Текст книги "Бастион одиночества"

Глава 17

Сначала выступят «Миллер, Миллер, Миллер amp; Слоан», потом «Стейтли Уэйн Мэнор», потом «Спидис». Сегодня соревнуются команды старшеклассников из разных школ – «Мьюзик amp; Арт», Сити-Эз-Скул, Стайвесант, Бронкс Сайенс или Бауэри. Ходят ли «Спидис» в школу или давно ее бросили – это никого не волнует. На тротуаре перед Бауэри огромная толпа, никто не проверяет документы, самым младшим здесь двенадцать лет. Девочки сегодня потрясающие – в цветастых платьях, с помадой на губах и взрывными прическами. Они собираются группками у панковского клуба «СиБиДжиБи», руками в мурашках прикрывают от ветра сигареты. Девочки озаряют эту ночь, райские птички, способные свести с ума даже взрослых мужчин. Но таковых поблизости нет, за исключением нескольких обитателей ночлежки с помутненным от пьянства сознанием. 1983 год. Манхэттенской ночью правят шестнадцатилетние – сегодня им можно свободно курить травку и брать пиво в баре. Мальчики в джинсе и коже расхаживают по двое-трое, отпускают шутки в адрес девочек, рисуют на ладонях шариковыми ручками поддельные пропуска, заходят в «СиБиДжиБи» и пробиваются поближе к сцене. Или толпятся снаружи, передавая по кругу спрятанные в пакет бутылки с чем-то явно покрепче пива, пихая друг друга локтями в приступе неуемной веселости. Наконец кто-то приезжает и начинает доставать из багажника машины обклеенные стикерами усилители и гитары. Все с восхищением глазеют на перебинтованные пальцы одного из гитаристов. Он врезал рукой по машинному окну и разбил себе три костяшки – устроив скандал с какой-то девицей. Но сегодня все равно будет играть, наденет перчатки.

В одном из расположенных неподалеку зданий в кабину лифта входит человек, который живет здесь почти двадцать лет. Полицейский, возвращающийся домой. Его товарищ дежурит у Бауэри – следит за порядком и ждет свою смену. Кодовое название сегодняшней операции – «Бродяга».

Стены вокруг Бауэри покрыты граффити, символами анархии и следами каких-то букв, видимо, названий музыкальных групп – «Мыши», «Запах блевотины», что-то в этом роде.

Для школьников из Стайвесанта сегодня не обычная тусовка. Родители одного из них уехали на весь уикенд, и у подростков появились грандиозные планы – побаловаться ЛСД у него дома. Уикенд. Все самое интересное происходит на выходных, когда кажется, что жизнь наконец изменилась к лучшему, а школы вообще не существует. Естественно, ты можешь побалдеть и в любой другой день, во вторник, в среду, но эта дорожка слишком скользкая, если далеко пойдешь по ней, легко заблудишься и в конце концов вообще исчезнешь, как Тим Вэндертус.

Так что лучше просто притвориться, будто не помнишь о предстоящем утре понедельника, когда должен будешь прийти в спортзал – с «чугунной» головой и чертовски глупым видом.

«Миллер, Миллер, Миллер amp; Слоан» к выступлению почти готовы. Их гвоздь – выход барабанщика, который исполняет «Респект» Ареты Франклин. Этой песней заслушиваются даже ироничные белые парни из Верхнего Вест-Сайда – самые крутые панки на всем свете. Барабанщика несколько раз вызывают на бис.

Песня и в самом деле отличная. Она будет звучать в мозгу весь следующий день, если, конечно, ЛСД не сотрет в тебе воспоминания о чем бы то ни было.

«Стейтли Уэйн Мэнор» появятся перед публикой через пятнадцать минут.

Дилан стоит почти у самой сцены, хотя и слышал, как поют эти ребята – в зале для репетиций на Деланси, – наверное, раз сто. Габ Стерн играет в «Стейтли Уэйн Мэнор» на бас-гитаре. Выступать на сцене для него уже привычное дело, как, к примеру, для Сида Вишеса. Дилан знает их репертуар наизусть, рисует для них рекламные плакаты и выслушивает жалобы их подружек.

А иногда ходит с этими подружками гулять. И не исключено, что однажды окажется с кем-то из них в постели.

Подружки – нынешние и будущие – составляют значительную часть огромной толпы, уже упирающейся в бар позади. У трех выступающих сегодня групп, пожалуй, не найдется ни одного поклонника старше восемнадцати. Их фэны уверяют друг друга в том, что собственными глазами видели «Токинг Хедз» на сцене «СиБиДжиБи», – естественно, врут, ведь «Токинг Хедз» выступили здесь в последний раз, когда этим соплякам было лет по двенадцать-тринадцать. Можно было жить и взрослеть в этом городе, в котором творилась история, практически не видя ее. А «Токинг Хедз», между прочим, играют сейчас в теннис в клубе «Форест-Хиллз». Кто-нибудь хочет посмотреть? Поезжайте на метро в Куинс.

Ключ почти что ко всему: притвориться, что твой первый раз – отнюдь не первый.

Например, сеанс с ЛСД сегодня вечером.

Приятель Дилана Линус Миллберг выныривает из толпы со стаканом пива и кричит:

– Дороти – это Джон Леннон, Пугало – Пол Маккартни, Тин Вудман – Джордж Харрисон, а Лайон – Ринго.

– «Звездный путь». – Дилан перекрикивает кошмарную кантри, которую здесь запускают в перерывах между выступлениями музыкантов.

– Или так, – орет в ответ Линус. – Кирк – это Джон, Спок – Пол, Боунз – Джордж, Скотти – Ринго. Или Чехов после первого сезона. А вообще-то какая разница? Комбинация Скотти-Чехов – это Ринго. В запасе всегда или Джордж, или Ринго.

– А тебе не кажется, что Споку не хватает душевности, а Маккою мозгов, как Вудману и Пугалу? Говоришь, Дороти – это Кирк?

– Да нет, ты не врубаешься. Я просто провожу параллели. Битлы – образец, прототип, нечто вроде базовой структуры, понимаешь? Все остальное – их подобие, с этим ничего нельзя поделать.

– К каким там типам ты их отнес?

– Ответственный родитель, гениальный родитель, ребенок-гений, ребенок-клоун.

– А если сравнить с героями из «Звездных войн»?

– Люк – Пол, Хэн Соло – Джон, Чубакка – Джордж, а роботы – Ринго.

– А с «Вечерним Шоу»?

– М-м… Джонни Карсон – Пол, гость – Джон, Эд Макмахон – Ринго, а этот… Как его там… в общем – Джордж.

– Док Северинсон.

– Во-во. Как видишь, все вращается вокруг Джона, ну и Пола тоже. Вот почему Джон – это гость.

– А Северинсон тихий, но талантливый, как Вуки.

– Начинаешь улавливать суть.

На сегодняшней ЛСД-тусовке Дилан – казначей. В кармане лежат смятые долларовые купюры, сто девяносто баксов – он по обыкновению крепко сжимает их в руке. Глубоко укоренившаяся в нем привычка требует большего – свернуть деньги и засунуть в носок, но этому противостоит гордость. Задача покупки ЛСД возлагается именно на него и Линуса Миллберга по двум причинам: во-первых, у того дельца, гея с Девятой улицы, продающего наркоту школьникам Стайвесанта прямо на квартире, они постоянные клиенты, во-вторых, не играют в группе.

Линус Миллберг – вундеркинд-математик, учится в Стайвесанте второй год и общается со старшеклассниками, хотя когда-то был очень застенчив.

– Если мы пойдем прямо сейчас, то успеем послушать «Спидис», – говорит Линус.

– Да, да, еще минутку.

– За это время мы уже несколько раз могли бы сбегать туда и обратно.

– Идем, идем. Только сгоняй, купи мне стаканчик пива.

Линус кивает и исчезает в толпе.

Дилан не придает этому особого значения, но всегда доволен собачьей готовностью Линуса услужить ему – она помогает замаскировать собственное раболепство в компании парней из «Стейтли Уэйн Мэнор». В том, что он не входит в состав группы, много плюсов, но его тем не менее гложет зависть. Это чувство – причина ненависти к себе, презрения к собственной ненужности. «Стейтли Уэйн Мэнор» выступают в «СиБи» впервые в жизни. Дилан не спешит уходить – хочет погреться в лучах их славы.

Ты мог не стоять на сцене и все равно быть там.

Это походило на чувство, которое ты испытывал, глядя, как Генри забрасывает на крышу принесенный тобой из канавы мяч.

В близости к «Стейтли Уэйн Мэнор» не все так радужно: тебе постоянно приходится переживать за Джоша, который может появиться на сцене в пьяном виде, ты болеешь душой за Джузеппе – гитариста с разбитыми костяшками. Хотя музыка у «Стейтли Уэйн Мэнор» такая, что по струнам можно бить чем угодно – хоть ногами, головой.

– Гос пришла. Выглядит отпадно.

Линус вернулся с двумя стаканами пива.

– Там Гос, Эбдус, – повторяет он. – Может, подсуетишься?

Линус неспроста так настойчив: Лиза Госет, только что поступившая в Стайвесант, – одно из увлечений Дилана. Всем известно, что домой Лиза возвращается не позднее строго установленного часа, поэтому Дилану и впрямь следует сейчас подсуетиться, это его единственный шанс. О своем неравнодушии к светловолосой, молчаливой, не похожей на других Лизе Дилан поведал ей через цепь посредников, забавляясь и ужасаясь, что ввязывается в столь странную игру. Схема сработала идеально. Лиза, судя по всему, отвечает ему взаимностью – такую информацию он получил от компании девочек-сводниц.

Если он сумеет выманить Лизу из толпы, сегодня же поговорит с ней.

Из-под разорванных на коленях и сзади, ниже попки, джинсов Лизы выглядывают колготки-сеточка, она смотрится в них совсем ребенком, так и видишь ее пятиклассницей, прыгающей через скакалку в этих же колготах.

Тебе было шестнадцать, но ты все еще чувствовал в себе наклонности гея.

В последнее время ребята из «Стейтли Уэйн Мэнор» постоянно подшучивали над ним, упоминая имя Лизы, и их подружек это раздражало.

– У тебя смазливая физиономия, – говорил Линус, – у Джоша фигура что надо, Габ в бэнде, а я могу заболтать кого угодно. Если наши лучшие качества соединить в одном человеке, он перетрахал бы всех девчонок в школе.

– Заткнись.

– А ты не стой на месте, придумай что-нибудь.

– Пойди спроси у нее, не хочет ли она сходить с нами за наркотой.

У Линуса удивительное свойство: он делает все, о чем ни попросишь. Назвать его отчаянно смелым нельзя, просто он ловкий и проворный. Габ однажды велел ему взять прямо с прилавка в «Феймоус Рей» пиццу в коробке. Линус схватил ее, выскочил на улицу и мчался, не оглядываясь, до самого Вашингтон-сквер.

Дилан наблюдает за Лизой Госет и ее подругами, слушающими многословного Линуса. Тот указывает на дверь, потом на пропуск на своей ладони, объясняя, что обратно их впустят без проблем.

Лиза Госет кивает.

Аппаратура «Стейтли Уэйн Мэнор» на сцене, но сами парни показываться зрителям не торопятся: ведут себя как настоящий бэнд – сидят в гримерке и курят травку. Толпа гудит, выкрикивает шуточки. Когда Габ выйдет на сцену, то не увидит Дилана, и потом непременно спросит, где он пропадал. И тот ответит: «Госет ты, наверное, тоже нигде не нашел?»

А может, повезет и ему сегодня выпадет полная программа? Может, они покурят у дельца травки, и Лиза согласится нарушить свой график?

Он рад, что не даст Лизе возможности полюбоваться на «Стейтли Уэйн Мэнор» и даже не удивлен собственной ревностью. Если заглянуть в его сердечный каталог, можно увидеть там все проклятое многообразие человеческих чувств.

Они шагают по улице шеренгой – девочка-девочка-девочка, мальчик-мальчик. Дилан еще не решается открыто заговорить с Лизой. Но, черт возьми, ведь это он сам и Линус ведут девочек прочь из «СиБи»!

Они движутся по вечернему городу как веселый журчащий ручей. Остальные тинейджеры, прохожие, едущие мимо машины – все отступает на задний план, становится как будто невидимым.

– Мари – Джон, Лу – Пол, Маррэй – Джордж, Тед Бакстер – Ринго.

Линус может играть в эти сравнения бесконечно, но Дилан не собирается его останавливать – так по крайней мере поддерживается разговор.

– Молоток.

– Но я ведь ничего не придумываю, – отвечает Линус. – Просто классифицирую людей по основным группам, вот и все.

– Значит, если рассуждать по-твоему, «Стейтли Уэйн Мэнор» обречены – с битловской динамикой у них слабовато.

– Конечно. К сожалению, это очевидно.

– Эндрю считает себя Джоном, а Полом вообще никто не хочет быть.

– Они все считают себя Джонами, а на самом деле все четверо – Джорджи. Даже Ринго среди них нет.

– Думаешь, на Джона никто не тянет?

– Ну, разве только Джузеппе. Хотя какая разница? Если рядом нет всех объединяющего Пола, Джон – все равно что Джордж.

– Мне кажется, Джордж никому никогда не мешал: просто хотел, чтобы в каждом альбоме была хотя бы одна его песня, и спокойно играть на гитаре.

– Нет, нет, Джордж мечтал подчинить себе Джона, он по натуре такой.

Чубакка мечтал подчинить себе Хэна Соло? Впрочем, не будем цепляться к словам.

– Тогда нашим ребятам надо вообще разбежаться, – говорит Дилан.

– Несомненно.

– Когда вернемся, серьезно поговорим с ними.

Девочки прислушиваются.

– Что, «Стейтли Уэйн Мэнор» скоро распадутся? – спрашивает Лиза.

– Сегодня вечером, – шутит Дилан. Забавно, но подобная мысль посещает его впервые. До этой минуты он ни мгновения не сомневался в том, что его друзей ждет блестящее будущее и мировая известность, а сейчас, осознав вдруг, что это невозможно, чувствует, как его зависть и ревность превращаются в великодушие: «Стейтли Уэйн Мэнор» обречены, пусть же насладятся сегодня выступлением в «СиБиДжиБи». Черт, вообще-то хотелось бы, чтобы они протянули еще хотя бы месяц и стали «разогревающими» на концерте Джонни Тандера в «Рокси» накануне Хэллоуина.

Линус пытается объяснить девочкам суть битловской динамики, приводя самый запутанный из своих многочисленных примеров.

– …Скиппер – Пол, а Джиллиган – Джон, который хотел бы быть Ринго. Он как будто готов вступить в борьбу с мистером Хоуэллом, чтобы завоевать себе статус Ринго. А профессор – властолюбивый Джордж…

Одна из подруг Лизы спрашивает:

– А как насчет девочек?

– Девочки тут ни при чем, – нетерпеливо отвечает Линус и вдруг умолкает.

Дилан решает подключиться к разговору.

– Любая рок-группа требует определенной алхимии, – говорит он. – «Квадрофению» видели?

– Конечно.

– Вот такими и должны быть рок-певцы, как эти четверо из «Ху».

Лиза смотрит на него в недоумении. Очевидно, до сего момента «Квадрофения» проходила у нее под штампом «Кино, в котором играет Стинг». Две другие девочки отвечают на ироничное высказывание Дилана мрачным молчанием. Он огорчается.

– Лично мне нравятся группы, в которых всего один выдающийся музыкант. Например, «Двери», – говорит наконец Лиза.

Дилана будто ударяют хлыстом. Оказывается, Лиза уловила суть теории Линуса, несмотря на то, что он проиллюстрировал ее столь туманным примером – обратившись к «Острову Джиллигана». И тут же продемонстрировала свою сообразительность, а заодно и неприятие этой теории. Более того, оказывается, ей нравятся «Двери». И что еще ужаснее, – если только он правильно понял намек, – она считает кого-то из «Стейтли Уэйн Мэнор» выдающимся музыкантом?

Однако они почти у цели – на пересечении Девятой улицы и Второй авеню, и Дилану следует переключить общее внимание на себя – знатока криминального мира. Лиза высказывала желание посмотреть на наркоторговца.

– А вообще-то кто я такой, чтобы рассуждать об этих людях. Лиза, – говорит он небрежным тоном, будто случайно остановил на ней выбор, – пойдем со мной. Линус, подожди нас с девочками тут.

Линус все прекрасно понимает, пожимает плечами и прищуривается.

– Мы на стреме.

– А в чем дело? – спрашивает одна из подруг Лизы, внезапно пугаясь.

– Ни в чем, – торопливо отвечает Дилан, начиная нервничать.

– Может, вы не пойдете туда? – пищит испуганная девочка.

– Не переживай.

Это «уличную мудрость» здесь, в Манхэттене, Дилан всегда находил смешной и с трудом удерживался, чтобы не расхохотаться, когда его живущие в Вест-Сайде или Челси друзья переходили на другую сторону улицы, желая избежать встречи с компанией геев. Можно подумать, те могли причинить им какой-то вред. Ист-Виллидж слишком многолюдна, чтобы здесь таилась хоть какая-то опасность. И потом, тут на каждом углу торчат копы. Его друзья и понятия не имеют, что такое настоящий страх.

На крыльце дома, в котором живет продавец наркотиков, сидит черный парень в длинной куртке с капюшоном. В его позе нет ни капли беспокойства, находиться в чужом районе ему, очевидно, совсем не страшно.

По Девятой подозрительно медленно шагают еще двое, в натянутых на глаза бейсболках и широких штанах. Дилану становится не по себе, хотя бояться совершенно нечего. Надо просто действовать.

– Мы ненадолго, минут на пять. Можете прогуляться пока к Сент-Марк.

– М-м… Дилан, – произносит Лиза, когда они поднимаются на второй этаж и звонят в дверь.

– Что?

– Мне показалось, квартира внизу не заперта.

– Что ты имеешь в виду?

– Похоже, туда кто-то вломился.

– Расслабься. Линус разнервничался, и тебе просто передалась его паника.

Дилану нравится бывать в квартире Тома, только запах кошачьей мочи раздражает. Быть может, этот гей напоминает ему кого-то из знакомых Рейчел, которых он видел за столом на кухне, когда приходил домой из школы. Курит Том также, как Рейчел; не по-тинейджерски, прячась, тушуясь и приглушая голос – подобная манера Дилана просто выводит из себя, – а величественно, закинув ногу на ногу, не прерывая разговор, жестикулируя рукой с сигаретой, даже не замечая, как дым проникает в легкие. Том постоянно носит короткие спортивные шорты, выставляя на обозрение чересчур волосатые ноги, но общаться с ним приятно. Пару раз Дилан даже приходил к нему просто так – слушал его записи, болтал с другими клиентами. Ни разу за все это время он не видел, чтобы Том кого-нибудь домогался, хотя, по слухам, он именно так и ведет себя.

Сегодня Дилан смотрит на жилище Тома другими глазами и сожалеет, что притащил сюда Лизу. Взгляд падает на грязный ковер, линялые занавески, немытые стаканы из-под кока-колы, плакат «Стримерс». Сам Том похож сегодня на вареного рака – почему-то он вдруг сделался красным с головы до ног. Дилану не терпится поскорее получить товар и уйти, но торопить Тома не следует.

– Слышал когда-нибудь эту песню? – спрашивает Том.

Из проигрывателя несется: «Красивые девочки, ду, ду-ду, ду, ду-ду-ду, ду, ду-ду, ду, ду-ду-ду, ду, ду-ду». Дилан слышал нечто подобное. Перед глазами возникают расплывчатые образы Мариллы и Ла-Ла. Он неуверенно кивает, и Том воспринимает это как «Никогда».

– Лу Рид. Как же быстро все забывается.

– А, точно, – говорит Дилан. В его представлении Л у Рид заплутал где-то в Бермудском треугольнике. Вместе с «Мотт Зе Хупл» и «Нью-Йорк Доллз», прозвучавшими между рок-музыкой шестидесятых, диско и панком, который пришел и уничтожил все. Пристрастие Тома к этому умершему направлению можно объяснить тем, что он гей. И музыку слушает соответствующую. Только бы не заразиться от него.

– Надеюсь, ты не собираешься проглотить все это вдвоем с невестой.

– Не собираемся.

Серый кот Тома по кличке Мэн забрался на колени к Лизе. Она склонилась над ним и принялась ворковать. Ее как будто здесь нет – целиком отдалась общению с Мэном.

– Черт! Наверное, я зря сказал про невесту. Вечно я что-нибудь ляпну. Звонят. Пойду открою.

Не надо, хочет сказать Дилан, но не раскрывает рта.

Слышится звук срывающейся дверной цепочки, Том, пятясь, возвращается в комнату, за ним следом врываются те двое в бейсболках и третий, в капюшоне.

– Сядь, урод! – орет один из них. – Сядь, я тебе говорю!

Том на негнущихся ногах подходит к дивану и садится между Диланом и Лизой, касаясь их обоих голыми бедрами.

– Черт, черт, черт, – скулит он.

– Заткнись! – рявкает один из тех, что в бейсболках.

Все внимание приковывает к себе парень в капюшоне, наблюдатель, мимо которого несколько минут назад прошли Дилан и Лиза.

У него в руке пистолет. Он размахивает им. Пистолет маленький, черный и выглядит серьезно. Троица на диване неотрывно смотрит на оружие, на него же устремлены взгляды черных подростков, даже того, кто держит пистолет. Глазеет на ствол и кот. Кажется, будто и сама комната вытаращила на эту штуку свои невидимые глаза.

Парень с пистолетом явно главарь. Он высокий, и как-то странно двигается. Этот афро, чей кадык похож на сгиб локтя, не кто-то из тысяч незнакомых тебе черных, а тот самый, которого ты знаешь с детства.

– Роберт? – изумленно восклицает Дилан.

– Вот черт, – бормочет один из тех, что в бейсболках.

Роберт Вулфолк так же ошарашенно смотрит из-под капюшона на Дилана. Это чистая случайность. Будто какие-то неведомые силы решили сыграть с этими двумя злую шутку.

– Ты его знаешь? – спрашивает Том.

– Кто этот белый? – интересуется один из троицы.

Лиза склонилась над комком меха и дрожит от страха.

Роберт качает головой. Его удивление прошло. Он разочарован и кипит от ярости.

– Считай, что тебе повезло, сукин сын, – говорит он тихо.

– Убирайтесь ко всем чертям.

– Заткнись, гомик, я не с тобой разговариваю. Ну, что у тебя найдется для меня сегодня, а, Дилан?

Роберт с привычной дружеской фамильярностью обшаривает карманы Дилана и извлекает оттуда двадцатки, десятки и пятерки – будто забирает обратно свои собственные деньги. И Роберт, и Дилан попали сюда хоть и с разными целями, но из одного района, из Бруклина, а значит, все, что происходит, принимается как должное.

Ни разу не ударив Дилана и даже намеком не упомянув о Рейчел, Роберт засовывает пистолет за пояс брюк, указывает дружкам на дверь и сам выходит. Наверное, он забыл, что когда-то обещал прикончить Дилана. Или, как в «Колеснице богов», просто продолжает подчиняться какому-то божеству. Какому именно, он и сам не знает.

Последнее, что слышит Дилан: «Кто этот белый парень, Роберт?» и «Заткнись, ниггер». Незваные гости уходят.

Дилан в растерянности смотрит на Тома.

– Вали отсюда.

– Но…

– Ты их сюда привел? Убирайся.

Дилан прикасается к плечу Лизы, но она с размаху бьет по его руке, невольно прогоняя и Мэна. Неужели кот может описаться от страха при виде направленного на него оружия? Запах мочи, во всяком случае, ощущается теперь где-то совсем рядом, а на джинсах Лизы темнеет пятно.

О-хо-хо.

Выходя на улицу, Дилан боится, что столкнется здесь с Робертом, что эта безумная история еще будет продолжаться. Он напряжен, как натянутая до предела струна. Но Роберта не видно. Навстречу Дилану шагает Линус с завернутой в бумагу пиццей.

– У вас что, проблемы?

Дилан поворачивается к Лизе, чтобы взглядом попросить: «Ничего не рассказывай», но она плачет, пробегает мимо Линуса, закрывая руками пятно на джинсах, хочет поскорее найти утешение у подруг. Ей не следовало оставлять их, вообще соглашаться на это сомнительное предприятие, а может, даже переводиться из Далтона в Стайвесант, выполняя желание родителей, этих старых скряг. Дилан смотрит по сторонам, почти с надеждой, но Роберта нигде не видно, и парней в бейсболках тоже. Другого выхода нет: придется во всем сознаться, хотя это невозможно, невообразимо.

Бруклин лишил возможности познать сегодня прелести психоделии три десятка панков.

Бруклин преследует тебя повсюду, и никто не сможет понять этого – только догадаются, что ты проклят, обречен, и что общаться с тобой небезопасно.

Бруклин помочился на твою белокожую судьбу.

Ты готов зубами вырвать это чертово пятно с джинсов Лизы, лишь бы она простила тебя – но она не простит.

Может, попросить Лизу и Линуса объяснить произошедшее всем остальным при помощи битловской динамики? Джордж Харрисон из Гованус Хаузис погубил сегодня жизнь Пола Маккартни с Дин-стрит. Пусть расскажут и обо всем остальном – о Мингусе, об Артуре Ломбе и Аэромене. И тогда, быть может, Дилану простят и две сотни баксов, которые у него отобрали, и провалившуюся ЛСД-вечеринку. Хотя нет, если он поделится с кем-то своей мрачной историей, то лишь растравит в душе давние раны, которые потом уже не затянутся. К тому же, если взглянуть на вещи трезво, никто ведь не захочет вытягивать его из этого дерьма.

Четырехдорожечный магнитофон хранился в надежном месте: в ломбарде на пересечении Четвертой и Атлантик-авеню, причем не на витрине, а на полке за стойкой. Его владелец не сомневался, что магнитофон вернется к нему: кто мог купить его в этих районах? А записи лежали под половицами, накрытыми водяным матрасом. Там же спрятаны и трубка, наручники, пистолет, остатки наркотиков, уже непригодные для курения или нюханья.

Порой он начинал сомневаться, что записал все композиции, которые звучали у него в голове, а бывало, проникался твердой уверенностью, что спит на денежных мешках Скруджа Макдака, на музыкальном золоте.

В любом случае, если бы в дом пробрался грабитель, ничего не нашел бы – не важно, через окно бы он влез или вошел в дверь, а может, он уже бывал здесь, на первом этаже, тайный агент, человек-крот. Грабителю пришлось бы попотеть, чтобы взять крепость Барретта, второй этаж. В крайнем же случае из всего содержимого тайника нужно будет спасти одну-единственную пластинку на сорок пять оборотов. Записи на магнитных лентах хозяина дома не волнуют. А на семидюймовый сингл вообще наплевать.

Гостиница «Таймс Плаза» располагалась на пути к ломбарду, туда-то Барретт и заглянул по дороге домой с намерением потратить только что полученные деньги. В холле гостиницы постоянно совершались разнообразные сделки. Он вошел и осмотрелся по сторонам, боясь столкнуться здесь со Старшим.

– Эй, красавчик! А я тебя знаю.

– Не-е, ошибаешься. Ты не можешь меня знать, но это дело поправимое.

– Еще как могу. Я знакома с твоим отцом и с сыном. Никогда тебя здесь не видела, но знаю.

– Послушай, крошка. Я часто здесь появляюсь. Ты меня с кем-то путаешь.

– Ты певец.

– Ну да.

– Если бы ты приходил сюда раньше, я обязательно узнала бы тебя, потому что общаюсь с твоим отцом. Он религиозный человек. И все рассказал мне о тебе.

– Интересно, что?

– М-м… Хм… Нет, я не хочу об этом говорить.

– Может, он и мне о тебе рассказывал?

– Вряд ли.

– Послушай, детка, ты, случайно, не знаешь тех парней с Тринидада, которые все время здесь ошиваются?

– Может, и знаю.

– Я сразу понял, что ты со всеми тут знакома, потому и спросил, – певуче протянул Барретт, понизив голос на одну октаву.

1981 год. Никто еще не слышал слова «крэк». И еще долго не услышат, по меньшей мере года два-три. А тот наркотик, что завезли недавно в Штаты из Ямайки, с Тринидада, с Наветренных и Подветренных островов, называют пока по-разному: бейс-рок, грэвел, роксанне. Вскоре, когда ему подберут подходящее имя, его Колумбийско-Голливудско-Нью-Йоркско-Карибско-Майамская история забудется. Крэк станут считать смертоносным метеоритом, прилетевшим с неизвестной планеты, из гетто под названием Криптонит. В этот переходный период многие еще будут путаться, утверждать, к примеру, что бейс-рок и фрибейс – совершенно разные вещи, а Барретт Руд-младший, хоть и будет везде повторять: «Черт возьми, старик, я, можно сказать, свидетель его появления на свет, я и ребята из Филли практически изобрели этот самый фрибейс!» – не захочет возражать.

Но речь не о химии, не о семантике и не об авторских правах. В любом случае это изобретение Барретта Руда-младшего далеко не первое из тех, за которые он не получил ни похвал, ни гонорара. Сейчас самое главное – выяснить, как называет эту штуку заговорившая с ним женщина и может ли она помочь раздобыть ее.

– Возьмешь меня с собой на вечеринку, крошка?

Вечеринка! Слова прозвучали как «Сезам, откройся!».

– Конечно, возьму. Только покажи, в какую сторону идти.

Порой тебе казалось, что ты превратился в гостя из будущего – когда шел по своему району.

Тротуар вдоль дороги ничуть не изменился. Но хотя ты никогда не взлетал выше, чем в тех незабвенных прыжках за сполдином, твое сознание парило сейчас где-то в заоблачных далях, как выпущенный на волю воздушный шарик, и некогда наизусть заученные трещины под ногами ты уже не узнавал.

В почтовом ящике лежали образцы заявлений для поступления в Йельский университет, о котором было глупо и мечтать, Калифорнийский университет в Беркли, лучший вариант, по мнению Авраама, но не для Дилана, и в Кэмден, – заведение с несколько сомнительной репутацией и при этом единственное место, где он действительно хотел бы учиться. Если мальчик из Говануса замахивается на один из самых дорогих в Америке колледжей, значит, этот ребенок из Бурум-Хилл. Ну или из Бруклин-Хайтс.

Бегущий Краб с ее безумной страстью кубогой нищете могла катиться к чертовой матери.

В любом случае последнюю открытку от нее ты получил черт знает когда.

Чтобы стать студентом одного из престижных колледжей Америки, ты был вынужден работать после уроков весь последний учебный год, а потом еще и целое лето. Но даже добавив к заработанному сэкономленные школьные стипендии и карманные деньги, ты не набрал нужной суммы – тринадцать тысяч долларов за обучение в колледже. За недостающим пришлось обращаться к отцу. Авраам, когда Дилан назвал ему эту цифру, медленно осел на стул и перевел дыхание.

Большие запросы – большие затраты.

Он надевал красный передник и продавал на Монтегю мороженое девочкам из Сент-Энн, с которыми мечтал совсем скоро оказаться в стенах одного колледжа. Не плюй в их вафельные стаканчики за то, что они воротят от тебя нос: сияющему рассвету всегда предшествует непроглядная тьма.

В зимние месяцы посетителей почти не было, в основном мамаши, приходившие, чтобы купить своему чаду на день рождения целую гору мороженого. Дилан постоянно простужался, лакомясь во время уборки остатками, и домой еле плелся – по Генри-стрит до самой Эмити, потом через Корт и Смит. Дин-стрит для него была теперь просто дорогой, он ходил по ней, опустив голову, не желая быть замеченным людьми из прошлого.

Но однажды какой-то долговязый пуэрториканец все же узнал его и окликнул:

– Эй, Дилан!

Он поднял голову и увидел не то Альберто, не то Дейви. Кое-кто, казалось, никогда не уходил из квартала. И не уйдет.

Объяснить им, что не следует с тобой здороваться, потому что ты больше не живешь здесь, ушел в другом направлении, естественно, невозможно. Гораздо проще сказать: «Привет, Альберто! Как дела?» Натянуто улыбнуться или даже хлопнуть бывшего приятеля по ладони.

В последнее время Дилан почти никогда никого не встречал здесь, каждый вечер словно телепортируясь к себе домой. Его расписание было составлено так, что он проходил по этим улицам в тот момент, когда они пустовали.

Однажды за завтраком Авраам сказал:

– Я видел твоего друга Мингуса.

– М-м…

– Он постоянно спрашивает, где ты, удивляется, что ты пропал куда-то.

Все дело было в том, что потребности Мингуса теперь пугали Дилана. Наркотики, темная грязная комната – сейчас все это казалось ему чем-то невозможным, навсегда оставленным позади. Когда его начинала мучить совесть за столь усердное невнимание к лучшему другу – а случалось это почти каждый день, – он напоминал себе, что у Мингуса осталось кольцо.

Подарок Аарона К. Дойли служил своего рода печатью, удостоверявшей то, о чем Дилан больше не отваживался размышлять.

– Мне показалось, Мингус плохо выглядит, – продолжал Авраам. – Когда я поинтересовался, все ли у него в порядке, он только рассмеялся и попросил у меня доллар.

– Ты дал?