Текст книги "Бастион одиночества"

В один из этих дней, уже приземлившись, на обратном пути я наткнулся на Джуни Элтек. Джуни была стройной хиппи из «Освальда», которую частенько в поздние часы заставали в комнате Би. Мы подозревали, что Би с ней спит, но тот никогда в этом не сознавался. Раньон называл ее «Аспект». В тот день Джуни в одиночестве гуляла по лесу. По выражению ее лица я понял, что она видела меня в воздухе.

– Чем ты здесь занимаешься? – ошеломленно спросила Джуни.

– Тренирую летные навыки.

– О!

– Круто?

– Еще бы!

Пристрастие к кокаину, сленг и полеты – все, что представлялось мне раньше опасным, – здесь даже не пахли угрозой. И неудивительно. Кэмден для того и был создан: чтобы все чувствовали себя здесь уверенно и ничего не боялись. Вот в таком я пребывал состоянии, когда однажды поздним вечером в начале декабря мне позвонил Артур Ломб.

Глава 7

Артур говорил торопливо. За несколько месяцев до ареста Мингуса и осуждения его на десять лет тюрьмы Руд, Ломб и Вулфолк завязали странное предпринимательское партнерство. Вылилась эта затея в нечто еще более непостижимое: сотрудничество Артура и Роберта. В общем, эти двое взяли деньги, которые я заплатил им за комиксы и кольцо, где-то наскребли недостающую часть суммы, купили гидрохлорид кетамина и благополучно его перепродали, в том числе и Барретту – я сразу об этом догадался. На выручку они купили новую партию товара, решив повторить операцию. Но Роберту вдруг понадобились деньги, и он в сопровождении каких-то дружков из Гованус Хаузис явился к Артуру и потребовал свою долю. Мать Артура перепугалась и позвонила в полицию. Роберт озверел и пообещал, что убьет Артура, если тот в назначенный срок не принесет ему требуемую сумму. Артур теперь боялся показываться на улице: черные приятели Роберта отлично запомнили его белое лицо и знали, что он должен Роберту деньги. Барретт же еще перед Днем благодарения уехал в Филадельфию к какому-то врачу и до сих пор не вернулся…

Я остановил Артура. Признаться, я был рад, что меня не касаются все эти новости Дин-стрит.

– Мингуса больше нет, защищать тебя некому, – произнес я с чувством глубокого удовлетворения.

В ответ из трубки донеслось лишь тяжелое дыхание Артура, и я уловил в этой неподдельной панике призрачное напоминание о притворных приступах астмы.

– Купи билет на «Грейхаунд», – сказал я. – За пару дней мы продадим твой товар, можешь не сомневаться. Вернешься в Бруклин с нужной суммой.

Уговаривать Артура не пришлось. На следующий день, во вторник, любуясь устилающим землю первым снегом, я стоял на автобусной станции в Кэмдентауне. Подъехавший автобус начертил на девственно ровном снежном покрове две глубокие полосы и со вздохом остановился. Водитель выскочил из кабины и направился к багажному отсеку. Артур, приехавший без багажа, вышел из автобуса и, дыша в приставленные ко рту ладони, двинулся ко мне. Одет он был в легкую не по сезону короткую куртку. На плече висела спортивная сумка «Адидас».

– Ты здесь учишься? – спросил он в замешательстве.

– Это город. До колледжа отсюда три мили.

Артур посмотрел на меня недоуменно.

– Не волнуйся. Запросто туда доберемся, – хвастливо сказал я. Так у нас было заведено: старшекурсники или аспиранты на машине, а порой и кто-нибудь из профессоров, по особому стилю одежды безошибочно узнавали тебя среди местных жителей, останавливались, забирали и везли по узким улочкам умирающего индустриального центра, по трассе 9А, проложенной среди леса, до самого колледжа. Мне хотелось произвести на Артура впечатление. Я взял его сумку, и мы зашагали мимо закусочной «Данкин доунатс» к серой мокрой дороге.

Нас подобрал в городе сам Ричард Бродо, директор колледжа. Быть может, он приезжал сюда полакомиться пиццей. Я представил Артура, назвав его другом, приехавшим навестить меня из Нью-Йорка. Бродо сдержанно поприветствовал Артура и тут же напомнил мне, что посетители, остающиеся в студенческом общежитии на ночь, обязаны зарегистрироваться. Кроме того, они не имеют права находиться на территории городка более трех суток. Я заверил его, что мы не нарушим правила. С того дня, когда Бродо рассказывал нам о двух пиццах из его детства, он заметно постарел – так мне показалось. Неужели три месяца в Кэмдене для ректора были столь же насыщенными, как и у меня? – задался я вопросом. Признаться честно, мне стало жаль Бродо. То, что он предложил подвезти нас, служило доказательством его тщетного желания завоевать доверие студентов, найти наконец свое место в царстве бессистемности – место, которое до сих пор ему не удалось отыскать.

Дворники сбивали снег к краям ветрового стекла.

– Ты тоже учишься в колледже, Артур? – поинтересовался Бродо.

– Э-э… Гм… Я собираюсь в Бруклинский колледж. Только… гм… мне надо сдать еще парочку зачетов. В общем, я решил поступать в следующем году.

Его не вполне внятное объяснение заставило Бродо переменить тему разговора. Он улыбнулся и заметил:

– Для вермонтской зимы ты оделся не очень подходяще.

– Не-а, нормально, – ответил Артур. – Сэр.

Бродо довез нас до самого «Освальда», хотя кто угодно другой высадил бы возле будки охраны. Мне вдруг нестерпимо захотелось пригласить его в гости, и я задумался, бывал ли он хоть раз в студенческих общежитиях. Наверное, нет. Вот бы Мэтью удивился. Назвал бы мой порыв «Дево». Я не боялся, что Бродо увидит у нас наркотики или украденное имущество городка – мы никогда не забывали об осторожности. Но в последний момент я все же отказался от своей безумной затеи.

– Желаю приятно провести время, Артур. Может, надумаешь поступить в следующем году в наш колледж.

– Гм… Да, было бы здорово. Спасибо.

Буквально за два дня Артур Ломб прославился на весь Кэмден. Своими широченными джинсами, толстыми шнурками, несвязной речью, постоянными упоминаниями рэпа и граффити, а также неподдельным изумлением, в которое его привело наше обиталище, Артур поразил моих новых друзей и стал живым доказательством того, что все мои рассказы о Бруклине – не пустая болтовня. Как ни смешно, но Артур ошеломил студентов своей реальностью. Когда он заявлял, что должен пересчитать деньги, прежде чем отдать им наркоту – я, Артур и Мэтью убили все утро на раскладывание порошка по бумажным пакетикам, – мои однокашники снова и снова убеждались в его «уличной закалке». Наконец-то в городке появился настоящий наркоделец. Артур чувствовал, что привлек к себе общее внимание, и, как мог, этим пользовался. Так что было сложно определить, кто над кем смеется.

На третий день пребывания Артура в городке Раньон и Би отвезли нас в город. В хозяйственном магазине мы стащили по банке «Крайлона» и «Красного дьявола». Вечером того же дня мы вчетвером разрисовали боковые стены «Освальда», потом местную пивную, а заодно и здание отделения искусств. Мы с Артуром украсили Кэмден «истинно» бруклинским граффити, воспроизвели на стенах тэги «ДМД» и «БТЭК» – группировок, парни из которых когда-то подписывали слово «той» над нашими собственными метками. Здесь все эти буквы ровным счетом ничего не значили, хотя если бы мы вывели их на какой-нибудь стене в Бруклине, то вскоре познакомились бы с реанимацией в «Колледж Хоспитал». Раньон и Би несколько раз написали большими буквами «КОРОЛЬ ФЕЛИКС» – слова из какой-то их личной шутки. А затем, увидев, как ловко мы с Артуром орудуем распылителем, отказались от этого занятия.

Наверное, Артуру казалось, что он попал на съемки «Субботнего шоу» под названием «Наркоделец-самурай» или «Нанюхавшиеся кокаина в Вермонте». Я старался вести себя так, словно полностью адаптировался к местной жизни и нахожу нынешние условия своего существования привычными и естественными. При этом страстно желал, чтобы Артур усвоил одну вещь: Дилан Эбдус был на Дин-стрит подобием принца в нищенских одеждах, лишь выжидающего возможность занять свой трон. Естественно, я не хотел даже упоминать о произошедшем между Мингусом, Барреттом-младшим и Старшим. И отказывался признаваться самому себе в том, насколько долго я знаком с Артуром. Я даже об Аврааме ни разу не завел речь, только хвастливо заявил, что отцу почти ничего не известно о том, как я здесь живу. А ведь именно он внес большую часть платы за мое обучение. Но в тот момент это казалось мне незначительным.

В пятницу утром мы ужаснулись при виде своих художеств. Ярко-красные, наспех выведенные на пасторально-белых стенах буквы в свете солнца смотрелись шокирующе. Создавалось впечатление, что мы с Артуром, будто лунатики, вставшие с постели, отобразили в этом псевдоискусстве свои городские кошмары. В столовой только и говорили о том, кто мог это сделать, а Раньон и Би шепотом заверяли меня, что бояться нам нечего.

Мы лишь по-новому оформили нашу детскую площадку, только и всего.

По правилам, мне следовало уже сегодня посадить Артура на автобус и отправить обратно в Нью-Йорк, но я плевать хотел на все установления. Я жаждал показать ему пятничную вечеринку – в тот день она проводилась в «Крамбли Хаус». По городку гуляли слухи, будто я устроил у себя в квартире распродажу дури по сниженным ценам, а у Артура уже набралась сумма, которую требовал Роберт Вулфолк. Но мы желали устроить себе еще одну грандиозную ночь – и заодно употребить остатки наркоты.

Квартира была в нашем полном распоряжении. Мэтью в последнее время ночевал у подруги-второкурсницы, которая жила за пределами городка, в северной части Кэмдена, поэтому Артур расположился в комнате Мэтью. Я спал в гостиной, где, кроме кровати, стоял еще диван и был устроен камин. В тот день мы бесцельно слонялись по квартире, освещенной бледным декабрьским солнцем, приходя в себя после минувшей ночи и готовясь к следующей. Артур не выносил записи «Дево», «Уайр» и «Резиденте», которыми мы заслушивались в эту пору, поэтому залез в фонотеку Мэтью и выбрал альбом «Дженезис». В конце концов мы завалились подремать, я – на свою кровать, Артур на диван. Болтать нам было, по сути, не о чем. За нас говорила истерически-завораживающая музыка.

Внезапно раздался громкий стук в дверь. Оказалось, это не покупатель, а уборщица – женщина, имени которой я не знал, хоть и видел ее уже в сотый раз. Бледная, полная, согбенная – я смотрел на эту тетку как на старую каргу, хоть и было ей максимум лет сорок. В обязанности уборщицы входила чистка туалетов, поэтому мы всегда без слов впускали ее. Едва заметно кивнув Артуру, она удалилась в комнату Мэтью, к которой примыкала ванная. Я перевернул пластинку и вновь завалился на кровать.

Уборщица была из армии «серых» местных жителей – владельцев частных домов и земельных участков. Их отличали бесцветность и готовность раболепствовать, они усердно выполняли свою работу и обращались со студентами настолько почтительно, что были почти незаметны. Мы знали имена некоторых из них – людей в возрасте, отдавших Кэмдену по двадцать – тридцать лет, переживших несколько поколений не только студентов, но и профессоров и превратившихся в своего рода талисманы колледжа. Точнее, знали из прозвища – Скрампи, Рыжий. Их постоянно видели с газонокосилкой или снегоочистителем. Уборщицы же туалетов практически ни с кем не общались. Раньон называл этих служащих «людишками», а однажды даже поднял бутылку с пивом и сказал:

– Хотел бы я когда-нибудь сердечно поблагодарить людишек, в особенности того из них, который в субботу, пока я кайфовал, убрал мою блевотину из коридора.

«Дженезис» не успели доиграть до конца, когда в дверь вновь постучали. На сей раз Карен Ротенберг и Эвклид Барнс. С ними дружила Мойра, впрочем, и я, наверное, тоже. Теперь эти двое стали еще и моими клиентами – они уже приходили к нам за наркотой в эти дни. Высоченный Эвклид учился на предпоследнем курсе. Темные длинные волосы, которые он никогда не затягивал в хвост, постоянно лезли ему в глаза. Это был безобидный апатичный гей, вечно роптавший на судьбу за то, что в колледже не может найти себе сексуального партнера. Карен выступала в роли его защитницы – темноволосая упитанная девица с готическим макияжем и утомленным выражением лица. Вечно крутясь возле Эвклида, она производила впечатление человека, который оберегает себя от своих же тайных желаний. Однажды, несколько недель назад – по меркам Кэмдена, это целая вечность – мне пришлось отразить двойное нападение Карен и Эвклида. Теперь оба сосредоточили внимание на Артуре – безумном детище Бруклина.

Эвклид снял куртку, бросил ее на стул, достал пачку сигарет и принялся вертеть в руках.

– Что слушаете? – полюбопытствовал он.

– «Дженезис», – ответил я.

– Чушь. На «Дженезис» ни капли не похоже. Убавь громкость.

– Где Мойра? – спросила Карен.

– Понятия не имею.

– Она сказала, встретимся у вас.

– Впервые слышу.

Карен плюхнулась на диван у ног Артура, выдергивая его из дремы. Было похоже, что эта парочка подцепит его быстрее, чем я ожидал.

– Я почти на мели, – сознался Эвклид, закуривая сигарету. – Предки что-то долго не перечисляют деньги. – Он вытащил четыре двадцатки и бросил их на столик. – Это все, что у меня осталось.

– Да и у нас уже почти ничего нет, – сказал я. Артур, потирая глаза, принял сидячее положение.

Эвклид недовольно нахмурился.

– А я думал, к вам теперь постоянно можно обращаться.

Он перевел взгляд на Артура – сопровождение наркотиков, прибывших из Нью-Йорка в Кэмден. Я вдруг сообразил, что наш бизнес не должен вот так просто закончиться. К своему посредничеству я относился как к забаве, к несерьезному подражанию деятельности Раньона и Би. Но, быть может, и Раньон с Би смотрели когда-то на свои первые сделки с иронией.

– Ужасная музыка. Какие-то мелодии троллей.

– Что еще за мелодии троллей? – спросил Артур.

– Музыка, которую слушают тролли, – ответил Эвклид, качая головой, что означало: если ты не понимаешь, о чем речь, это трудно объяснить. – Я сразу сказал, что Дилан и Мэтью под влиянием «Освальда» изменятся, но не думал, что это произойдет так быстро.

– Эта общага – рассадник троллей, – согласился я.

– О-ой! Пожа-алуйста, поставьте вот эту, – протяжно, как ребенок, взмолилась Карен, достав из стопки пластинку «Психоделик Ферс».

– Черт, я терпеть это дерьмо не могу, – полусонно пробормотал Артур, и мы трое рассмеялись.

– Сама поставь, – сказал я. Карен поменяла пластинку и прибавила звук. Ричард Батлер зарычал песню «Да, влюбиться». Под эти звуки растворилась дверь, в комнату без стука вошла Мойра и присоединилась к нам. Артур, высыпав на кусок стального листа порошок, принялся разделять его на дорожки. За четыре дня Артур освоился с местными порядками. По его представлениям, продавец не должен принимать наркоту вместе с клиентами, но здесь эти правила не имели значения.

Я был счастлив видеть Мойру. Компания Артура, Раньона и Би успела мне поднадоесть, я скучал по Мойре. Меня радовало и то, что она пригласила ко мне Карен с Эвклидом и что вошла без стука. Признаться, когда Мойра села рядом со мной под рев гитар, при котором разговаривать не имело смысла, я подумал, что, может, даже люблю ее и что хотел бы стать для нее чем-то большим, чем просто партнер по сексу. В постель мы затащили друг друга двумя днями позже, после отъезда Артура, совершив очередную ошибку, которая дорого мне обошлась. Но тогда я просто сидел и улыбался, надеясь, что Мойра разделяет мои чувства.

Мы все стали нюхать кокаин Артура. Когда он выразил по этому поводу недовольство, я закрыл ему рот, заплатив за часть порошка деньгами, которые достались мне как посреднику. Если честно, каждым своим жестом я старался досадить Артуру. Внешне относясь к нему как к закадычному другу, я лишь маскировал свои истинные чувства. Пока мы нюхали кокаин, Карен и Эвклид засыпали Артура вопросами: «Почему ты никогда не завязываешь шнурки? Удобно ли ходить в таких джинсах? Не пытался ли кто-нибудь когда-нибудь подергать тебя за штанины?» Когда Артур посмотрел на меня с мольбой о помощи, я отвернулся, обнял Мойру и засмеялся. Любуйся, Артур: У меня есть девочки и друзья, и веселье, посмотри, какой я крутой. Если бы ты только знал, насколько замечательная у меня будет жизнь, то никогда бы не променял меня на Мингуса. А он никогда не променял бы меня на тебя. Мы с Артуром словно до сих пор играли в шахматы, два жалких зануды на крыльце Пасифик-стрит. Я наконец сразил его ферзя, но позволял ему продолжать игру, хоть и знал наверняка, что он проиграет. Через пару дней я собирался отправить Артура назад, к Роберту Вулфолку. Но сначала хотел показать ему все, что он потерял, – все, что я выиграл.

Было пять часов. В столовой уже выстроилась в очередь первая волна студентов. До вечеринки в «Крамбли» оставалась еще уйма времени, но на дворе уже сгустились сумерки, мы ловили кайф под надрывную музыку. У нас полным ходом шла собственная вечеринка. Тащиться на ужин было неохота. Если бы мы проголодались, Карен могла свозить нас в город – пять человек легко разместились бы в ее «тойоте». Я знал, что скоро к нам подтянутся и другие: кто за наркотиками, кто просто так. И что вот-вот вернется Мэтью со своей подружкой – ужасно скучной, заражавшей и Мэтью своим постоянным унынием. Знал, что потом мы всей толпой поднимемся к Раньону и Би, а затем будем пить безвкусные напитки, смотреть на своих друзей и врагов, танцевать в «Крамбли», непохожие на себя и все же остающиеся прежними. В какой-то момент Эвклид пристанет к Артуру, позоря и себя, и его. Попытки утешить парня превратятся в настоящую драму, которая не завершится до самого рассвета. Все понимали, что вечер пройдет именно так, и никто не мог ничего изменить – в этом-то и состояла вся прелесть. Распорядок пятничного вечера был вырезан в камне.

Уборщица вышла из соседней комнаты, прижимая к себе желтое ведро со всем остальным внутри него, будто защищалась. Наверное, прислушиваясь в уборной к звукам из нашей комнаты, она дрожала от страха и молила бога поскорее отправить нас на ужин. Но время шло, мы никуда не уходили, поэтому ей ничего не оставалось, как собраться с духом и покинуть свое убежище. Ей предстояло пройти мимо нас пятерых, сидящих на кровати и диване, обогнуть кучу пластинок, которые Карен разбросала по полу. Уборщица прошмыгнула к двери с проворностью и безропотностью жертвы. Мне показалось, она даже пробормотала «Простите», быть может, мысленно. Был ли ей понятен смысл нашего разговора о наркоте или нет, не знаю, но во всяком случае в ее кроличьих глазах – она прятала их, торопливо шагая к выходу, – я увидел страх.

Когда дверь за ней закрылась, мы, все пятеро, купающиеся в звуках безумной музыки, умолкли как по команде.

Из руки Карен выпал свернутый в трубочку доллар. В ошеломлении она прижала ко рту ладонь.

– Что. Это. Было.

– Черт! – воскликнул Артур.

– Я совсем забыл, что она здесь, – пробормотал я, не обращаясь ни к кому конкретно. Мысли замелькали в голове с бешеной скоростью. Я допустил чудовищную ошибку.

– Думаете, она видела? – спросила Карен, расширяя свои как будто птичьи, накрашенные черным глаза.

– Конечно, видела, – ответила Мойра. – Или тебе так не кажется?

Мы поняли, что нас застукали, но еще не знали, что за этим последует. Несколько лет назад – Мойре наверняка была известна эта знаменитая кэмденская история – одного студента, распространявшего наркотики, заботливо предупредили о том, что к нему собирается наведаться полиция Вермонта. Кто-то из сочувствующих однокурсников посоветовал ему закрыть квартиру и на выходные исчезнуть из городка. Кэмден старательно оберегал своих студентов от нежелательных стычек с законом, очевидно, считая, что талантливым эксцентричным деткам не под силу вписаться в жесткие рамки взрослого мира. И что в тягостные учебные годы они имеют право жить как хотят. Такова была негласная установка нашего учебного царства, раскинувшегося посреди леса.

Итак, одна из «людишек» узнала, что в моей квартире в «Освальде» коллективно нюхают кокаин. Чем это мне грозило? Вероятно, ничем. Уборщица могла никому ничего не сказать. Или вообще не понять, что именно она видела. Главное, я не продавал в этот момент наркотики. Наверное, следовало сделать вид, что не произошло ничего сверхъестественного – просто забавная нелепость. В голове у меня зазвучал голос Раньона, уговаривающего взглянуть на ситуацию именно так. Я попытался заставить себя не вспоминать слова, которые мы произносили – которые она могла слышать.

– Кошмар, – сказал Эвклид, нарушая затянувшееся молчание. – Уборщица, запертая в ванной, будто сексуальная рабыня. Неужели вы думали, что мы о ней не узнаем?

– Определенно она не моя сексуальная рабыня, – ответил я.

– Даже и не пытайся откреститься теперь, – продолжил дразнить меня Эвклид. – Ты и Артур, вы оба грязные животные. Хорошо еще, что мы пришли, и бедняжке удалось сбежать. А кормить ее вы собирались? И угощать наркотиками?

– Само собой, старик, – ответил Артур, забавляясь шуткой. – Платить в жизни приходится за все.

– Я так и подумал, – произнес Эвклид.

– А хорошо, что она свалила, – сказала Карен. – Я захотела по-маленькому.

– Представляю, как ты напугала бы ее.

– Сходи посмотри, не развела ли там эта рабыня костер, – велел Эвклид. – Может, ей пришло в голову подать дымовой сигнал своим подругам.

– И проверь, не сожрала ли она мыло, – добавил Артур.

Страсти улеглись, и наша теплая компания продолжила отдыхать. Когда появился Мэтью, мы вновь вернулись к недавней сцене, наперебой рассказывая ему сильно приукрашенные подробности: женщина промчалась мимо нас с пугающей скоростью, Карен чуть не надула в штаны, Артур подумал, что это агент ФБР по борьбе с наркотиками, и чуть не проглотил все, что оставалось. В десять вечера, ужиная в «Ле Шеваль» – спасибо кредитной карточке мамы Карен Ротенберг, – мы все еще смеялись, вспоминая про уборщицу. На следующий день я поведал эту историю Раньону. Тот, как я и предполагал, посоветовал не придавать особого значения случившемуся. Вскоре все забылось.

Спустя две недели никто из нас уже не вспоминал и о визите Артура Ломба – слишком много событий происходило с нами каждый день. Мы с Мойрой пережили наш третий роман, разбившийся о чудовищное взаимное непонимание, и с помощью друзей преодолели душевную боль, описать которую были бы не в состоянии. Подобно самому студенческому городку, окутанному сумерками и холодом, мы съежились, замороженные зимой, поэтому подходивший к концу семестр казался нам чем-то второстепенным. Главное, что всех интересовало, – где провести каникулы. В Стимбоате? На Мастике? Лично я собирался обратно на Дин-стрит, но не особенно над этим задумывался. Мои мысли витали вокруг дней грядущих. С кем мне удастся переспать в следующем семестре? Я уже наметил себе несколько девочек, на которых в самом начале почему-то не обратил внимания. А впрочем, прошедший семестр уже как будто омертвел, а вместе с тем умерли и все его ошибки и радости.

Вот в таком настроении я явился в последний учебный день на встречу с куратором, Томом Суиденом. Этот человек был еще и моим преподавателем по курсу искусства скульптуры – типичный кэмденский ваятель. Неприветливый, неразговорчивый, завзятый курильщик, в неизменно пролетарской одежде – рабочих ботинках и заляпанных гипсом джинсах. Он чем-то напоминал парня из рекламы «Мальборо». Мы недолюбливали друг друга: меня раздражала его деланная страсть к бедности и фальшивая неграмотность, его – моя ложная неординарность и напускная искушенность. Тем не менее, мысленно разделяя преподавателей на тех, кто более близок студентам, и консервативных властолюбцев, я относил Суидена к числу «своих». Не знаю почему, возможно, потому, что был уже опьянен колледжем.

Суиден ждал меня в своем кошмарном кабинете в одном из зданий отделения искусств, окруженный переполненными пепельницами и кипами бумаг. Когда я явился – с десятиминутным опозданием, – он, сдвинув брови, изучал мои оценочные листы. Значит, теперь ему было известно, что социологию я провалил, а по английскому не сдал последнюю контрольную.

– Неважные ваши дела, – произнес Суиден, складывая в стопку листы.

– За английский можно не волноваться, – сказал я, словно находился на переговорах о купле-продаже. – Работа наполовину готова.

На самом деле я даже не притрагивался к ней.

Заляпанными пальцами Суиден почесал щетинистый подбородок. Подобно Брандо, он играл роль ниже собственного уровня, и это причиняло ему боль. Он не умел спонтанно облечь свои глубокие мысли в банальные слова, поэтому лишь хмурился.

– К концу семестра я еще больше увлекся скульптурой, – сказал я, прибегая к лести.

– Да, но… – Суиден замолчал, предоставляя нам обоим возможность по своему усмотрению додумать начатую фразу.

– А нетрадиционную музыку я сдал, – сообщил я.

– Доктору Шакти?

– Но это не основной ваш предмет. Я прав?

Как будто Суиден не знал, что провалить нетрадиционную музыку было невозможно.

– Вас что-нибудь… – Он то и дело поглядывал на дверь. – Вас, Дилан, что-нибудь не устраивало в первом семестре?

– Нет. Просто, наверное, это был период адаптации. После каникул я постараюсь сконцентрироваться. На занятиях и на остальном… Меня все устраивает.

Суиден опять почесал подбородок. По-видимому, взвешивая мои слова и оценивая, можно ли на этом завершить беседу. Раздался стук в дверь.

– Да-да, войдите. – В голосе Суидена я уловил нотки раздражения, но не удивления.

На пороге стоял Ричард Бродо, ректор.

– Я просмотрел эти документы, – произнес он, показывая Суидену папку с какими-то бумагами. Суиден что-то проворчал, кивнув на стол. Бродо добавил папку к остальным кипам.

– Ричард… Гм… Это Дилан Эбдус, – с явной неохотой сказал Суиден. – Мы как раз беседуем.

Бродо пожал мою руку и пристально посмотрел мне в глаза.

– Ага, – ответил он. – Мы совсем недавно виделись.

– Точно, – согласился я. – Здравствуйте.

– Я вас подвез, правильно? Еще шел снег.

– Да.

– Как поживает ваш друг?

– Хорошо, наверное. Хорошо.

– Что ж, не буду вам мешать, – деловитым тоном произнес Бродо. – Документы просмотрите, когда сможете. Это не срочно.

– Ладно. – Суиден скорчил гримасу.

Бродо ничуть нам не помешал. После его ухода Суиден почти ничего больше мне не сказал. Только пожелал хороших каникул и удачи в написании контрольной. Закуривая сигарету, добавил еще: «Всего вам доброго». По-видимому, только для этого он меня и вызывал.

Письмо пришло спустя чуть меньше недели. В Бруклин. На имя моего отца. Авраам отдал его мне за завтраком, в распечатанном конверте, сдержанно произнеся лишь:

– Это, насколько я понимаю, тебе.

Письмо пришло накануне. Очевидно, Авраам читал его и перечитывал весь день и вечер, прежде чем решился отдать мне.

Оно было напечатано на тисненой кэмденской бумаге и заверено подписью Ричарда Бродо. В нем сообщалось, что за неоднократное нарушение установленных в Кэмдене правил – поселение у себя на длительный срок гостя, хранение и употребление наркотиков, – меня отчисляют из колледжа до окончания учебного года, то есть до того момента, когда мое дело будет разобрано на студенческом совете. Отчисление производилось и по другой причине: к концу первого семестра я не набрал академического минимума баллов. По истечении определенного срока меня обещали пригласить на экзамены для повторного поступления в колледж.

Выходило, что легенда о студенте из «Фиш Хаус», которому посоветовали на время прикрыть нарколавочку, основывалась на реальных событиях. Кэмден и впрямь умел защитить себя от столкновений с полицией. А также от меня и Артура Ломба. Избегая встречаться взглядом с Авраамом, я засунул письмо в карман джинсов. Отец продолжал завтрак, а потом вдруг в порыве зачитал мне газетное объявление о смерти Луи Арагона, французского поэта, простившегося с жизнью в возрасте восьмидесяти пяти лет. Теперь я мог делать что хотел – я был свободен. Закинув за спину рюкзак с недоделанными контрольными и подарками для друзей из Стайвесанта, я вышел из дома и направился к трамвайной остановке на Невинс. Дин-стрит ничуть не изменилась. О том, что я куда-то уезжал, напоминало лишь письмо в кармане.