Текст книги "Карты смысла. Архитектура верования"

 
«Ныне владыка ты наш, как вольности нам ты назначил,
Благодарностью нашей тебе что еще будет?
Кумирню [жилище] воздвигнем, наречем ей имя!
Почивальню твою…»[252]252
  Там же, таблица 6:49–51.


[Закрыть]
 

Это жилище – Вавилон, венец цивилизации, мифическое священное пространство, навечно посвященное Мардуку.

Поэма «Энума элиш» описывает природу вечных отношений между (непознаваемым) источником всего сущего, «богами», которые управляют жизнью человека, и субъектом или процессом, который обретает определенный опыт, решившись на добровольную встречу с неизвестным. Вся история, рассказанная в шумерском мифе о сотворении мира, схематично показана на рисунке 22. Тиамат изображается одновременно как первоисточник всего (матерь богов), как сила, которая все разрушает, как супруга патриархального духовного начала, от которого также зависит творение (Апсу), и, наконец, как субстанция, разрубаемая на части героем – строителем мира. Мардук, последнее дитя инстинктивного творения, – это персонаж, который добровольно сталкивается с созидательной/разрушительной силой «места», из которого возникают все вещи. Он – воинственное божество, прототип западной культуры, который яростно разрубает на части неизвестное и создает из них предсказуемый мир.

В этом предании скрыто сложное и тонко сбалансированное понятие причинности. Ни один из элементов повествования не противоречит другому, хотя они подчеркивают различные стороны одного и того же процесса. Что-то должно существовать до создания известных вещей (что-то, что невозможно представить в отсутствие субъекта). Это загадочное нечто можно изобразить как всепожирающую праматерь всего сущего. Однако отдельные, различимые, знакомые элементы человеческого опыта существуют сами по себе, потому что мыслящая личность может их обнаружить, выстроить и преобразовать. Таким образом, роль сына-героя в сотворении вещей столь же первична, как и роль матери, хотя понять это несколько труднее. Тем не менее шумеры отлично выразили эту мысль в повествовательной форме. Создавая драматический образ героя-созидателя, они совсем недалеко ушли от ключевого христианского учения о Логосе – творческом Слове (а значит и от современного понятия «сознания»).

Рис. 22. Схематическое изображение «Энума элиш»

Мифическая притча о Мардуке и Тиамат повествует о том, что личность способна по доброй воле исследовать непознанное и, как следствие, созидать. Герой расчленяет мир непредсказуемого (неисследованную территорию, условно названную Тиамат) на некие различимые элементы. Он плетет сеть определенного смысла, способную охватить необъятное неизвестное, и воплощает божественное мужское начало, призванное творить порядок из хаоса. Убийство вездесущего чудовища и построение Вселенной из его частей – это символический образ (метафора) отважной встречи с глобальным неизвестным, приспособления к нему и в результате построения или порождения определенности и порядка. Обряд, который выполнял правитель Месопотамии (ритуальное воплощение Мардука), олицетворял его могущество. На нем до сих пор основываются наши представления о законной власти. Отождествление царя с самым величайшим из божеств – провозглашенного и избранного теми же высшими силами – обеспечивало его авторитет и помогало поддерживать общественный порядок и душевное спокойствие населения страны. Более того, правитель Месопотамии был для своего народа тем же, чем был для него Мардук: ритуальным образцом для подражания, человеком, чьи поступки служили мерилом всех действий, совершаемых на территории царства, личностью, которая была государством, поскольку именно государство определяло и разрешало взаимодействия между людьми (что в конце концов и является его основной функцией). Поэтому Вавилон считался воплощением «царства бога на земле», то есть имитацией небесного порядка, а его правитель – олицетворением Мардука, по крайней мере, если он почитал устои, был справедлив, мужествен и созидателен. М. Элиаде так описывает сакральность владыки Месопотамии и обряды, призванные поддерживать этот образ:

В Вавилоне поэму «Энума элиш» читали в храмах на четвертый день празднеств Нового года. Этот праздник – по-шумерски загмук («начало года»), по-аккадски акиту [шумеры и аккадцы объединились и образовали Вавилон] – длился первые двенадцать дней месяца нисан. Он включал целый ряд действий. Назовем наиболее важные из них: 1) день царского искупления, соответствующий «заточению» Мардука; 2) освобождение Мардука; 3) ритуальные битвы и триумфальная процессия в Бит Акиту (дом новогоднего празднества) под предводительством царя, завершающаяся пиршеством; 4) иерогамия царя с храмовой жрицей, олицетворяющей богиню; 5) определение судеб богами[253]253
  Элиаде М. История веры и религиозных идей. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. От каменного века до элевсинских мистерий М.: Критерион, 2002.


[Закрыть].

Здесь необходимо пояснить значение некоторых терминов и смысл двух последних действий.

Во-первых, относительно 4 пункта следует отметить, что иерогамия – это мистический брак царя и царицы или богини, символический союз жажды исследования (воплощенной царем) с положительной стороной неизвестного, воплощенной верховной жрицей. Мардук (царь) изначально находится в заточении (см. описание Осириса, приведенное ниже), что означает его временное отстранение от привычных повседневных государственных дел. Он освобождается, чтобы встретиться с Тиамат и соединяется с ней в акте любви. Этот сексуальный (читай – творческий) союз символизирует соприкосновение процесса познания, воплощенного царем (Мардуком), с неизвестным, воплощенным Тиамат (верховной жрицей), в результате которого мы получаем новую информация и формируем модели приспособления. Порождение знания ассоциируется с изначально созидательным половым актом. Божество хаоса, или неведомое, обычно предстает в женском обличии (наполовину отрицательным, наполовину положительным), как только устанавливается первоначальное разделение между порядком и хаосом. Этому божеству приписывается женская природа в основном потому, что неизвестное служит матрицей (утробой), из которой рождаются определенные формы. Непознанное наделяют отрицательными чертами (вспомните грозную Тиамат), потому что оно несет разрушение, а положительными (верховная жрица, Исида в египетском мифе об Осирисе, Дева Мария в христианстве) – потому что оно также является творческим и воспроизводящим началом.

Во-вторых, в отношении пункта 5 следует отметить, что правитель (как воплощение божества) должен был определять судьбы, потому что он одновременно был героем – ритуальной моделью для подражания – и обладал абсолютной властью. Управление жизнью людей было его святым долгом. В теории и на практике он был самым могущественным членом общества и олицетворял доминирующую стратегию в иерархии поведенческой адаптации. То, что он не мог определить законом, он должен был показать на примере (поскольку свод законов как воплощение мудрости прошлого не всегда помогает в решении проблем настоящего). Эту мысль (как мы увидим далее) гораздо яснее выразили древние египтяне. Вернемся к описанию Элиаде:

Первое действие мифо-ритуального сценария – унижение царя и заточение Мардука – обозначает регрессию мира в докосмогонический хаос. В святилище Мардука первосвященник снимал с царя символы его власти (скипетр, кольцо, меч и корону) и бил по лицу. Затем, стоя на коленях, царь делал заявление о своей невиновности: «Я не совершал греха, о Господь моей страны, я не оставлял заботу о твоей божественности». Первосвященник отвечал от имени Мардука: «Не бойся… Мардук услышит твою молитву. Он расширит твое царство…»

Тем временем народ искал Мардука, «заточенного в горе», – формула, обозначавшая смерть божества [вследствие нисхождения]… далеко от солнца и света.

Когда великое неизвестное одерживает верх и мир возвращается в состояние докосмогонического хаоса, герой временно отсутствует, ведь именно он воплощает процесс, превращающий хаос в порядок. Поэтому повторное появление Великой Матери в устрашающем обличии, смерть Великого Отца (который служит защитой от своей созидательной и разрушительной супруги) и исчезновение героя (который превращает хаос в порядок) представляют собой разные способы рассказать историю о том, что в мире сложился угрожающий жизни дисбаланс составных элементов опыта. Далее Элиаде описывает повторное появление или возрождение Мардука:

В конце концов его спасали и боги воссоединялись (т. е. их статуи ставили рядом) для определения судеб. Этот эпизод соответствует утверждению Мардука в качестве верховного божества в «Энума элиш». Царь ведет процессию к Бит Акиту, зданию, расположенному за пределами города. Процессия представляет воинство богов, выступающее против Тиамат. По одной из надписей Синнахериба можно предположить, что так имитировалась первоначальная битва. Царь олицетворял Ашшура (бога, который сменил Мардука). Иерогамия происходила после возвращения с пиршества в Бит Акиту. Последним актом было определение судеб каждого месяца года. «Определяя» их, осуществляли ритуальное сотворение года, т. е. обеспечивали благополучие, плодородие, богатство вновь рожденного мира…

Роль царя в акиту недостаточно известна. Его «унижение» соответствует возвращению мира в «хаос» и заточению Мардука в горе. Царь изображает бога в битве против Тиамат и в иерогамии с храмовой жрицей. Однако идентификация с богом отмечается не всегда: по сценарию своего унижения, как мы видели, царь обращается к Мардуку. В то же время сакральная природа месопотамского суверена подтверждается совершенно достоверно…

Хотя признавалось земное происхождение царя, он рассматривался как «сын богов»… Это двойное происхождение делало царя наилучшим посредником между богами и людьми. Царь представлял народ перед богами и брал на себя грехи своих подданных. Иногда он должен был принять смерть за их преступления; по этой причине у ассирийцев был «заместитель царя». В текстах говорилось, что царь живет в непосредственной связи с богами, в сказочных садах, где растет Древо Жизни и течет Живая Вода… Царь – «посланец» бога, «пастырь народа», призванный богом установить на земле справедливость и мир…

Можно сказать, что царь разделял с богами их природу, но богом не становился. Он представлял бога, и на архаических стадиях культуры это подразумевало, что в каком-то смысле он был тем, что представлял. Во всяком случае, месопотамский царь как посредник между миром людей и миром богов осуществлял собственной персоной ритуальный союз между двумя модальностями существования, божественной и человеческой. Благодаря этой своей двойной природе царь рассматривался, по крайней мере метафорически, как творец жизни и плодородия[254]254
  Там же.


[Закрыть].

Мардук, воплощенный в образе Намтиллаку, есть «бог, сохраняющий жизнь»[255]255
  Афанасьева В. К., Дьяконов И. М. Когда Ану сотворил небо. Литература Древней Месопотамии. М.: Алетейа, 2000. Таблица 6:151.


[Закрыть], который может возродить всех низложенных и умертвленных высших существ[256]256
  Там же, таблица 6:152–153.


[Закрыть] как свое собственное творение. Это перекликается с древнеегипетской теологией (о чем будет рассказано ниже). Мардук также носит имена Намшуб, «сияющий бог, что наши пути освещает»[257]257
  Там же, таблица 6:155–156.


[Закрыть] (отождествление с солнцем) и Асар, бог воскресения, который «повелевает расти зеленой траве»[258]258
  Heidel A. The Babylonian genesis. Chicago: Chicago University Press (Phoenix Books), 1965. Tablet 7:1–2.


[Закрыть]. Все, что олицетворяет Мардук, также ассоциируется с изобилием[259]259
  Там же, tablet 7:21.


[Закрыть], милосердием[260]260
  Там же, tablet 7:30.


[Закрыть], справедливостью[261]261
  Там же, tablet 7:39.


[Закрыть], семейным счастьем[262]262
  Там же, tablet 7:81.


[Закрыть] и, что самое интересное, с «созданием искусных вещей из противостояния с Тиамат»[263]263
  Там же, tablets 7:112, 7:115.


[Закрыть]. На самом деле жители Месопотамии называли этого бога пятьюдесятью разными именами. Каждое из них означало присущее ему ценное свойство, качество или образ действия (которые, вероятно, когда-то олицетворяли отдельные божества). Наречение Мардука множеством имен, очевидно, отражает движение к монотеизму, происходящее в месопотамском обществе на личностном и историческом уровнях и описанное в самой поэме «Энума элиш» (боги добровольно объединяются под властью царя-победителя). Можно сказать, что вавилоняне пришли к осознанию того, что все процессы поддержания жизни, которым они поклонялись, представляли собой вторичные отличительные черты исследовательского/творческого/омолаживающего процесса, воплощенного Мардуком (по крайней мере, это проявляется в ритуалах и образах).

Древние египтяне также следовали обрядам и формировали вторичные представления. В египетской космологии, возникшей около 2700 года до н. э., бог Птах (аллегорическое воплощение Атума, всеохватывающего змея) создает мир «своим разумом (сердцем) и словом (языком)»[264]264
  Элиаде М. История веры и религиозных идей. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. От каменного века до элевсинских мистерий. М.: Критерион, 2002.


[Закрыть]. Элиаде пишет:

Птах объявляется самым великим богом, тогда как Атум почитается только как создатель первой божественной четы. Это Птах «дал богам существование»…

Коротко говоря, теогония и космогония были осуществлены созидательной силой одного бога. Здесь мы весьма определенно сталкиваемся с наивысшим проявлением египетского метафизического мышления. Как замечает Джон Вильсон[265]265
  См. Pritchard J. B. Ancient near eastern texts relating to the Old Testament. Princeton, Princeton University Press, 1955, p.4.


[Закрыть], уже в начале египетской истории мы находим доктрину, которая приближается к христианской теологии Логоса [или слова][266]266
  Элиаде М. История веры и религиозных идей. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. От каменного века до элевсинских мистерий. М.: Критерион, 2002.


[Закрыть].

Египтяне поняли, что сознание и речевые способности жизненно важны для существования, как и непознаваемая матрица их бытия. Мы еще не до конца уяснили эту мысль (люди приписывают существование вещей исключительно их материальной составляющей), несмотря на то что на ней во многом основывается философия христианства. Египтяне считали Птаха – оплодотворяющее слово – изначальным, или исконным (то есть «небесным»), царем. Как и в Месопотамии, в земных владениях он уступал эту власть своему преемнику, фараону, который фактически или буквально считался его сыном и почитался как бог. Переданная таким образом творческая сила была названа способностью создавать порядок (маат) на месте хаоса («он заменил Хаос порядком…»[267]267
  Там же.


[Закрыть]). Элиаде пишет:

…то же самое говорится о Тутанхамоне, который восстановил порядок после «ереси» Эхнатона, или о Пепи II: «Он поставил маат на место лжи (беспорядка)». Подобным же образом глагол «khay» («светить») используется для описания солнца в момент творения или каждого рассвета, равно как и для описания появления фараона на церемонии интронизации, на торжествах или на тайном совете.

Фараон является воплощением маат, слова, переводимого как «истина», но главное значение которого – это «добрый порядок», и отсюда «право», «справедливость». Маат относится к первоначальному творению; следовательно, отражает совершенство «Золотого Века». Составляя самую основу Космоса и жизни, маат может познаваться каждым индивидуумом отдельно. В текстах различного происхождения и различных периодов встречаются такие выражения: «Побуждайте ваше сердце познать маат», «Я сделаю так, чтобы ты познал маат в своем сердце; чтобы ты делал то, что для тебя правильно». Или: «Я был человеком, который любил маат и ненавидел грех. Ибо я знал, что это (грех) есть оскорбление Бога». И действительно, лишь Бог дарует необходимое знание. Принца характеризуют как «того, кто знает истину (маат) и кого учит Бог». Автор молитвы, обращенной к Ра, взывает: «Вложи маат в мое сердце!»

Как воплощение маат, фараон является парадигматическим образцом для всех своих подданных. По выражению визиря Рекмира, «он бог, который дает нам жизнь своими деяниями». Дела фараона обеспечивают прочность космоса и государства и, следовательно, непрерывность жизни. В самом деле, космогония повторяется каждое утро, когда солярный бог «отвращает» змея Апопа, не имея, однако, возможности уничтожить его; ибо хаос (первоначальная тьма) представляет собой виртуальность; следовательно, он неразрушим. Политическая деятельность фараона воспроизводит подвиг Ра: он (фараон) также «отвращает» Апопа – иными словами, следит за тем, чтобы мир не был ввергнут снова в состояние хаоса. Когда на границах появляются враги, они уподобляются Апопу [богу изначального хаоса], и победа фараона воспроизводит триумф Ра [курсив автора][268]268
  Там же, c. 91–92. Также интересно отметить, что египтяне запрещали иностранцам входить в свои святилища, которые были «микрокосмическими образами страны»; коренные египтяне считали Египет центром мира и первой появившейся страной, а себя – единственными законными ее жителями. Иностранцы же приносили с собой беспорядок.


[Закрыть].

Мысли о царствовании, созидании и обновлении нашли более замысловатое выражение в главном мифе об Осирисе (представляющем другую ветвь египетской теологии). Предание об Осирисе и его сыне Горе во много сложнее месопотамского мифа о сотворении мира или истории Ра. Оно описывает взаимодействие между составными элементами опыта в чрезвычайно сжатой форме. Осирис был легендарным предвечным царем, который мудро и справедливо правил Египтом. Но он не понимал[269]269
  Элиаде пишет: «Когда Гор спускается в потусторонний мир и воскрешает Осириса, он сообщает ему силу “знания”. Осирис был “легкой добычей”, потому что “не знал” подлинную природу Сета…» [Элиаде М. История веры и религиозных идей. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. От каменного века до элевсинских мистерий. М.: Критерион, 2002, с. 41]. История Осириса – это отчасти притча об опасном неумении распознать зло.


[Закрыть] замыслов своего злобного брата Сета, и тот поднял восстание. На рисунке 23 этот конфликт представлен как война в «царстве (небесного) порядка». Сет убивает Осириса (то есть отправляет в загробный мир) и расчленяет его тело, чтобы его никогда не нашли. Рисунок 24 изображает условное существование низверженного и расчлененного Осириса в подземном царстве хаоса.

Рис. 23. Битва между Осирисом и Сетом в царстве порядка

Рис. 24. Низвержение и расчленение Осириса

Смерть Осириса символизирует две важные вещи: (1) (статичная) господствующая теория, система оценки или конкретная история со временем становятся все более неуместными, и неважно, какими прекрасными или целесообразными они изначально были; и (2) нельзя отказываться признавать существование бессмертного божества зла или забывать о нем – это неизбежно приведет к опасным последствиям. Сет, брат и противоположность предвечного царя, представляет собой мифического враждебного близнеца или соперника, который вечно противится созидательной встрече с неизвестным. Это образец адаптации, находящейся в абсолютной оппозиции установлению божественного порядка. Если он обретает контроль, то есть узурпирует трон, законный правитель и его царство будут неизбежно уничтожены. Сет и подобные ему персонажи (часто появляющиеся в повествованиях в образе продажного слуги или советника некогда великого царя) презирают само существование человека. Они хотят лишь одного: защищать и укреплять свое положение в иерархии власти, даже когда господствующий порядок явно не приносит ничего хорошего. Их действия обязательно ускоряют процесс распада, свойственный всем структурам. Великий Осирис был бесконечно наивен: он совершенно не замечал существования «бессмертного» зла. Такая слепота и вытекающая из нее неосторожность губят его (или по крайней мере ускоряют приход смерти).

Рис. 25. Рождение и возвращение Гора, божественного Сына порядка и хаоса

Как и подобает царю порядка, у Осириса была супруга Исида – его мифический двойник, положительная сторона неизвестного (как и верховная жрица в месопотамском новогоднем ритуале). Она обладала огромной магической силой, что неудивительно, учитывая ее статус. Исида собрала части Осириса, нашла его фаллос и зачала ребенка. Отсюда можно сделать глубокий вывод: вырождение государства или области порядка и его низвержение в хаос служат только для того, чтобы оплодотворить эту область. В хаосе таится огромный потенциал. Когда великий порядок распадается, его части все еще могут дать начало чему-то новому (возможно, более великому и важному). Исида родила сына Гора, который вернулся в законное царство, чтобы вступить в противоборство со своим злобным дядей. Этот процесс схематично представлен на рисунке 25.

Гор слепнет в тяжкой битве с Сетом (силы зла преодолеть очень трудно), но в конце концов одерживает победу и восстанавливает свой глаз. История могла бы закончиться, без ущерба для целостности повествования, заслуженным восхождением на трон живого и невредимого победителя. Однако Гор совершает неожиданный поступок: он добровольно спускается в подземный мир, чтобы найти своего отца (это схематично изображено на рисунке 26). Описание этого путешествия, чем-то напоминающего добровольное столкновение Мардука с «преисподней» Тиамат, представляет собой блестящую и оригинальную мысль египетской теологии.

Рис. 26. Добровольное соприкосновение с подземным миром

Осирис пребывает в состоянии оцепенения. Гор находит его и отдает отцу свой восстановленный глаз, чтобы тот снова мог видеть. Они победоносно возвращаются и вместе создают возрожденное царство. Оно объединяет с трудом завоеванную мудрость прошлого (то есть мертвых) с адаптивной способностью настоящего (то есть живых) и потому превосходит отдельное царство отца или сына. (Вос)создание и усовершенствование области порядка схематически представлено на рисунке 27.

Рис. 27. Возрождение и восхождение Отца

В истории об Осирисе мифический сын, герой, преодолевает старение/смерть отца (от предательской руки Сета). Он побеждает (временно) силу зла и возрождает своего родителя. Верховное божество Месопотамии, Мардук, представляется более простым – он лишь высекает знакомый мир из незнакомого. Гор не уступает ему в храбрости, но его образ гораздо сложнее. Он не может радоваться своему возвеличиванию и чувствует себя неполноценным без отца. Поэтому он добровольно отправляется в подземный мир, освобождает заточенные там силы распавшейся традиции и делает их частью себя. Его поступок превосходит действия Мардука или Ра, египетского бога солнца.

Мардук создает порядок из хаоса и делает временную власть законной. Теоретически это воплощается в образе правителя Месапотамии. Похожая, но более детально проработанная история происходит в Древнем Египте. Осирис олицетворяет старое государство, некогда великое, но уже опасно анахроничное. Гор разделяет сущность традиции (он сын своего отца), но обретает жизнь благодаря вливанию «новой информации» (его мать является положительной стороной неизвестного). Как обновленная сущность своего отца, он способен противостоять трудностям настоящего (то есть возникающему в образе дяди злу) и одержать победу. При этом он все еще неполноценен – юному духу недостает мудрости прошлого. Поэтому он отправляется в неведомое место, где покоится его «безжизненный» (то есть непостижимый, не воплотившийся в образе или действии) отец. Гор соединяется с Осирисом и становится идеальным правителем – сознанием молодой жизни, соединенным с мудростью предания.

Умерший египетский фараон ассоциировался с Осирисом (занимал то же категориальное пространство), поскольку его смерть предшествовала восхождению на трон нового царя. Он считался эквивалентом духа, который основал государство, – изначального бога-создателя или легендарного предка, чьи мужественные действия имели космогоническое значение. Новый правитель (который во многом полагался на традиции своих предшественников, изменявшиеся по мере необходимости) считался равным Гору и богу солнца Ра. Царствующий фараон был силой, которая творит порядок из хаоса (как Ра) и обновляет этот порядок, как только он вырождается в бездумный авторитаризм или слишком жесткую (слепую) традицию. Более того, он считался возродившимся Осирисом (с которым отождествлялся мертвый фараон) – прозревшей традицией. Утонченность мысли об авторитетном лидерстве – созидательной, воскрешающей силе и возрожденной традиции – не может не восхищать. Более того, египтяне все чаще рассматривали Осириса-Гора как пример не только фараона, но и каждого человека в царстве. Этот факт представляет огромный исторический интерес и очень актуален в наше время. Вот что пишет Элиаде о более поздних обрядах погребения в Египте:

Тексты, которые ранее высекались на стенах тайных камер в пирамидах, воздвигаемых для фараонов, теперь стали воспроизводиться на саркофагах знати и даже рядовых, непривилегированных членов общества. Текст саркофагов гласит: «Теперь ты сын царя, принц, и будешь им так долго, пока твое сердце (т. е. дух) будет с тобой». Следуя примеру Осириса, и с его помощью, умершие в состоянии превращать себя в «души», в идеально цельные и потому неуничтожимые духовные существа. Умерщвленный и расчлененный Осирис был воссоздан Исидой и оживлен Гором. Так он открывает новую форму существования: из бессильной тени он становится «личностью», которая «знает», духовным существом, должным образом инициированным[270]270
  Элиаде М. История веры и религиозных идей. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. От каменного века до элевсинских мистерий. М.: Критерион, 2002.


[Закрыть].

Такое развитие можно также рассматривать как иллюстрацию растущей психологизации, обобщения религиозных представлений и превращения их внешних свойств во внутренние качества. На самых ранних стадиях развития религиозных представлений божества рассматриваются как многочисленные капризные члены наднебесного (бессмертного, недосягаемого для человека) сообщества, существующие сами по себе. По мере того как культура становится более интегрированной и возрастает уверенность в относительной ценности вещей и добродетели нравственности, в пантеоне устанавливается иерархия и на первый план выходит единый бог с множеством родственных черт. Таким образом, развитие монотеизма идет параллельно нравственному обобщению в рамках культуры и отдельной личности. Среднестатистический человек начинает все яснее отождествлять себя с единым образцом для подражания, его черты характера постепенно перестает приписываться божествам. Она становится более явным атрибутом человека как такового, его психологической чертой, а не характеристикой мира, находящегося за гранью его личности. Субъективная сторона высшего создания – его или её индивидуальные свойства – становится более очевидной (по крайней мере, для пытливого ума). Возникает перспектива «мысленного общения» с божеством. Этот процесс зародился в Месопотамии и Египте, но его мощный, длительный эффект наиболее ясно прослеживается у древних израильтян. Их верования стали предвестником христианской революции, которая провозгласила каждого человека сыном Божьим, и современного понятия о правах человека, которое является метафизически обоснованной презумпцией того, что все люди, независимо от их земных достижений, имеют ценность, перед которой должна преклоняться всякая преходящая власть.

Египетский фараон, как и правитель Месопотамии, являлся материальным воплощением процесса, отделяющего порядок от хаоса, и одновременно в буквальном смысле олицетворял государство. Также считалось, что в нем возрождался его собственный отец. Поэтому в идеале фараон/правитель представлял собой исследовательский процесс, который порождает государство, само государство и оживляющий (исследовательский) процесс, который обновляет государство, когда ему угрожает опасность консервативного окостенения. Так называемая психологическая составляющая придает этому чрезвычайно сложному умозрительному представлению дополнительную широту и глубину. Государство – феномен не только культурный, но и духовный. С установлением обычая и традиции оно укореняется в каждом жителе и становится частью его внутреннего мира. Таким образом, государство – это одновременно личность и общественный порядок, объединившиеся в попытке сдержать ужас хаоса (или еще лучше, создать из него что-то хорошее и полезное). Получается, что герой/царь, который создает, воплощает и обновляет социальное устройство, также является той силой, которая создает, воплощает и обновляет личность человека, – и что первое не может существенно отличаться от второго. Улучшая окружающий мир, герой совершенствует себя, а совершенствуя себя, он подает пример миру.

Первоначально «лицо государства» фактически служило ритуальной моделью человека (героя), достойного подражания (сущностью, представленной шаблоном поведения); затем рассказом о таких ритуальных моделях (сущностью, представленной в воображении) и, наконец (гораздо позже), абстрактной конструкцией правил, описывающих права и обязанности граждан (сущностью слов, «телом» закона).

При переходе от подражания к формированию абстрактного образа представление становится все более отвлеченным и детальным. Оно содержит правила и схемы толкования, необходимые для поддержания устойчивых отношений между людьми, что придает определенный смысл личному опыту и привносит предсказуемость во все социальные ситуации (во все происходящее в обществе). То же самое верно и с психологической точки зрения. Именно воплощение «лица государства», в котором доминирует фигура героя, вносит порядок во внутренний баланс необходимости и желания, в созидающий хаос души.

Культурный герой Месопотамии, божество Мардук, показывает, что мир опыта создается в результате исследования (вечно обещающего и угрожающего неизвестного). Египетский тандем Гор-Осирис расширяет это представление: с помощью исследования возможно не только создавать мир из неизвестного, но и при необходимости преобразовывать модели адаптации, которые составляют область известного.

Иногда адаптация – это лишь приспособление средств к цели. В более редких случаях (которые неизбежно наступают) она подразумевает переосмысление «того, что известно» – невыносимого настоящего, желанного будущего и средств его достижения, – потому что оно смертельно устарело. Совокупность этих процессов проявляется в иудеохристианской традиции как мифическое Слово Божие (и воплощается в Христе, христианском культурном герое). Это сила, которая создает субъект и объект из первобытного хаоса (и, следовательно, предшествует существованию обоих). Она порождает традицию, которая оправдывает уязвимое существование перед лицом постоянной смертельной угрозы, и обновляет ее, если с годами она устаревает и становится гнетуще-неприемлемой.

Шумерские и египетские мифы изображают чрезвычайно сложные умозаключения в ритуальной (драматической) и образной форме. Это не целенаправленная мистификация, а способ оформления мысли до того, как она достаточно разовьется и станет очевидной и понятной. Люди разыгрывали и пытались создавать полноценные субъективные модели мира опыта – мира, который нам всегда приходится осмысливать, – задолго до того, как их содержание становилось доступным пониманию в современном смысле.

Краткий анализ шумерской и египетской теологии, а также ее связи с политическими действиями показал, как развивались наиболее важные современные теории и что они на самом деле означают. Понимание, основанное на двух-трех конкретных примерах, укрепляется в процессе более общего обсуждения. Поэтому мы переключаемся с анализа историй в целом, более убедительных по своей природе, на подробное описание мифологических персонажей, сущность и взаимодействие которых составляют мир (совокупность значения исследуемых вещей и самих вещей; того, что было изучено и стало знакомым; непредсказуемого, которое еще предстоит встретить; и процесса, который выступает посредником между ними). Следует дополнительно рассмотреть еще один ключевой элемент – состояние бытия, при котором происходит разделение на три составных элемента опыта (или которое предшествует такому разделению). Его можно определить как истинный источник всех вещей, субъектов и объектов, начало и конец всего сущего. На рисунке 28 схематично изображен целостный мифологический «мир опыта» (как личность, территория и процесс). Сначала мы обратимся к многоликой природе представлений о состоянии изначального неделимого хаоса, а затем к более подробному описанию его «детей»: божественных прародителей – природы и культуры – и божественного Сына, ребенка одновременно и первого творца, и его вечного противника.