Текст книги "Бастион одиночества"

Барретт купил билет, вошел в зал и устроился на свободном месте под балконом. «Бинго Лонг» давно начался, может, даже подходил к концу. В прохладном воздухе отвратительно пахло. Огромный зал был заполнен на две трети, сидевшие группками зрители курили, смеялись, переговаривались и изредка поглядывали на экран. Из самых дальних и темных уголков раздавались повизгивания и стоны. Какая-то женщина на балконе, судя по звукам, рожала двойню, и никому не было до нее дела. Барретт попробовал прочность кресла и откинулся на спинку. Перед входом в кинотеатр он купил бутылочку «Кольта», пронес ее в коричневом бумажном пакете, даже не пытаясь спрятать от билетера. Вырвавшийся газ произнес что-то вроде «шафффф», зрители на ближайших сиденьях, услышав этот звук, наверняка подумали: «А я, болван, не додумался купить».

«Бинго Лонг» оказался совершенной дрянью. Явно переборщили с диксилендовским джазом, с Билли Ди Уильямсом, очевидно, вообразившим себя Редфордом в «Афере», и с Джеймсом Эрлом Джоунсом. Фильм быстро подошел к концу. Началась «Автомойка», и все казалось замечательным – галдящие зрители, прохлада, «Кольт», который, по счастью, не успел закончиться к началу второго фильма. Большинство зрителей пришли сюда в основном из-за «Автомойки», но с ее началом нисколько не притихли.

Он увидел их в перерыве, когда зал озарился светом. Черная курчавая голова, а рядом светлая, рядов через двадцать от него, почти у самого экрана, откуда изображение кажется чересчур увеличенным. Узнать их было легко – по синим кедам, упертым в спинки передних сидений. Видимо, Мингус позвал Дилана, да, скорее всего. И потащил его к «Радиосити», чтобы продать билеты. Загнали, наверное, за бешеные деньги каким-нибудь выряженным белым. И вернулись в Бруклин, решив сходить в кино. Точно Мингус прочел днем мысли отца. Хотя телепатия здесь совсем ни при чем. Любой нормальный человек в Бруклине пошел бы сегодня в «Даффилд», даже тот, которому утром принесли два бесплатных билета на концерт Рея Чарльза. Какой дурак не воспользуется возможностью посидеть в прохладном темном зале, поглумиться над «Бинго Лонг» в волнительном ожидании «Автомойки» и побалдеть под музыку саундтрэка «Роуз Ройс»? Присутствие здесь Мингуса говорило о том, что со здравым смыслом у него полный порядок.

Да, да, именно так все и случалось: одна-единственная песня могла разрушить человеческую жизнь. На одинокого парня насылалось музыкальное проклятие, и он бывал раздавлен, как крошечный жук. Песня, та самая песня, прилетала из ниоткуда, находила его, завладевала всем его существом. Становилась его чертовой судьбой, привязывалась к нему крепко-накрепко. Попсовая мелодия, которую слышишь буквально повсюду.

Или делалась дорожкой, ведущей к разрушению, превращалась в фатальный лейтмотив жизни. Все сужалось до ритма ударных, звучания непреклонной бас-гитары и посредственного вокала – подобия монотонного ржания, разбавляемого сладострастными стонами. Им подыгрывала туба или валторна, или ритм-гитара, или труба – громкая порой до нелепости. Создавалось впечатление, что певец подошел к тебе вплотную и приставил пистолетное дуло к твоему виску. Как такое могло произойти? Кто разрешал крутить это по радио? Эту песню следовало запретить. В ней не звучали расистские акценты – ты ничего не понял бы, не стоило даже тратить время, чтобы разобраться, – но она была направлена против тебя.

«Да, они танцевали и пели, позабыв обо всем, но вот кто-то крикнул…»

Каждый раз, выходя на улицу, тебе вслед орали слова этой песни. Страшно было даже подумать о том, что тебя ждет в новом учебном году.

Седьмого сентября 1976 года, когда Дилан только-только пошел в седьмой класс школы № 293 на перекрестке Корт-стрит и Батлер, песня «Уайлд Черри» «Сыграй фанки» заняла верхнюю позицию в ритм-энд-блюзовых чартах. А две недели спустя взобралась на вершину хит-парада журнала «Биллборд». Гимн твоих страданий, песня номер один.

Пропой сквозь стиснутые зубы: «БЕЛЫЙ ПАРЕНЬ!»

Забудь о буги-вуги, играй фанки, пока не умрешь.

Впервые Дилан встретился с Артуром Ломбом, когда тот имитировал приступ боли в дальнем конце двора. Дилан, ступивший на крыльцо, услышал крик и повернулся. Увидеть Артура Ломба было все равно что заметить среди сотни летящих на землю листьев падающую птицу или вспышку света. Или летающего человека – в общем, все, что Дилан желал и не желал замечать. Это случилось в тот момент, когда прозвенел звонок на урок, учителя физкультуры, следившие за порядком у школы, а за ними и толпа учеников исчезли внутри здания, и двор превратился в территорию без законов, – словом, в один из тех ужасных мгновений хаоса, которые время от времени случаются везде, даже в школьных коридорах. Мальчик, корчившийся сейчас на земле, совершил ошибку. Он оказался слишком далеко от крыльца и попал в лапы обидчиков. Ошибка, о которой Дилан никогда не забывал.

Артур Ломб стоял на коленях, держась за грудь, и стонал. В опустевшем дворе отчетливо слышались его слова:

– Не могу дышать!

Он еще раз повторил это, задыхаясь.

– Не! – Пауза. – Могу! – Пауза. – Дышать!

Артур имитировал приступ астмы или что-то вроде этого. Его мотивы были ясны: он хотел убедить всех в том, что и так страдает. Кто будет продолжать мучить мальчишку, который уже плачет? Беспомощное, никчемное создание. На сопротивление или терпение его не хватало, и это в каком-то смысле отталкивало. А может, он обращался к тому, кто только собирался его обидеть, к воображаемому грозному лидеру, намеревавшемуся над ним поглумиться. Или его в самом деле терзал приступ? Кто мог сказать? Тебе оставалось единственное. Бросить ему: «В чем дело, белый парень? Я даже пальцем тебя не тронул». И уйти.

Дилан оценил стратегию бедолаги, ощущая холодный трепет узнавания и жгучий стыд. В какой-то миг ему показалось: это его двойник, сменщик, и он втайне порадовался тому, что внимание толпы темнокожих шутников на перемене было обращено не к нему.

С этого момента рыжеватые волосы и опущенные плечи Артура Ломба постоянно попадались ему в школьном дворе на большой перемене – в другое время они не виделись, учась в разных классах. Артур носил яркие полосатые рубашки и светло-коричневые туфли. Брюки часто были ему коротковаты. Однажды Дилан услышал, как две темнокожие девочки дразнят Артура стишком, которым его самого никто не донимал уже с четвертого класса: «Потопа нет, сухи дороги, а он боится вымочить ноги».

У Артура был огромный ярко-голубой рюкзак – еще один предмет насмешек. В нем свободно могли уместиться все школьные учебники или два здоровенных булыжника. Если бы Артур не горбился, рюкзак все равно пригибал бы его к земле. Он светился, как мишень, словно упрашивал подойти к его хозяину, рывком опрокинуть на пол и еще раз полюбоваться сценой приступа. До того как они впервые заговорили друг с другом, Дилан видел этот спектакль пять раз. Однажды даже наблюдал, как ребята шлепают извивающегося на полу Артура по рыжеволосой макушке и напевают ту песню. «Сыграй-ка чертову музыку, белый парень!» Два последних слова звучали протяжно, издевательски, будто их произносил кролик Баггз Банни – «беллллыйййййпаррррень!»

В школе было еще трое светлокожих – все девочки, которым приходилось сталкиваться с совсем другими, девчачьими проблемами. Одна училась вместе с Диланом – черноволосая итальянка, миниатюрная и замкнутая, затюканная одноклассницами, вступившими в период полового созревания. Взрослеющие пуэрториканки и афроамериканки злились на все и вся, нападали в своей ярости и на учителей, и друг на друга. Маленький рост итальянки шел ей на пользу: так легче оставаться в толпе черных незамеченной. Классная комната была островком тишины спокойствия в царстве коридорных криков и гвалта, и Дилан никогда не разговаривал с одноклассницей-итальянкой. Что до Артура Ломба, они сторонились друг друга намеренно, повинуясь какому-то тайному инстинкту, чтобы их не сочли заговорщиками из-за похожести. Дилан усердно придерживался этой тактики, даже не будучи полностью уверенным, что она единственно правильная. Но и при таком положении он постоянно чувствовал страх Артура, смешанный с его собственным. И не торопился сближаться с ним, почти не желал его знать.

Они впервые столкнулись и наконец заговорили в библиотеке, где проводилось несколько совместных уроков двух классов, из-за того что заболел кто-то из учителей. Расписание изменилось, но многие просто проигнорировали это. Большинство отправленных в библиотеку учеников вовсе не явились на занятия, сочтя такое совмещение за освобождение от уроков.

В библиотеке школы № 293 царила мрачная, но какая-то умиротворяющая атмосфера. Дилан сел у стены под рекламой «Героя с бутербродом» – книги, которой в библиотеке никогда не было, – и раскрыл второй выпуск комикса «Побег Логана». На перемене Артур Ломб дважды пытался заговорить с ним и прочитать название комикса, затем поджал губы, притворился, что рассматривает книги на ближайшей полупустой полке, и будто между прочим обронил:

– Этот тип, Джордж Перез, никогда не сможет нарисовать Фарру Фосетт.

Заявление не могло не привлечь внимание Дилана. Он поднял голову и молча посмотрел на Артура, обмирая от любопытства и прекрасно понимая, что знаться с этим парнем ему нежелательно, что порознь им будет гораздо спокойнее, чем вместе. Артур часто моргал и вблизи выглядел каким-то встревоженным, отчего Дилану тоже вдруг захотелось надавать ему по шее. Казалось, парень тянется лицом к чему-то невидимому, при взгляде на него представлялась сжатая в кулак пятерня. Дилан подумал, не прячет ли Артур в боковом кармане своего здоровенного рюкзака очки.

Он убрал комиксы в папку. Этот выпуск он купил на Корт-стрит во время ленча, долго думал, стоит ли доставать его в школе, и в итоге поступил наперекор обычно побеждавшему здравому смыслу. Выпуск оказался паршивым – слишком похожим на фильм, пресным и нудным. Дилан перестал волноваться, решив, что если у него и отберут комиксы, то это не беда. Но он и представить не мог, что за свою неосторожность придется расплачиваться знакомством с собратом по расе. Артур Ломб быстро смекнул, что своей репликой пробудил в Дилане интерес, и продолжал гнуть ту же линию. Взглянув на папку, в которую отправились комиксы, он усмехнулся.

– Дочитал?

– Что?

– «Побег Логана».

«Какого черта тебе от меня надо?» – чуть не выкрикнул Дилан, пока не стало слишком поздно – пока стены его одиночества не рухнули и он не сошелся с другим белым мальчиком.

– Еще нет.

– А Фарра Фосетт – классная.

Дилан не ответил. Он понял, о чем толкует Артур, и это только огорчило его.

– «Побег» – вещь довольно неплохая. Я купил целых десять первых выпусков. – Артур говорил торопливым шепотом, сознавая, что находится в крайне щекотливом положении, и в то же время упорно пытаясь сделать Дилана своим приятелем. – Первые номера выгодно покупать – потом можно продать и неплохо заработать. У меня всего по десять штук: десять «Омег», десять «Рэгменов», десять «Кобр», десять «2001». Они не слишком интересные, так себе. Знаешь магазин комиксов на Седьмой авеню? Там все здания новые, потому что на старые упал самолет. Слышал про это? Семьсот сорок седьмой. Хотели дотянуть до Проспект-парка, но не смогли. Честно-честно. А тот тип, владелец магазина комиксов, настоящий придурок. Однажды я стащил у него «Голубого Жука» № 1. Запросто. «Голубого Жука» издавал «Чарлтон». Ты слышал о «Чарлтон Комикс»? Они обанкротились. А первый выпуск – он и в Африке первый, интересный или не очень. «Фантастическую четверку» № 1 теперь можно загнать за четыреста долларов! А в «Голубом Жуке» главный герой супертупой. Его рисовал Дитко, создатель Человека-Паука. Дитко – полный бездарь. Все его комиксы похожи на мультики. Но первый выпуск все равно остается первым выпуском. Надо покупать их, запечатывать в пакеты и убирать на полку, я так всем советую. Ты кладешь первые выпуски в пакеты?

– Конечно, – ответил Дилан нехотя.

Он понял, о чем говорил Артур. Хуже того: почувствовал, что тот коснулся каких-то струн в его душе, показал, что у них много общего.

Они были просто обречены на дружбу.

Глава 8

Тремя неделями раньше Дилан стоял на крыльце в ожидании Мингуса.

Женщины волокли детей в детский сад при Женском христианском союзе или спешили к метро. Парочка геев с Пасифик-стрит выгуливала на поводках двух такс. Несколько темнокожих девочек пришли из соседнего квартала за Мариллой – они учились вместе в школе Сары Дж. Хейл на Третьей авеню. Ожидая подругу, девочки зашли за угол и там, в дыму одной на всю компанию сигареты, сильно расшумелись. Утренний свет, идущий от горизонта, туман над далеким Джерси, вонь химзавода, от которой чуть не пьянеешь, глядящая в сонное небо Вильямсбургская башня. Часы на двух ее видневшихся отсюда циферблатах показывали разное время. Но это не имело значения. В любом случае уже пора. Сегодня первый школьный день, день поворота на другую дорогу, возможно, самую важную в жизни. Погода, хотя лето и закончилось, даже в восемь часов утра была жаркой.

Не вписывался в общую картину первого осеннего утра лишь один-единственный человек. Квартал опустел, автобус, пыхтя, проехал мимо, в одном из дворов прогавкала собака. А Дилан все стоял на крыльце – в длинных брюках, с рюкзаком, новым тетрадным блоком, тупыми карандашами, спрятанными очками и «Эль Марко». Из-за перехода в новую школу он чувствовал себя очищенным от кожуры яблоком, начинающим размягчаться от жары. Собаки наверняка уже чуяли, а может, и кто-нибудь еще, распространявшийся в воздухе запах паники.

Если бы Дилан отправился на Корт-стрит вместе с Мингусом, если бы они переступили школьный порог вдвоем, бок о бок, все теперь было бы по-другому.

Он подошел к занавешенному окну на первом этаже и легонько постучал. Мингус попадал в дом через свой личный вход – но здесь не было звонка.

Ему следовало бы заранее обговорить с Мингусом сегодняшние планы. И почему эта мысль не пришла ему в голову вчера?

Не дождавшись ответа, он вернулся на крыльцо и позвонил. Потом еще раз, уже страшно нервничая, переминаясь с ноги на ногу и думая о том, что время безвозвратно уходит.

Паника завладела всем его существом, словно в помутнении он нажал на кнопку звонка в третий раз и долго не убирал палец.

Наконец дверь открылась.

Но на пороге стоял не Мингус, а Барретт. На нем был белый банный халат и больше ничего. Он уперся руками в косяк, сонно оглядел Дилана, моргнул, ослепленный ярким утренним светом, прикрыл ладонью, как козырьком, глаза. Казалось, он хочет отмахнуться от наступившего дня, как от неудачной идеи или едва не совершенной ошибки.

– Какого черта ты тут делаешь?

Дилан попятился, шагнул вниз на одну ступеньку.

– Никогда не звони в дверь в семь утра, слышишь?

– А Мингус…

– С Мингусом пообщаешься в вашей проклятой школе. – Барретт постепенно свирепел, голос его гремел, как молот по наковальне. – Проваливай.

Седьмой класс, когда ты наконец-то перешел в то здание, где учился твой друг, начался с открытия. Ты обнаружил, что Мингус никогда там не показывается. Казалось, он ходит в школу по какой-то другой Дин, на какую-то другую Корт-стрит и вообще учится в какой-то иной школе. Единственным доказательством обратного было изобилие меток «ДОЗА» вокруг школы № 293 – на столбах, почтовых ящиках и грузовиках, ездивших туда-сюда по округе. Каждый день они появлялись в новых местах. Дилан тайком проводил по надписям рукой, надеясь хоть приблизительно определить момент их нанесения по тому, насколько высохли чернила. Порой метка пачкала ему пальцы, и он понимал, что Мингус оставил ее совсем недавно, буквально несколько минут назад.

Целых три недели Мингус представлялся Дилану чем-то вроде летающего человека, слухом, которому не находилось подтверждения. Неуловимость Мингуса стала как будто тайной основой жизни Дилана, которая по большому счету не изменилась, если не считать многочисленных осложнений. Седьмой класс был расширенным шестым, трилогией «Властелин колец», продолжающей прошлогоднего «Хоббита». Предыстория наконец-то перешла в саму историю, в которой все зловещие предсказания стали претворяться в жизнь. Он был не для детского сознания, этот седьмой класс. На тебя давил с первого момента появления в школе один только вид учителей, даже взгляды охранников. Расслабиться в этом царстве расовой неразберихи не мог никто.

А люди здесь были разные, и все они казались персонажами мультфильма, рисованными творениями бездарного художника.

Самые заметные действующие лица отличались наибольшей злобой. Да, они были именно лицами. А ты, прячущий очки и опускающий голову, – мистером Магу. Чем меньше ты встречался с кем-нибудь взглядом, тем было лучше. В этом и состояла твоя главная задача.

Китайских детей, наверное, предупредили заранее, и они вообще исчезли.

Пуэрториканцы и доминиканцы искусно обходили все препоны. Они по-своему одевались, все больше разговаривали на испанском и умели таким образом устроиться в кабинете или в спортзале, что выпадали из поля зрения, присутствуя и одновременно отсутствуя.

Самые кошмарные стычки происходили между черными девочками.

Не было даже уверенности в том, кто именно учится в этой школе. На ее территории постоянно появлялись чужие. Бывало, пара темнокожих парней прижимали тебя к стенке и спрашивали:

– Ты итальянец или белый?

Ты знал наверняка лишь единственное: нельзя говорить, что итальянцы белые. Черные тоже чего-то опасались и постоянно оглядывались по сторонам на Корт-стрит, как и итальянцы, попадавшие на Смит-стрит. Все чего-то боялись, но уж точно не тебя. Итальянцы никогда не отвечали: я итальянец. Могли сказать лишь: а кто я, по-твоему, черт возьми? Или схватить спрашивающего сквозь штаны за член, гордо стиснуть зубы и раздуть ноздри.

А ты, ты даже на это не был способен. И мог разве что симулировать астму.

На следующий день после библиотечного разговора Дилана и Артура о «Голубом Жуке» объявился Мингус. Это произошло в три часа, когда школьные двери распахнулись и толпа учащихся высыпала на залитую октябрьским солнцем улицу, а владельцы магазинов вышли на тротуар, скрестив руки на груди, жуя жвачку или просто щуря глаза. Дилан всегда уходил из школы через двери на Батлер-стрит и мгновенно смешивался с толпой прохожих, которая подхватывала его и уносила до самого конца Корт-стрит, где он отделялся от людского потока и спокойно шел домой, одинокий белый мальчик.

Но сегодня его будто приклеило к асфальту у школьной ограды. На углу Корт и Батлер сидел на почтовом ящике Мингус Руд, наблюдая с невозмутимостью Будды за оравой ребятни. Казалось, он выше, чем на самом деле, и вообще прибыл с какой-то другой планеты, с головой уйдя в это умиротворенное наблюдение, незаметный ни для школьных охранников, ни для тинейджеров-итальянцев, бродящих по Корт-стрит. Дилан мгновенно понял, что Мингус не переступал порога школы с самого начала учебного года.

– Эй, Дилл-мен! – крикнул Мингус, смеясь. – А я тебя искал. Где ты был?

Он спрыгнул с почтового ящика и вытянул Дилана из толпы прохожих настолько легким и естественным жестом, будто каждый день забирал его из школы домой. Они пересекли Корт, направляясь на Коббл-Хилл. Дилан шагал торопливо, чтобы не отстать. Мингус повел его через Клинтон-стрит на Атлантик-авеню, и вскоре все мысли о школе № 293 вылетели из головы Дилана. Их взглядам открывались красочные виды: верфи под автострадой Бруклин-Куинс, широкая улица, бегущая вниз, к золотистой глади воды. Мингус знал сотню тайных троп, о которых Дилан в своем вечном остолбенении и понятия не имел.

– Я не видел тебя… – начал Дилан.

– Позови меня, и я приду, – пропел Мингус. – Дай мне знак, и я тебя найду. Я всегда где-то рядом. Здесь. – Он вложил пару смятых долларовых бумажек в кулак Дилана и кивнул на газетный магазинчик на углу Клинтон. – Купи мне пачку «Кул», Супер-Ди. – Он склонил голову набок. – А я побуду здесь.

– Кто мне продаст сигареты?

– Скажи, тебя прислала мама, наври, что она сама их все время покупает здесь. Тебе поверят, не бойся. Давай подержу твой рюкзак.

Дилан запретил себе смотреть на металлическую стойку с комиксами, когда вошел в прохладный сумрак магазина.

– Э… Пачку «Кул». Это для моей мамы.

Все прошло как по маслу, Мингус был прав. Услышав слово «мама», продавец-араб приподнял бровь и выложил на обитый линолеумом прилавок «Кул», лишь пробубнил что-то нечленораздельное.

Мингус сунул сигареты вместе со сдачей в карман своей знаменитой куртки, и они пошли назад по Клинтон в сторону парка на Эмити-стрит.

– Дилл-мен, Ди-Один, Диллинджер, – напевал Мингус. – Диггити дог, депьюти дог.

– Я нигде тебя не видел, – сказал Дилан, изо всех сил пытаясь не выдать голосом обиды.

– У тебя все в порядке? – спросил Мингус. – Проблем нет?

Дилан сразу понял, что он имеет в виду – творящееся в школе № 293, которая, казалось, к самому Мингусу уже не имела никакого отношения.

– Нет проблем? – повторил Мингус.

Они были вместе и одновременно порознь – Дилан отчетливо это понимал. Мингус всегда был недосягаем, загадочен, и коснуться его души – точнее, затаившейся в ней, но отчетливо осознаваемой грусти, безмолвно взывавшей к печали самого Дилана, – казалось невозможным.

– Никаких проблем. – Дилан пожал плечами.

– Для меня это важно, ты ведь мой лучший друг, Диллинджер.

Очевидно, это была подготовка к чему-то, какая-то репетиция. – чего именно, Дилан вскоре узнал. Едва войдя в парк, Мингус зашагал более размашисто, чем обычно, и поднял руку, здороваясь с тремя темнокожими тинейджерами, сидящими за шахматными столиками в вызывающих позах. Один из них привольно развалился на скамейке, и, взглянув на его длинные руки, Дилан почувствовал, как сжимается сердце. Он подошел к компании вместе с Мингусом, готовый принять как должное все, что бы ни случилось, даже новое появление в его жизни Роберта Вулфолка.

– Здорово. – Мингус лениво шлепал по протянутым ладоням, произнося при этом какие-то звуки, очевидно, имена парней с проглоченными окончаниями.

– Как дела, Гу? – спросил Роберт. «Гу» – сокращенное от «Гус». Означало ли это, что Роберт знаком с Барреттом Рудом-младшим?

В этот момент он узнал Дилана. Его передернуло, на лице отразилась дюжина эмоций, но он не сменил позы, даже рукой не пошевелил.

В парке было полно светлокожих детей, второклассников или третьеклассников из Сент-Энн и «Пэкер». Они носились туда-сюда мимо шахматных столиков – все в ярких одеждах, с резиновыми игрушками, водяными пистолетами и мячами. Живя в том самом мире, что и Дилан, Мингус и Роберт, они, наверное, тоже принимали героев Диснея за живых существ и приходили в гнев, видя колдунью, отравляющую яблоко ядом.

– Вот черт! – Роберт заулыбался. – Ты что, знаком с этим типом, Гу?

– Это мой друг, Ди-Один, – ответил Мингус. – Классный парень, живет на моей улице.

Роберт окинул Дилана долгим взглядом.

– Знаю я этого парня. Еще с тех пор, когда тебя вообще тут не было, Гу. – Он подмигнул Дилану. – Эй, дружище Дилан. Только не говори, что не узнал меня, – вижу, что узнал.

– Естественно, узнал.

– Черт! Я был знаком даже с его мамочкой, – продолжал Роберт.

– Правда? – произнес Мингус, чувствуя, что нужно закончить этот разговор. – Дилан мой друг.

Роберт рассмеялся.

– Ну и на здоровье. Друг так друг. Хочешь водить дружбу с белым парнем, пожалуйста, мне все равно.

Притворная доброжелательность сменилась безудержным весельем. Два других подростка фыркнули и хлопнули друг дружку по рукам, возбужденные словами «белый парень».

– Вот это да! – воскликнул один, изумленно качая головой, словно увидев какой-то трюк в кино – переворачивающуюся машину или летящего в пропасть человека.

Дилан стоял будто замороженный, со своим нелепым рюкзаком, в бесполезных здесь кедах, с безвольно повисшими руками, глядя на Мингуса и растерянно моргая.

Неваляшка качается, но никогда не падает.

– Так мы идем бомбить поезда или будем тут сидеть и трепаться до самого вечера? – спросил Роберт.

– Пошли, – негромко ответил Мингус.

– А зачем ты приволок сюда этого мальчика-колокольчика?

Внезапно перед ними встала какая-то женщина лет двадцати пяти – тридцати, возникла будто из-под земли. Дилан остолбенел: ему казалось, тесный мирок этой компании в окружении отдаленных автомобильных сигналов, птичьего щебета и детских криков недоступен для посторонних, дверь для них закрыта.

Женщина, наверное, приходилась мамашей одному из бегавших по парку детей. На ней была светло-голубая джинсовая куртка, очень идущая к ее белокурым волосам, брюки-клеш и очки в толстой оправе. Дилану ее лицо показалось знакомым. Быть может, они уже встречались когда-то – на какой-нибудь из вечеринок Рейчел. Ему ясно представилось, как эта блондинка размахивает рукой с зажатой в пальцах сигаретой, делает лирическое отступление от основной темы, разглагольствуя о сычуаньском перце или об Альтмане, раздражая мужчин, лишенных тем самым права быть в центре внимания. А впрочем, похожих женщин в Бруклине жило очень много, и подавляющее большинство из них никогда не знали Рейчел.

– Ты в порядке, мальчик?

Она обращалась к Дилану, ошибки быть не могло. На всех остальных, в том числе и Мингуса, она смотрела иначе, чем на него. Дилан почувствовал, что Роберт Вулфолк снова вспомнил сейчас о Рейчел, наверное, полагая, с того рокового надирания ушей, что все белые женщины похожи на нее.

И надо же было такому случиться именно сегодня, именно сейчас. Как часто Дилан молил Бога послать ему на выручку кого-нибудь из взрослых – учителя, знакомую Рейчел, – как страстно желал, чтобы в разгар очередного столкновения с хулиганами из-за угла Берген или Хойт появился спаситель, который прекратил бы издевательства простым вопросом:

– Ты в порядке, мальчик?

Только не сейчас. Проявление заботы о нем этой светлокожей женщиной грозило навеки заклеймить его «белым парнем». И это как раз в тот момент, когда Мингус пытался исправить положение!

Своим трехнедельным отсутствием – теперь Дилан понимал это – Мингус дал ему понять, что в новой школе он должен выживать самостоятельно. Этих недель Дилану вполне хватило, чтобы похоронить мечты об учебе в седьмом и восьмом классе под покровительством Мингуса. Он появился как раз в тот момент, когда до Дилана дошло наконец его мысленное послание: «На ручки я тебя взять не могу, сынок, это выше моих сил». И в качестве компенсации за невольно причиненные Дилану страдания повел его в Коббл-Хилл, парк на Эмити-стрит, чтобы свести с Робертом Вулфолком, безмолвно сигналя: «Чем смогу, помогу тебе. Я не бессердечный и не слепой, Дилан. Я все вижу и знаю».

– Мальчик! Ты в порядке?

Ощущая себя совершенно беспомощным, Дилан посмотрел женщине в глаза. Не было ни малейшей возможности сказать ей, что она права и одновременно чудовищно не права, равно как и прогнать ее к чертовой матери. Усугубляла положение красота женщины, исходящее от нее сияние, как от моделей в журналах Рейчел, сложенных в стопку в гостиной, презираемых Авраамом. Дилану хотелось защитить незнакомку от Роберта. Не следовало ей врываться к ним из другого мира – мира Коббл-Хилла с его детьми, посещающими частные школы, и сердобольными взрослыми. Произошло недоразумение. Дилан с удовольствием отправил бы ее к себе домой, попросив выманить из студии Авраама. Вот это было бы здорово.

Но ведь по большому счету Роберт Вулфолк ничего не значил в его жизни, лишь играл роль врага, вот и все. Самое страшное состояло в том, что женщина унизила его и перед Мингусом.

– Это мои друзья, – промямлил Дилан. Когда последнее слово слетело с губ, он понял, что провалил очередной экзамен. Выдавил из себя какую-то чушь, когда должен был сказать что-то вроде «Какого черта ты сюда приперлась?». Подобная фраза, произнесенная с должной интонацией, могла вернуть его и всех остальных в тот момент, когда Роберт еще не назвал его «белым парнем». Тогда он, возможно, пошел бы с ними к железной дороге или куда-нибудь еще, где можно «бомбить поезда». Что подразумевалось под этими словами, Дилан не понимал, очевидно, что-то дурное. Но он с огромным удовольствием отправился бы бомбить поезда, так, будто всегда этим занимался, а не услышал о подобном занятии впервые в жизни. И «Эль Марко» был у него с собой, на случай, если вдруг понадобится.

Никто не захотел бросить женщине: «Не лезь не в свое дело». Дилан, оторопело глядя на нее, на мгновение затерялся в мечтах. А когда очнулся, Роберта и его приятелей уже не было. Они ушли. Прочь из этого жизнерадостного парка, который, казалось, мог вынести все что угодно, только не их. Исчезли, будто в подтверждение подозрений этой женщины. Только Мингус остался. Он стоял в стороне и от столиков, за которыми перед этим сидели Роберт с дружками, и от Дилана.

– Может, проводить тебя домой? – спросила женщина. – Где ты живешь?

– Ладно, Дилан, увидимся позже, – сказал Мингус. Он не испугался, просто посчитал, что разубеждать белую женщину, уверенную в своей правоте, совершенно неинтересно. Дилан понял: его другие придал происшествию особого значения. – Будь здоров, Ди. – Он протянул Дилану пятерню, по которой следовало ударить. – Я найду тебя позже.

С этими словами он повернулся и зашагал к деревьям в дальнем конце парка, к Генри-стрит, Бруклин-Куинс, к верфям – и Дилан не мог сейчас пойти с ним туда. Мингус шел наигранно-нетвердой походкой, напоминавшей о чем-то забавном и глубоко прочувствованном – о Микки Риверсе или о «Странном Хэрольде». Он казался вырванным из какого-то другого времени, перенесенным в день сегодняшний, фигуркой из мультфильма или отголоском какой-то песни.

Это мой лучший друг, так и подмывало сказать Дилана женщине, смотревшей на него все пристальней, потому что он долго не отвечал. Наверное, она начинала думать, что ошиблась и этот мальчик испорчен дурной компанией, что он не стоит ее внимания.

А Дилан и хотел показаться ей таким – испорченным, запачканным черным цветом.

Расистка, гадина.

Где я живу? В сказке, мысленно ответил ей Дилан. В Уикофф-Гарденс, жилом массиве на перекрестке Невинс и Третьей, вот где. Слышали о таком? Там всегда пахнет жареным. Если желаете проводить меня, леди, пожалуйста.

Артур Ломб жил с матерью на Пасифик-стрит, между Хойт и Бонд, по соседству с больницей. В его районе пахло чем-то зловещим, дети не гуляли, автобусы не ездили, от вечной горы свежевыстиранного белья в больничном дворе в небо устремлялся белый столб пара, у магазина на углу тоже собирались пуэрториканцы, но до словоохотливости компании старика Рамиреза им было далеко. На Пасифик собирались мужчины, чтобы поиграть в домино. Все, что было на Пасифик, даже разгуливавший там серый кот, казалось очень печальным и каким-то потусторонним. Этот квартал мог по праву считаться бермудским треугольником Бурум-Хилл. Он был удален на равные расстояния от Говануса, от Казенного дома и от школы № 293. Впрочем, это не имело никакого значения. Несмотря ни на что, двор возле дома Артура казался Дилану в эти солнечные октябрьские дни настоящим оазисом спокойствия. Они выходили туда, никого не опасаясь, садились в тени и расставляли фигурки на шахматной доске.