, пока солнце не утомилось в своем марше и не повисло на западе большим красным шаром. Я держал курс на маяк башни Наб, который находится у входа в Те-Солент в сторону Портсмута, но приливные течения Канала, дважды пересекавшие мой путь, могли быстро и тайно унести нас сначала вправо, затем влево и еще раз в обе стороны.

Когда опустилась вечерняя тень, я ожидал увидеть хоть какой-то отблеск на горизонте, ведь английские огни светят в море на 20 миль. Но как я ни вглядывался в непроглядную тьму и пытался подняться повыше, стоя у мачты – напрасно. Ветер тем временем усилился и по-прежнему был благоприятным. Через несколько часов стали видны пересекавшие мой путь огни судов, идущих на восток или запад по фарватеру Канала.

По крайней мере, у нас теперь была компания, но это была и опасность. Мы покинули пустынные воды и шли по оживленному пути. Здесь не поспишь, а ведь поспать надо. Осмелившись приблизиться к проходившему мимо судну, я попытался докричаться: «Далеко ли до Наба?» – но голос растаял на ветру. С воды стала подниматься дымка испарений, но выше были ясны звезды. Было невозможно не чувствовать, что земля где-то впереди, но, когда я бросил свой лот, бездна только посмеялась.

Ночью, да еще в дымке, не стоило пытаться найти пролив и путь до Кауса, даже если мы будем рядом с ним. Эту ночь следовало провести в море, и лучше было лечь в дрейф сейчас, чем подходить слишком близко к берегам. Спустив грот, я попробовал оставить бизань и кливер, но качка была очень неприятной, и, кроме того, яхта продолжала идти на север, что могло закончиться на берегу.

Тогда я убрал кливер, поставил штормовую бизань и вытравил якорь на двадцать фатомов3333
  Около 36,5 м. Прим. перев.


[Закрыть] цепи – не для того, конечно, чтобы достать до дна, а чтобы нос лодки легче держался на ветер. Это пошло на пользу. Яхта стала двигаться, плавно поднимаясь и опускаясь и дрейфуя на восток. Конечно, совсем не по пути, но тут уж делать было нечего.

Движение лежащего на воде судна гораздо легче, чем можно было бы предположить. Когда вас качает на паруснике или пароходе, действие каждой волны похоже на удар, потому что корабль идет вперед, силой раздвигая массу воды. На якорной стоянке похожая картина, хотя и не так ярко выраженная. На волне без ветра колебания резкие и короткие, так как они не смягчаются парусами. Но если яхта остойчива и крепка, палуба плотная, и у нее достаточно балласта, чтобы не сильно крениться вправо и влево, а сохранять общее среднее направление по ветру, то она может в открытом море лежать в дрейфе даже в сильный шторм с удивительно мягким движением. Паруса поставлены так, что ослабляют бортовую качку. Яхта немного продвигается вперед между вершинами волн, а когда гребень одной из них поднимает ее вверх, она вежливо уступает, но вскоре снова восстанавливает утраченные позиции.

Когда я увидел, как превосходно ведет себя «Роб Рой» во время дрейфа, а волны почти не попадают на палубу, пришла мысль, что в крайнем случае можно было бы безопасно провести на нем целую неделю. Теперь можно было отправиться постель. Несомненно, это было рискованно; оставалось помолиться, а что еще?

Могут возразить: «Тебе вообще не следовало туда соваться». Скажите это охотнику, забравшемуся туда, откуда единственный выход – прыгнуть через пропасть. Скажите это альпинисту, остановившемуся на спуске перед расщелиной, и не забудьте сказать то же самое бедному старому рыбаку, застигнутому в полночную зимнюю бурю. В одной руке его жизнь, а в другой спутанный невод с камбалой, которая должна быть зажарена для вашего вкусного обеда.

Но, конечно, в каюту я не забрался. Во-первых, там был тузик, а во-вторых, если бы я спал внутри, когда нужно было бы избежать наезда, каюта могла стать моим гробом.

Сначала я попытался скорчиться в кокпите, но скованность конечностей и суставов была невыносимой. Голова спала, а колени болели от давления. Нет! Когда вы качаетесь в море, спать надо лежа, тогда сон даст освежение.

Странные изгибы тела, которое я пытался приспособить к пространству всего три фута в каждую сторону, дошли, наконец, до гротеска – я даже расхохотался, но смех звучал жутковато.

Конечно, я понятия не имел о точном месте, где в это время находился «Роб Рой». Судя по последующим обстоятельствам, это было примерно в десяти милях к югу от мыса Сент-Кэтрин, и за время дрейфа нас снесло миль на 20 к востоку.

Одним из следствий усталости является то, что ум становится почти невосприимчив к риску. Можно хорошо понять, как после кораблекрушений и бессонных дней и ночей люди пребывают в каком-то безразличии от усталости, даже страх утонуть исчезает. Похоже на то, что сказал мне доктор Ливингстон: лев встряхивает свою жертву так, что это парализует ее, и уже потом убивает. Поскольку опасность была только возможной, а сон был необходим во что бы то ни стало, я распустил складки грота на мокрой палубе.

Каким сливочно-белым казался парус в темноте, когда луна еще не взошла. Я надел спасательный пояс и закрепил корабельный фонарь так, чтобы он был рядом и не раскачивался. Я обмотал вокруг себя толстый, сухой и просторный грот, с наслаждением вытянул ноги и привязал себя к гику, чтобы волны не выбросили меня за борт. Конечно, я твердо намеревался спать только одним глазом; но подозреваю, что борьба с Морфеем была неравной; во всяком случае, в памяти ничего не осталось, кроме нескольких смутных видений, которые мерцали в мягком исчезновении сознания.

Можно ли описать свои чувства, когда просыпаешься в такой постели и видишь, что ты уже средь бела дня? Яркое и славное солнце высоко в небе, как я смотрел на тебя! А потом взгляд в сторону, и вот, там земля – Англия.

Я трижды от души поприветствовал сам себя – никто другой, разумеется, не слышал, – неважно, мне было приятно взбодриться, да и услышать свой голос. Вскоре последовал завтрак. Я проспал десять часов! Сон полностью освежил меня, но было непонятно, к какой части побережья мы приблизились. До него было еще около 12 миль, и, поскольку скал не было видно, это не мог быть остров Уайт.

Ни карта, ни французская лоция ничем помочь не могли. В лоции были гравюры всего побережья, но их просмотр ничего не дал. Западнее мы острова Уайт или восточнее?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо было подойти к побережью.

Мы направились прямо на север, быстро приближаясь к неведомой земле. Радостное утро, барометр стоит высоко, попутный южный ветер и приближающийся прекрасный день. Вскоре на горизонте показались военные корабли. Они шли строем, я хотел к ним подойти и спросить, где я, но не успевал. Идут они в Портсмут или в Плимут? Для того и другого могли быть одинаково веские причины.

В конце концов на берегу показались три города, и я снова взялся за рисунки в лоции. Среди них нашлось несколько подходящих вариантов. Я выбрал средний город, потому что там был маленький маяк. Впоследствии оказалось, что город слева – Богнор, у берега которого есть опасный риф.

Увидев лодку с рыбаком, я закричал:

– Эй, на лодке! Что это за город?

– Город, сэр?

– Да, вон прямо впереди; как он называется?

– Тот город, сэр?

– Да; как он называется? У него есть имя, не так ли?

– О да, конечно, сэр, у него есть имя.

– Ну так какое? Я не знаю, где я.

– Откуда вы явились, сэр? С Уайта?

Настоящие шотландские ответы на вопросы шотландца! Наконец, я оказался на пути в Литлхэмптон. Если вы когда-нибудь отправитесь в пляжный отель в поисках мягкой кровати, после того как проспали без постели почти месяц, здесь вы ее найдете.

Это маленькое местечко между Богнором и Брайтоном представляет собой тихий курортный городок, находящийся в той деликатной стадии, когда его обнаружили и любуются им, но еще не испортили. Дома в один ряд, обращенные к морю, между ними прекрасная зеленая равнина и чистый белый берег.

Гостиница была построена в старину, у самой воды, ей заведовала хозяйка старого доброго английского типа; а ее сын помогал как официант. Он оказался поклонником байдарок, держал под верандой птичник, а в будке – отлично плавающую собаку.

Как приятно было лечь на диван в кофейной комнате и почитать «Таймс», пойти в гостиную и поиграть на рояле, посидеть под садовыми деревьями, глядя на прекрасное синее море. Горячо надеюсь, что правительство тори защитит наши институты, и этот отель сможет еще долгое время скрываться от очередного безжалостного монстра, какой-нибудь «Компании с ограниченной ответственностью». Но здесь уже проходит железная дорога, затишье под угрозой. Даже пароход из Франции время от времени пробирается в очень узкий входной канал, переходящий потом в реку Арен, впадающую в море так далеко от Арундела.

Глава 14

Бурное море. Остров Уайт. Коммодор. Рангоут и оснастка.

Сын хозяйки и его пес провожали меня на маленьком пирсе. «Роб Рой» отошел от берега с легким бризом, но с каждой минутой ветер свежел, пока около Селси-Билла не задул в половину штормовой силы. Навигация вокруг этого мыса при малой воде сложная, что видно из отметок на карте, приведенной на стр. 163 просто как образец морской карты.

Пришлось зарифить грот и кливер, ветер дул сильно и порывисто. Из Спитхеда навстречу с сильной зыбью устремилось приливное течение. Лил косой дождь; обнажавшиеся при малой воде скалы с подветренной стороны выглядели очень неприветливо.

Тузик я буксировал за кормой, так как не ожидал такого сильного волнения, но оказалось, что крошечная лодочка идеально подходит для буксировки. После этого я больше никогда не помещал ее в каюту. Отвесный нос и гладкое дно без киля внизу позволяли ей преодолевать самые острые волны. Я часто даже забывал об управлении, когда оборачивался, чтобы посмотреть, как проворно мой тузик прыгает через кувыркающиеся волны.

Погода все ухудшалась, и я заменил бизань на штормовую. Волны обрушивались на палубу, в кокпите набралось много воды. Пришлось лечь на час в дрейф и поработать насосом.

Ветер, дождь и волнение вместе взятые были худшими условиями из всего, что мы встречали. Волны на течении иногда были такими крутыми, что яхта не могла подниматься и опускаться вместе с ними и ныряла, но и «Роб Рой», и его шкипер были в приподнятом настроении. Карта стала настолько мокрой, что расползалась на глазах, несмотря на все усилия ее сохранить. Мы были уже у острова Уайт; я сумел обойти риф Бембридж и зашел в тихий залив позади него.

Пришел конец всем ожидаемым тревогам путешествия. Конечно, непредвиденные проблемы могли появиться, но предусмотренные этапы были выполнены. Сначала нужно было достичь Парижа в определенное время, чтобы быть там во время регаты, потом предстояло пересечение Канала на пути домой. Теперь не нужно было думать ни о назначенных встречах, ни о широких морях – остальной отпуск мог пройти в вольном плавании.

Следующий день был погожим; берега острова Уайт и море вокруг выглядели радостными и прекрасными. Вскоре мы миновали одну из новых морских батарей, огромную гранитную крепость, напоминающую Бомарсунд3434
  Крупнейшая российская крепость с системой фортов на Аландских островах, в ходе Крымской войны разрушенная англо-французской эскадрой в 1854 г. Прим. перев.


[Закрыть], но не законченную, с подмостками вокруг. Строительство продолжается или останавливаются в зависимости от прихода и ухода наших министров. Орудия и броня должны сделать эту крепость сильнейшей после Шуберинесса.

Впереди Портсмут, морская жизнь здесь всегда кипит. Эскадра броненосцев тяжело давит море в Спитхеде; среди них выделяется пятимачтовый «Минотавр». Белокрылые яхты скользят по голубому пространству на рейде. Осборн3535
  Вероятно, имеется в виду дворец на о. Уайт, королевская резденция. Прим. перев.


[Закрыть] греется на солнышке, у берега прогулочная яхта «Морской принц».

Если на горизонте и есть свободное место, его скоро заполнит какой-нибудь торговец с парусами, полными света, и яркими сигнальными флагами, и вся сцена словно соединяется воедино пароходами, снующими как челноки, оставляя пенные нити на лазурной ткани.

Но мы держим курс на лесистый мыс перед Каусом, и показавшиеся там высокие желтые мачты говорят, какое изысканное общество встретит нас на регате Королевского яхт-клуба.

Мы с определенной гордостью неуклонно продвигались вперед, направляясь к большим яхтам. «Роб Рой» был самой маленькой из всех, но тоже готовой соревноваться с соперником своего размера и с таким же экипажем. Тихо подойдя к набережной, я оставил свой чемодан на берегу в отеле «Глостер» и снова развернул паруса, направившись в док Медины, где м-р Джон Уайт должен был увидеть спроектированное им судно. Его вердикт после тщательного осмотра был самым благоприятным.

После полученного опыта эксплуатации яхты при всех условиях можно было бы отметить ряд усовершенствований, но мы не будем останавливаться на них специально, так как описания устройства и оборудования яхты и так даются в разных частях книги.

После пересечения Канала и благополучного прибытия в Литтлхэмптон в «Таймс» был отправлен краткий отчет о путешествии, и номер с этим отчетам был доставлен многочисленным яхтсменам в Каус за час до того, как сама лодка появилась перед зданием клуба. Поэтому мы больше не нуждались в особом представлении, и я стал временным членом клуба. Нас приветствовали старые друзья; много новых гостей поднялось на борт с поздравлениями. Его Королевское Высочество принц Уэльский, коммодор Королевского каноэ-клуба, вымпел которого вился на топе моей мачты, любезно пожал мне руку.

Пока корабельные плотники в доках Медины изготавливают новый бушприт и другие детали, а м-р Рэтси в последний раз подшивает мои паруса, мы можем заняться осмотром рангоута и палубного оборудования, поскольку раньше не уделяли ему внимания. Но, поскольку на борт «Роб Роя» часто заходят дамы и сугубо сухопутные господа, которым неинтересно подробное описание тросов, рангоута и т. п., при желании они могут сберечь время, пропустив оставшуюся часть этой главы.

Посмотрев на рисунки яхты в книге, вы сразу можете сказать: мачты слишком низки, яхта несет мало парусов. Действительно, она могла бы нести и вдвое большую парусность. Ради безопасности, удобства и комфорта мы пожертвовали некоторой скоростью, и это было правильно.

Только при очень свежем ветре красивая форма и обводы корпуса имели какое-то значение для скорости движения в воде. Зато, когда другие парусные суда, даже взяв рифы, кренились и пахали море, «Роб Рой» сразу утверждал свое положение.

Мы уже говорили об отличной мачте. Ванты были сделаны из стального троса; жара и влажность не влияют на него так, как на снасти из канатов. Винтовые талрепы для натягивания вант приходилось использовать редко. Проведенный от степса к вантам медный канатик был призван послужить молниеотводом.

Бушприт установлен с правого борта, что позволяет использовать закладывать его цепь на битенг правой рукой. Нижняя шкаторина кливера имеет длину 9 футов. Конец от галсового угла проводится через открытой крюк на конце бушприта, так что при рифлении можно снять его, не опасаясь упасть за борт, пытаясь отсоединить его; затем он крепится на штевне. Мы отказались от стальных ватерштага и форштага, так как их было трудно поддерживать в натянутом состоянии; но после испытаний вообще без ватерштага решено было поставить его, хотя этот канат и мешал при работе с якорем.

Планширь по всему периметру имеет полудюймовые отверстия – шпигаты; такого размера было достаточно для стока воды. Передний люк сделан в виде квадрата со стороной 13 дюймов, я легко могу попасть через него в носовой отсек.

На якорной цепи я сделал две красных отметки, покрасив примерно по футу цепи на расстоянии 10 и 20 фатомов, чтобы видеть, сколько цепи вытравлено за борт.

Железный шкив на форштевне для якорной цепи был большим, с высокими щечками, и это оказалось весьма удобно, особенно при постановке на якорь ночью или на волне.

В Париже я купил новые кранцы, аккуратно сделанные из брезентовых мешков с пробкой, обтянутых сеткой.

Стаксель-шкоты проведены на корму, и положение уток для них выбрано самым тщательным образом, так как они всегда в работе, более, чем любая другая часть такелажа. И все-таки это положение дважды менялось. Лучшее место оказалось на палубе, на два фута вперед от моей груди и на два фута в сторону к бортам.

Натяжение стаксель-шкотов в свежую погоду оказалось больше, чем можно было ожидать, и в конце концов мне пришлось провести левый через таль, так как работать с ним было менее удобно.

Дирик-фал³⁶ прикреплен к гафелю, затем идет через блок на мачте, блок на гафеле и снова блок на топе мачты.

Гардель3636
  Гардель – снасть, которой поднимают по мачте пятку гафеля; дирик-фалом подтягивают гафель вверх, к топу мачты. Прим. перев.


[Закрыть] крепится к мачте, проходит через блок на гафеле и блок наверху. Обе эти снасти проведены с правого борта на свои утки, но обычно получалось тянуть их вместе и закладывать на одну утку.

Фал кливера проходил через блок на парусе, затем через блок на топе шел вниз с левой стороны. Таль кливера я вскоре снял – в одиночестве учишься быть экономным. Все ходовые концы фалов проходили через шкивы на палубе, установленные в железной рамке, по два с каждой стороны. Свободные части фалов сворачивались и подсовывались под натянутую часть. Свернутый конец выглядит аккуратно, но потом плотная намотка обязательно путается, ведь она мокнет и сохнет десять раз в день. Прежде чем приблизиться к гавани и подготовиться к тому, чтобы спустить паруса, я набрасывал концы на люк, чтобы изгибы не застревали в шкивах.

Храпцы3737
  Разъемный крюк (гак), состоящий из двух крюков, направленных навстречу друг другу и образующих замкнутый проход для снасти. Прим. перев.


[Закрыть] – неудобная вещь, надо бы придумать что-то в качестве замены. Я использовал для их фиксации резиновые колечки по пенни за 6 штук, которые было легко менять

Отдача якоря и снятие с него были единственными операциями, для которых был бы нужен помощник – либо для работы на носу, либо для прикосновения к румпелю в критический момент, что мог бы сделать и ребенок, но не сделаешь на расстоянии. Якоря лежали на палубе по одному с каждой стороны от битенга и надежно фиксировались внутри планширя.

Две крайне необходимые вещи я должен попытаться изобрести зимой для следующего плавания: стопор, который не нуждался бы в изгибах троса и держал его в любом месте, и якорный шток, действующий сам по себе в темноте, дожде и ветре, не заедающий и не требующий специального запора, чтобы не выскочить.

Гика-шкот имел двойной блок и одинарный внизу, на погоне с кольцом между упорами. Для уменьшения долгого выбирания шкота я поставил и сверху одинарный блок; но в первую же ненастную погоду после этого оказалось, что выигрыш силы стал слишком мал. Всегда недооцениваешь силу ветра, рассуждая о ней в хорошую погоду.

Шкот был привязан к прочному плоскому кольцу из меди в качестве каретки на погоне, с которым было много хлопот. Сначала я попробовал железное кольцо, затем медный тросик, затем пеньку. Лучше всего оказалась закругленная палка из красного железного дерева, положенная поперек примерно на два дюйма выше комингса кокпита. Она же служила гладкой опорой при вытаскивании тузика и, кроме того, удобным поручнем.

Люк состоял из двух частей, одна из них, шириной в фут, с каждой стороны имела подпорки, так что в дождь и лихие брызги я ставил ее передо собой под углом и мог из-за нее выглядывать. Опустив голову примерно на один дюйм, я видел компас и карту. Прорезиненный брезент покрывал эту доску и плечо с наветренной стороны, так что даже в очень плохую погоду в кокпит попадало только немного воды.

Весла были уложены по бортам лопастями к корме, а рукояти прижаты на носу к планширю, чтобы их меньше двигало волной, попавшей на палубу. Они могли быть немедленно вставлены в железные уключины, чтобы я мог удобно грести, сидя в кокпите лицом к носу. Багор всегда лежал рукояткой возле правой руки.

Румпель из железного дерева прочно соединялся с головкой руля. Конечно, любой люфт или слабина здесь – все равно что сломанный передний зуб или шатающаяся стальная ручка. Ни одна конструкция, о которой я слышал, или видел, или мог бы придумать, не позволяет мгновенно зафиксировать румпель под нужным углом, в то же время оставляя его совершенно свободным в обычных условиях. Я использовал для этого большой кусок грубой пробки в качестве клина под румпель и петли из шнура к планширю с каждого борта. Как-то ночью, чтобы прекратить стук руля, я вбил латунный клин между его головкой и железной втулкой гельмпорта.

Все находящиеся над водой железные детали были оцинкованы, но замечу, что эта операция требует тщательности, иначе ослабляет мелкие детали.

Единственной потерянной деталью был шток малого якоря, и это случилось при первой же его отдаче еще на Темзе.

Таков иол «Роб Рой»; его водоизмещение 4 тонны.

На следующей карте пунктирной линией показан общий курс нашего первого морского путешествия, но, кроме того, еще немало длинных миль было пройдено при лавировках.