Текст книги "Карты смысла. Архитектура верования"

Игра превосходит подражание: она менее связана с контекстом и позволяет отделить общие принципы от конкретных (достойных восхищения) примеров, то есть изначально создать более отвлеченную модель того, что составляет допустимое или идеальное поведение. Если драматическая игра становится истинным драматическим действием, она превращается в обряд. Мы еще больше обобщаем ее ключевые элементы и далее выделяем особенно важные черты, присущие (не случайно) той активной героической/социальной (исследовательской и коммуникативной) модели поведения, на которой однозначно основывается всякое приспособление. Театральное действо отлично представляет индивидуальные и социальные последствия условно изображенных и переработанных образцов поведения, основанных на различных предположениях о ценности и ожиданиях результата. Драматическое действие наделяет личность высокими мыслями, исследует различные пути направленного или мотивированного поведения, разыгрывает противостояние, предлагает ритуальные образцы для подражания или отвержения. Участники драматического действия воплощают поведенческую мудрость истории. Аналогичным образом – в менее отвлеченном и возвышенном смысле – характерное поведение родителей является для детей чем-то вроде представления совокупной истории подражания.

Появление повествования, которое, как ни парадоксально, содержит гораздо больше информации, чем кажется на первый взгляд, еще больше высвобождает знание, скрытое в модели поведения. Повествование – это словесное выражение игры или драматического действия (то есть отвлеченных событийных представлений общественного взаимодействия и личных амбиций). Оно помогает разыгрывать модели поведения, которые существуют только в языковой форме, на частной сцене индивидуального воображения. Бо́льшая часть информации, полученной из истории, на самом деле уже содержится в событийной памяти. В каком-то смысле можно сказать, что слова рассказа просто служат сигналом для извлечения информации, уже находящейся в голове читателя. Хотя, возможно, она еще не преобразована в форму, подходящую для явно выраженного (словесного) общения или изменения порядка действия[178]178
  Мысль – это (отчасти) обобщенное действие, последствия которого могут анализироваться в абстрактном воображении. Промежуток времени между мыслью и действием увеличился в ходе новейшей истории эволюции. В эпоху Средневековья люди не привыкли к риторике. Страстные речи вызывали у них бурю эмоций и легко побуждали к действию [см. Huizinga J. The waning of the Middle Ages. New York, St. Martin’s Press, 1967]. В современном мире, наполненном бессмысленной информацией, в обычных условиях слова утратили бо́льшую часть непосредственной процедурной силы. Однако музыка по-прежнему бессознательно побуждает танцевать, двигаться или хотя бы притопывать в такт. Кажется, даже шимпанзе могут воспринимать простые ритмы [см. Кэмпбелл Дж. Маски бога. Собрание сочинений в 4 т. Т. 1. Созидательная мифология. М.: Ассоциация духовного единения «Золотой Век», 1997]. Кроме того, современный человек все еще легко поддается влиянию драматического действия, разворачивающегося, например, в кинофильме – так же всецело отдавались ритуалам первобытные люди, – и может легко забыться от удовольствия, наблюдая за игрой актеров, словно история на экране происходит в реальности. Если драма не вызывает эмоций, которые имеют смысл, интерес к ней пропадает. Риторика – призыв к действию – также по-прежнему эффективно используется в рекламе.


[Закрыть][179]179
  Драматическое действие или информация становятся значимыми, если они пробуждают эмоции, которые символизируют появление чего-то непредсказуемого и указывают на то, что следует изменить поведение. Феномен значимости возникает, когда информация может передаваться с одного уровня памяти на другой или на все остальные.


[Закрыть]. Именно по этой причине Шекспира можно рассматривать как предтечу Фрейда (вспомним хотя бы «Гамлета»). Шекспир знал то, что Фрейд позднее открыл, но он знал это более неявно, более образно, более формально. Это не значит, что Шекспир был не так умен, как Фрейд, просто его уровень абстрактного представления был несколько другим. Мысли, в конце концов, откуда-то приходят – они не возникают спонтанно, из пустоты. За любой сложной психологической теорией стоит длительный период исторического развития, которое невозможно напрямую связать с окончательным формированием этой теории.

Толкование причин драматических последствий, изображенных в повествовании, обычно оставленное на усмотрение читателя, представляет собой анализ морали рассказанной истории. Передача этой морали – этого правила поведения или образца представления – является целью повествования, так же как восхищение и невольный захват внимания являются его (биологически предопределенными) средствами. С развитием истории простое описание особенно важных (и, следовательно, убедительных) моделей поведения/представления начинает побуждать к активному подражанию. На этом этапе семантическая система, активизируя образы в событийной памяти, подготавливает почву для изменения самого порядка действия. Это означает создание «петли обратной связи», в которой информация может перемещаться вверх и вниз по «уровням сознания», преобразовываясь и расширяясь по мере движения (необходимым посредником здесь выступает социальная среда). Развитие повествования означает словесное обобщение знаний, абстрактно существующих в эпизодической памяти и воплощенных в поведении. С его помощью можно широко и быстро распространять такие знания среди общающихся людей с минимальными затратами времени и сил, а также просто и точно сохранять их в неприкосновенности для будущих поколений. Повествовательное описание архетипических моделей поведения и схем представления, то есть миф, является важнейшей предпосылкой построения общества и последующего управления предположениями, действиями и желаниями личности, обусловленными культурной средой.

Только после того как поведенческая (упорядоченная) мудрость представлена в событийной памяти и изображена в драме и повествовании, ее можно облечь в сознательную словесную форму (прецедурное знание не изобразительно в своем основном виде) или при необходимости изменить в отвлеченном смысле. Информация о знании того, как, накапливаемая в ходе исследовательской деятельности, может, тем не менее, передаваться от человека к человеку в обществе посредством подражания. Пиаже указывает, например, что дети сначала совершают действия с объектами, чтобы определить их свойства, а затем почти сразу подражают сами себе, превращая изначально спонтанное поведение в нечто, подлежащее изображению и обязательному повторению[180]180
  Пиаже Ж. Моральное суждение у ребенка. М.: Академический проект, 2019.


[Закрыть]. То же самое происходит при общении взрослых: действие одного быстро копируется другими, превращается в привычку, а затем обобщается и далее упорядочивается. Таким образом, некий общий алгоритм, когда поведение человека подхватывается и изменяется окружающими, может возникнуть и при отсутствии осознания его структуры. Однако как только социальный ритуал установлен, он может быть быстро описан и систематизирован – при условии достаточной способности к познанию и зрелости. Этот же процесс происходит во время спонтанного возникновения (а затем систематизации) детских игр[181]181
  Piaget J. Play, dreams, and imitation in childhood. New York, W. W. Norton, 1962.


[Закрыть]. Именно создание таких игр – и их совершенствование через повторяющееся общение – является основой для построения самой культуры.

Поведение имитируется, затем обобщается и превращается в игру, стилизуется в драматическое действие, оформляется в историю, кристаллизуется в миф, систематизируется в религию – и только затем критикуется в философии и обрастает запоздалыми рациональными обоснованиями. По словам Ницше, философские рассуждения об основаниях и природе этического поведения, четко сформулированные в понятной форме, не были результатом умственных усилий – их словесное обрамление (явно) вторично.

То, что философы называли «обоснованием морали» и чего они от себя требовали, было, если посмотреть на дело в надлежащем освещении, только ученой формой твердой веры в господствующую мораль, новым средством ее выражения[182]182
  Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего. М.: Эксмо-Пресс, 2017.


[Закрыть].

Ясно сформулированная (нравственная) философия возникает из мифов культуры, основанных на определенном порядке действия, которые становятся все более отвлеченными благодаря ритуалам и наблюдению за ними. Возрастающее абстрагирование позволило системе знания того, что породить в воображении представление «неявных способов» поведения, управляемого системой знания того, как. Накопление такой информации было необходимо, чтобы одновременно уметь точно предсказывать поведение других – и свое собственное – и запрограммировать предсказуемое общественное поведение посредством обмена обобщенной нравственной (упорядоченной) информацией. Ницше продолжает:

Что отдельные философские понятия не представляют собою ничего произвольного, ничего само по себе произрастающего, а вырастают в соотношении и родстве друг с другом; что, несмотря на всю кажущуюся внезапность и произвольность их появления в истории мышления, они все же точно так же принадлежат к известной системе, как все виды фауны в данной части света, – это сказывается напоследок в той уверенности, с которой самые различные философы постоянно заполняют некую краеугольную схему возможных философий. Под незримым ярмом постоянно вновь пробегают они по одному и тому же круговому пути, и, как бы независимо ни чувствовали они себя друг от друга со своей критической или систематической волей, нечто в них самих ведет их, нечто гонит их в определенном порядке друг за другом – прирожденная систематичность и родство понятий.

Их мышление в самом деле является в гораздо меньшей степени открыванием нового, нежели опознаванием, припоминанием старого, – возвращением под родной кров, в далекую стародавнюю общую вотчину души, в которой некогда выросли эти понятия, – в этом отношении философствование есть род атавизма высшего порядка[183]183
  Там же.


[Закрыть].

Декларативная (событийная и словесная) система знания того, что создала описание порядка действий системы знания того, как с помощью сложного, длительного процесса абстрагирования. Действие и подражание действию в процессе развития предшествуют четкому описанию или открытию правил, управляющих действием. Приспособление через игру и драматические образы предшествовало развитию лингвистической мысли и обеспечило почву, из которой она выросла. Каждая стадия развития – действие, подражание, игра, ритуал, драматический образ, повествование, миф, религия, философия, рациональность – предлагает все более абстрактное, обобщенное и детальное изображение поведенческой мудрости, заложенной и сформированной на предыдущей стадии. Введение словесного представления в сферу человеческого поведения позволило продолжать и постоянно расширять процесс познания, возникающий в действии, подражании, игре и драме. Язык превратил драматические образы в мифическое повествование, повествование – в официальную религию, а религию – в критическую философию; при этом умение приспосабливаться росло в геометрической прогрессии. Обратимся еще раз к Ницше:

Мало-помалу для меня выяснилось, чем была до сих пор всякая великая философия: как раз самоисповедью ее творца, чем-то вроде memoires, написанных им помимо воли и незаметно для самого себя; равным образом для меня выяснилось, что нравственные (или безнравственные) цели составляют в каждой философии подлинное жизненное зерно, из которого каждый раз вырастает целое растение[184]184
  Там же.


[Закрыть].

Система упорядоченных действий предусматривает (представляет собой?) память для поведения. Такая память включает в себя подражательное изображение поведения, спонтанно порожденного в ходе творческого действия отдельной личности. Точные обстоятельства его происхождения покрыл туман истории, но со временем они были встроены в соответствующую модель поведения – интегрированы в культурно обусловленный образ. Интеграция означает динамическое равновесие противоречивых личных побуждений в социальной среде. В этом случае субъективное желание, выраженное в поведении, упорядочивается и принимается обществом. Происходит построение иерархии ценностей (доминирования) – определение относительной уместности (нравственности) скопированных или по-другому укоренившихся образцов действия в конкретных обстоятельствах. Это построение неизбежно предшествует событийному или словесному представлению самой его основы, хотя, если такое представление второго порядка будет однажды получено, оно сможет (косвенно) перестраивать сам алгоритм (если что-то вообразить, это можно потом разыграть). Возникает петля, питающая развитие самого ясного «сознания»: порядок действий устанавливается, затем изображается, затем обобщается и изменяется, затем выполняется. Вследствие обобщения и выполненных изменений перестраивается весь алгоритм. Это, в свою очередь, меняет личное представление и так далее, от человека к человеку, из поколения в поколение. Такой процесс может происходить «внешне» как следствие взаимодействия в обществе или «внутренне» как следствие абстрактного исследования, опосредованного словом и образом, (то есть мысли). Интерактивная петля и ее предполагаемая связь с лежащими в основе структурами познания/памяти изображена на рисунке 13 (для упрощения схемы здесь указаны лишь некоторые взаимодействия между стадиями познания).

Поведенческие знания формируются в процессе творческого поиска. Последствия такого исследования – выработанные модели адаптивного поведения – имитируются и представляются более отвлеченно. Игра позволяет обобщать скопированное знание и информацию о поведении, полученную из разных источников (одно хорошее дело может в определенной ситуации противоречить другому, поэтому хорошие дела следует расположить в порядке из контекстно-обусловленной ценности, важности или доминирования). Каждая последующая стадия обобщения изменяет остальные. Так, например, способность говорить расширяет способность играть. По мере того как продолжается процесс обобщения и необходимая для выживания информация становится все более точной и простой для понимания, представления превращаются из сведений о конкретных обстоятельствах приспособления в наиболее общую и широкую модель адаптации – модель творческого исследования. Это означает, что отдельные проявления героизма (добровольной и успешной встречи с неизвестным) могут повсеместно копироваться, то есть вызвать спонтанное подражание. Но все проявления героизма характеризуют некоторые более существенные («прототипические»[185]185
  Витгенштейн Л. Философские исследования. М.: АСТ, 2019.


[Закрыть]) черты. Чем более абстрактно мыслят люди и чем шире их представления, тем вернее общие черты начинают доминировать над частными. Как указывает Элиаде[186]186
  Элиаде М. История веры и религиозных идей. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. От каменного века до элевсинских мистерий М.: Критерион, 2002.


[Закрыть], традиционные (то есть не имеющие письменности) культуры обладают исторической памятью, которая может передаваться лишь на протяжении трех поколений – до тех пор, пока живы самые древние старики. События, произошедшие раньше, складываются в нечто похожее на «время сновидений» австралийских аборигенов – некий межвековой период, когда герои предков ходили по земле и устанавливали модели поведения, применяемые в современной жизни. Такое временно́е сжатие является мифологизацией истории, очень полезной с точки зрения эффективного хранения информации. Мы учимся помнить и подражать не отдельным героям, не конкретным историческим фигурам прошлого, а тому, что эти герои собой представляли: образу действия, который сделал их героями. Эта модель поведения – еще раз повторюсь – есть акт добровольной и успешной встречи с неизвестным: накопление мудрости через исследование. (Я также не имею в виду, что словесные или событийные системы памяти могут напрямую влиять на алгоритм действий; более того, операции словесных/событийных систем изменяют мир, а изменения мира меняют алгоритм действий. Влияние языка и образа на поведение, как правило, вторично – опосредовано окружающей средой, – но от этого не менее глубоко).

Рис. 13. Абстракция мудрости и отношение такой абстракции к памяти

Многие истории, которыми мы живем, могут шифроваться и передаваться на разных уровнях обобщения, начиная от чисто двигательного или действенного (передаваться через подражание) до чисто словесного (описываться в трудах по этической философии, например). Теоретически это сильно затрудняет понимание их структуры и взаимосвязей. Сложность осмысления усугубляется тем, что разные истории имеют разные пространственно-временные особенности: когда-то нами управляют краткосрочные и простые соображения, когда-то – долгосрочные и более сложные. К примеру, женатый человек может подумать: «У моего друга очень привлекательная супруга, я бы хотел заняться с ней любовью» (то есть дать положительную оценку). Но он тут же осекается: «Супруга моего друга слишком любит пофлиртовать. От нее, наверное, одни неприятности!» Возможно, обе эти точки зрения справедливы. Нередко один и тот же стимул обладает противоречивой значимостью. Иначе, как я уже говорил, нам никогда не пришлось бы думать.

Все воспринимаемые явления имеют множество потенциальных применений и значений. Именно поэтому каждый из нас может буквально утонуть в возможности. Даже обычный лист бумаги вовсе не прост, если особые обстоятельства не заставляют его казаться таковым. Витгенштейн поднимает интересный вопрос:

Укажите на листок бумаги. А теперь укажите на его форму, цвет, количество (это звучит странно). Как вы это сделали? Вы скажете, что каждый раз, когда вы указывали все это, вы «имели в виду» что-то другое. И если я спрошу, как это делается, вы скажете, что сосредоточили свое внимание на цвете, форме и т. д. Но я снова спрашиваю: как это делается?[187]187
  Витгенштейн Л. Философские исследования. М.: АСТ, 2019.


[Закрыть]

Кухонный нож, например: действительно ли это предмет, которым режут овощи на обед? Или это объект, который можно нарисовать, задумав натюрморт? Или инструмент для игры в ножички? Это отвертка, с помощью которой можно привинтить полку? Или, может быть, это орудие убийства? В первых четырех случаях нож обладает положительной значимостью. В последнем случае его значимость отрицательна – если только вы не испытываете безумного гнева. Как существенная функциональная и эмоциональная множественность этого предмета может сводиться к чему-то единичному и, следовательно, полезному? Вы не можете починить полку и приготовить ужин в одно и то же время, в одном и том же месте. Однако в какой-то момент вам, возможно, понадобится сделать и то и другое. Это означает, что нужно хранить в памяти множество вариантов использования ножа и его значимости (что бы это ни подразумевало). То есть вы должны (1) выбрать один способ действия и исключить все остальные, но (2) сохранить остальные для дальнейшего рассмотрения, чтобы диапазон возможных действий оставался как можно шире.

Как сгладить вечно присутствующие противоречия? Как расценивать процесс сглаживания противоречий в сложном контексте дополнительного обстоятельства – многоуровневого воплощения и абстрактности историй? До сих пор мы рассматривали цели и средства данной системы взглядов (истории) как качественно разные явления, что отражает дилемму, пронизывающую этику как область исследования. Конечная цель, или цель конкретной запланированной последовательности действий, составляет образ желанного будущего, противопоставленный невыносимому настоящему. Средства достижения этой цели представляют собой ряд шагов, которые нужно сделать в погоне за желанными переменами. Это звучит весьма разумно, ведь в любой момент можно разграничить цели и средства. То, куда мы направляемся, явно отличается от того, как мы туда попадем. Однако все относительно, потому что факт различия этих понятий затеняет более подробное и всеобъемлющее описание. Средства и конечные цели – планы и стремления – не являются качественно отличными в глубоком смысле и в любой момент могут быть преобразованы друг в друга. Такая трансформация происходит всякий раз, когда возникает проблема: когда в ходе нашего обычного поведения проявляется неизвестное. Мы меняем пространственно-временную ориентацию (корректируем «настройки» или пересматриваем систему взглядов), чтобы переоценить действия и пересмотреть важность желаний.

Наши истории – наши системы взглядов – имеют составную, или иерархическую, структуру. В каждый отдельный момент времени внимание человека занимает только одну ступень этой структуры. Ограниченное внимание дает возможность делать предварительные, но необходимые суждения о значимости и полезности явлений. Однако мы можем также «передвигать уровни обобщения», то есть при необходимости добровольно фокусировать внимание на историях, которые отображают бо́льшие или ме́ньшие области пространства-времени (извините за отсылку к Эйнштейну, но здесь он весьма кстати, поскольку наши истории имеют продолжительность и некоторые пределы). «При необходимости» означает в зависимости от текущих действий. Приведу пример. Вы находитесь на кухне и собираетесь пойти в свою комнату, чтобы почитать. Образ вас, сидящего в любимом кресле с книгой в руках, занимает в эту минуту полюс конечной цели, или желанного будущего, в истории, которая сейчас разыгрывается (по контрасту с еще недостаточно начитанным вами в настоящем времени). Эта история может длиться, скажем, десять минут. Кроме того, она «занимает» территорию, отмеченную наличием нескольких соответствующих объектов (настольная лампа, кресло, пол, по которому надо пройти, чтобы добраться до кресла, сама книга, очки) и ограниченную пространством, которое они занимают. Вы усаживаетесь в кресло, рядом с которым лежит книга, и протягиваете руку, чтобы включить свет. Бамс! – лампочка перегорает. Только что появилось нечто неизвестное, то есть неожиданное в данной ситуации. Вы меняете установку. Теперь ваша цель – все еще вложенная в историю под названием «чтение книги» – починить настольную лампу. Вы немного корректируете планы, находите новую лампочку и вкручиваете ее. Бамс! Она снова гаснет, и появляется запах горелой проводки. Это вызывает беспокойство. Книга уже забыта – в создавшейся ситуации она не имеет значения (становится несущественной). Неужели что-то не так с лампой (и, следовательно, на несколько более обобщенном уровне, со всеми будущими планами, которые зависят от этой лампы)? Вы исследуете обстоятельства. Лампа не пахнет гарью. Запах идет из розетки в стене. Она горячая! Что это значит? Вы меняете пространственно-временную ориентацию. Может быть, что-то не так с проводкой во всем доме? Теперь забыта лампа. Защита жилища от пожара внезапно стала приоритетом. Как происходит такой сдвиг внимания?

Рис. 14. Концептуальное преобразование отношения между средствами и целями из статического в динамическое

На рисунке 14 представлена тройная схема. Она показывает, как можно вывести человека из состояния, в котором он считает, что средства и конечные цели отличаются друг от друга, в состояние, в котором он рассматривает их как изоморфные элементы, имеющие отдельный статус только временно. Подсхема 1 представляет собой знакомую нам нормальную историю, описывающую текущее состояние, желанное будущее и три различных средства, которые можно использовать, чтобы преобразовать первое во второе. Эта подсхема основана на предположении, что существует множество средств для перехода из точки «А» в точку «Б». Но на самом деле в каждый конкретный момент времени будет использовано только одно из них – наиболее эффективное или иным образом предпочтительное. (У нас есть только одна система двигательных реакций, и, следовательно, одно сознание?) Подсхема 2 – это измененный вариант подсхемы 1, показывающий, что планы (1) могут сами быть осмыслены как истории, то есть что «больша́я» история (та, что занимает самую обширную пространственно-временную область) на самом деле состоит из вложенных в нее «маленьких» историй. Подсхема 2 по-прежнему основывается на предположении, что ряд более незначительных историй может быть использован в качестве средства достижения крупной цели. Если компания терпит крах, можно уволить половину сотрудников, перейти на новую линейку продуктов или урезать зарплату высшему руководству. Каждый из этих подходов, хотя все они предназначены для достижения одной и той же цели, явно отличается от других по своей внутренней структуре и достаточно сложен. Вы можете совершать несколько действий, но, если два пункта из этого длинного списка дел вступают в противоречие, один должен быть подчинен другому. Планам (и конечным целям) придается сравнительное значение, и они распределяются по степени важности (эта структура, кстати, очень похожа на иерархию доминирования). Ситуация, в которой относительная важность противоречивых планов уже определена, показана на подсхеме 3. Она и будет иллюстрировать выбор, о котором пойдет речь далее[188]188
  Аналогичное понятие «иерархии целей» ввели Карвер и Шиер [Carver C. S. Scheier M.F. Control theory: A useful conceptual framework for personality, social, clinical, and health psychology. Psychological Bulletin, 1982, 92, pp. 111–135].


[Закрыть].

В данном месте и в данное время мы рассматриваем в качестве средств и целей лишь определенное число переменных. Это совершенно необходимо, поскольку действие требует исключения в той же мере (а может, и большей), что и включение[189]189
  Eysenck H. J. Creativity as a product of personality and intelligence. In Saklofske D. H., Zeidner M. (Eds.) International handbook of personality and intelligence. New York, Plenum Press, 1995, pp. 231–247.


[Закрыть]. Однако те вещи, которые мы рассматриваем как «относящиеся к делу переменные» (определяем как значительные или незначительные), должны быть изменчивыми. Принимая решение, нужно оставлять возможность его изменить. Префронтальная кора головного мозга, непосредственно связанная с совершением целенаправленных действий[190]190
  Shallice T. Specific impairments in planning. Philosophical Transactions of the Royal Society of London (Biological Sciences), 1982, 289, pp. 199–209.


[Закрыть], по-видимому, наделяет нас свободой выбора. Она делает это, устанавливая «временну́ю последовательность» событий и действий[191]191
  Milner B., Petrides M., Smith M. L. Frontal lobes and the temporal organization of memory. Human Neurobiology, 1985, 4, pp. 137–142.


[Закрыть], рассматривая информацию в контексте, управляя поведением на основании сделанных выводов[192]192
  Petrides M., Milner B. Deficits on subject-ordered tasks after frontal and temporal lobe lesions in man. Neuropsychologia, 1982, 20, pp. 249–263.


[Закрыть], а также меняя установки[193]193
  Milner B. Effects of different brain lesions on card sorting. Archives of Neurology, 1963, 9, pp. 100–110.


[Закрыть]. Я считаю, что префронтальная кора выполняет это множество операций, рассматривая то одно, то другое обстоятельство как действующее в настоящее время «завершающее вознаграждение» – как цель, которой должно быть подчинено поведение, как желанное будущее, с которым сравнивается невыносимое настоящее в форме испытываемого опыта. Структура на подсхеме 3 рисунка 14 представляет собой многоуровневую иерархию взаимозависимых целей и планов, которые, в совокупности, составляют историю жизни. Этот образ помогает объяснить идею «ступени на пути» (метафорически говоря, лестницы на небеса)[194]194
  «И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней. И вот, Господь стоит на ней и говорит: Я Господь, Бог Авраама, отца твоего, и Бог Исаака» (Быт. 28:12–13).


[Закрыть].

Каждая ступень – каждый подуровень – имеет ту же структуру (но не то же содержание), что и все эти истории, стоящие «выше» и «ниже». То есть можно ожидать, что все детали хорошей истории будут каким-то образом отражать все остальные детали: что историю, как и сам мир, можно воспринимать (и воспринимать правильно) на великом множестве информативных «уровней анализа». Это придает хорошим историям многозначность. Нортроп Фрай писал:

Одним из самых распространенных переживаний при чтении является ощущение дальнейших открытий, которые должны быть сделаны в рамках той же структуры слов. Ощущение примерно такое: «из этого можно извлечь больше». Или же, если нас особенно восхищает какое-то произведение, мы открываем нечто новое, всякий раз перечитывая его[195]195
  Frye N. The great code: The Bible and literature. London, Harcourt Brace Jovanovitch, 1982.


[Закрыть].

То, что служит целью на одном «уровне», может рассматриваться как стимулирующее вознаграждение на другом, поскольку достижение вспомогательных результатов является предпосылкой воплощения в жизнь более высоких стремлений (то есть большинство завершающих вознаграждений одновременно будут служить побуждением). Познавательные усилия, неизменно контролируемые префронтальной корой, могут, так сказать, перемещаться вверх и вниз по этим уровням, концентрируясь на чем-то одном, обеспечивая совершение нужного действия в самый подходящий момент (делая другие действия неочевидными в данном месте и в данное время), а также при необходимости перестраивая и восстанавливая уровни и их соответствующие статусы. На рисунке 15 хорошо показан этот процесс, а также парадокс относительной новизны. Как может вещь быть совершенно новой, несколько новой, несколько знакомой или полностью знакомой? Ответ прост: данное явление (вещь или ситуация) становится полезной и/или приобретает значение на одном уровне анализа, но не на другом. Новизна ограничена: нечто может быть новым в одной ситуации и оставаться знакомым в другой. Верхний уровень привычности обеспечивает границы безопасности и очерчивает рамки, внутри которых необходимые изменения будут происходить без катастрофических последствий.

Вот пример хороший истории: я абитуриент и хочу стать врачом. Точно не знаю почему, ведь я никогда не задавался этим вопросом, то есть мое поведение безусловно основывается на этом желании – на неявном предположении. Я хорошо учился в школе и получал высокие оценки на подготовительных курсах. Но я провалил вступительный экзамен в медицинский университет, получив всего двадцать процентилей. Внезапно и неожиданно я понимаю, что больше не стану врачом. Все рухнуло в один миг. Во мне вновь вскипают эмоции, сдерживаемые установленной значимостью, которой текущая история наделила происходящие вокруг события. Я подавлен, разбит и встревожен. Немного оправившись, я переоцениваю свою жизнь. Я дисциплинирован и с удовольствием учусь. Мне нравится университет, нравится работать с людьми. Многие из важных историй верхнего уровня, на которых неявно основывалась история доктора, остаются нетронутыми – их не надо менять. Значит, идем дальше по иерархии – может быть, впервые. Ведь люди не подвергают сомнению историю, когда она работает! Если она дает желаемые результаты, все идет правильно! Почему я хотел стать врачом? Это приносит хорошие деньги. От меня этого ждали (семейная традиция – мой отец был врачом). Это престижно. К тому же я смогу облегчать страдания пациентов и быть хорошим человеком.

Иерархическая организация такова (это требует осмысления или даже является им): (1) я хочу помогать людям; (2) мне нужна некоторая финансовая стабильность; (3) я хотел бы работать в области здравоохранения; (4) возможно, статус не так важен, как я думал (и поэтому он может быть «принесен в жертву», чтобы успокоить разгневанных богов и восстановить космический порядок). Значит, я стану медицинским работником или, может быть, даже медбратом. Я все еще могу стать хорошим человеком, даже если не выучусь на врача, – и, пожалуй, это самое главное. Перестройка завершена. Восстановлена полезность окружающих явлений. Ко мне вновь вернулись эмоциональная целостность и стабильность. Хорошо, что я не покончил с собой!

Рис. 15. Ограниченная революция

В свете этой теории интересно и поучительно рассматривать восточные представления о реальности (то есть о космосе). Реальность состоит из встроенных в нее толкований, которые придают определенную форму объектам (как орудиям) и определяют их значимость. Однако эти толкования на каждом уровне подвергаются трансформации. Постоянная (и необходимая) перестройка в сочетании с наличием по крайней мере преходящей (и необходимой) стабильности составляет сам мир. Мирча Элиаде описывает индийскую версию учения о «вечном возвращении» – бесконечно сложно устроенной циклической природе Вселенной (понимаемой как совокупность опыта, а не как объективная реальность):

Полный цикл, махаюга, состоит из 12 000 лет. Он оканчивается разрушением – пралайей. В конце тысячного цикла происходит махапралайя – великое разрушение. Парадигматическая схема «созидание-разрушение-созидание и т. д.» воспроизводится до бесконечности. 12 000 лет махаюги – это божественные годы, продолжительность каждого составляет 360 (обычных) лет, что дает в сумме 4 320 000 лет одного космического цикла. Тысяча таких махаюг составляет кальпу (форму); 14 кальп составляют манвантару (считается, что каждой манвантарой управляет Ману, мифический царь-предок, – отсюда и такое название). Одна кальпа равна дню в жизни Брахмы, другая – ночи. Сотня «лет» Брахмы, иными словами, 311 000 миллиардов человеческих лет, составляет жизнь этого божества. Но и она не исчерпывает время, ибо боги не вечны, а создание космоса и его разрушение постоянно сменяют друг друга[196]196
  Элиаде М. Священное и мирское. М.: Издательство МГУ, 1994.


[Закрыть].

Каждый опыт обучения, вдохновленный новизной и основанный на исследовании, содержит нечто революционное. Просто перестройки, которые затрагивают истории, сильно ограниченные в «размерах» (то есть во времени и в пространстве), высвобождают пропорциональное количество эмоций. Поэтому разделение на нормальное и революционное несостоятельно – это всегда вопрос степени. Мелкомасштабные происшествия требуют незначительных изменений в истории жизни. Крупные катастрофы, напротив, подрывают основы всего. Воистину невообразимые бедствия происходят, когда самые большие истории, которым мы следуем, оказываются под угрозой распада вследствие радикальной трансформации окружающей среды. Такая перестройка может быть вызвана естественным образом (землетрясение или аналогичное стихийное бедствие), стать следствием ухода в ересь (произойти по внутренним причинам) или возникнуть, когда «чужеродные дьяволы» – предвестники хаоса – угрожают нашим исследованным территориям (встроенным историям, культурной стабильности). В последнем случае мы вполне можем развязать войну в качестве эмоционально желательной альтернативы подавляющей угрозе существования, создаваемой (потенциальным) разрушением наших масштабных историй.