Текст книги "Бастион одиночества"

* * *

Диск 1:1–2: «Фор Дистинкшнс», синглы, «Толлхэт» 1961 г.: «Привет», «Бэйби на луне». 3–4: «Фор Дистинкшнс», сингл, «Тамла» 1961 г.: «Я не очень гордый, могу и попросить»; вторая сторона – «Вниз по холму». 5–8: синглы, БРМ, «Хай Рекорде» 1967 г.: «Поставь на свой стол» (Р amp;Б № 49), «Любовь ко времени», «Правило трех», «Я видел свет». 9 – 10: записи 1968 г.: «Иди сюда и люби меня», «Так называемые друзья». 11–14: из альбома «Вы слышали «Дистинкшнс?», «Филли Грув» 1969 г.: «Иди сюда и люби меня» (Р amp;Б № 1, поп-чарт № 8), «Глазами очевидца», «Сердце и пять пальцев», «Один и одинок». 15–19: из альбома «Обманчиво простые звуки «Сатл Дистинкшнс», «Атко» 1970 г.: «Не в силах тебе помочь. Успокойся» (Р amp;Б № 1, поп-чарт № 2), «Гораздо больше», «Дождь в солнечный день» (Р amp;Б № 7, поп-чарт № 88), «Счастливый разговор» (Р amp;Б № 20, поп-чарт № 34), «Когда ты перевернешь пластинку».

Диск 2:1–4: из альбома «Дистинкшнс» «В твоем районе», Атко 1971 г.: «Новичок наносит удар», (Р amp;Б № 18), «Глупая девчонка (Любовь – это детская игра)» (Р amp;Б № 11, поп-чарт № 16), «Джейн во вторник», «Кирпичи во дворе». 5–9: из альбома «Никто и его брат», Атко 1972 г.: «Встревоженная синь» (Р amp;Б № 1, поп-чарт № 1), «Обнаруживая», «Настолько глуп», «Если бы ты сохранила ключи», «Рассказ Лизы». 10: из альбома «Дистинкшнс» любят вас сильнее», Атко 1973 г.: «Портрет дурака» (Р amp;Б № 18). 11–13: из альбома «Сам по себе» (Руд – соло), Атко 1972 г.: «Медленно шагая» (Р amp;Б № 12, поп-чарт № 48), «Это главнее», «Полет орла». 14–16: из альбома «Возьми, детка» (Руд – соло), Атко 1973 г.: «Небрежность» (Р amp;Б № 24), «Любовник женщин», «Мальчик плачет». 17–18: Руд – соло, сингл, «Фэнтези» 1975 г.: «Кто мне звонит?» (Р amp;Б № 63); вторая сторона: «Заточенный в комнате». 19: «Касабланка» 1978 г.: Руд – приглашенный вокалист, «Дуфус Фанкстронг» «Ты погладил свой мятый костюм?» (Р amp;Б № 84, поп-чарт № 100). 20–21: Руд: «Улыбка вокруг сигареты», «Дождливые зубы».

Часть третья
Арестанты

Глава 1

Диван на мансарде – я называл ее своим офисом – обычно завален бумагой, рекламными вкладышами из конвертов с промоушн-дисками, разорванным полиэтиленом и картонными коробками. Сегодня же, в семь часов сентябрьского утра, залитый солнцем бабьего лета диван был очищен и от упаковок, и от рекламы. На нем лежала лишь сумка с двадцатью четырьмя конвертами для дисков и сидела, с лениво-изящной небрежностью раскинув ноги, Эбигейл Пондерс в старой футболке с изображением «Мит Паппетс» (моей) и мужских трусах «Кельвин Кляйн» (не моих, купила сама). В девять тридцать в Лос-Анджелес со мной должна была оказаться в самолете только сумка. Плейер, наушники и смену белья я уже упаковал в небольшой дорожный рюкзак. Он ждал меня у выхода.

Эбби редко появлялась в моем офисе. Признаться, сегодня ее присутствие действовало мне на нервы. Я планировал выскользнуть излома, пока она спит в комнате внизу. Но Эбби проснулась и пришла наверх. Белые трусы-шорты словно сияли в лучах солнца на фоне ее кожи и диванного покрывала. Она напоминала картинку с конверта старой пластинки, выпущенной «Блю Ноутс», – только «Мит Паппетс» сюда, естественно, не вписывалась, – сидела подбоченившись, с приоткрытыми губами, склоненной набок головой и припухшими от сна веками. Если бы я захотел войти в эту картинку, мне следовало превратиться в нахмуренного Майлза Дейвиса. Или по крайней мере в Чета Бейкера. Все существо Эбби служило мне немым упреком. Я с удовольствием встречался с черными девушками и любил Эбби, но не был джазовым трубачом.

Я подошел к полкам, достал из футляра с самыми ценными записями диск Рона Сексмита и положил на диван рядом с сумкой.

Эбби зевнула.

– А почему ты едешь с ночевкой? – спросила она с наигранной беспечностью, словно позабыв о том, что вчера вечером мы смотрели друг на друга волком. Между нами шла необъявленная война, мои с ней отношения зашли в тупик. Предоставленным шансом следовало воспользоваться: я был сильно привязан к Эбби, хотя и не знал, как с ней ладить.

– Я ведь сказал тебе: встречаюсь с приятелем.

– Собрался на свидание?

– На встречу со старым другом, Эбби, – не вполне уверенно повторил я свою ложь.

Я достал из футляра диск Билла Уизерса «Стилл Билл» и тоже бросил его на диван, не поворачивая головы.

– Ах да, старый друг, разговор за ужином. Я совсем забыла. Оп-па! – Послышался грохот падающего на пол диска. – Я задела его. – Эбби засмеялась.

Я поднял скачущий по половицам диск и положил в сумку.

– Мне хочется поболтать с тобой.

– Я опоздаю на самолет.

– Они улетают каждый час.

– Верно, но в тринадцать ноль-ноль я должен быть в «Дримуоркс». Не пытайся все испортить, Эбби, и не трахай мне мозги.

– Я не собираюсь никого трахать, не беспокойся, Дилан.

– Эбби! – Я насупил брови.

– Даже тебя. Так что не ревнуй меня к самому себе – нет оснований.

– Возвращайся в кровать, – предложил я.

Эбби зевнула и потянулась, уперев руки в бедра и прижав локти к бокам.

– Хотя, если бы мы трахались почаще, может, все складывалось бы иначе.

– У кого?

– Трахаются обычно только двое.

Я бросил на диван диск Брайана Эно «Еще один зеленый мир».

Эбби засунула руку под трусы.

– Когда ты заснул вчера, я сама себя удовлетворила.

– Разговаривают об онанизме тоже по меньшей мере двое, Эбби, но от этого оно не превращается в занятие сексом. – Мы с Эбби все время так общались. Под аккомпанемент подшучиваний с отвратительным привкусом дежа вю я продолжал просматривать диски.

– Сказать, о ком я думала, когда кончала? О, как это было здорово!

– Он закатывал глаза в твоем воображении?

– Что?

– Да так, ничего.

– Я скажу, если ты ответишь, к кому летишь.

– Значит, я должен назвать имя реального человека, а ты – того, о ком просто думала. Считаешь, это справедливо?

– Мой человек тоже реальный.

Ничего не ответив, я достал еще парочку дисков – Свомпа Догга и Эдита Фроста.

– Я воображала, будто меня лапает д'Сюр. Представляешь, Дилан? Раньше я никогда о д'Сюре не мечтала, ни на минутку не задумывалась о нем как о мужчине. Потом он достал свой член – преогромный!

– Неудивительно.

Я и в самом деле не удивился. Ни появлению д'Сюра в эротической фантазии Эбби, ни тому, что она вообразила, будто его пенис невероятных размеров. Д'Сюр был не только ее научным руководителем и рок-критиком, и даже не только рок-музыкантом. Профессора различных отделений магистратуры были настоящими звездами, обожаемыми всем городом. Когда ты заходил в университетскую забегаловку и заставал там кого-нибудь из них – сейчас в лучах славы купались Эвитал Рэмпарт, Ставрос Петц, Куки Гроссман и Гай д'Сюр, – сидящим за столиком над чашкой кофе, твой желудок подпрыгивал к самому горлу. На этих людей в Беркли смотрели как на богов. Их нечитабельные талмуды стояли во всех книжных магазинах на передних полках.

Эбигейл Пондерс была единственным ребенком семейной парочки дантистов из Пало-Альто – достойных борцов за лучшую жизнь среднего класса. Их самой заветной мечтой было получение дочерью ученой степени. Диссертация Эбби называлась «Образ темнокожей певицы в парижском отображении афро-американской культуры. От Джозефин Бейкер до Грейс Джоунс». Два года назад она занялась поисками журналиста в Беркли, который интервьюировал Нину Саймон. В 1989 году с Ниной Саймон от лица «Мьюзишн Мэгэзин», робея и краснея, беседовал я. Эбби без труда разыскала меня. В тот вечер после делового разговора я заманил ее к себе послушать записи Саймон и, выждав некоторое время, предложил вина.

Три месяца спустя мы перевезли вещи Эбби в мой маленький дом.

– Теперь твоя очередь, – сказала она. – С кем ты намереваешься встретиться в Лос-Анджелесе? И сколько заплатишь за номер в отеле, который тебе явно не по карману?

– Отель не в Лос-Анджелесе, а в Анахайме, и платить я вообще не собираюсь, – произнес я, наполовину выдавая свой секрет.

– Тебе что, заплатят за секс? Кто? Персонаж Диснея?

– Поднапряги мозги, Эбби. Подумай, кто в этой жизни готов платить за тебя, лишь бы встретиться с тобой.

Эбби притихла, немного смущенная. Я воспользовался своим преимуществом.

– Ты мечтаешь о лягушачьих руках своего д'Сюра только потому, что до сих пор не отдала ему содержание.

– Пошел он на фиг.

– А может, ты не зря о нем вспомнила и займешься наконец диссертацией?

– Я и так ею занимаюсь.

– М-да? Ладно. Извини.

Эбби откинулась на спинку дивана и положила ногу на ногу.

– А что твоему отцу понадобилось в Анахайме, Дилан?

– У него там дела.

– Какие?

– Он почетный гость «Запретного конвента».

– Что еще за «Запретный конвент»?

– Скоро узнаю.

Пауза.

– Это связано с его фильмом? – Эбби спросила об этом как можно мягче. Смеяться над неоконченным трудом всей жизни Авраама запрещалось.

Я покачал головой.

– Нет, с научной фантастикой. Ему присудили какую-то премию.

– Мне казалось, твоему отцу эти премии до лампочки.

– Наверное, Франческа убедила его поехать. – Новая подруга моего отца, Франческа Кассини, умела вытащить Авраама из дома.

– А почему ты не сказал, что твой отец приедет?

– Сюда он не приедет. Мы встречаемся с ним там.

Мы разговаривали натянуто и недружелюбно – все из-за сексуальных провокаций Эбби. Их немые отзвуки летали теперь по комнате, как дым одинокой сигареты.

Я достал диск Эстер Филлипс «Черноглазый блюз» и положил в сумку. Автобус, на котором я собирался добраться до аэропорта, должен был прийти через полчаса.

Эбби зажала в пальцах короткий завиток, спадавший ей на глаза. Мне вспомнился козленок, чешущий маленькие рожки о забор, – картина, которую я наблюдал в Вермонте тысячу лет назад. Почувствовав мой взгляд, Эбби потупилась и посмотрела на свои голые колени. Губы шевельнулись, но она ничего не сказала. По какому-то особому запаху в воздухе я почувствовал, что ей доставляет удовольствие томить меня.

– С тобой что-то не так.

– Не так?

– По-моему, последнее время ты опять в депрессии.

Эбби резко вскинула голову.

– Никогда не произноси это слово.

– Но я же волнуюсь за тебя.

Она вскочила с дивана и зашагала к лестнице, на ходу снимая футболку. Я лишь на миг увидел ее спину, затем Эбби исчезла из виду. Минуту спустя в ванной зашумела вода. Сегодня у Эбби был семинар, второй в новом семестре. Все лето она должна была работать над диссертацией, а я – над сценарием. Вместо этого мы занимались сексом и устраивали скандалы, которые нередко заканчивались тем, что мы объявляли друг другу бойкот и запирались каждый в своей комнате. Теперь Эбби предстояло почти что с пустыми руками идти к руководителю, а я летел в Лос-Анджелес без сценария, намереваясь оправдаться какой-нибудь выдумкой.

Мой редактор в «Лос-Анджелес уикли» устроил мне встречу с человеком из «Дримуоркс». За последние два года работы внештатником мой долг по кредитам вырос до тридцати тысяч долларов. Все это время я сотрудничал в основном с фирмой звукозаписи «Ремнант Рекордс» в Марине. Общение с седеющим антрепренером-битником – владельцем «Ремнант» Роудсом Блемнером – надоело мне до чертиков. Поэтому сегодняшнюю встречу я рассматривал как ключ к свободе.

Наверное, я ненадолго уплыл в свои мысли, потому что, когда повернул голову, увидел Эбби, уже одетую. На ней были джинсы, черный топ без рукавов и незашнурованные сапожки на высоких каблуках, в которых она была выше меня. Она втирала в руки крем и поедала меня злобным взглядом.

– Если я поделилась однажды с тобой своими проблемами, то вовсе не для того, чтобы ты напоминал мне о них при каждом удобном случае, – сказала она. – Когда-то я была в депрессии, это точно. Но никогда больше не произноси при мне это слово, понял?

– Верно, ты поделилась со мной своими проблемами. Ведь мы близки с тобой и хорошо друг друга знаем.

– Неужели? А по-моему, ты не знаешь даже самого себя.

– Что ты имеешь в виду?

– Почему ты не рассказал мне о приезде отца? Почему хотел утаить это от меня?

Я смотрел на нее, не понимая.

– Это ты в депрессии, Дилан. Только прячешь этот факт от самого себя. Ты отказываешься взглянуть правде в глаза. Подумай об этом.

– Интересная теория, – пробормотал я.

– Да пошел ты к черту, Дилан! Никакая это не теория, и ничего здесь нет интересного. Ты так старательно переживаешь за меня и за всех остальных, за Сэма Кука, например, что на себя самого даже не обращаешь внимания.

– Что ты хочешь, Эбби?

– Чтобы ты подпустил меня к себе, Дилан. Ты прячешься от меня даже тогда, когда некуда прятаться.

– А по-моему, если не хочешь испортить жизнь ближнему своим дурным настроением, вести себя следует именно так, как я.

– Ах вот оно что! Значит, это всего лишь настроение?

– Да что с тобой, Эбби? То ты мастурбацией занимаешься, то устраиваешь сцены. Я ничего не понимаю.

– Значит, ты просто не желаешь портить мне жизнь своим дурным настроением? И считаешь, что я должна быть от этого счастлива, ютясь с тобой в этой каморке? – Она махнула рукой, показывая на два шкафа, заполненных дисками, – по семь сотен штук в каждом. – Это стена твоих настроений, стена депрессии, мистер Беспристрастие. – Она шлепнула по полке ладонью, и диски задребезжали.

– Ого! Ты выдвигаешь против меня обвинение. – Я не имел в виду ничего особенного, просто защищался.

– Значит, по-твоему, я выдвигаю против тебя обвинение и страдаю от депрессии. Нет, Дилан, ты живешь в фантазиях Кафки. Я ни в чем тебя не обвиняю. Но я знаю, за кого ты меня принимаешь. Я для тебя – воплощение всего того дерьма, которое ты не позволяешь себе сформулировать. Живой экспонат в коллекции Эбдуса «Несчастные черные люди».

– Перестань.

– Давай-ка посмотрим. Куртис Мейфилд «Мы – люди темнее ночной синевы» – явно что-то депрессивное. – Она бросила диск на пол. – Глейдис Найт, страдание, печаль. Джонни Адаме, тоска. Ван Моррисон, депрессивнее не бывает. Люсинда Уильяме, «Предложи ей прозак[10]10
  Прозак – лекарственное вещество, вызывающее наркотическую зависимость.


[Закрыть]». Марвин Гэй умер. Джонни Эйс тоже. – Зачитывая имена певцов, Эбби доставала диски и бросала их себе под ноги. – Литл Вилли Джон, Эстер и Джимми Скотт – все умерли, бедняжки. А это еще что? «Свалка»? Ты слушаешь музыку с таким названием? Просто не верится. Сил Джонсон «Это потому, что я черный?» Это потому, что ты неудачник, Сил. Джиллиан Уэлч. Мама дорогая! «Гоу-Битвинс»? «Пятеро слепых из Алабамы» – без комментариев. Эл Грин. А знаешь, я думала, его песни довольно веселые, пока ты не объяснил мне, насколько они трагические, черт бы их побрал. И пока не рассказал о том, что его подружка застрелилась, потому что пребывала в депрессии. Брайан Вильсон. Чокнутый. Том Верлен, мрачнее некуда. По-моему, даже ты не сможешь слушать этот диск. Энн Пиблз «Ненавижу дождь». Харольд Мелвин и «Блю Ноутс», бред. «Утопая в море любви» – что это за вещь? Грустная или веселая? Дэвид Раффин, а, знаю, он наркоман. Донни Хэтэуэй… Умер?

– Умер.

– «Бар-Кейс» – звучит довольно весело, но почему-то вызывает дрожь. Такое ощущение, будто диск вибрирует. А кто они такие, эти «Бар-Кейс»?

– Летели на самолете вместе с Отисом Реддингом.

– Капут-Кейс! – Эбби швырнула диск, и он, ударившись о стену, упал на диванную подушку вместе с пластмассовыми осколками коробки.

– Хватит, Эбби. – Я с мольбой протянул руки. – Сдаюсь. Мир. – Мои идущие вразнос мозги подсказали: «Спрайт! Мистер Пибб! Клитор!».

Эбби успокоилась, и мы уставились на пластмассово-зеркальную груду у ее ног.

– Я слушаю и веселую музыку, – сказал я, молча принимая обвинения Эбби.

– Например?

– «Сексапильная штучка» – наверное, одна из моих любимых песен. Мне нравятся многие вещи из эпохи диско.

– Дурацкий пример!

– Почему?

– Миллион стонущих и ноющих певцов, десять миллионов депрессивных песен и несколько штук веселых – они напоминают тебе о тех временах, когда тринадцатилетним подростком ты получал по шее. Ты живешь в прошлом, Дилан. Меня тошнит от твоих секретов. Кстати, Авраам хоть раз спросил, приеду ли я вместе с тобой?

У меня запылали щеки. Я ничего не ответил.

– Все это – полное дерьмо. А там что за ерунда?

На верхней полке шкафа, над дисками, лежали вещи, которые я никогда никому не показывал: кольцо Аарона К. Дойли, расческа Мингуса, пара сережек Рейчел и маленький самодельный альбомчик с черно-белыми фотографиями, подписанный «Д. от Э.».

Эбби шагнула к шкафу. Пластмассовые обломки захрустели под ее сапогами.

– И кто же подарил тебе это сокровище? Эмили? Элизабет? Ну же, Дилан, рассказывай, раз уж не сумел хорошенько спрятать свои богатства.

– Прекрати.

– Ты что, когда-то был женат? А я и понятия об этом не имею.

Я взял кольцо и положил в карман.

– Это вещи из моего детства. – Я немного схитрил. Э. была женой одного моего однокашника и подарила мне этот альбом в знак того, что между нами ничего не произошло, хотя и могло бы.

Комиксы Мингуса вперемешку с моими собственными тоже лежали в шкафу.

Эбби схватила расческу для афро.

– Черные девочки делали тебе подарки еще в детстве? А я и не знала.

– Эта вещь принадлежала не девочке.

– Не девочке! – Эбби швырнула расческу на диван. – Столь оригинальным способом ты даешь мне понять, что я буду крепче спать, если не узнаю эту историю? Не Отису ли Реддингу принадлежала эта расческа? И не из обломков ли самолета ты ее выкопал? А может, ею пользовались «Бар-Кейс»? Смешно, но точно этого уже не установишь.

Мое терпение лопнуло.

– Я, кажется, догадываюсь. Ты набросилась на меня потому, что чувствуешь себя недостаточно черной. Потому что выросла, катаясь на пони по городской окраине.

– Нет, я набросилась на тебя потому что, по-твоему, все наши проблемы происходят оттуда, где мы выросли. Ты только задумайся, Дилан. Что было у тебя в прошлом? Твое детство – будто какое-то святилище, ты живешь только в нем, не здесь, не со мной. Думаешь, я об этом не догадываюсь?

– Ничего особенного со мной не было в прошлом.

– Предположим, – саркастически отозвалась Эбби. – Почему же ты так помешан на своем детстве?

– Потому что… – Я действительно хотел ответить – не просто заткнуть ей рот. Но не знал, что сказать.

– Потому что?

– Детство… – Я говорил медленно, тщательно подбирая слова. – Детство – это единственный период моей жизни, когда… хм… В общем, меня не угнетало мое детство.

Не угнетало или не грызло?

Мы одарили друг друга долгими взглядами.

– Хорошо. Спасибо, – сказала Эбби.

– Спасибо?

– Ты только что объяснил мне, кто я для тебя, – произнесла она печально, больше не пытаясь что-то доказать мне. – Я ведь поднялась сюда после первой же ночи в этом доме и тогда еще увидела расческу.

– Это всего лишь вещь. Мне нравится, как она выглядит.

Эбби пропустила мои слова мимо ушей.

– Я сразу сказала себе: Эбби, этот человек берет тебя в свою коллекцию лишь потому, что у тебя темная кожа. Мне нравилось быть твоим ниггером, Дилан.

Это слово полыхнуло между нами, запрещая мне говорить что бы то ни было. Мне показалось, оно вырисовалось в воздухе кричаще яркими красками, вроде кадра из мультфильма или граффити, украшенного молниями и звездами. Мне понравилось, как оно выглядит – точно так же, как нравилась расческа. Многие слова обесцениваются, когда школьники с разным цветом кожи повсюду их пишут или когда любовники постоянно нашептывают их друг другу. Слово «ниггер», хоть и звучало между нами не впервые, оставалось редкостью и вызывало у нас обоих глубокое отвращение, служа сигналом тревоги.

– Но попасть в чью-то коллекцию из-за своих настроений я никогда не хотела. Тебя привлекла моя депрессия, ты ухаживал за ней, как за любимым кактусом. Я стала для тебя бездомным котом, которого хочется накормить и пожалеть. Об этом я даже не догадалась.

Эбби разговаривала с собой. А опомнившись, пришла в ужас.

– Убери мусор, – сказала она, направляясь к лестнице.

Я услышал гудок автобуса и решил, что порядок наведу потом и что пяти-шести дисков, которые я успел положить в сумку, вполне достаточно. Сил Джонсон «Это потому что я черный?» лежал на самом верху сваленных в кучу дисков и пластмассовых коробок. Я взял его и тоже положил в сумку.

Эбби, поставив ногу на стул, зашнуровывала у кухонного стола свой высоченный сапог. Она постоянно меняла украшения в проколах на теле. Наверное, вы скажете, что для будущего магистра она одевалась весьма странно, и я бы согласился с вами, если бы не знал, во что наряжаются все ее друзья. Видимо, Эбби хотела исчезнуть из дома раньше меня, чтобы ее слово было последним в нашем разговоре, но она не могла уйти, не зашнуровав сапоги.

Я схватил рюкзак, ожидавший меня у двери. Лицо Эбби, когда она повернулась, выражало страдание. С улицы послышался еще один гудок.

– Удачного дня, – пожелала Эбби.

– Спасибо. Я позвоню…

– Меня не будет.

– Ладно. И… Эбби?

– Что?

– И тебе удачного дня. – Не знаю, действительно ли я желал ей в тот момент удачи, и если да, то в чем. Неужели я хотел, чтобы она благополучно мне изменила? Но простились мы именно так. И я ушел.